Наконец-то Лека получила возможность рассмотреть китайца вблизи. Не таким уж и стариком он оказался. Впрочем, она затруднилась бы назвать его возраст. Его скуластое, типично монголоидное лицо было гладким и чистым, как у молодого человека, движения – легкими и естественными, несмотря на некоторую сутулость фигуры. Но глаза… Им было лет сто – этим коричневым бездонным провалам под кустистыми седыми бровями. Невозможно было поймать взгляд Вана. Ван смотрел сквозь собеседника, и было непонятно, разговаривает он с тобой или витает мыслью где-то в заоблачной дали, где, как известно, проживают даосские небесные достопочтимые.

Ван говорил по-русски, хотя и не очень ровно. Мысли свои выражал настолько туманно, что мудреные рассуждения Демида казались в сравнении с ними детской азбукой. Тем не менее Лека, измученная любопытством, приставала к китайцу, пытаясь выведать, кто он такой и откуда взялся. Ван при каждом ее вопросе моргал, и на минуту сосредотачивался, вежливо отвлекаясь от заоблачных блужданий и спускаясь на бренную землю. Он сидел на полу, скрестив ноги, и пытался медитировать – вот уже второй час. И все это время Лека не давала ему покоя.

– Ван, так ты прямо из самого Китая приехал?

– Где?

– Из самого Китая приехал, говорю?

– Из Китаи? Нет, не из оттуда. Давно… Приехаль из Британии. Ландон. Там жиль.

– Из Англии? Так ты что, англичанин?

– Нет, я – хань, китаец. Ландон жиль. Давно-давно.

– Ты в Лондоне живешь?

– Йес. Уо гао кхэ-янь гун-цзо.

– Ван, ты перепутал! – Лека невольно перешла на ор, ей постоянно казалось, что она разговаривает с глухим. – Это Демид знает китайский! А я – не знаю! Совсем! Слышишь?! Я же тебе сто раз говорила! Что ты сказал, переведи!

– Не надо громко вопить, – китаец мило улыбнулся. – Я сказаль, что я – научный работник. Sciense. Я – магистр. Ландонский университи.

– Вот как… Значит, ты научный работник, как и Дема. Он крыс режет. А ты чем занимаешься?

– History. Преподаваю. Лингвистика, анализ. Очень много языков знаю. Хобби такой имею. Хинди, спаниш, немеськи, португиз, руски. Хорошо говорю!

– Ты думаешь? – Лека усмехнулась. – Может, мы на английский перейдем? Я немножко умею…

– Нет. Мне нужен разговорный прэктис. Я ошен быстро учусь.

– Тогда учись, хватит на коленках сидеть! Пойдем, погуляем. Я тебе такую классную экскурсию проведу – закачаешься! А можно куда-нибудь в кафешку завалиться. Что это такое – в Россию приехал, да так ее и не повидаешь?

– Мне нелься выходить, – сказал Ван. – Слуги Ди Жэня знают, что я там, и будут хотеть меня убивать. К тому же, "Кафешька" – это не Россия, Я был в России. В Хаба-лофусыкэ.

– Где-где?

– По-руски Хабаровска. Но мы звали его Хаба-лофусыкэ. Мы валили лес, кушаль один раз в день, и мечталь вернутся домой. Это быль советско-китайски дружба. Я быль историк, но плохо изучал Мао. Я больше воз интерестин в древний история. Я плохо стремился к гунчаньчжуи. И меня послали воспитываться – в Сибирь, на лесоповал. Там со мной быль другие люди, такие как я – слишком умный для светлое будущее. Но когда я вернулся в Китай, там уже был гунчаньчжуи.

– Что?

– Гунчаньчжуи – коммунизм. Культурная революсия. И таким, как я, там быль только одно место – копать траншеи. Или умирать. Или стать хун-вэйбин. Но я не хотель делать революсия. У каждого есть свой Дао, путь. И этот Дао быль не мой. И я решил, что мне хватит. Мне было трудно уйти. Страшно держать за хвост тигра, но еще страшнее отпустить его. Я хотель остаться в Китай, научиться жить так. Но меня снова схватиль хун-вэйбины. Они сели меня в тюрму, уже в третий раз. Я мог сидеть многие дни, и питаться мало, но это только делало пользу. Но они не даваль мне укрепять дух. Они разрушали Дао. Я должен быль читать Мао. Мао, Мао, Мао – от сна до сна! И я поняль, что становлюсь от этого… Ну, как это сказать? Полный дурак! И тогда я ушел.

– Ты сбежал? Из тюрьмы? Это было так просто?

– Нет. Для низкого человека это нельзя. Но я уже познал истину, я мог ломать стену тремя ударами "туй". И я сломаль. Они стреляли, хотели взять. Трое, потом шесть. Но я решил уйти. Убил их всех, и три собак. А потом я ушель и спряталься.

– Убил… – Китаец выглядел так безобидно, но Лека верила – он мог убить. – Где же ты скрылся? По-моему, там одни маоисты правоверные. Не выдали тебя?

– Всякий хань есть… – глазки Вана прищурились и впервые в них появилось что-то, что отдаленно можно было назвать человеческим чувством. – Жэнь до – ди шао. А люди – много хороших. Я ушел в юг. А потом – в Сянган. Хонконг, по-руски. А потом ездил во всем мире. Я искаль.

– Ван Вэй – это ты в Англии стал так называться? Это псевдоним? "One way" – "один путь". А "путь" – это "Дао". Я правильно перевела?

– Нет. Я всегда был Ван Вэй. "Вэй" – это очень высокая гора. Горы дают ясность ума. А "Ван" – это мой син, фамилия. Ван – это самый частый фамилия в Китае. "Ван" – это князь. Но мой син пишется другим ероглиф. Это значит "Широкая вода". Как океан – нельзя увидеть, нельзя объять, нельзя понять, можно только просветлеть…

– Ну, нашел?

– Где?

– Нашел то, что искал? – Леке надоело ходить вокруг да около. Тайдисяня своего нашел?

– Какой Сянь? – Расширенные зрачки Вана вдруг сжались в иголочные отверстия, и Леку едва не отбросило от этого кинжального взгляда. – Сянь – на небе!

– Земной Сянь! Не тот, который в облаках кайф ловит, а наш, обычный Великий Земной Бессмертный. Вот какой! Который сидит у Демы в башке, и не дает жить ему спокойно! Ну что ты на меня так смотришь? Я все знаю прекрасно. Ты – Хранитель, Демид – Защитник! А я – ученик Демы, тупой, как сибирский валенок! Ираклий – Ди Жэнь, Враг. Все четверо собрались! Может, "пульку" распишем по такому случаю? На четверых?

– Бу чжидао, – буркнул Ван. И замолчал.

"Пятерка" нырнула в мрачный переулок и затормозила около джипа – новенького, хотя и изрядно заляпанного грязью. Дверь джипа открылась, оттуда вышел человек и, оглянувшись, нырнул в "жигули".

– Здорово, – Демид пожал Кроту руку. – Значит так, Степаныч, слушай. Своих соберешь в Волчьем Логу, на машинах. Вроде, как сходка. Прикажи, чтоб пушки не брали. Они все равно притащат, я знаю. Но чем меньше стволов, тем лучше – чтоб крови поменьше было. Завтра, с шести вечера.

– Лады. Мочить кого?

– Нет. Я хочу по мирной все устроить. Мне только он нужен, Ираклий. Пойми, все на нем завязано. А он туда придет, он клюнет.

– Значит, мы – приманка? – Крот недобро усмехнулся во мраке, блеснув золотыми коронками.

– Значит, так. Дело добровольное. Хочешь – играй по-своему.

– Ладно, сделаю… – Крот с кряхтением начал вытаскивать свое длинное тело из "жигуля".

– Крот, подожди! – Демид не знал, что руководило им в эту минуту, но он почувствовал, что в душе его появилась капля сочувствия к этому уголовнику. В конце концов, нельзя предавать своих союзников. – Крот, сам не приезжай туда. Найди какой-нибудь повод, и не приезжай. Убьют!

– Увидим.

– Алло, это Игорь? – Демид звонил из телефона-автомата. – Привет. Да, завтра. В шесть. Где договорились. Да мне неважно, сколько человек. Главное, чтоб ОН был. Ты уж постарайся. Да. Да. Сам волнуюсь, можешь представить? А куда деваться?

– Владик, завтра, – сказал Игорь. – В Волчьем Логу. Ты знаешь, где это?

– Да. Это на Западном шоссе. Хреновое местечко. Во сколько?

– В шесть.

– Ясно… Ладно, Ираклия извещу.

– Думаешь, сам поедет?

– Железно! Если он туда армию больше чем из пятидесяти человек потащит, то и сам должен быть – контролировать своих баранов. Они же без него не могут – как без наркоты.

– Владик, мне страшно. Получится ли?

– Что получится?

– Ираклия раздавить.

– Конечно, получится! – уверенно сказал Владик. – Только знаешь, ничего твой Демид этим не добьется.

– Почему?

– Одним козлом больше, другим козлом меньше… Козлиный мир от этого не переменится. Иногда, ей-богу, хочется всех людей поубивать.

– Злой ты, Владик!

– Добренькие долго не живут…

– Завтра, – шепнул Ираклий, наклонившись к своей собаке. – Завтра, Арат, завтра…

Рыжий пес лизнул его руку и преданно поглядел в глаза.

– Ну давай, выкладывай свой коварный план, – сказала Лека.

– Все шутишь? – Демид глянул недовольно. – Посмотрю я, как ты завтра шутить будешь.

Их было трое в комнате – Демид, Лека и Гоша. Китаец не присутствовал – Дема старательно прятал его от чужого взгляда. Демид нервничал, хотя старался не выдавать этого, Леку тоже бил колотун. "Завтра, завтра…" Она вспомнила, как они сражались с Табунщиком, и руки ее вспотели. "Так-то вот… Сегодня сидим, разговариваем, а завтра, может, и в живых нас не будет. Есть ведь предел везучести. Табунщик хоть один был. А у этого – целая орда! Блин, жить-то как хочется…"

– Нас трое, – сказал Демид. – Мы составим три вершины магического треугольника. Игорь, ты знаешь, что это такое?

– Ага. – Кажется, из всех троих Гоша был самым спокойным. Он свято, младенчески верил в могущество Демида и полностью полагался на него. – Равнобедренный треугольник, а в середине глаз. Это знак Сатаны.

– Правильно. И на месте этого глаза должен оказаться Ираклий.

– А когда глазок моргнет, мы его и выколем, – встряла Лека.

– Заткнись! – рявкнул Демид, вскочил, и Лека отпрянула в сторону, думая, что он съездит ей по физиономии. Демид минуту шагал по комнате, сцепив руки за спиной и справляясь с раздражением, которое лезло из него как вскипевшее молоко. Потом сел, стараясь не глядеть на Леку.

– Повторяю, Гоша. Твоя задача – стоять в полутора метрах от Ирокеза, у него за спиной. Куда бы он ни шел, что бы ни делал – следуй за ним как привязанный. Там будут происходить мерзкие вещи… да что там говорить, ты уж не маленький. Но ты должен выстоять. Поставь своего друга Владика сзади себя – если он парень здоровый, пусть обороняет твой тыл. А мы с этой… – Коробов угрюмо зыркнул на Леку, – с этой гадюкой будем пробиваться к тебе. Народу там будет до черта. Надеюсь, стрелять будут не сильно – будет давка, в давке сильно не стреляют. Смотри только, чтоб ребра тебе не переломали. Когда мы подойдем к Ираклию достаточно близко, чтобы образовался равнобедренный треугольник, он будет пойман. Три наших кольца образуют преграду, усиленную вербальной формулой. Ну, проще говоря, заклинанием. А дальше мы уже будем действовать сами.

– Как?

– Это уже технические детали, – уклончиво сказал Демид.

– Демид, скажи мне. – Игорь был очень серьезен. – Я должен знать. Вдруг я не выдержу этого? Ты должен быть уверен во мне.

– Ладно. Слушай. Вот эта язва, – Дема кивнул на Леку, – кидает серебряную цепочку. Надеюсь, она не промахнется. Я выхватываю серебряный меч и отрубаю Ирокезу голову. А потом беру осиновый кол и протыкаю его сердце.

– Но ведь… – Игорь побледнел, как смерть, казалось, он с трудом преодолевает тошноту. – Я не думал, что его надо будет убивать, к тому же таким диким образом… Он что, вампир?

– Я не знаю, существуют ли вампиры, лично не встречал. Можешь мне поверить, что большинство людей, проткнутые за историю христианства осиновыми колами в могилах, не были ни вампирами, ни колдунами. Это просто человеческие суеверия. Но этот заслуживает и смерти, и осинового кола. Такова воля Божья.

– Хорошо. – Игорь опустил голову. – Пусть исполнится воля Господа.

– Демид, – спросила Лека, когда они остались одни, – что ты говорил про заклинание? Ты что, узнал Имя Духа и надеешься его убить?

– Нет. Увы, нет. Имени я не знаю, и поэтому, если повезет, уничтожу только теперешнюю его телесную оболочку. То есть Ирокеза.

– Какой смысл?

– Смысл? Наверное, в том и есть смысл жизни Защитника – расправляться с телесными оболочками Абаси, не давать ему слишком долго находиться в одном теле, не давать окрепнуть. Ты сама видишь – оставили мы в покое Ираклия, и вот результат. Целый город, считай, в его власти. Ждать, пока он всю страну превратит в зомби?

– И сколько же будет продолжаться такая игра?

– Сколько угодно. Может быть, десять лет, а может, и все триста. Я ведь, как выяснилось, временно бессмертен. Пока Абаси не сможет убить меня и Духу Мятежному не придется переселяться в другое тело. Или пока я не вычислю его Имя и не смогу изгнать его в Мир Тьмы. Правда, тогда появится следующий Абаси и мне придется разбираться уже с ним. Такая вот игра, милая моя…

– И что же, нет никакого другого выхода?

– Есть: принять цианистый калий и безнадежно испортить этим свое тело. Тогда Дух Мятежный перескочит в тебя, и разбирайся с ним сама. А для меня все неприятности будут позади. Одно только удручает – что я уже не смогу напиться по случаю своего освобождения. Собственно говоря, это главная причина, которая удерживает меня от такого шага.

– Спасибо, Дема! – тепло сказала Лека. – Ты – настоящий друг.