Глава 36
Признание
Надо отдать должное майору Скворцову – увидев Катю в объятиях Макара, он, как руководитель «операции под прикрытием», ничем не показал, что изумлен и шокирован. Даже бровью не повел. Приказал двум оперативникам забрать у Мамонтова Меланью и надеть на нее наручники. Затем спросил – кто еще сейчас в поместье? Дроздов ответил – все собрались здесь, кроме помощника по хозяйству Кузьмы Поцелуева, который на конюшне. Майор Скворцов велел оперативникам привести Кузьму. Того привели. И Катя, хотя она еще и плохо соображала в этот момент, поразилась реакции поэта и «смотрящего куратора» по совместительству. На губах Поцелуева промелькнула ухмылка – была, и нет…
Скворцов вывел в коридор Ивана Аркадьевича Дроздова и сам лично расспросил его о том, что конкретно произошло. Затем они вернулись в гостиную.
– Эксперты сейчас изымут образцы и проведут токсикологический анализ, – объявил он. – После этого и решим, как действовать дальше. Всем находиться здесь. Комнату не покидать.
Катя поняла – прибыла передвижная химлаборатория. Криминалисты-токсикологи сейчас займутся кофейником, чашками, осколками и шоколадом.
Это были, наверное, самые долгие сорок пять минут на свете. Все ждали. Скворцов ушел к токсикологам, оставив в гостиной криминалистов и оперативников. Макар отпустил Катю, потому что она тихо попросила его об этом. Но встал так, что загораживал собой ее от Меланьи, сидевшей между оперативниками на диване в другом конце гостиной и неотрывно смотревшей на него. Не на Катю, словно той больше не существовало, на мужа.
Все хранили молчание. Все были встревожены, напуганы, сбиты с толку.
Когда ожидание и гробовая тишина уже стали невыносимыми, снова явился майор Скворцов.
– В изъятых образцах присутствуют следы яда, аналогичные тем, что ранее обнаружены нами у Саввы Псалтырникова, – объявил он так, чтобы слышали все.
И двумя пальцами – жестом «виктори» – поправил очки на носу.
И Катя поняла – яд номер два.
Аманитины и фаллоидины.
Бледная поганка.
Все внутри ее заледенело, руки вспотели, кожа покрылась противными мурашками.
Медленный страшный яд, от которого спасения нет.
Вот что уготовила ей она… его жена…
– Это значит, что убийство и покушение на убийство связаны напрямую, – продолжил Скворцов. – Гражданка Смирнова Меланья Андреевна, я задерживаю вас по подозрению в совершении отравления вашего свекра и покушении на второе убийство, произошедшее на глазах трех свидетелей с применением яда в качестве орудия.
– Это все… неправда, – хрипло ответила Меланья. И поднялась с дивана во весь рост, выпрямилась, держа скованные наручниками руки перед собой.
– Нет, правда. И тест сейчас это подтвердил, эксперты получили неопровержимые доказательства вашей виновности. На кофейнике и чашках ваши отпечатки. Где хранится яд, который вы добавили в шоколад? Где вы его прячете?
– Это все ложь. Макар, слышишь, это все ложь!
– Это правда, – повторил Скворцов. – И ваш муж это понял, хотя, может, еще и не принял. Но он это примет как неопровержимый факт. Вы отравили его отца. Вы пытались отравить его знакомую. Я повторяю свой вопрос – где вы прячете яд?
– А вы ищите! – крикнула Меланья. – Ищите! Собаки! Легавые псы! Ищите! Все, что найдете – ваше!
– Меланья, – Макар шагнул к жене. – Что ты наделала?
Она не ответила.
– Что ты наделала? – тихо повторил Макар. – Зачем? Почему?
– Да потому что ты сам этого хотел, мой милый! – выкрикнула ему в лицо Меланья. – Потому что я ради тебя это сделала. Ради нас с тобой! Чтобы мы жили, а не прозябали, как последние годы – словно изгои, без страны, без нашего круга общения, без друзей, которые все нас перестали замечать и там, и здесь! Без будущего! Чтобы он… твой отец… не мешал нам жить! Не сломал нашу жизнь. Мы должны были освободиться от него. Чтобы он перестал существовать! Чтобы он умер наконец, сдох! И не тащил нас за собой в пропасть, в которой сам же и очутился. Нельзя усидеть на двух стульях, Макар. Нельзя. И ты сам это отлично понимал. Ты сам хотел его смерти.
– Нет. Ты врешь.
– Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Я это видела, читала в твоих глазах. Ты тяготился им. Счастье, когда оба родителя умерли – разве это не твои слова?
– Нет.
– Я пожертвовала собой и сделала для тебя то, в чем ты сам не смел себе признаться. Исполнила твое сокровенное тайное желание. Он умер, Макар… И ты теперь свободен от него. Я пожертвовала собой. Я тебя от него освободила. Рискнула, как и тогда, когда рожала наших детей. Я их тебе родила, не побоялась последствий!
– Я тебе сделал их, наших детей… Это я их тебе сделал, поняла? – Макар рванулся к жене, и оперативники сразу встали между ними. – А ты их не хотела от меня. А вот она, – Макар показал на Катю, – родит мне детей, которые будут желанны и которых я буду бесконечно обожать! Поняла? Ты это поняла, моя прекрасная лживая бессердечная жена?! И за это ты ее возненавидела! И решила отнять ее у меня, как забрала… убила… убила… отравила отца…
– Тихо, все, все, на этом закончили, – прервал их майор Скворцов, видимо, опасающийся последствий. – Уведите ее отсюда.
Оперативники попытались вывести Меланью вон, но она упиралась. Они схватили ее под руки, буквально выволакивая. И тут она крикнула на всю гостиную:
– Макар, я беременна!
Все замерли.
– У нас будет ребенок! – Меланья протянула к мужу руки.
Катя почувствовала, что у нее темнеет в глазах, что ей плохо – от того, что уже случилось, и того, что только грядет.
Макар повернулся и пошел к двери. Его никто не удерживал – ни оперативники, ни Скворцов.
А потом их всех развели по разным комнатам. В доме начался новый тотальный обыск. Который по счету? Майор Скворцов ничего не говорил вслух, но по его взволнованному лицу Катя поняла, что на этот раз удачно – эксперты что-то нашли.
В десятом часу вечера приехал следователь. И пошли допросы, допросы… Допрашивали всех. Следователь зашел в бывший кабинет Псалтырникова, где полицейские велели находиться Кате и Мамонтову, следом за ним появился майор Скворцов. Он что-то шепнул следователю, тот кивнул.
– Напишете рапорты о происшедшем. Я приобщу к делу как документ агентурной разработки.
Следователь дал Кате и Мамонтову по листу бумаги и ушел заниматься другими свидетелями.
– Катя, как вы? – тихо спросил Мамонтов.
– Нормально.
– Дроздов вас спас.
– Да, – кивнула Катя. – Как Дроздов узнал, что это она?
– Он действительно профессионал высочайшего уровня. Этому учат телохранителей – как предотвратить покушение. Как заметить малейшие его признаки. Как спасти жизнь. Что он и сделал блестяще. А я вот не сумел. Простите меня.
– Клавдий, о чем вы. Я сама… я даже не поняла, что случилось. И до сих пор я не могу до конца в это поверить.
– Она это из ревности. Она до края дошла. Решила с вами покончить. Даже наплевала на то, что ее саму заподозрят. А то, что она сказала нам про своих детей, про мертворожденного сына… она нам всем этим просто заговаривала зубы! Отвлекала вас, заставляя довериться ей и выпить яд! И про беременность свою она тоже не просто так, а чтобы мы… чтобы он…
– Клавдий… – перебила вдруг Катя, откинувшись на спинку стула.
– Что?
– Я не могу сейчас писать рапорт.
– Черт с ним. Я за вас напишу.
Катя благодарно кивнула. Ее душу переполняла боль. Боль… жалость к Меланье… жалость, как бритва… Запоздалый, липкий страх. Тошнота.
Клавдий Мамонтов написал оба рапорта. Вместе с Катей вышел из кабинета Псалтырникова, чтобы отдать их. Тем фигурантам, которых уже допросили, разрешили перемещаться по дому, и они бродили словно тени – неприкаянные, тихие, напуганные.
Двери библиотеки были открыты настежь. Катя увидела Макара. Он стоял у сервировочного столика – и пил из горла, запрокинув бутылку. Когда там осталось лишь на дне, швырнул бутылку об стену.
Раздался звон стекла.
– Макар! – окликнула его Катя и вошла в библиотеку.
Он повернулся, увидел Катю, подошел. Нет, не обнял на этот раз, а уткнулся головой ей в плечо. Словно хотел спрятаться. Словно желал, чтобы она его защитила.
И Катя защитила его. Обняла сама.
Но не находила слов, чтобы утешить. Где эти слова? Как их придумать?
А Макар, возможно, ждал от нее именно слов. И так и не услышав ничего, выпрямился и отошел обратно к столику с алкоголем. Взял бутылку бренди и припал к ней.
Как на оргиях… на вакханалиях припадали к чашам и кратерам… Чтобы одурманить себя, забыться… забыть…
Осушил и эту бутылку почти до дна, шарахнул об столик, разбив вдребезги.
Горлышко бутылки с рваными острыми краями в его руке, которым так легко вскрыть себе…
– Макар! – Катя испугалась за него и бросилась отнимать этот чертов осколок.
Макар швырнул его на пол. Рухнул на колени перед Катей. Ноги уже не держали его. Снова уткнулся лицом.
А потом его повело в сторону. И он чуть не упал, уперся ладонью в пол… Пьяный… раненый насмерть…
– Макар, встаньте… – пытаясь поднять его, заговорила Катя. – Я вам помогу… осторожно… держитесь за меня… давайте… надо встать.
Но у Кати ничего не получалось. Слишком он был тяжелый.
– Погодите. Давайте лучше я.
Это сказал Иван Аркадьевич Дроздов, появившийся в библиотеке. Наклонился сам к Макару, крепко взял его за руку.
– Давай, парень, вставай. Ты нужен… очень, очень нужен и той, кого любишь, и той, которую возненавидел. Ты им обеим нужен сейчас. Вставай, ты сильный… ты же мужик!
Макар пытался, но без результата.
Дроздов сам рывком поднял его с пола. А затем взвалил его себе на плечо. Руки Макара безвольно болтались, его светлые волосы – растрепанные, слипшиеся от пота, закрывали лицо…
– Отнесу его наверх, уложу. Пусть спит, вы не беспокойтесь, я за ним прослежу. И Гала поможет, – сказал Дроздов Кате и понес Макара на плече. Шел, хромая, выпрямив стан под своей тяжкой ношей. На глазах оперативников и экспертов поднялся по лестнице.
Катя чувствовала, что в глазах стоят слезы. Только не плакать…
– Сотрудники страхового фонда едут с нами в отдел, сотрудница фонда должна быть признана потерпевшей в деле о покушении на умышленное убийство, – объявил майор Скворцов, провожая взглядом Дроздова с Макаром на плече, поднимавшегося по лестнице…
И Катя поняла, что это акт милосердия со стороны майора, хотя и запоздалый – убрать ее отсюда, пусть и на какое-то время. Дать ей шанс прийти в себя. Зализать собственные раны.
