Глава 31
«…Косматые дружины своих морозов и снегов – навстречу»
9 февраля 1861 г. 5 часов пополудни
Бескрайние поля Бронницкого уезда,
затем имение Филатовка
– Подай воды… тихонько, тихонько… я ее на диван положу.
Клавдий Мамонтов держал на руках лишившуюся чувств Аликс. Александр Пушкин-младший звал горничную, приказывая принести нюхательные соли.
Аликс упала в обморок на их глазах, когда Пушкин-младший объявил ей, что Меланья Скалинская и Макар убиты в гостинице.
– Он убит?! – воскликнула Аликс.
И повалилась на пол, словно скошенный косой сноп ржи.
А до этого они совершили путешествие через снега и льды – быть может, самое значимое в своей жизни, хотя пройти пришлось всего-то три версты, но каких!
На постоялом дворе, когда они только собирались, все ямщики в один голос твердили: «Помилуй бог, не проедем в Филатовку!» На что Пушкин-младший отвечал: «Как это не проедем? Барышня ведь как-то проехала позавчера, значит, и мы проедем!» Лишь один ямщик из бывших уральских каторжников по прозвищу Филин согласился везти их: «Помчу вас по льду, господа хорошие! По льду озера половину пути. Лед-то уже не того, конечно, местами истончал, но коли не боитесь, коли рискнете… Провезу по льду, а там уж как бог даст, как кривая вывезет».
По льду в санном возке они проехали две версты, а затем ямщик остановился, ткнул кнутом в сугробы, громоздившиеся на берегу. «Там Филатовка, господин мировой посредник, в той стороне. А тута должна быть дорога туда, но ее снегом занесло. Коням тяжко, барин. Здесь мой путь окончился».
Пушкин-младший объявил, что оставшиеся три версты до Филатовки они пройдут пешком. И чтобы Филин ждал их здесь, у озера, для обратной дороги.
Клавдий Мамонтов плотнее застегнул шубу, натянул рукавицы и… едва лишь сделав пять шагов, провалился в снег почти по пояс.
– Она проехала… как же она здесь проехала? – Пушкин-младший пробивался через снег, увязая тоже когда по колено, а когда и по пояс. – Барышня сумела… беременная женщина… И мы пройдем, мы должны.
Уже через полчаса Клавдий Мамонтов почти выбился из сил, а был ведь он здоровый, крепкий, косая сажень в плечах. Вокруг, куда ни кинь взгляд – снега, снега, поля, поля. Бескрайние, белые, холодные. Такой чистый снег, такой глубокий! Девственно нетронутая гладь. Упади в снег, и засыплет тебя сверху, и никто не найдет до самой весны твою снежную могилу.
Шуба на плечах казалась свинцовой, в сапоги набился снег, рукавицы промокли. Пушкин-младший тоже промок, вспотел в своей меховой накидке, от него валил пар, он тяжело дышал. Оглядывался назад – за ними в снегу тянулись пропаханные борозды. А впереди – бескрайняя белая целина.
– Хочешь наперегонки? – задыхаясь, спросил Клавдий Мамонтов. – На пари, кто быстрее доберется?
– С ума сошел? – ответил Пушкин-младший, штурмуя высокий сугроб.
– Помнишь, как у твоего отца? «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит… – Мамонтов еле переводил дух, тоже барахтаясь в сугробе. – Неизъяснимы наслажденья!! Бессмертья может быть залог…»
– И счастлив тот, кто… их обретать и ведать мог… Попробовал бы батюшка сам здесь с нами, – Пушкин-младший остановился. – А то горазд был в теплом кабинете при свечах свои вирши… А мы тут, как Финн с Оссианом…
– И все же это невероятно! – воскликнул Мамонтов. – То, о чем мы с тобой подумали.
– Что это она сотворила? Страсть на любые поступки толкает. Ты же слышал, Клавдий, что конюх рассказывал – как она Макара торговала.
– Но в их номере и на подоконнике кровавые следы сапог. Мужских!
– А разве она не могла надеть мужские сапоги? – спросил Пушкин-младший, огляделся. – Вон деревня на косогоре. Это Филатовка. Давай, еще немного поднажмем. Мы почти у цели.
Когда, все с ног до головы в снегу, словно два призрака Севера, они появились на расчищенном пятачке у серого помещичьего дома с белыми колоннами, дворня, выскочившая из сеней на грозный окрик господина мирового посредника, поначалу приняла их чуть ли не за разбойников с большой дороги!
Но Пушкин-младший загремел как гром, и их тотчас сопроводили в дом к барышне – покорнейше просим, кланяемся нижайше.
Аликс встретила их в зале – большой сумрачной комнате, где царили хаос и пыль, словно с похорон ее дяди здесь даже не прибирались. Но дрова в камине горели жарко и дружно, а потому было тепло и от этого уютно. Аликс в клетчатом домашнем платье куталась в теплый шерстяной платок. На ее голове был белый крахмальный чепец. Выглядела она неважно – на щеках пятнами рдел нездоровый румянец. Все губы обметала лихорадка. Она встала с вольтеровского кресла, когда Пушкин-младший и Мамонтов ввалились в залу.
– Александр Александрович, вы? Здесь? И ваш приятель? Что случилось?
– Соблаговолите называть меня господин мировой посредник, мадемуазель, – отрезал Пушкин-младший. – Мы к вам по официальному делу.
Тут он и объявил: убиты… в номере гостиницы…
И Аликс упала в обморок.
Клавдий Мамонтов, уложив ее на оттоманку, неловко хлопотал, пытаясь привести девушку в чувство. У него ничего не получалось.
– У тебя нет опыта обращения с беременными женщинами. Это по моей части, – Пушкин-младший вздохнул. – Вот женишься, научишься.
Он присел на оттоманку возле Аликс. Мягко потрепал ее по горячей щеке. Его лицо сразу тоже смягчилось, вся напускная суровость с него мигом слетела.
– Ну же, очнитесь… вот соль, – он поднес к носу Аликс флакон, что принесла горничная. – Мадемуазель… мы здесь, с вами…
Аликс вдохнула соли и открыла глаза. Ее сразил сильный приступ кашля. Она кашляла, закрывая обметанный лихорадкой рот рукой. А потом села. Пушкин-младший сразу поднялся.
– Он убит? – прошептала Аликс. Лицо ее исказилось.
– У нас есть основания подозревать в убийстве вас, мадемуазель, – сказал Пушкин-младший без обиняков. – Поэтому мы приехали так срочно… пришли сюда к вам в имение пешком.
– Но я же… Да вы что, господа? Как же я могла его… их убить?!
– Chacun est entraine par sa passion. Не отрицайте, мадемуазель, вас терзали страсти.
– Боже мой…
– У нас есть свидетель вашего позавчерашнего разговора с ними. Вас подслушивали, за вами подглядывали. Это трактирный слуга, тот еще мерзавец. – Пушкин-младший говорил все это ей почти мягко. – Мы бы с моим другом никогда не позволили предать сии сведения огласке, однако это дело о двойном убийстве. Умышленном убийстве. И нам ничего не остается другого. Этот ваш разговор навел нас на подозрение, что убийцей могли стать вы, мадемуазель.
– Как вы можете так говорить? – воскликнула Аликс и сорвалась с места. Ее худенькое тело снова сотряс тяжелый приступ кашля. – Как у вас язык только повернулся, господин мировой посредник? Александр… как вы можете?! Да я же…
– Что, мадемуазель? – тихо спросил Клавдий Мамонтов, чувствовавший себя не в своей тарелке.
– Я его безумно любила, – прошептала Аликс и опустила глаза. – Если этот ваш свидетель сказал вам все, вы знаете, что я… у меня под сердцем его ребенок. Хоть это и постыдно, но я не стыжусь. Нет! Я рада! Я безмерно счастлива этим! А то, что он был ее крепостной, наполняло мое сердце болью и желанием освободить его. Вырвать его из рабства! – она прижала руки к груди. – Невозможно терпеть, когда тот, кого ты любишь всем своим существом – раб, которого могут продать, которого могут взять в аренду… Чтобы он играл и пел, развлекал… чтобы делал такие вещи, которые непристойны. На потеху… публично… напоказ.
– Вы про живые картины у барона Корфа? – спросил Пушкин-младший. – А разве не вы были их вдохновительницей?
– Я не такого желала, когда все это затевала. Поверьте мне! Но есть извращенные умы и извращенные сердца, для которых нет ничего святого. Я не ханжа, господин мировой посредник, но я… поверьте, все было не так, как вы себе представляете. И как она себе все это вообразила, Меланья.
– Вы ревновали его к ней, Аликс, – Клавдий Мамонтов вздохнул. – И вы торговали его у Меланьи.
– А как еще я могла его освободить?! Как? Как это сделать в нашем Отечестве? – воскликнула Аликс страстно. – Ни в одной стране, кроме Трансильвании, этого нет. Я много путешествовала по Европе. И только у нас и там до сих пор это варварство! Словно мы африканские дикари! Надо же – все ждут Манифеста о свободе словно манны небесной! А если его не будет? Если царь передумает? Или ему не дадут это сделать? У нас, в нашей стране, господа, все возможно. Поэтому я хотела сделать это сама, не дожидаясь ничьей милости, – освободить его!
– Забрать у Меланьи Скалинской красавца себе, – сухо поправил Пушкин-младший. – Но он не принял вашего предложения. Крепостной остался при своей барыне. А вы… вы, мадемуазель, возжаждали крови.
– Нет! – закричала им в лицо Аликс. – Нет! Я их не убивала! Я клянусь вам. Он отец моего ребенка. Я его любила. Да я бы сама за него умерла сто раз!
Ее крахмальный чепец сбился, и Мамонтову показалось, что она гневно сорвет его со своей головы, но она лишь аккуратно поправила его. И снова сильно закашлялась.
– Где вы были этой ночью? – спросил Клавдий Мамонтов.
– Здесь, в имении. Я нездорова.
– Мы спросим ваших слуг.
– Спрашивайте.
– Вы не отрицаете, что приезжали в гостиницу к Меланье Скалинской позавчера?
– Нет. Ваш свидетель правдив.
– Как же вы проехали из имения?
– По льду озера. Обычное дело, так дядя еще делал.
– Но мы тоже по льду добирались, но никак не проедешь!
– Дорогу занесло. Слуги расчистили нашу аллею до самого берега озера, – Аликс указала на окно, за которым сгустились сумерки. – Это намного легче, чем расчищать тракт.
Пушкин-младший покачал головой – вот ведь все как просто. А они-то в снегах погибали!
– Вы поедете с нами, – объявил он. – Одевайтесь, возьмите все необходимое. Вы будете находиться в городе до приезда господина полицмейстера. Под надзором. Я своих подозрений с вас не снимаю.
Пока Аликс собиралась, укладывала дорожный сундук, Пушкин-младший и Мамонтов кратко опросили слуг и дворовых. И все в один голос твердили как заводные, что барышня в город ездила третьего дня – по льду в возке, а вчера никуда не ездила. Пушкин-младший грозил горничной бессрочной каторгой, если она что-нибудь утаит о барышне и тем самым станет сама соучастницей преступления. Но та лишь всхлипывала, но твердила свое: барышня хворает, ушла к себе вчера рано, легла спать. А утром проснулась как обычно, уж когда рассвело, часов этак в десять. Попросила умываться. Нет, ночью она горничную не звала, она такой привычки не имеет. Спит крепко.
Заложили возок. Погрузились все в него. Аликс забрала с собой только горничную. Доехали по аллее до озера и потом по льду до того места, где их самих ждал санный возок с ямщиком на козлах.
Пересаживаясь к себе в возок, Клавдий Мамонтов глянул по привычке на темные небеса. Небо расчистилось. Может, непогода стихает? Большая полная луна светила ярко, лед Бельского озера алмазно сверкал, отражая ее свет.
Добравшись до города, они поместили Аликс в доме настоятеля церкви Иоанна Милостивого. Пришлось стучаться, увещевать, приказывать, просить, умолять. Священник согласился отдать барышне две комнаты в пристройке, где обитали его незамужние дочери-поповны, которым пришлось потесниться. Дом находился почти у самых казарм и недалеко от заведения Крауха. Пушкин-младший вызвал из казарм двух караульных и велел не спускать с дома глаз.
А затем, даже не передохнув после такой дороги, не присев, не раздевшись, он вызвал солдат пожарной команды. И трактир, и гостиницу снова начали трясти сверху донизу – расспрашивать всех о том, кто и когда точно видел филатовскую барышню?
Допросы велись тщательно и долго, но все, кого спрашивали, либо вообще ничего не могли сказать, либо подтверждали, что барышня приезжала в гостиницу именно позавчера – в своем возке, который ждал ее на постоялом дворе. А вчера вечером и днем никто ее ни в гостинице, ни в трактире не видел.
– Не было ее здесь в ночь убийства, Саша, – подытожил Мамонтов. – Эти проныры трактирные, разве они бы не приметили ее, появись она здесь? Дама! Нет. Что-то не то. Не складывается. Мы опять с тобой идем по ложному следу.
Пушкин-младший кликнул трактирного слугу и приказал принести бутылку вина. Им необходимо было оттаять.
