4

На залитых лунным светом охотничьих просторах кипела жизнь. Но мало что влекло зверей на лесистые предгорья, и уж вовсе ничего – к голым скалам. Жизнь шла своим чередом и на вершинах деревьев, где шумели птицы и обезьяны. Но скалы казались совершенно необитаемыми, ибо птицы или сидели по своим орлиным гнездам, или еще засветло улетели на равнину, чтобы присоединиться к сообществам себе подобных на озерах. Шимпанзе вертел головой, оглядываясь, но лишь в одном месте обнаружил признаки жизни – мерцавшие иногда искорки глаз. Он сидел скорчившись на уступе, где только птицы могли достать его; но у тех не было такого желания. Копье стояло справа от него, прислоненное к скале, костяная флейта валялась рядом с копьем, куда он бросил ее, словно она значила для него не больше, чем какая-нибудь палка. Время от времени он потирал лодыжку и озирался вокруг. Он все еще не осознавал того, с чем столкнулся и что ему предстояло преодолеть. Он не чувствовал ничего, кроме гнева и глубокой печали. Инстинкт подсказал ему, что лучшее средство от этого – поесть. Поэтому, примостившись на выступе, он первым делом принялся грызть сушеную рыбу, которой его снабдили женщины, хотя это была не настоящая еда, а всего лишь припас на крайний случай. Воспользоваться им значило признать, что человек так или иначе оплошал как мужчина. Сознание этого усугубляло чувство унижения, которое мучило его. Лучше не стало, и он отказался от попытки отвлечься едой от горя, отчего вновь ощутил свою заброшенность. Он тосковал по товарищам, и одновременно в нем вскипало возмущение. Он завопил во все горло:

– Рыбы! Девчонки поймают вас в свои сети!

Поскольку злость терзала куда меньше, чем чувство унижения, он думал об охотниках с насмешкой, посылал презрительную улыбку в сторону равнины. Они, мысленно видел он, зная обычай охотников, вырастили сейчас огненный цветок и расположились вокруг него, тесно, словно бусы. Он вдруг увидел их так отчетливо, что тоска вновь стиснула ему сердце. Он застонал и стал корчиться, как от физической боли. Тем не менее ни о чем другом он думать не мог, и мысли его, однажды выйдя на эту тропу, уже не могли свернуть в сторону. Он видел костер, куски жареного мяса, слышал смех и пение. Видел Свирепого Льва, играющего на маленьком барабане, Разящего Орла, тренькающего на трехструнном луке. Он видел там себя, со счастливым лицом наигрывающего на костяной флейте. К тому же одновременное присутствие его там и тут – там ублаготворенного, здесь изнывающего – возродило нестерпимую муку, так что Шимпанзе взвыл во весь голос, и орел, сидевший в гнезде неподалеку, заклекотал и забил крылом. Он видел, как охотники поют, слышал их голоса:

 

                   На охоту пойдем мы, пойдем на охоту!

 

Шимпанзе, Который Здесь, повернул голову налево и стал пристально вглядываться в далекую равнину, обводя глазами лес и склоны предгорий, ища огонек костра или струйку дыма. Он схватил флейту, поднес к губам, но снова отбросил. Весь мир, озаряемый Небесной Женщиной, плавал во влаге его глаз. Он слышал, как Старейший поет своим глубоким, счастливым голосом, а Шимпанзе подыгрывает ему. Слышал, как все, прихлопывая в ладоши, громко поют о торжестве Небесной Женщины:

 

                      Ты не заносчивая, ты не злая,

Ты не валяешься на спине, охая,

О Небесная Женщина, с белым задом

и большим животом,

Не мешай нам охотиться!

 

А немного погодя снова пели:

 

                              На охоту пойдем мы!

Пойдем на охоту!

Ра! Ра! Ра!

 

Вот они кончили петь и укладываются, чтобы предаться сну и любви. Стрекоза, еще совсем недавно мальчик… Спелое Яблоко… Прекрасная Птица и Нападающий Слон, Который Хлопнулся Носом Перед Антилопой… спокойная властность Старейшего… двое других старших, которые всегда неразлучны…

Шимпанзе, Который Здесь, застонал, и слезы вновь потекли по его лицу. Шимпанзе, Который Там, протянул руку к Стрекозе, улыбнувшемуся в ответ, но Свирепый Лев ухватил хорошенького мальчишку за лодыжку и потянул к себе. Прекрасная Птица неуклюже поднялся, проковылял, изображая вожака обезьян, и Старейший засмеялся. Шимпанзе стукнул кулаком по коленям. И тут в голове его словно грянул гром, и взвыл ветер, и сверкнула молния. Он выкрикнул свою боль в песне:

 

              Я – Леопард, Убивающий Водяной Лапой!

 

Он был Леопард Леопардов, громадный и гибкий. Он был сотворен из огня и лунного света. Он бесшумно скользил по лесу – хвост колотит по бокам, клыки оскалены, глаза как молнии. Он прыгнул на них из тьмы, и они завопили от страха. Они упали на колени, прося пощады, но увидели, что пощады им не будет, и бросились бежать. Стрекоза остался стоять на коленях, в жалкой позе, парализованный ужасом. Он вновь стал мальчиком, нежным, хрупким, пугливым. Леопард Леопардов взял его зубами, и он заверещал от страха. Леопард оставил охотников, прячущихся за деревьями, и унес мальчика в темноту…

Нападающий Слон был самым могучим слоном всех времен. Его племя распространилось по всей равнине. Его признавали. Он был вожаком. Среди самцов он был как мужчина среди зеленых юношей, как Старейший – среди женщин. Его голова возвышалась над стадом. Слонихи укрывались в тени его ушей, бивнями он выворачивал с корнем огромные деревья. Когда он трубил, ему отвечали горы и все кругом замолкало. Его ступни наводили ужас на всех имеющих клыки и когти. Даже Леопард Леопардов, Леопард С Водяной Лапой, незаметно убегал, заслышав топот этих ног по твердой земле. Нападающий Слон шел вперед, чтобы очистить мир. Он вышел на опушку. Сломал мешавшие ветки, и в глазах у него вспыхнул огонь. Перед ним были охотники, людишки, и они совершили убийство – Нападающий Слон увидел отрезанную ногу своей слонихи возле их костра. Он затрубил, и горы ответили ему. Он вырывал целые деревья, крушил скалы на своем пути. Старейший прыгнул в дупло, вопя от ужаса, но Нападающий Слон сломал дерево и зашвырнул его вместе с прячущимся в нем Старейшим за горы. Он опустился коленями на Прекрасную Птицу и Свирепого Льва! Стрекоза лежал, уткнув лицо в Землю, дрожа и обливаясь слезами. Нападающий Слон оставил его напоследок. Твердым, как дуб, коленом он придавил Светляка и Бешеного Носорога – придавил последнего из охотников – человека с распухшей лодыжкой и костяной флейтой в руке! Изо рта человека хлынула кровь…

Шимпанзе, Который Здесь, вскочил на ноги и завопил, словно его огрели охапкой колючих веток. И свалился со скалы, полетел вниз, обдираясь о камни. Он уцепился за выступ и почувствовал, как лопается кожа на ладонях. Нога нащупала узкий карниз; он встал на него, прижавшись щекой к скале. Вокруг с криками носились птицы.

Наконец они улетели одна за другой, и он остался наедине с тишиной, созданной из камня и света. Он зализал ободранные пальцы и осмотрел колени, на которых запеклась кровь. Внизу под скалой валялись в кустах копье и флейта, нечаянно сброшенные им, когда он непроизвольно вскочил и сорвался с уступа. Он слез вниз, сунул флейту за пояс, взял копье в левую руку. Постоял, оглядывая лес и равнину. Небесная Женщина была на самой макушке дерева. Он вдруг отчетливо понял, что охотники где-то там, далеко, и им нет до него никакого дела. Понял, что он – один и никому не нужен. Шимпанзе, Который Здесь. Отчаяние вспухло где-то в животе, словно он забеременел им, завладело всем его существом. Громкий вой, обращенный к горам и Небесной Женщине, лесам и равнине, исторгся из его груди, словно он был не Леопард, а собака. Он не думал о том, что это опасно; слезы катились по его лицу. Он выл и выл, и скала отвечала ему насмешливым эхом. Бил себя кулаком по голове и не чувствовал боли. Даже птицы в конце концов прониклись состраданием к нему и больше не отвечали недовольным клекотом и не хлопали крыльями. Только ворочались в гнездах, заслышав собачий вой и ответный вой скалы.

Наконец он иссяк. Он уже не выл, а тихонько скулил, и поскуливание ложилось на его горе, нисколько не облегчая боль. А потом словно что-то произошло – чувства его прояснились, открыв некое знание, указав нечто определенное. Он, ковыляя, побежал под утесами, по-щенячьи поскуливая на бегу:

– Ма-ма!