5

Небесная Женщина наполовину спустилась с дерева, но еще сияла так ярко, что на всем небосводе ей не было соперниц, кроме льдистой искры света над горами, за которые закатилось солнце. Шимпанзе уже не мчался, а бежал трусцой и время от времени поскуливал. Замедлить бег его заставили воспоминания – ему вспомнилось, как в те дни, когда живот у Небесной Женщины становился совсем круглым, дети прятались в хижинах и не выходили до утра, а девушки и матери занимались чем-то таинственным. И еще он вспомнил, что у него не было матери, что она умерла – конечно, вследствие несчастного случая, как это часто бывало с пугающими, загадочными натурами. Тогда он не слишком страдал, да и потом тоже, но теперь он чувствовал, как ее не хватает, даже не понимая, чем она могла бы унять его боль. Не было у него и близкой женщины, что было необычно, но все же случалось. Одинокие охотники считали, что им крупно повезло, раз у них нет женщины, если вообще задумывались об этом. И все-таки – растерявшийся, попавший в отчаянное положение, – он бежал к женщинам, и когда боль стала привычной, как старая рана, в нем проснулась осторожность, как у человека, приближающегося к логову зверя. Его тень следовала за ним, нога не беспокоила. Что тоже было довольно странно, но тому было объяснение. Он бежал вдоль подножия скалы. Крутая стена поднималась справа от него, и склон под правой ногой был выше, отчего ступать на больную ногу было легче. Это обстоятельство тоже помогало ему продолжать бег и, казалось, неким непонятным образом заставляло стремиться туда, где, как он уже начинал догадываться, его вряд ли жаждали видеть.

Но вот показалось облако пара над Горячими Источниками. Он замедлил шаг и пригнулся, отчего снова захромал. Копье он держал наперевес, словно в любой момент могла возникнуть необходимость воспользоваться им. Он двигался к реке и открытому месту, где всегда играли дети. Кругом царили тишина и покой. Он подходил все ближе, пока наконец не услышал плеск воды.

В одном из шалашей захныкал ребенок, где-то зашелся кашлем старик. Он стоял скрючившись на земле, выбеленной луной, ощущая нервную дрожь в теле. Он облизнул губы и медленно осмотрелся, увидел деревья, окружавшие женскую деревню, и отступил назад на шаг или два в безопасность равнины и остановился. Внезапно, совершенно непонятно почему, вспомнил Дающую Имена Женщинам, и волосы у него на голове зашевелились.

В облаке испарений, поднимавшемся над Горячими Источниками, произошла перемена. Оно не менялось, когда он смотрел на него, но там уже произошло что-то новое, чего не было во все то время, пока он бежал по открытому месту, и чего не замечал прежде. Небесная Женщина лила свой свет на облако, пронизывая его насквозь, как лила на все вокруг. Но, кроме того, облако было подсвечено снизу, словно под ним горел костер, невероятным образом полыхающий на воде. Словно собственный маленький закат озарял облако бледно-розовым светом – таким бледным, что глаз не мог задержаться на нем, но улавливал на миг, а потом должно было пройти какое-то время, прежде чем отсвет, казалось, появлялся вновь. И тут – не только его взгляд, но и слух устремлялся туда, к заводям, – он услышал слабый звук, тонкий и непонятный. Он не поверил своим ушам, потому что это было невозможно, как и костер на воде. Он отвел ногу назад и поднял копье на уровень плеча. Двинулся вперед, крадучись, как на охоте. Потом сглотнул слюну и рванулся наверх, к первой заводи, в которой колыхалась Небесная Женщина. Он бесшумно поднимался по склону, и в каждой заводи плясала белая Небесная Женщина. Он пошел быстрей, от заводи к заводи, пока не достиг открытого места перед жилищем Леопардов, и розовый отблеск огня разлился над ним, дрожащие блики заскользили по его лицу.

Леопардовая шкура, которой занавешен был вход, валялась на камнях у его ног. Так и есть – невероятный звук, который он услышал, был женский смех. Он прыгнул внутрь, и волосы у него стали дыбом, как если бы он столкнулся лицом к лицу с носорогом в брачный период.

Посредине площадки горел костер, и вокруг него лежали, сидели на корточках, слонялись женщины. С первого взгляда – охватившего все жилище, как охватывает ледяным своим светом все вокруг вспышка молнии, – он увидел двух девушек, почти совсем еще детей, с поднесенными ко рту леопардовыми черепами. Весело полыхал костер, но еще неистовей было веселье на площадке, оглушавшее гомоном, визгом, воплями, пронзительным смехом. Напротив него, откинувшись на стенку внутреннего круга, где находились леопардовые черепа, полулежала Дающая Имена Женщинам, Та, Чье Сердце Переполнено Именами. В правой руке у нее был леопардовый череп, который она, наклонив, держала за клыки, и жидкость тонкой струйкой лилась в подставленный рот. Она посмеивалась, и пламя костра плясало в ее глазах, мерцавших сквозь упавшие на лоб спутанные волосы. Она заметила его и закатилась смехом. Неловко, по-женски, замахнулась и швырнула в него череп, который, пролетев далеко в стороне от его лица, стукнулся о землю. Он закричал в гневе и ужасе:

– Нет!

Но тут все лица повернулись к нему: лица, освещенные багровым светом костра, лица, бледные от лунного света, лица с мерцающими глазами и сверкающими зубами, лица в обрамлении растрепанных, спутанных волос. Одновременно раздались вопли, и смех, и крики:

– Мужчина! Мужчина!

В произведенной его появлением суматохе зловонная жидкость из покатившихся на землю черепов попала в костер, который зашипел, отплевываясь, и погас. К нему с воплями тянулись лица, в него вцеплялись руки. Он принялся угрожающе размахивать копьем, потом выронил его, отступил назад и побежал. Увидев, что находится лишь в шаге от кипящего источника и кружит вокруг него, кинулся вниз, к другой заводи, но и там были смех и белые лица, и он повернул назад. Его окружало тесное кольцо нежной плоти, из которого было не вырваться. Он стоял, оглушенный, а крепкие руки обвивались вокруг него, как бечева болы. Женщины что-то кричали ему и друг дружке. Словно сами собой слетели с него пояс и набедренная повязка. Его повалили на землю, и нежной плоти, жаждавшей принять его, стало еще больше. Его чресла отвергали их с отвращением и ужасом, но их руки были умелыми, такими умелыми, и такими безжалостными, и коварными. Среди общего шума он различил свой крик, возносившийся выше и выше:

– О-о-о!

Выше, выше улетал его вопль от боли, что осталась внизу, между ног, и заставила напрячься его тело. Нежная плоть под ним, нежная влажность и кошмар зубов не отпускали его. Одной своей половиной он старался освободиться от этого кошмара, от тяжести нежных рук, обнимавших его, а другой – судорожно дергался, как зверь, раненный в позвоночник. Затем для него и для нее наступил невыносимо мучительный миг, они вскрикнули одновременно, и мелкие зубы заскрежетали у него в ухе. Но в той влажности могли быть, наверняка были зубы, и когда его тело исторгло свое желание, он вырвался из нее. Какое-то мгновение он был свободен, но тут же многочисленные руки вновь схватили его.

– Я! Я!

Визг, смех, лепет, и безжалостные умелые руки…

– О-о-о!

Выход был один – через вход, и пришлось ему еще раз войти во тьму жаждущей плоти. Потом он лежал – в ушах звенело – среди белых в лунном свете женщин, растянувшихся на камнях, и покатывавшихся со смеху девочек. Он чувствовал кровь на шее, ощущал ее привкус во рту. Запах женщины был повсюду, тело пропиталось им, бородка, усы. Он попытался встать, но по-прежнему не смог высвободить ни рук, ни ног. Сзади появилась рука и поднесла ко рту белый леопардовый череп; он отвернулся от зловонного запаха. Череп опять прижали к его рту, он стиснул зубы, сжал губы. Но незаметная рука легла ему на лоб, два пальца зажали ноздри, и он раскрыл рот, чтобы глотнуть воздух. Сквозь звон в ушах он едва слышал их смех, и тут отвратительная жидкость потекла ему в рот. Он глотнул, подавился, попытался увернуться от настойчивых рук, но жидкость продолжала течь, еще и еще, пока он не поперхнулся и последний глоток вылетел из него фонтаном брызг. Обессиленный, он прислонился спиной к скале, отдавшись объятиям, смеху, покусываниям и ласкам. Из ниоткуда возникла рука и волосами отерла ему лицо.

Наступила тишина, лишь в ушах звенело. Он икнул вслед за белой от лунного света девочкой и открыл глаза. Заслоняя собой горы, к нему приближалась женская фигура, и Небесная Женщина мягко освещала ее сбоку. Она шла, покачивая бедрами, – шелестела травяная юбочка, шуршали на груди бусы из раковин. Она пошатнулась, споткнувшись о камень, но продолжала приближаться. Отброшенные на одну сторону волосы переплелись с бусами. Она беззвучно смеялась, ее темные глаза, казалось, проникали в самую душу. Она подошла ближе, и женщины, державшие его, захихикали, словно забава еще не кончилась. Продолжая беззвучно смеяться, она опустилась на колени между его раскинутых ног, наклонилась, опершись на левую руку, и ее волосы коснулись его бедер.

Он закричал:

– Нет!

Хихиканье перешло в хохот, и руки сжали его еще крепче. Ее правая рука метнулась вперед, как змея.

– О-о-о!

Когда он с криком упал, упал обратно на скалу и в руки женщин, что-то произошло в нем – но не между ног. В животе разлился жар от омерзительной жидкости, которой его напоили. Он чувствовал, как она разбухает внутри него, готовая вот-вот вспыхнуть огнем. Она вспыхнула, и пламя, рванувшееся внутри, едва не достало до мозга. Еще один леопардовый череп появился из-за спины, и другая рука зажала ему ноздри. И опять он глотал и глотал, пока не поперхнулся, снова выпустив фонтан брызг. Теперь пламя вспыхнуло и в мозгу. Он внезапно понял, что никогда раньше не замечал, как прекрасна Дающая Имена Женщинам, как восхитителен и волнующ ее запах, как бело и молодо ее тело, как искусны и желанны ее руки! Женщины, смеясь, отпустили его, и он услышал, что смеется вместе с ними, в то время как пламя лижет ему мозг и – мягко, возбуждающе – между ног. Она тоже отпустила его, и он со смехом схватил ее руку и вернул обратно. Но она ласково высвободилась и кивком подала знак женщинам. Появилась новая чаша из черепа, и он, отказываясь, замотал головой, но она была настойчива. Ее нежное лицо с огромными глазами приблизилось вплотную; она рассмеялась низким грудным смехом и проговорила:

– Пей, Маленький Леопард!

Это было так забавно, в ее голосе было столько ласки, что он не мог не доставить ей удовольствия. И глотал, глотал, давясь и захлебываясь. Потом они смеялись вместе, и она, взяв его за руку, повела за собой. Он шел за нею, охваченный пламенем, и мир кружился вокруг. Даже увидев, куда она ведет его, он не ужаснулся. Между ним и его страхом пред женской деревней словно легла пропасть. Она качнулась к нему, и само собой получилось, что он обнял ее за талию. Оба засмеялись, и он подумал, что она смеется над своей неловкостью. Они подошли к запретному пологу, расшитому устрашающими узорами из раковин, и он закричал, ударил по шкуре кулаком. Она приподняла край шкуры, и он ощупью пролез на ту сторону. Она следовала за ним, подталкивая его в нужном направлении. Потом подошла ближе, и ее смех журчал как ручей. Он ничего не видел перед собой, только блестящую гладь реки и на ее фоне силуэт Дающей Имена Женщинам, такой красивой и молодой. Она прижалась к нему. Он почувствовал ее губы и язык, ее груди, прижавшиеся к его испачканной в крови груди. Его губы искали ее рот, но тут она выскользнула и исчезла. Он вглядывался во тьму и ничего не мог разглядеть, только странное сооружение у берега – и оттуда шел скверный, нет, уже не такой скверный запах. Потом он увидел ее темную фигуру рядом с треногой. Она чем-то зачерпнула и стала пить. Потом – знакомым движением, в котором было столько женственности, – бросила это что-то в реку. Повернулась, и хотя тьма скрывала ее, он знал, что она ищет его. Она начала извиваться всем телом, как змея, и он, даже в темноте, увидел, как нежно, и влажно, и горячо ее тело. Увидел, как юбочка из травы упала к ее ногам. Она переступила через нее и исчезла во тьме. Он оглядывался вокруг.

– Где ты?

Снова зажурчал ее смех, тихо, как журчит ручей, который струится из глубин, льется, пританцовывая, ночь и день потоком чистоты и жизни, питая травы и цветы.

– Здесь.

Он опустился на колени. Его лицо окунулось в аромат женщины, шедший от ее волос и шеи. Теплые ладони гладили его спину – никаких зубов, только тьма слияния, в которую он погрузился, в которой утонул. Все мысли покинули его и сама возможность страха. Конец был как начало и незаметно перешел в сон.