Демид сидел перед телевизором в полудреме, борясь со сном. Ночью его снова начали посещать странные видения – он жил в теле Лю Дэаня, носителя Духа Мятежного в средневековом Китае. А может быть, некий посторонний разум нашептывал ему мистические сказки, прокручивая картинки эпохи Мин, как в кино. Иллюзии приходили к Демиду, едва он закрывал глаза, и отношение его к ним было двойственным. С одной стороны, ему было интересно наблюдать за жизнью Дэаня, он чувствовал себя родственным этому Защитнику – одному из его предшественников. Может быть, действительно существовало переселение душ, столь чтимое в индуизме и называемое реинкарнацией? Дема с трудом верил в реинкарнацию, как человек с традиционным европейским воспитанием. Он предпочел бы умереть раз и навсегда, чтобы не нести в своих грядущих жизнях искупление за грехи, совершенные в нынешней, не очень-то праведной жизни.

Так или иначе, он с удовольствием погружался в жизнь воина Лю, учась у него приемам боевого искусства и духовному самоочищению. С другой стороны, Демид с трудом возвращался к своему обычному, материальному существованию, восставая от сна. Раздвоение личности накладывало отпечаток на его существование – стоило ослабить контроль над собой, и он начинал бормотать по-китайски, с трудом понимал смысл слов и поступков окружающих его людей. Даже желудок его перестроился на китайский лад – обычная для русского человека пища ложилась внутри него неперевариваемым грузом, и лишь чашка риса и кусок вареной тыквы придавали телу легкость и уверенность в движениях.

"Это он – Дух Мятежный, – подумал Демид. – Он опять зашебуршился внутри моего сознания. Помнится, Нуклеус пообещал мне, что какая-то часть предыдущих воплощений может возродиться во мне в виде воспоминаний, и случиться это может в минуты тяжелых испытаний. Так оно и есть. Образ Лю Дэаня появился в моей продырявленной башке, когда я валялся без сознания в реанимации. А потом он пришел мне на помощь – когда я сражался с Табунщиком. Это он, великий фехтовальщик Лю, победил Табунщика – я не уверен, что смог бы проделать снова те умопомрачительные финты в бою на мечах. Стало быть, мне нужно готовиться к новым неприятностям. Дух Мятежный снова подсказывает мне: враг недалеко. Интересно, как он будет выглядеть на этот раз?

– Дем, смотри! – Лека, уже полчаса пытающаяся выловить в телевизоре хоть что-нибудь интересное, толкнула его локтем. – Ты спишь, что ли? Мужик интересно говорит, послушай!

Дема тряхнул головой и обрывки сна разлетелись в стороны. На экране восседали трое: известный городской журналист – маленький усатый человечек в больших квадратных очках, рыжий длинноволосый субъект со сломанной переносицей и отстраненным взглядом, и милицейский чиновник в ранге полковника.

– Который из них интересный?

– Вот этот, с патлами. Отец Ираклий называется. Священник, что ли? Такую речугу сейчас толкнул, я чуть со стула не свалилась.

– Да ну тебя, Лека. Спать я пойду.

– Нет, ты послушай, Дем! Это про преступность. Этот мент ему: "Не ваше, мол, это дело – с уголовниками бороться! Мы, милиция, делаем это профессионально." А Ираклий ему: "Ни хрена вы не делаете! И не сможете сделать, если каждый человек сам борьбу со злом не начнет. А преступность – это, мол, только часть великого зла, которое пожирает нашу мать-Россию". По-моему, правильно мужик говорит! Да ты слушай, Дем, они только начали.

– …Вот тут-то вы, извиняюсь, нарушаете, так сказать, правовые нормы, – продолжил между тем полковник в телевизоре. – Потому что если каждый будет, так сказать, бороться с преступностью подручными средствами, это что же выйдет? Анархия и беззаконие выйдет, я вам так скажу! Конечно, это замечательно, что вы пытаетесь содействовать Органам в недопущении преступности. Но что вы сделаете, поймавши, так сказать, правонарушителя? В конечном счете приведете его к нам же, в УВД. И в этом мы дадим вам положительную оценку…

– Боюсь, что вы не совсем поняли меня, господин Мочалов. – Отец Ираклий заговорил, и голос его был преисполнен спокойствия. – Мы вовсе не собираемся отлавливать уголовников и доставлять их, как вы изволили выразиться, в "органы". Это было бы проявлением чисто формального подхода, свойственного всей нашей системе в целом. Ну, поймаете вы тысячу, даже миллион преступников. Изолируете их от общества, пусть даже навсегда. Но новые миллионы преступников встанут на их место, займут освободившуюся нишу. Ибо суть нашего социума сейчас такова, что он воспитывает негодяев даже из молодых людей с первоначально неплохими задатками.

– Извините, извините! – Полковник, похоже, вошел во вкус жаркой словесной баталии. Журналист пытался что-то сказать, но был отодвинут в сторону молчаливым жестом. – То есть, вы что хотите сказать? Вы критику наводите на тех, кто сейчас выполняет трудную каждодневную работу. По стабилизации, так сказать. А это сейчас все умеют – ругать правительство, президента, милицию. Вот вы делайте что-нибудь конкретное, тогда вы будете иметь моральное право. Как мы делаем. Вот я вам приведу последние цифры…

– Не надо цифр. – Ираклий улыбнулся отнюдь не кротко. – Дело не в количественном увеличении или уменьшении показателей преступности на столько-то процентов. Изменения в нашем обществе может произвести только в корне иная морально-этическая концепция. И концепция эта отнюдь не нова! То, что я хочу предложить в качестве лекарства от социальных язв, старо, как мир. Ибо история человечества повторяет сама себя бесконечно. Россия в теперешнем своем состоянии являет собой типичный пример общества без идеала – без Бога, без царя и героя. Поверьте мне – человек, не верящий в добро, в какой бы форме оно не проявлялось, неизбежно приидет в объятия зла.

– Что-то очень уж неконкретно вы рассуждаете, уважаемый собеседник. – Полковник Мочалов удовлетворенно откинулся на спинку кресла. – Вот вы пойдете к преступнику на улице и будете говорить ему все это? И какой же толк от этого будет, так сказать? Пока вы ему проповедь свою говорить будете, он вас ведь и убить может! Они, знаете ли, церемониться не любят!

– Слова мои обращены не к преступникам. Да, есть среди них люди, способные оставить свою греховную стезю и встать на путь истинный. Но, простит меня Бог, я вовсе не собираюсь проповедовать среди отбросов общества. Моя аудитория – та морально неиспорченная часть российского общества, которая чувствует в себе призвание жить свободной, одухотворенной жизнью, призвание активно противодействовать злу, но не знает, как ей приложить силы в движении своем к добру. У этих людей нет вождя – человека, способного сплотить их воедино и научить их любить и поддерживать друг друга. Души их томимы ожиданием идеала – но кто может стать предметом для подражания в нынешней России? Бог православной церкви затерялся, отошел на второй план, заслоненный паутиной устаревших обрядов и бесконечными внутрицерковными дрязгами. Коммунистические боги, созданные за семь десятилетий правления большевиков, развенчаны и низведены до положения простых негодяев. Протестантские образцы христианства и прочие религии запада и востока, как ни странно, вызывают в душе российских граждан наибольший отклик, ибо еще не приелись, они удивляют и приманивают кажущейся своей новизной. Но помяните мое слово – спасение нашей родины никогда не приходило извне! Оно всегда зарождалось и росло в самой России. Здоровые ее силы собирались и восстанавливали порядок. Вспомните Козьму Минина – обывателя нашего города…

– Да, пожалуй, нужно признать, что во многом вы правы… – Полковник Мочалов посмотрел на отца Ираклия с интересом и уважением. Похоже, полковнику все больше нравился этот человек. Конечно, не все в его речи можно было уложить в строгие рамки закона, но милицейский чин пренебрег бы мелочами, заполучив такого могущественного союзника. Демид подумал, что негласная поддержка Ираклию со стороны властей обеспечена. – Патриотическое воспитание молодежи – вот что нам сейчас необходимо! Ведь вспомните, как раньше было: комсомол, ДОСААФ, пионерская игра "Зарница". Советский паренек с детства знал, что такое хорошо, и что такое плохо. А сейчас кому ему подражать? Ведь что ему вдалбливают, извиняюсь? Чтобы зарабатывать деньги, деньги, деньги… Любой ценой, так сказать! По телевидению, из прессы, даже в школе вот – сплошные нувориши в качестве примера для подражания. Это никуда не годится, я вам скажу!

– Да, да, именно так… – Отец Ираклий, кажется, остался доволен понятливостью своего собеседника.

– Ну что же, с вашего разрешения я покину вас. – Полковник грузно поднялся, уперевшись в стол красными кулаками. – Спасибо за беседу. Надеюсь, мы с вами еще встретимся…

Весь экран тут же заслонила усатая физиономия журналиста. Он сделал круглые глаза, доверительно глядя на телезрителей и поправил очки, норовящие сползти на кончик носа.

– Как видите, уважаемые телезрители, у нас в студии завязалась нелицеприятная, я бы сказал, но острая и интересная беседа. Да! Но вот полковник Мочалов покинул нас по служебной необходимости (Леке показалось, что журналист вздохнул с облегчением) и теперь мы имеем возможность подробнее выяснить, что же это за личность – отец Ираклий, о котором так много говорят в нашем городе.

Камера увеличила лицо Ираклия и Лека вздрогнула – глаза у того были такие же ненормальные, как у Демида – блекло-голубые, они впивались в собеседника ледяными буравами и вызывали легкое головокружение. Лека с трудом оторвала взгляд от экрана и повернулась к Демиду.

– Ну, что скажешь?

– Он – медиум. Возможно, медиум необычайной силы. Производит впечатление слегка свихнувшегося. Но мне кажется, что каждое его слово, каждый шаг хладнокровно рассчитан. Посмотрим, что он еще скажет.

– Александр Тимофеевич, – обратился журналист к Ираклию. – Вы не против, если я вас так назову? Ведь не секрет, что "отец Ираклий" – это псевдоним. А настоящее ваше имя – Александр Бондарев…

– Да, это мое мирское имя. – По лицу Ираклия пробежала тень. – Точнее, имя того человека, каковым я был до своего духовного перевоплощения. Но сейчас очень малое связывает меня с тем прежним Сашей Бондаревым. Может быть, он просто умер тогда, а я вышел из его тела, претерпев метаморфозу, как бабочка выходит на волю, разрывая жесткую оболочку куколки.

– Значит, вы считаете, что претерпели духовное перерождение?

– Да, несомненно.

– И каким же образом это произошло? Я знаю, что вашей жизни произошла большая трагедия… Кем вы были в прежней, если так можно выразиться, жизни?

– Всего лишь шофером, водителем-дальнобойщиком. Простым трудягой без особых амбиций. Единственное, пожалуй, чем наградила меня судьба – это недюжинной силой. В свое время я служил в воздушно-десантных войсках. Воевал в Афганистане. Немало моих друзей погибло там, полегло на предательских горных тропах. Но я выжил. И уверовал в то, что смогу собственными силами преодолеть любое жизненное препятствие. Вера в физическую силу, но не в силу духа – она-то и подвела меня…

– Это тогда вас прозвали Ирокезом?

– Нет. – Ираклий отстраненно улыбнулся. – Величали меня просто Шуриком. А Ирокез – это, очевидно, производное от имени Ираклий. Глупая кличка… Но все же позвольте мне вернуться к своему рассказу.

– Пожалуйста, пожалуйста!

– У водителей, перевозящих грузы на автопоездах, свои неписаные правила. Это опасная работа. Во все времена было немало охотников поживиться, заграбастать товар, который лежит в фурах. Я никогда не вникал в подробности механизма – кто сколько кому платит. Наше объединение имело негласный договор с людьми, которые взимали с нас регулярную дань. Так называемая "крыша" – понимаете, наверное, что означает такое словечко? Она и занималась обеспечением защиты от всяких залетных мздоимцев. Если что-то случалось в дороге с товаром, в том был недосмотр "крыши", и никто не предъявлял ко мне особых претензий.

Но мне хотелось свободы. Я произвел нехитрые подсчеты, и выяснил, что львиная доля моего заработка уплывает к захребетникам, пальцем о палец не ударяющим, чтобы заработать хоть копейку. Я решил, что если стану вольным дальнобойщиком, то смогу зарабатывать в три-четыре раза больше. И, может быть, у меня появится возможность не проводить за рулем пять-шесть суток в неделю без отдыха, возможность купить дом, о котором я так мечтал, возможность чаще видеть свою жену, которая была моложе меня на десять лет, и, естественно, не приходила в восторг от постоянных моих отлучек. Я купил "КАМаз" с прицепом и начал самостоятельную работу.

Я наивно рассчитывал, что если кто-то попытается шантажировать меня, то мне удастся откупиться мелочью. В самом деле, кто мог контролировать теперь мои доходы, если большая часть перевозок осуществлялась без оформления официальных бумаг? Это было выгодно и мне, и заказчику.

Но меня прижали очень быстро. Я выбился из системы, и многие люди, еще недавно называвшие меня своим другом, с завистью смотрели, как я работаю на свой, а не на чужой карман. Меня подставили… Меня взяли на мушку и обложили со всех сторон, как медведя в берлоге.

Сперва ко мне заявился плюгавенький человек в дорогом пиджачке и заявил, что берет меня под защиту, за что я должен платить ему ежемесячно. Сумму он назвал такую, что у меня потемнело в глазах. Даже вкалывая сорок восемь часов в сутки, я не заработал бы столько. Обычно криминальные структуры собирают со своих данников разумные суммы, чтобы не разрушать их бизнес. Могут даже дать денег, если сочтут, что потом вы сумеете принести им выгоду. Но со мной был особый случай – меня настойчиво пытались загнать в прежние рамки, ибо я приносил бывшим своим хозяевам немалый доход. Я вежливо объяснил этому человеку, что в защите не нуждаюсь, и выставил его за дверь.

Потом пришли трое. Эти выглядели солиднее и поигрывали пистолетами. Я просто не пустил их в дом. Они пробовали стрелять в дверь, но я вызвал милицию, и им пришлось ретироваться.

Я подлежал суровому наказанию. Убивать меня пока не собирались, но и меня, и мою машину предполагалось привести, мягко скажем, в нерабочее состояние. – Глаза Ираклия потемнели от гнева. – Они обогнали меня на "Форде", развернулись посреди дороги и бросили мне под колеса доску с гвоздями. На этот раз их было четверо и они были вооружены ломами. Один начал крушить мою машину, трое набросились на меня. Не знаю, переломал ли я им кости в той мере, в какой предполагалось переломать мне, но ни один из четверых не смог самостоятельно встать с земли… Каюсь, гнев помутил мой разум… – Отец Ираклий вздохнул. – Однако, "КАМаз" мой пострадал не менее этих негодяев. В ремонт у меня его брать отказались – шарахались от меня, как от чумного, и я чинил его потихонечку сам. А пока подлатал свой старенький "Москвич" и передвигался на нем. Этот-то "Москвич" едва не стал моим гробом…

Сперва я даже не понял, что происходит. Я ехал с женой на дачу. Слева меня начал обходить большой грузовик. Я посигналил ему – я хорошо знал этого водителя и считал его своим другом. Он улыбнулся и помахал мне рукой. А когда он уже заканчивал обгон, резко свернул вправо и ударил груженым прицепом мне в бок. – Лицо Ираклия покрылось испариной. – Машина моя улетела в кювет, несколько раз перевернулась, упала на бок, превратив мою жену, мою любимую глупую Любку, длинноногую красивую девчонку, в груду окровавленного мяса. А я остался жив… – Журналист заморгал, отворачиваясь от камеры, казалось, сейчас он разрыдается. У Леки тоже защипало в носу. – Я очнулся только через неделю, в больнице. У меня были сломаны ноги, нос, кожа с рук была содрана лохмотьями. Но я был жив. Жив! – Ираклий стукнул волосатым кулаком по столу и графин подпрыгнул.

– Но вы ведь знаете, кто вас столкнул в кювет? – осторожно начал журналист.

– Конечно, знаю. Но если вы думаете, что я буду мстить лично тем людишкам, которые убили мою жену и сделали меня калекой, то ошибаетесь. Мне нет до них дела. Если мечты мои осуществятся и добро восторжествует в дни моей жизни, их просто смоет в потоке подобных им нечистот. Да, я выжил. Но я восстал к жизни другим человеком! Десять дней я находился в состоянии между жизнью и смертью. И можете мне поверить, эти десять дней я помню во всех подробностях до сих пор!

– Да?! – Глаза журналиста загорелись в ожидании сенсации. – Вы что же, можете рассказать что-то о загробном, с позволения сказать, существовании?

– Ничего не скажу. – Ираклий угрюмо зыркнул в сторону журналиста и тот подавился недосказанным словом. – Уже и так достаточно понаписали врак о скитаниях душ, оторванных от тела. Тайна сия велика, и доступна она лишь посвященным. Придите в братство мое, и, если я удостоверюсь, что чисты вы душой достаточно, и жаждете добра истинного, причаститесь вы таинства сего…

Разговор замялся. Отец Ираклий резко перешел от нормальной речи к фантасмагорической терминологии. Корреспондент сидел и почесывал в затылке, размышляя, как повернуть беседу в более понятное русло.

– Да… Хмм… Это… Но все же, отец Ираклий, что вы можете сказать о сути своего духовного перерождения?

– Я почувствовал, что чувства мои обострились, заставляя меня воспринимать окружающий мир с новой, совершенно неизвестной мне доселе стороны. Тело мое было изломано, оно болело каждой мелкой своей частицей, но разум воспылал, подобно факелу в нощи. Я был прикован к постели, но все существо мое жаждало деятельности. Я уже не боялся смерти, я прошел через нее и сроднился с нею. Я не хотел более бороться с отдельными людьми как с мелкими носителями зла. Я захотел понять природу зла в целом и найти способ уничтожить его! Вот в чем отныне состояла моя единственная, столь желанная цель!

– Понятно, – сказал корреспондент с немалым облегчением, уловив новое возвращение к более или менее нормальному русскому языку. – Продолжайте, Александр!

– Тело мое, от природы живучее, быстро восстанавливало силы. Я же, словно запойный пьяница, ударился в чтение книг, пытаясь почерпнуть в них мудрость, найти ответы на мучившие меня вопросы. Я обнаружил, сколь много прошло мимо меня раньше, в суете бездуховной жизни. Я, никогда до того не веривший, обрел Бога как моральный абсолют! Только велениями божьими я мог мерить теперь все свои поступки. Но увы! Немало религиозных книг пришлось мне прочитать, все более убеждаясь, что светлый образ Бога единого размыт, заслонен, закидан тоннами шелухи, придуманной жрецами и священниками в целях личной выгоды за тысячелетия существования цивилизации. И в раздумьях, к какой же религии примкнуть, я вывел для себя простую истину – ни к какой! Ибо все они ложны в гораздо большей степени, чем истинны! Бог абстрактен. Твори зло, и он исчезнет вовсе… Но стоит тебе взять судьбу в свои руки, и начать созидать добро, взламывая сопротивление жалких приспешников греха, и Бог возродится во всем своем величии!!! Бог – это идея, моральный абсолют. Лишь добро, которое мы творим в жизни своей, воплощает его в материальной жизни! А посему принцип истинного добра я возвел не только основным принципом моей жизни, но и общим принципом, коему должно следовать все общество. Оно должно получить столь долгожданный идеал, и у него появится опора для движения к спасению душ человеческих.

– Вот как? – Журналист затеребил висячие усики. – Но как же вы возьмете на себя смелость определить, что есть добро и есть зло? Как вы сможете отделить их друг от друга, ведь добро и зло тесно переплелись в истории человечества? Все относительно…

– Нет. – Ираклий сжал кулаки. – Они, конечно, сплелись, но это не значит, что мы должны посыпать себе голову пеплом, не надеясь отделить зерна от плевел. Добро и зло не относительны – они абсолютны, как и сам Бог! Идея непротивления злу насилием мне глубоко чужда. Она отвратительна своим неприкрытым цинизмом, ибо отдает тысячи добродетельных беззащитных душ в жертву Дьяволу. Мы должны иметь силы для борьбы! Да, если хотите, это будет насилием! Насилием добра над злом, и не будет в мире насилия, столь угодного Богу, как это!

– Извините, отец Ираклий, но я нахожу определенное сходство между идеями, которые вы высказываете и побуждениями, которые заставляли выступать в великие походы крестоносцев средневековья. Да, сейчас христианство является одной из самых терпимых и миролюбивых религий, но в тот мрачный период оно имело довольно агрессивную окраску. Эти люди тоже не хотели сидеть, сложа руки. Они активно действовали в борьбе с врагами истинного Бога, как они тогда его себе представляли. Они проходили десятки тысяч верст, уничтожая всех непокорных на своем пути, убивая ни в чем неповинных сарацинов, арабов и евреев. А в Испании и других католических странах за чистоту веры боролась святая инквизиция. Она пытала еретиков на дыбе, жгла их на кострах. А ведь еретики, осмелюсь напомнить, были теми же христианами, только трактовавшими Новый Завет чуть иначе…

– Замечательно… – Отец Ираклий снисходительно улыбнулся. – Ваш экскурс в историю похвален, хотя мне не совсем понятны ваши аналогии… Что вы имеете в виду?

– Ну, как вам сказать? – Журналист замялся. – По-моему, это очевидно. Они боролись огнем и мечом за идеи, казавшиеся им высшими. И вы сейчас призываете сражаться со злом с именем Бога на устах.

– Знаете, сын мой… Крестовые походы, бесчинства инквизиции… – Ираклий задумчиво покачал головой, словно он был свидетелем этих событий и теперь вспоминал их. – Весьма неуместное сравнение. Но я не обижаюсь на вас, ибо вы не обучены зрить в корень сущего. Вы сопоставляете поверхностные описательные признаки и пытаетесь создать образец усредненного диалектического анализа, коему учили вас на вашем родном историко-филологическом факультете. Я ведь не ошибаюсь, вы учились на истфиле? – Журналист кивнул, как загипнотизированный. – Хотите, я объясню вам, в чем коренная суть отличия моего мировоззрения от любой религии, когда-либо существовавшей в мире? – Ираклий слегка подался вперед, страстный его взгляд прожег собеседника насквозь. – Я не гонюсь за фетишами! Христианство, магометанство, и, тем более, индуизм, и буддизм, и прочие широко известные религии – не более, чем оголтелый, ничем не прикрытый фетишизм! Я не хочу умалять достоинств этих религиозных миропостроений, но беда их в том, что содержа в основе своей алмаз ясной мысли, они вынуждены идти на поводу у стремления человека к обрядовости. Ибо так устроен человек толпы: чистая вера, начинающаяся как абстрактные умопостроения, не может удовлетворить его материальной необходимости потрогать изваяние Бога руками, спеть ему осанну громко вслух, выполнить бессмысленные, но утвердившиеся веками стадные обряды, и принести Богу жертвы, в какой форме бы это ни происходило. Скажи ему: "Просто верь в Бога, говори с ним в душе и не совершай грехов", и он останется глубоко неудовлетворен. Ибо верующему человеку необходимо, чтобы окружающие его видели, насколько он набожен, как истово и правильно соблюдает предписания, якобы исходящие от Бога. Стадный инстинкт заразителен – человек отучается предпринимать поступки, ведущие к истинному его духовному совершенствованию. Действуй, как говорит тебе жрец, делай, как делает толпа, и ты будешь благословлен Всевышним, очищен, прощен, и все грехи твои смоются, как бы страшны они не были. Вот тогда-то и выплывают на свет божий четвертование еретиков, сожжение ведьм, побивание камнями неверных, великие походы за гробом господним, паломничества в Медину и прочий фетишизм, как эрзац-наполнитель бездонной духовной пустоты! Истинная вера должна нести просветление, мы же наблюдаем лишь варварское ослепление человеков, превращающихся в подобие баранов…

– Отец Ираклий! – Журналист перебил собеседника, вид у него был ошарашенный. – Послушать вас, и можно решить, что имеешь дело с отъявленным атеистом…

– Ничего подобного! – Ираклий ткнул узловатым пальцем прямо в камеру. – Послушайте меня, жители несчастной, исстрадавшейся России, отвернувшиеся от Бога и желающие возвернуться к нему! Поймите меня, братья мои и сестры! Я лишь хочу вернуться к первоначальному смыслу Бога! Истинного Бога, добра одухотворенного, как бы его ни называли на разных языках! Горько мне слышать, как православные священники и заезжие протестанты честят друг друга на чем свет стоит, не стесняясь в выражениях, а бритоголовые проповедники восточных божков торгуют размалеванными книгами в подземных переходах, обещая приобщение к нирване за одну неделю. Шелуха все это, дети мои, накипь все это и грех непотребный! Бог один, и добро одно, и зло одно, хоть и многолико оно, и умеет прикидываться невинным агнцем! Придите ко мне, страждущие добра, и найдете здесь опору – не молитвы, ни обряды, но просто друзей, могущих вас понять и поддержать в борьбе со злом…

– Так-так… – произнес Демид. – Не вижу в его идеях ничего нового. По сути это напоминает протестантизм архаичного типа – весьма агрессивный, да еще и с выпирающим монотеистическим стержнем, на который сей человек, как шашлык на вертел, насаживает свои лозунги. Но история религии перепробовала уже все возможные комбинации религиозных идей. Вряд ли он изобретет нечто свеженькое. Пожалуй, он соберет свой урожай фанатиков, будет проповедовать на площадях и по телевидению, поначалу будет пользоваться поддержкой местных властей, а, может быть кое-кого из меценатов средней руки. Потом превратится в фюрера очередной авторитарной секты, заставит бедных пацанов убить пару-тройку подвернувшихся под руку хулиганов, будет в гонении, но в конце концов угодит в тюрьму, где и угаснет его звезда, не оставив заметного следа в нашей истории. Это, конечно, при интенсивном развитии событий. А может быть, ничего такого и не будет – поговорит себе и остынет. Мало ли кто претендует на решение мировых проблем?

– А что, может быть, он прав? Нужно же кому-то бороться с уголовной дрянью, если милиция не может, – Лека даже раскраснелась от возмущения. – Почему ты сразу решил, что он – изувер такой? С виду приличный мужик, приятный даже. И умница – смотри, как он этого очкарика срезал! Я, может быть, даже присоединилась бы к нему. Теоретически, конечно.

– Почему? – Демид нахмурил брови. – Что-то в нем неуловимо напоминает еще одного "носителя добра" – твоего старого приятеля Германа Филинова.

– Ерунда! – Лека аж подпрыгнула на месте. – Что ты все своего Табунщика вспоминаешь? Ты же сам говорил, что он уже не воскреснет.

– В теле Филинова – да. Но изгнание его в Мир Тьмы не произошло, не забудь об этом. А этот зловредный Дух не таков, чтобы долго мотаться по Среднему Миру в бестелесном состоянии. Я достаточно хорошо пообщался с ним, чтобы усвоить, что он – большой сибарит и ценитель тех радостей, которые может дать ему хорошее человеческое тело. К тому же, смотри: этот отец Ираклий чудом выжил. Можно сказать, воскрес. И одновременно разительно изменилась его личность. Откуда в нем эта философская эрудиция, если в прошлом он обычный шоферюга? А по времени момент его перерождения, судя по всему, следует за моментом гибели тела Табунщика…

– Брось нести чушь, Демид! – заявила Лека. – Сейчас ты видишь Табунщика в любом человеке, который мало-мальски выделяется из среднего уровня. Ну сам подумай – с какой стати Духу Тьмы снова появляться в нашем городе, да еще вести себя так вызывающе – лезть к тебе прямо в телевизор? Он, небось, пришипился где-нибудь на другом конце света, и ведет себя тихо, набирает силу. Зачем ему влезать в искалеченное тело полусвихнувшегося проповедника?

– Может быть, может быть… – Демид вышагивал по комнате, заложив руки за спину. – Но в качестве рабочей гипотезы мое предположение принять можно. Ты что, думаешь, Абаси боится, что мы его обнаружим и снова начнем охоту на него? Да черта с два! Это я дрожу за свое тело – единственное и неповторимое. Дух Мятежный перейдет после моей гибели в другую телесную обитель – мне в этом утешения мало, я-то стану трупом! А Табунщик может менять тела как заблагорассудится, не теряя своей индивидуальности. Чего ему бояться? Помнишь, какой фокус он выкинул, перейдя в тело Эдварда? Помяни мое слово: зловредный Дух навяжет нам игру в открытую. Мы с тобой на виду, маскировка не имеет ни малейшего смысла! Но он тоже не желает прятаться – наши с тобой жизни не более чем миг в его бесконечном существовании. Мы не знаем его Имени – что мы можем ему сделать? А вот он может попытаться в очередной поймать нас на приманку и убить. Да, да, да…

– Может быть, тогда и не стоит клевать на этот крючок? Нужно держаться от него подальше. Размажут нас с тобой, Дема, как клопов по стенке.

– Нет, мы клюнем. Клюнем обязательно. Сядем на крюк глубоко, по самые жабры. Нам надо разобраться, что это за птица такая – Ираклий. Конечно, самим соваться необязательно. Подошлем к нему шпиона.

– Шпиона? – Лека хихикнула. – А где мы его найдем?

– На шпионской бирже труда! – Демид широко зевнул. – Спать пора! Что у тебя за дурная привычка – таращиться в телевизор до часу ночи?