В ночном мраке все двигалось, мерно пульсировало в такт биению сердца. Игорю казалось, что прерывистые удары его сердца эхом отражаются от берез, смутно белеющих в тумане, от воды, накатывающей на берег, от облаков, разреженными полосами растянувшихся в невероятной дали и окрашенных полной луной в черный и желтый цвета.

Луна была идеально круглой – без малейшего изъяна. Казалось, она не испускает холодный свет, но вбирает его в себя – как дыра в небе, аккуратно вырезанная небесным точильщиком. Кто-то внимательно смотрел сквозь это окно за всем, происходящим на земле, и Игорь съежился от его пристального ледяного взгляда.

Игорь чувствовал в ночном шорохе присутствие странных существ – древних, почти забытых человеком: не животных, но и не людей. Все то, что считалось славянами мелкой лесной нечистью, с кем крестьянин привык обходиться со смешливой опаской, стекалось сейчас на поляну, привлеченное магической силой Ираклия. Как назывались они – лесовики, овинники, мары? Игорь не смел повернуть голову, оторвать взгляд от Ираклия, чтобы не выдать себя в толпе внимающих добру, но знал, что маленькие красные глазки существ, не отличимых в темноте от деревьев, буравят его голую спину, безошибочно выделяя среди прочих человеков. Игорь передернул плечами. Комары донимали его все сильнее. Он завидовал остальным, отдавшим себя проповеди без остатка и отключившимся от земных ощущений. Он хотел бы стать таким же, но боялся этого – мучительно, до колик в животе. Он не хотел убивать свою личность – пусть даже во имя великого добра.

Похоже, что он один испытывал неудобства этой прохладной сентябрьской ночью. Все прочие участники действа были полностью поглощены речью своего наставника. Они сидели на сырой траве, устремив на него жадные взгляды, не чувствуя ни холода, ни страха перед темнотой, ни стеснения, ни укусов назойливых насекомых. Собственные их "я" растворились, слившись в некую единую духовную сущность. Игорь физически ощущал, как облако их слепившихся воедино мыслей, ощущений и вожделений плывет по поляне вязким туманом, цепляясь за ветки низкого кустарника. Людей было так много, и так одиноко чувствовал себя Игорь – единственный не поддавшийся гипнотизирующему потоку слов Ираклия.

– …И что же есть добро, дети мои? Сложно ли понять это? Лучшие умы человечества пытались разгадать эту загадку, тысячи лет проходили в бесплодных мудрствованиях, но ответ так и не был найден. Почему? Потому что суть добра слишком проста, и сложные рассуждения не подобают ему. Является ли простота добром? Да! А сложность – не есть ли это проявление зла? Да, дети мои! Говорю вам – чем проще ваша жизнь, тем ближе она к добру истинному!

Ираклий возвышался на берегу, луна сияла прямо над его головой, остановив свое движение по небу. Черный силуэт вырисовывался в лунном свете с фантастической четкостью – то взмахивал полами-крыльями длинного плаща, как летучая мышь, то зябко кутался и вышагивал, припадая на правую ногу. Ираклий оставил свойственные ему длинные рассуждения. Он говорил короткими фразами, хриплый голос его вбивал истины в головы завороженных учеников, как гвозди. Огромная рыжая собака лежала у ног его – мрачный страж, готовый наброситься на любого, кто посмеет покуситься на хозяина. Игорю казалось, что она читает мысли людей и недовольно принюхивается, вычисляя чужака в охраняемом ею стаде.

– Является ли добром счастье? Да! Если человек счастлив, он добр, и если добро снизошло на него, он счастлив! Но что есть счастье? Скажи мне, сын мой, – Ираклий ткнул пальцем в подростка, сидевшего неподалеку, – прост ли ответ на этот вопрос?

– Прост, отец…

– О да, сын мой, ты не ошибся! Ответ прост, как и все истинные ответы в этом мире. Истина проста, и горе тому, кто пытается усложнить ее! Живет человек, он работает, он зарабатывает деньги, он покупает себе какие-то вещи. Он волнуется, совершая покупку – не окажется ли предмет его вожделения, на который он копил деньги, плохим. Но вот он приобретает его, он потирает руки, он сидит, вытянув ноги, и смотрит новый телевизор. Он доволен, ему кажется, что он счастлив! Но долговременно ли такое счастье? Нет, дети мои, нет! Ибо пройдет неделя, и ощущения от новизны покупки притупятся и исчезнут вовсе. Что же попытается сделать этот человек, чтобы вернуть себе утерянное счастье? Он будет стремиться к новому приобретению! Это как наркотик, дети мои! Все большие дозы потребуются ему для ложного самоудовлетворения, и все короче будут периоды его мнимого счастья. Видеомагнитофон, машина, богато обставленная квартира… Этот человек вступил в порочный круг и никогда ему уже не вырваться из когтей Диавола!

Конечно, человек сей может провести жизнь свою в довольстве и будет уверен, что сделал в жизни своей все правильно. Но, дети мои, говорю вам: если было так доселе, то теперь не получится так! Ибо придут в страну нашу, и на всю землю нашу невиданные несчастья! Вспомните, как чума нападала на благополучные города Европы и убивала всех на своем пути, не щадя ни стариков, ни младенцев! Вспомните, как беспощадная засуха обрекала народы на смерть, а огромные стаи саранчи сжирали посевы, неся голод и отчаяние! Веками, тысячелетиями выстраивались города, но землетрясения превращали их в пыль в считанные секунды, и пустыня наступала на очаги самодовольства и успокоенности, засыпая песком богатые дома и базарные площади. Человек восстал против природы, и она не простит ему этого! Он может мнить себя венцом создания, он может создавать могущественные оружия разрушения, он может вырубать деревья и уничтожать зверей, но никогда не остановить ему вращения Земли и бега Солнца. И потому говорю вам – великие потрясения были и придут еще не раз. И час их недалек – верьте мне! Что будет делать тогда этот человек, стоя на коленях у обломков разрушенного своего дома? Рыдать? Жалеть накопленного своего? Пытаться завести машину, для которой уже не будет бензина? Жалок его удел! А что будете делать вы, дети мои? Отвечу вам – вы будете хозяевами этой земли! Ибо я научу вас не стяжательству, а умению выжить в любых условиях! И когда рухнет все то, что зовется сейчас цивилизацией, вы возьмете все в свои руки, и понесете людям добро, но не зло! И новый мир будет лучше прежнего! Зло будет убито, и убит будет каждый, кто несет зло людям!

"Убивать?.. – Мысли в голове Игоря путались, сбиваемые потоком слов Ираклия, но он еще не потерял способности рассуждать. – Я не хочу никого убивать… Какое же это добро? Конечно, он здорово говорит, ярко. Основа у него, вроде бы, правильная. Но выводы из этого… Это просто страшно! Господи, во что я вляпался?.. Прости меня, Боже! Я больше никогда не приду сюда. Главное – не выдать себя. Наверное, я единственный сохранил здесь разум. Все остальные – в полной отключке".

Игорь прекрасно понимал, почему так случилось. Просто он не хлебнул мерзкого варева, которым Ираклий потчевал каждого приглашенного. Это было дурной пародией на причастие: всем, кто прибывал на поляну, Ираклий лично подносил деревянную ложку мутной теплой жидкости, резко пахнущей грибами. Заставлял выпить, говорил ободряющие слова о величии добра, когда новоприбывшего начинало тошнить от отвратительного горького пойла. Что это было за снадобье, Гоша не знал – видел только, что через пять минут зрачки того, кто проглотил отвар, расширялись, как черные дыры, он начинал шататься, как пьяный, и полностью терял чувствительность. Если бы Гоша когда-нибудь интересовался историей, он знал бы, что викинги древней Скандинавии пили перед боем настойку из мухоморов. Она придавала им отвагу, уничтожала всякую боль и заставляла беспрекословно подчиняться командиру.

Игорь пришел на собрание с тремя друзьями – такими же бледными худосочными подростками, как он сам. И видя, как друзья его преодолевают тошноту и начинают ловить кайф, он решил, что сам не поддастся ни в коем случае. Проглотив ложку ядовитого отвара, Гоша спешно удалился в кусты, засунул два пальца в рот и благополучно вывернул содержимое желудка на траву. Правда, голова его уже начала кружиться, а мир – расплываться перед глазами. Но он успел! Он мог трезво оценить происходящее.

И происходящее очень ему не нравилось.

Творилось здесь что-то странное, мистическое, необъяснимое никакими законами физики. "Гоша, ты как, на земле стоишь? – К Игорю подошел его приятель, Антон. – Мне кажется, я летаю…" Гоша поглядел на Антоху, закадычного своего друга, и обомлел. Тот двигался неестественно прямо, кожа его была бледной, почти полупрозрачной, взгляд – немигающим и отрешенным. Но главное – босые ноги Антона не оставляли следов на росистой траве, словно он и вправду висел на высоте несколько сантиметров над землей. "Гоша, я никогда не был таким, правда… Ведь это здорово? Ведь мы жили всю жизнь как дураки, правда? И не знали, какие мы на самом деле… – Язык Антона заплетался. Гоша ясно увидел, как в зрачках приятеля, на самом дне черных колодцев, появился сумасшедший рубиновый блеск. – Гош, ведь мы такие на самом деле… мы все можем, если захотим. Будем самыми могучими. Вот, смотри, что у меня еще получается… Крылья я отрастил. Сзади, за спиной прямо. Потрогай, Гош. – Антон повернулся, Игорь тупо ткнул рукой в его спину. Никаких крыльев там, разумеется, не было. – Здорово, правда Гош? Я всегда мечтал о таком. Как птица прямо!" – И Антон побежал по поляне, размахивая руками…

– Итак, что же есть счастье? – Ираклий заговорил громче и Гоша вышел из забытья. – Хотите знать истину – спросите у себя. Вы не можете лгать сейчас – место это священно и оно не позволит вам согрешить против истины. Вот ты, отрок, – он положил руку на голову подростка и тот медленно поднялся. – Расскажи нам о том времени, когда ты был счастлив.

– Это было… – Парень обвел взглядом поляну и лицо его озарилось инфантильной улыбкой. – Это в пионерском лагере было. Жарко было очень… Нам купаться не разрешали. Все нам запрещали, все! И я убежал в тихий час. На речку. И я купался сколько хотел. И еще… Еще там была там одна девчонка. Она очень мне нравилась! И никто нам не мешал. Никто! Мы в воде плескались прямо голыми. Она прямо трусы сняла, не забоялась. И я тогда…

– Хорошо, хорошо, – Ираклий прервал его. – Видите, дети мои, как просто настоящее счастье? Природа, любовь… И никаких людей, запрещающих, говорящих: "То тебе можно, а то – нельзя!" А ты, – он опустился рядом с красивой девушкой и нежно прикоснулся к ее щекам своими ладонями. – Что ты скажешь нам, Эля?

– Я его любила. Он такой симпатичный был… Я даже сидеть на занятиях спокойно не могла, все время на него оборачивалась. Он сперва смеялся надо мной. Говорят, у него много девчонок было. А потом случилось это… Все пили, только мы танцевали. И комната там пустая была, я сама его туда затащила. Он потом очень удивился, что он у меня первый. И он сказал мне, что у него на самом деле до этого с девчонками тоже никогда не было… Это правда. И мы с ним гуляли – всю зиму. Ну, конечно, спали, когда получалось. С ним здорово было! А потом появилась эта… – Девушка мотнула головой и шелковистые ее волосы разлетелись по плечам, обнажив полную, далеко не детскую грудь. – Она глаз на него положила, зараза. А ему чего-то нового хотелось. Парни, они все такие. Я просто с ума сходила. Вокруг меня другие так и вились. А я никак не могла его забыть. Мне просто хотелось ей отомстить. Какое право она имела… Гадина!

– Продолжай, Эля, – громко, интимно прошептал Ираклий.

– Они с этой девкой все в театры ходили, на тусовки какие-то. Она ведь вроде как художница была. Юное дарование, блин! Чем она его охмурила, понять не могу, он ведь нормальный простой парень был до этого. И вот я узнала, что у нее самой намечается выставка. Рисунки ее, то есть. Ну, я и пробралась туда накануне. Это ж в клубе каком-то дурацком было – ни охраны, ни чего еще. Прошла просто вечером, открыла дверь. А там три комнаты этой мазни, по стенам развешано. Я увидела – чуть не упала! Это ж надо, на кого променяли! Ни черта понять невозможно – кружочки какие-то, треугольники пестрые, как курица лапой. А если люди – то все синие, страшные, носы на бок свернуты. "Ладно, – думаю, – устрою я тут тебе художество!" Эх и повеселилась я тогда! Сперва рвала их просто, а потом надоело. Я ручку достала, и подрисовала кое-что этим уродцам. И написала все, что я думала. Я потом домой шла, и прямо подпрыгивала. Мне уже больше ничего не надо было! Мне даже этого парня уже не надо было – я свое получила. Вот это кайф был! Честно…

– Что-то мне не понравилось в твоем рассказе, милая… – задумчиво произнес Ираклий. – А, вот что: нельзя говорить слово "кайф". Это плохое слово, уродливое. Есть же простое русское слово "счастье". И это не просто слово, дети мои, это символ. Это то, ради чего мы живем. И, как видите, достичь его совсем просто. А что касается твоей маленькой мести, Эля… Ты была права, дочь моя. Полностью права. Эта негодяйка обидела тебя, и ты имела полное право отомстить ей. Не допускайте унижения себя, ибо вы лучшие, и если кто-то встал на вашем пути, он посягнул на лучшее. Да, вас обижали всю жизнь. Такова правда – большинство из вас слабы телом, слабы духом, вы не сумели найти себя в этой жизни, будучи вытеснены с лучших мест более наглыми и приспособляемыми людьми, готовыми переступить через дружбу, и через совесть, и через любовь ради наживы. Но говорю вам – вы найдете себя здесь. Нас мало сейчас, но будет все больше и больше! Вы будете поддерживать друг друга, и дух ваш окрепнет, и перестанете вы бояться врагов своих. Ибо я с вами, дети мои.

Игорь снова отвлекся от речи отца Ираклия, льющейся непрерывным потоком. Игорь скосил глаза на девушку, что сидела справа от него. При лунном свете ее обнаженная грудь белела ровным молочным светом. Гоша представил, что эти треугольнички незагорелой кожи, аккуратные розовые пирамидки совсем недавно закрывал купальник: девушка лежала на пляже, устремив в небо два упругих холмика, обтянутых сине-зеленой тканью. Теперь ничто не закрывало это чудо природы и Игорь мог свободно любоваться им.

Ираклий попросил всех раздеться до пояса перед проповедью. Впрочем, особой нужды в этом не было – под воздействием пьянящего зелья многие сами посрывали одежду и побросали ее как попало на поляне. Игорь, ежась, снял куртку, свитер, рубашку, майку (одевался-то по сезону!) и аккуратно повесил их на ветку. В этот момент он пожалел, что не выпил отвара – ледяной осенний ветер схватил его в свои клещи так, что стало больно дышать. Впрочем, это было не самым худшим последствием того, что Гоша избежал действия наркотика. Он скоро перестал ощущать холод, потому что все они – и парни, и девчонки, уселись на траве, тесно прижавшись друг к другу теплыми телами. Хуже всего было то, что Гоша необычайно возбудился. Девушка справа от него положила свою голову ему на плечо, а сзади еще какая-то девчонка обняла его руками и ногами, прижавшись к его спине голым животом, и грудью, и еще чем-то, о чем бедный девственник не мог даже подумать без головокружения. Слава богу, он не снял штаны, но пуговицы на ширинке уже трещали, готовые явить миру то, чего мальчик Гоша так стеснялся. При мысли о том, что эти красивые девчонки могут увидеть его голым (совсем-совсем!) он напрягался еще больше. Там, внизу, уже было больно, там все уперлось в ткань, так что Гошка ерзал и втягивал живот, но стеснялся (а еще больше – боялся) залезть рукой в штаны и поправить свое несчастное хозяйство.

Если бы сейчас Ираклий спросил его о счастье, он тоже наплел бы что-нибудь про девчонок. Хотя больше они доставляли ему неприятностей. Не смог бы он рассказать правды о том, как они гуляли с какой-нибудь Мариной, или, к примеру, Таней, как целовались в подъезде, как он повалил ее на кровать и залез под кофточку. Потому что не было этого. Никогда. Никогда!!! Гоша вздохнул и попытался отодвинуться от соседки справа, но она прижалась к нему еще теснее, и положила свою руку прямо на… Ой! Нет, она определенно знала, что делать! А может, и не знала, и даже не понимала, потому что смотрела на Ираклия, не отрывая взгляда, и рот приоткрыла, и дышала как-то странно. Наверное, Ираклий возбуждал ее своей проповедью не меньше, чем девушки возбуждали Гошу. Атмосфера на поляне становилась все более наэлектризованной. Гоша не раз читал в журналах, что фанатки на рок-концертах, глядя на своих кумиров, срывают трусики, размахивают лифчиками и возбуждаются до оргазма. Гоша всегда мечтал увидеть такое на концерте – ему бы плевать тогда было на музыку, он тихо стоял бы в стороне, и рассматривал бы голых девчонок. Но Гоше почему-то не везло. На концертах поп-музыки, на которые он ходил, девчонки ничего с себя не снимали. Только визжали и вскакивали на стулья. Что, конечно, было нечестно с их стороны.

А теперь было то, о чем он даже мечтать боялся. Все сидят голые, гладят друг дружку. И сам он сейчас…

Рука девушки скользнула ему прямо в штаны, и у Гоши все поплыло перед глазами. Он дернулся, подавшись вперед, и не смог сдержать стона. Что-то в нем лопнуло, что-то горячее брызнуло прямо в ладонь девчонки. Гоша уперся руками в землю, чтобы не свалиться. Он не знал, плохо ему было сейчас или хорошо. Но он никогда не ощущал такого раньше!

Девчонка медленно вытянула руку из брюк Гоши и провела языком по ладони – как кошка, облизывающаяся после сна. Игорь думал, что его стошнит, если он увидит, как глотают сперму. Но сейчас это зрелище понравилось ему. Напряжение его спало, он почувствовал приятную расслабленность. Он оглянулся вокруг. Никто уже не слушал проповедь. Мальчишки, девчонки с ума посходили, они словно пытались взять то, чего никак не могли получить в обычной своей жизни, окруженной запретами цивилизованного общества. Все их желания, спрятанные глубоко в подсознании, придавленные, спрессованные многолетним давлением, выплеснулись наружу горячей струей, как лава из взорвавшегося вулкана. Поляна превратилась в клубок шевелящихся тел. Сексом назвать это было трудно – не было здесь не любви, ни эротической изысканности, ни желания доставить удовольствие друг другу. Так спариваются животные – сводимые с ума запахом течки, готовые броситься в драку за право обладать самкой. Немедленно, немедленно, немедленно…

Ираклий уже не произносил речь, он ковылял вокруг своих взбесившихся учеников как хромой ворон, и довольно каркал,. Наверное, это все же было словами, но Игорь никогда не слыхал такого языка. Может быть, какие-то древние заклинания вылетали изо рта Ирокеза, заставляя быстрее двигаться вонзившихся друг в друга, мокрых от пота подростков.

Что-то мохнатое коснулось плеча Игоря, и он едва не взвизгнул, испуганно отпрянув. Но это был не леший. Собака Ираклия (кавказская овчарка – теперь Гоша вспомнил, как называется эта недружелюбная порода) дышала над самым его ухом, пуская слюни ему на плечо. Гоша застыл в ужасе. Наверное, один он еще остался в сидячем положении – в водовороте вздымающихся, накатывающихся и пенящихся бурунами волн голых рук, ног, спин, белых ягодиц, грудей, разметавшихся волос. Впрочем, нет! Был еще один парень – лет двадцати, довольно мощного сложения, с коротко стрижеными темными волосами. Он выглядел не таким юнцом, как все. Почему он сидел, положив голову на колени и с презрительной усмешкой наблюдал за картиной всеобщего сумасшествия? Он уже пресытился этим в своей жизни? Или так же, как Гоша, не поддался действию одуряющего отвара? Парень повернул свою голову к Гоше, улыбнулся, блеснув ровным рядом белых зубов, и подмигнул ему. Гоше стало страшно. Он придал своему взгляду бессмысленность, похотливо замычал и подался к девчонке, которая уже лежала на траве, запустив руку себе между ног. Девушка обхватила его руками, обвила спину его ногами, и он заскользил внутрь, все дальше и дальше. В самом деле – он уже готов был – в первый раз – побывать там – о Боже – там там там там там – ведь это так близко – и горячо – и мягко – и так кружится голова – но только нельзя остановиться если ты начал – туда туда туда туда туда до самого донышка…

Овчарка довольно принюхалась. От парня пахло так же, как и ото всех – острым запахом пота, вожделения и спермы. Парень дернулся и застонал. Овчарка мотнула рыжим лохматым хвостом, подбежала к хозяину и прижалась к его ногам.

– Мои… Слышишь, Арат? Теперь они мои, они уже не смогут оказаться от этой приманки! – Изуродованная рука гладила собаку по голове. – Кто докажет мне, что это не добро? Они получили то, что хотели, и снова придут ко мне за этим. И есть только один способ перевернуть все и сказать, что это есть зло. Лишь один способ: стать сильнее меня. Ибо только сила в нашем мире определяет правого…

Овчарка мотнула головой. Она боготворила этого человека. Он был прав всегда.