ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ДОБРО И ЗЛО СПЛЕЛИСЬ ВОЕДИНО

Лека сидела на земле, обхватив руками колени. Вечерний сентябрьский ветерок нахально забрался за шиворот, и она плотнее запахнула полы телогрейки, сберегая остатки летнего тепла. Небо на горизонте раскрасилось неровными полосами. Солнце скрылось за багровым занавесом и медленно ползло в реку. Большое яблоко сорвалось с ветки, стукнулось о землю и подкатилось к ногам Леки. Она взяла зеленый плод и уже приоткрыла рот, собираясь вонзить зубы в его хрусткое тело… Рот ее наполнился слюной.

Лека сглотнула и запустила яблоком в забор.

– Антоновка, антоновка… Надоело! Кислятина. Слушай, Дем, а почему ты виноград не сажаешь? Или дыни? Их же можно вырастить здесь, только уметь нужно. Ты же у нас мичуринец!

Демид не ответил. Он стоял у верстака, старательно выглаживая доску длинным рубанком. Девушка взяла стружку, расправила ее кольца и вдохнула терпкий аромат. Стружка у Демы получалась замечательная – длинная, тонкая и белая, как бумага, она выходила из рубанка и ложилась Демиду под ноги светлым серпантином.

– Дем… – Лека подошла к Демиду и положила руку ему на плечо. – Странный ты человек, Дем. Денег у тебя до черта. А ты сидишь здесь, возишься по полчаса с каждой дощечкой. Так ведь и жизни не хватит строить эту веранду! Купи готовой рейки, или как там она называется. Плотников найми. Они тебе за два дня все сварганят.

– Вот именно, что сварганят! – Демид обернулся, вытер пот со лба и улыбнулся. Улыбка у него была неровная – левый угол рта поднимался вверх, а правый смущенно полз вниз, прячась в горькой складке. То же было и с бровями – левая бровь смешливо приподнималась домиком, а правая, пересеченная грубым побелевшим рубцом, оставалась неподвижной. Вид у Демида получался смущенный, беззащитный и Леке каждый раз хотелось прикоснуться рукой к лицу его, разгладить и стереть все следы разрушений, нанесенные уродующей секирой жизни.

Демид поднял рейку и нацелился вдоль нее прищуренным глазом, проверяя прямизну. Потом положил на верстак и провел по гладкой древесине пальцами.

– Пойдеть. Так Спиридоныч говаривает: "Пойдеть!", и этим все сказано. А еще он говорит: "Делай, как лучше, а как хуже – само получится". Ведь эти твои плотники – они что? Они только называют себя: "Мы, мол, плотняка! Мы все могем! Не обидим, хозяин, только магары выставляй!" Вот и пои их водкой, пока руки трястись не перестанут. Это уже не работа, Лека, это безобразие! Я должен каждую доску пощупать своими руками, выходить, приладить на место. Может быть, плотник я хреновский, неквалифицированный самоучка. Но, по крайней мере, я знаю – то, что я сделал, будет стоять сто лет и не развалится, не сгниет, не рухнет мне на голову. Потому что в каждую дощечку я вложил свою душу. Небольшую такую частицу души. Она смешалась с душою этого дерева, и дерево сие оценит мое старание и доброе к нему отношение. Оно отблагодарит меня, насколько это возможно.

– Вот как? – Лека засмеялась. – Но ведь это просто мертвая деревяшка, Дем! Может быть, у живых деревьев и есть души. Но то, что ты держишь в своих руках, давно умерло.

– Нет. – Лицо Демида странно озарилось. – Некая аура, отголосок божественного света, есть у любого предмета на свете – будь он в нашем понимании живым или нет. У камешка тоже она есть. Есть у облака, которое плывет над нашей головой, перестраивает свою форму и подает непонятные для человеческого разумения знаки. И уж конечно, есть у этой доски. Какое это дерево, Лека? Ты знаешь?

– Ну… – Лека задумалась, вспоминая, из какого дерева могут быть сделаны доски. – Может быть, береза? Какая разница, в конце концов?

– Каждая порода дерева имеет свой характер, милая моя. И из березы ты никогда не сделаешь рейку для обшивки. Береза – дерево светлое, спокойное, в печи она дает много жара, отдает нам тепло, что накопила в своей жизни. Но для поделок она годится плохо. Когда береза высыхает, то становится неподатливой и крепкой, как кость. Она коробится и изгибается, она так скручивает свои волокна, что ломаются даже топоры, а толстенные гвозди гнутся, как проволока. Она словно мстит за свою смерть. Или возьмем, к примеру, ель. При жизни – это мрачное, меланхоличное дерево, которое старается схватить тебя за ногу, или засадить сучком в глаз, когда ты продираешься сквозь ельник. Но только из ели получаются скрипки – самые лучшие скрипки, которые поют и заставляют нас плакать вместе с ними. Франтоватый красавец клен, оказывается, обладает твердым, несгибаемым характером. И древесина у него такая же – ценная древесина, между прочим. Столярные инструменты из нее делают. Можно, конечно, отнестись к этому чисто с утилитарной точки зрения. Мол, у данной породы дерева такая-то длина волокон, такая-то степень твердости и так далее. Только мне так неинтересно, Лека. Дерево нельзя загнать в строго научные рамки. Доверься ему, почувствуй каждый его сучок, и оно отблагодарит тебя.

– Здорово! – Лека любила, когда Демид начинал философствовать. Знал он, конечно, очень много, но не знание определяло его подход к окружающим его предметам и живым созданиям, а своеобразное, необычное мироощущение. – А про эту доску что скажешь?

– Это сосна. – Демид подкинул рейку на руке. – Сухая и звонкая. Дерево веселое, жизнерадостное и солнцелюбивое. Сквозь тень и прохладу леса тянется оно к свету, прямо к синему небу. Тонкое и прямое, такое дерево может достигать огромной высоты. Корабельные рощи – слышала о таких? Из сосен делали мачты для парусников, и быстрокрылые суда неслись сквозь шторма и океаны к неведомым землям, сдерживая напор рвущихся парусов… Ну а в плотняцком деле – это самая ходовая древесина. Легкая, прочная и удобная в обработке. Вот попробуй, строгни!

Лека с опаской взяла рубанок и попыталась провести им вдоль доски. Инструмент запнулся за сучок, запрыгал по доске, как заяц, и резко замер, врезавшись в дерево и вырубив щепку весьма приличных размеров. Дема покачал головой.

– Да ну тебя! – Лека с негодованием посмотрела на своего наставника. – Дуришь мне тут голову, а сам рубанок подсунул какой-то неправильный. Тупой, наверное!

– Это не рубанок, а шерхебель. Видишь, фаска у него такая полукруглая. – Дема выковыривал щепочкой стружку, забившую тонкую щель инструмента. – Им нужно спокойно работать – ты же не картошку роешь! Между прочим, железке этой не меньше ста лет. – Демид стукнул рубанок молотком и аккуратно извлек лезвие. – Она в Англии сделана, и кована вручную. Вот, видишь клеймо – двуспальный английский лева. Сталь здесь особая, наплавлена тонким слоем. Нынешние, фабричные рубанки этому и в подметки не годятся.

– Откуда у тебя эта любовь к старью? Небось, со слов Спиридоныча поешь? Тоже мне, учителя нашел! Такой же пьяница, как и все. Что ты вообще с деревом связываешься? Ведь двадцатый век на дворе! Свалил бы эту избушку и сделал себе нормальный дом из кирпича.

– Из какого кирпича? Из этого, что ли? – Демид наклонился и поднял кирпич, лежавший в углу. Выглядел тот, действительно, не самым лучшим образом – трещины пересекали его обожженную полопавшуюся поверхность во всех направлениях, угол отвалился. – Вот, Лека, это современный каленый кирпич. Не смотри, что он – в трещинах, дело не в красоте. Дело в том, как он сделан. Из красного кирпича раньше делали дома с любыми украшениями. Пилястры всякие, карнизы, узоры. И все из кирпича вытесывали – простым топором. И кирпич был такой, что давал это сделать. А попробуй тесануть этот… – Дема стукнул кирпич по торцу молотком и тот развалился на несколько неровных кусков. – Здесь глина не промешана, понимаешь? Слоями она идет. Ведь как раньше делали? Глину клали под навес на несколько дней. Кисла она там, замаривалась. А потом мяли ее ногами, ходили по ней, пока она не становилась совершенно однородной. А потом мастер брал руками здоровенный кусок этой глины, и – шлеп! Как тесто в квашню – кидал его в специальную форму. Потом верх снимал аккуратненько, – Демид изобразил, как подрезает верхушку, выпирающую из формы, – и в печь отправлял… Вот ты говоришь – сломать этот дом. А чем он тебе не нравится, Лека?

– Ну… – Лека замялась. – Я не говорю, что не нравится. Просто несовременный он какой-то. Вон, мох между бревен торчит. И воды нету.

– Это очень хороший дом, Леночка. – Демид аккуратно подоткнул сизую лохму мха, вылезшую из паза. – Сруб в самом деле на мох положен, и потому никакая гниль на него не нападет. Ведь этот дом поставлен был дедом моим, Баландиным Иваном Степанычем. И когда рубил он его, то не гнался, может быть, за особой красотой, но думал о том, что останется эта домина и детям его, и внукам, и правнукам. И сделан он с умом – видишь, верхний венец толще, чем нижний, закладной. И потому не вредит ему ни дождь, ни снег. В жару здесь всегда прохладно, а в холод – тепло. А запах какой живой в этом доме! Разве плохо тебе в нем спится?

– Отлично спится… – Лека подумала, что она и в самом деле спит здесь, как убитая, и сны ей снятся чудесные. – Слушай, а почему у деда твоего фамилия была другая? Разве он не Коробов был?

– Это был отец моей матери. Фамилия Коробов досталась мне от отчима. А отца своего настоящего так я и не видел никогда. И мама не рассказывала мне о нем. Умер он, мол, и все. Хотя, ты знаешь, когда она упоминала его, у нее свет такой в глазах появлялся особый. Наверное, все же он был хорошим человеком – мой неизвестный отец. Я вот припоминаю, что предшественник мой, покойный Алексей Петрович, делал какие-то намеки о тайне моего происхождения. И, что, вроде бы, догадывался он, кто мой отец. Да вот не сказал ничего толком. И спросить-то теперь не у кого.

– Как не у кого? Ведь мама твоя жива? Надо расспросить ее. Может быть, это поможет тебе разобраться в твоих секретах?

– Расспросить? – Демид грустно усмехнулся. – Боюсь, что ничего не получится. Она, конечно, расскажет тебе о лунном свете, снизошедшем на нее, или об апостоле Петре, или благостном влиянии аметиста. Она любит поговорить. Но ведь она малость того… В общем, вялотекущая шизофрения. Такой вот диагноз.

– Извини…

Лека опешила. Демид никогда не говорил о своих родителях, и Лека считала это вполне нормальным. Предки и есть предки – что с них взять? Скучные, обеспеченные люди, упорно пытающиеся втиснуть своих детей в собственные рамки. У Леки, например, отец был начальником какого-то охрененного концерна, сидел в огромном кабинете с вестибюлем и двумя секретаршами на двенадцатом этаже, домой приезжал часов в десять на черной "Волге" и сразу бросался к телефону – решать неотложные производственные проблемы. До часу ночи порой орал в трубку – на всю квартиру. Дурдом! Леку он любил по-своему: пытался вывести в люди. В школе медаль ей сделал, в институт запихнул без особых проблем. "Заканчивай институт, Леночка, устроим тебя за границу на самое лучшее место. Только учись, доченька". Как же, учись! Бедный папочка понятия не имел, в какие идиотские приключения заносила жизнь его разгильдяйку-дочь… Мамаша Леки, конечно, кое-что знала о беспутном образе жизни доченьки. Вечно лезла к ней со своими советами, пытаясь навести порядок в бедной голове Леки. Лека брыкалась, и потому вечно была с мамашей на ножах.

А вот Демушка ее маме сразу понравился. Маманя просто затащилась от Демида – ну ангел во плоти, и все тут! Да, Коробов умел произвести хорошее впечатление, если хотел… Знали бы ее несчастные родители, с каким монстром они ведут душевную беседу…

Лека улыбнулась, вспоминая первую встречу Демида и ее родителей. Обычно она припрятывала своих приятелей от предков – уж очень они придирчивы были, особенно мать. Никак не угодишь! У этого "волосы слишком длинные", у другого "пролетарская манера поведения", третий "ножом для фруктов за столом пользоваться не умеет". Можно подумать, что сами они – графы потомственные. Лека с наслаждением предвкушала, как пройдет первая очная ставка Демида и родителей. Она надеялась, что Дема выкинет какой-нибудь фортель, который поставит весь дом на уши и заставит ее родаков лопнуть от злости. На худой конец, Демид мог бы просидеть весь вечер в углу с таким видом, будто его заперли в сортире, и отделываться невнятным мычанием на вопросы. Обычно он так и поступал, если Лека затаскивала его в неподходящую к его идиотским запросам компанию. Но Дема превзошел все ожидания – он был мил, вежлив и упредителен, говорил немного, но до того умно, что родители таяли на глазах, а Лека боролась с желанием воткнуть Демиду под столом вилку в ногу, чтобы он с матом поскакал по комнате, круша эти чертовы торшеры, и кашпо, и всякие там уродские финтифлюшки.

Самое обидное было в том, что Лека прекрасно видела, почему Дема ведет себя так хорошо. Ему просто понравились ее родители!!! Лека никак не ожидала от него такого предательства. Неужели он не замечает гнусной привычки отца командовать и чувствовать себя правым всегда и во всем? Почему он поддакивает мамаше в ее идиотской трепотне о бионергетике и экстрасенсах? Лека отлично знала, что Демид на дух не переносит разговоров об этом. Лека едва высидела вечер. Она набросилась на Демида как разъяренная львица, едва они вышли из квартиры. "Коробов, ты – сволочь, подхалим! Ты что, идеального жениха из себя разыгрывал?" "А что, – лениво ответил Демид, – ты хотела бы, чтобы я нагадил на стол и растворился в клубах фиолетового дыма? Поверь мне, деточка, твои родители не худшие люди на свете, и они тебя любят. А это стоит немалого. Может быть, они скучноваты для твоей буйной натуры, слишком умны и приличны. Но это твои родители, милая, и им ты обязана не только своим появлением на свет, но и своим более или менее приличным генотипом. Если бы ты была потомственным алкоголиком и извилин в твоей черепной коробке было в два раза меньше, чем тебе досталось по наследству, я думаю, и запросы твои были бы поменьше. Но вот так тебе повезло, что родители твои – умные люди. Зря ты их терроризируешь. Впрочем, жизнь идет своим чередом. Когда-нибудь и ты перебесишься, научишься ценить добро, которое делают тебе твои близкие. У тебя будут свои собственные дети, которые будут называть тебя "Маменция" и презирать за то, что ты плохо осведомлена, какой же альбом выпустил на прошлой неделе суперпевец, любимец девочек Ричард Прыщов. Хорошие, добрые и просто нормальные родители – это здорово, Лека…"

Тогда Лека возмущенно фыркнула и пропустила нотации Демида мимо ушей. И лишь теперь до нее начал доходить смысл сказанных Демидом слов. Надо же, какая она дура! Прожила с человеком год, и ни разу толком не поинтересовалась, где его мама и как она себя чувствует! Нет, ну кто бы мог подумать? Лека деликатно кашлянула, подбирая слова для разговора.

– Дем, ну ты это… Не расстраивайся. Почему ты мне не говорил? Ведь это – не наследственное, да? Ты ведь нормальный человек?

– Нормальный? – Демид вытаращил на Леку глаза. – Это меня ты называешь нормальным? Да, конечно, я не шизофреник. Пока. Но, попробуй я рассказать какому-нибудь врачу что-нибудь из наших с тобой приключений, и меня живо упекут в психушку, и начнут накачивать аминазином в лошадиных дозах. Налицо жуткий паранойяльный бред и сверхценная идея. Это ж надо: я – носитель Великого Духа, защищающего наш мир от вторжения злобных и агрессивных Демонов Тьмы. Я – человек, побывавший в другом мире, не раз умиравший и восстававший из праха. Я – телепат и телекинетик, ясновидец и супермен! Тьфу! – Демид смачно харкнул под ноги. – Лека, ты, конечно, тоже девчонка сдвинутая, но все же скажи мне – все это и вправду было? Мне не приснилась вся эта дурь?

– Не знаю… – Лека грустно вздохнула. – Наверно, не приснилась. Откуда же тогда это? – Она оттянула засаленный ворот рубашки Демида и удостоверилась, что Ромб Защитника никуда не исчез. – Вот он, твой знак. Когда-то он был на мне, теперь снова на тебя перескочил. Хотя лучше бы все это было сном… Знаешь, когда я кололась, на меня еще и не такие глюки наезжали.

Она прижалась к Демиду и нашла губами пульсирующую ямку на его шее. Демид молча обнял ее за плечи.

– Дем… Знаешь, что я думаю? Ну да, случилась с нами всякая фигня… Но, может быть, все это кончилось? Ты ведь убил Табунщика, да? И ты вспомнил все, что хотел вспомнить. Конечно, ты немножечко ненормальный… Ну и что? Никто же об этом не знает, кроме меня. Никто тебя не трогает, никто не пытается убить. Живи себе спокойно, строй свою веранду. И все забудется.

– Я еще не вспомнил что-то важное, содержащее ключ к этой головоломке. Впрочем, дело не в этом. Лека, ты ведь и сама обладаешь даром видеть будущее. А ну-ка спроси себя, будет ли наше будущее спокойным?

– Нет, не будет… – Лека злилась на себя, но соврать не могла. Она чувствовала, что враждебные флюиды присутствуют в воздухе, раскрашивают облака в черный цвет, покалывают ее кожу злыми иголками.

– И как скоро в нашей с тобой жизни наступит полный кавардак?

– Скоро, очень скоро…

– То-то и оно…