Письмо

«Дорогой мой сыночек!

Пишу тебе, потому что разговор у нас с тобой, увы, не получается. И я почему-то робею, и ты всегда занят. Но то, что я давно хочу тебе рассказать, так меня мучает, что я совсем потеряла покой.

Предвижу твою реакцию, твою недобрую ироничную ухмылку. И очень прошу тебя, просто очень – потрать три минуты своего драгоценного времени и дочитай письмо до конца. Хотя знаю – как только начнешь его читать, как только поймешь, о чем идет речь, разозлишься еще больше: «Да сколько же можно!»

Можно, сынок. Можно и нужно.

Итак, хватит вступлений. Все это от моего сильнейшего смущения и боязни – да, да, боязни! – твоей реакции. Странно, что мать может бояться сына. Странно и дико, правда? Ну ты и сам отец. Вот и представь.

В этом письме я хочу рассказать тебе некоторые истории, некоторые факты биографии твоего отца и нашей с ним жизни. Поверь, ты многого просто не знаешь и до поры знать был не должен. Да и вообще в нашей семейке это не принято, верно, – скулить, вспоминать и бить на жалость. Сначала ты был ребенком, потом подростком, и тебе было совсем не до нас и не до историй. Потом ты быстро, как-то моментально вырос и стал взрослым мужчиной, и у тебя появились своя жизнь и свои проблемы. И так уж сложилось, что много лет ты живешь со своим твердо, напрочь сформированным мнением. И никто тебя не в силах переубедить. Да никто и не пробовал! И вот поэтому я вынуждена, просто обязана все тебе рассказать.

Нет, конечно, не всё, всё это было бы слишком. Только, так сказать, основные, ключевые моменты. В огромной надежде что-то изменить. Я так на это надеюсь!

Ну, выдох, и – поехали.

Начну почти с начала. В двадцать шесть я овдовела и осталась одна с трехлетней дочерью на руках и, можно считать, без профессии. Кому в те жуткие годы была нужна преподавательница музыки в детском саду? Люди более нужных и важных, всегда востребованных профессий оказались на улице. Ты наверняка знаешь: и доктора, и ученые, и учителя – все рванули кто куда, лишь бы прокормить свои семьи. Ушли в челноки, в торговцы. Оголтело бросились в бизнес. Как правило, прогорали. Какие из инженеров и учителей бизнесмены? Кому-то повезло, было и такое. Но в основном нет. У людей образовывались безумные долги, кредиторы трясли их, как яблони, бандиты выкидывали из квартир вместе с детьми и стариками. Поверь, таких историй я навидалась. Эти бедняги действительно бедствовали, ели хлеб с маргарином и пустую картошку. К ним примкнула и я. Да еще и с ребенком.

С отцом Катьки мы жили неплохо. Виталий работал, пил в меру, был домовитым и рукастым. И тут такая беда – погиб в тридцать, в самом расцвете.

Слава богу, что от него осталась квартира. Добрая свекровь не выперла нас с Катериной оттуда. Но, как понимаешь, больше ничем помочь не могла. Наоборот, это я, нищая и безработная, старалась ей помочь.

Представь, даже в Москве, в столице нашей родины, не было хлеба. Его караулили, брали мешками и делились с соседями.

Всем делились, что там! Тетя Маша, соседка, как-то достала масло, всего ничего, полкило. Но честно отрезала мне половину.

Помню, как повезло – при мне выбросили копченую горбушу. Взяла самую здоровую, в полтора кило, и домой бежала вприпрыжку. Мечтала – отварим с Катькой картошечки, нарежем рыбку. А как пахла эта красотка! Благоухала на весь автобус, лучше французских духов. Конечно, рыбу разрезали вдоль, пополам – нам и Маше. Работы не было, устроиться было невозможно, везде от ворот поворот. Идти в уборщицы? Ой, как не хотелось! Но понимала: еще чуть-чуть и побегу.

А пока мы доедали остаток макарон и круп, а однажды осталась одна перловка, которую Катька ненавидела лютой ненавистью.

Варили мы с Машей «змеиный» супчик: морковка, капуста, лучок и крупа, чтоб понаваристей. Детей от этого супчика воротило. А мы пили чай, пекли постные плюшки – ни масла не было, ни дрожжей. Ну и на Машином варенье держались, запасов хватило надолго.

Если бы не Машка… Очень мы поддерживали друг друга, очень. Две несчастные одинокие бабы с детьми. И некому за нас заступиться. Сколько слез мы с ней тогда выплакали. Не море – океан.

Уложив детей, мы сидели в полутемной кухне и разговаривали. О чем? О том, как жить дальше. Маша уговаривала меня челночить, но нужен был стартовый капитал, а у меня его, естественно, не было. Откуда? Машка рискнула, взяла в долг и рванула в Турцию за кожаными куртками. А я осталась с ее Сережкой. Ждала ее, и сердце обрывалось от тревоги – не прибили бы, не отняли бы деньги, не изнасиловали бы. Турки – народ горячий, а Машка пухлая аппетитная блондинка. Ой, не дай бог! Двоих детей мне точно не вытянуть.

Дождалась. Стоит на пороге моя Манюня, а я ее не узнаю. За четыре дня от толстушки Машки осталась половина. На полу, справа и слева, два огромных клетчатых баула, они есть и сейчас. Машка называла их сучьими сумками. Почему – не знаю. Наверное, потому, что жизнь была сучья.

Короче, притаранила Маня баулы, разобрали мы вещи, и квартира невыносимо завоняла новой кожей. Теперь куртки надо было реализовать. Да, нашим деткам она привезла подарки – жвачку и резиновые конфеты. И как они были счастливы этой дешевой гадости!

Итак, реализация. Тут два пути – отдать оптовикам и заработать копейки или купить место на рынке и торчать там. Вот здесь ожидалась прибыль.

В общем, Машка стала уговаривать: «Я буду мотаться за товаром, а ты торговать. Мы друг другу доверяем, а это главное в бизнесе». Какой там бизнес, просто смешно. Одна сплошная спекуляция. Но в обиход прочно вошло это новое слово. И все в один момент стали бизнесменами.

Испугалась тогда жутко: я и торговля? Да меня обманет первый же покупатель. Я же такая росомаха. Но делать было нечего. У нас с Катькой уже кончился чай, и пили мы кипяток, заваренный сушеными листьями смородины и иван-чая. Как морковный чай в войну, помнишь? Мы об этом читали.

В общем, купили мы место на рынке, и я встала за прилавок. Утешало одно: рядом со мной стояли приличные люди. Да, очень приличные. С некоторыми я подружилась – с врачом Надей Селивановой, теперь у нее частная клиника. С бывшей балериной Зосей – позже она уехала в Польшу к родне. С Игорьком, инженером, многодетным отцом. Его судьбы я не знаю, позже мы потерялись. Бандюков среди нас не было. И все они, и Зося, и Надя, и Игорек, люди более опытные, мне помогали. Скоро я стала понимать, распознавать, кто настоящий покупатель, а кто «турист» – так мы звали тех, кто пришел поглазеть. Перед «туристом» не стоило распинаться и тратить на него силы.

Из дома мы приносили кто что, у кого что было, но обязательно термосы – здоровые такие, чтобы греться. Зимой в павильоне было невыносимо холодно, а летом мы умирали от духоты. Все всем делились, угощали друг друга, подменяли и очень поддерживали.

Но я, конечно же, тут же попала. В первую же неделю у меня увели куртку – красивую такую, бордовую. С виду покупатели были приличные, парень с девушкой, влюбленная пара – а вот поди же, стащили, и глазом моргнуть не успела.

Как я боялась Машку, как рыдала! Бормотала, что выплачу, продам обручальное кольцо и отдам деньги. Машка устало отмахнулась:

– Забудь. Здесь не бывает без издержек.

Но все равно я страшно переживала и не спала две недели.

Зато теперь у меня были деньги! Немного за выход и остальное – процент от торговли.

Вечером, получив от Машки деньги, я пересчитывала их и чувствовала себя миллионершей. Ну и накупала всего – колбасы, сыра, мороженого, масла и сладостей. Все в кооперации. А там цены – мама моя дорогая. Но я не жалась. Достаточно мы с Катькой наголодались да наэкономились. Нет, копеечку маленькую на черный день, конечно, откладывала, жизнь научила. Но, может, достаточно черных дней, а?

Купила Катьке куклу, маленького голого пупса, за сущие копейки, но она была счастлива.

Да, возила продукты свекрови. Хорошей она была женщиной, моя баба Катя.

Так продолжалось два года. Машка моталась на Туретчину, а я торговала. Выживали. А потом Машку обманули, поставили на долги, стали грозить и запугивать, и она свалила в Омск к старшей сестре. А я снова осталась одна и снова без работы. Но повезло – взяли мыть подъезды. Ох, и работка была! Вспоминать неохота. Рынок тогда мне показался синекурой.

Вставала я в пять утра, пока Катька спала. Подъездов у меня было четыре, и это было большое счастье.

На лето Катьку забирала свекровь к родне в деревню, и я немного отдыхала. Приходила с работы, буквально падала на кровать и спала беспробудным сном. Ни о какой любви я не думала. Какая любовь, какие мужчины, если нет сил и ничего неохота?

А мимо проходила жизнь. Народ начал хорошо одеваться, появились иностранные машины и прекрасные, невиданные магазины. Но не для нас. Мы были изгоями в собственном городе. С подъездами надо было заканчивать. Я видела, что превращаюсь в старуху.

В отпуск, как понимаешь, не ездила – какое! Нет, вру. Пару раз за лето ездила в деревню к свекрови и Катьке. Черт-те куда, за сто верст. А точнее, почти за двести. Но там была красота! Поля, леса, простор. Луга заливные, речка чистейшая! Я стояла на берегу, и сердце замирало от счастья. Здесь была настоящая, истинная жизнь.

А ночью ревела. Как мне не хотелось обратно в город. Как не хотелось надевать синий халат, резиновые перчатки и резиновые калоши. Как не хотелось повязывать платок по глаза!

Да и вообще ничего не хотелось.

Зато Катька приезжала поправившаяся, румяная, загорелая, кровь с молоком.

Потом повезло. Приятель по вещевому рынку, дружок-спекулянт, предложил мне работу офис-менеджером в совместном предприятии с поляками. Это было почти невозможно. Центр Москвы, приличные люди в костюмах. И запахи, запахи! Не старой мешковины, проссанных лифтов и помойки, а французских духов, импортных сигарет и настоящего кофе! Но офис-менеджер только звучит красиво. А на деле подай-принеси. Свари кофе, завари чай, нарежь бутерброды, разогрей в микроволновке доставленную из ресторана еду. Сходи в магазин, купи сушек, печенья, конфет, чтобы были всегда. Ну и уборка, разумеется. Да, да, уборка. На уборщице они сэкономили.

Зарплата была крошечной. Но все равно я была рада до одури. Это вам не вонючей тряпкой махать.

Хозяйкой, бизнес-леди, была у нас некая Римма. Пафосная, вредная, колючая и ужасно важная – не подойди. Красивая, правда, высокая, стройная, рыжая, синеглазая. А как одевалась! И ногти с километр – не ногти, а когти. Того и гляди на куски ими порежет.

Страшно была невоспитанной, высокомерной. Никогда не поздоровается, не улыбнется. Я для нее пыль под ногами. Но я уже научилась не обижаться. Да там вообще на меня не обращали внимания. Кто обращает внимание на прислугу?

Да, и еще. Стыдно об этом говорить, но… Правда жизни, сынок. Кое-что я прихватывала Катьке. Печенье там, конфеты, яблочко или грушу. Клала в сумку и замирала от ужаса – а вдруг засекут?

Римма торчала в офисе и была как бы его лицом. Это я потом поняла. А настоящим хозяином фирмы был ее муж, Викентий Ильич.

Тоже тот еще перец, доложу я тебе, под стать своей женушке. Уж как все боялись Римму, а перед В.И., как его называли, просто немели от страха.

Кстати, роста он был маленького, на полголовы ниже Риммы, пузатенький такой, лысоватый. С двумя охранниками с каждого боку. И, разумеется, на огромной черной машине.

Что тебе сказать… Работала я б и работала, только в В.И. нашего стрельнули, не убили, но сделали инвалидом-колясочником.

Римма быстренько с ним развелась и все поделила. А потом у них все отняли. Отжали, как говорится.

Кстати! Видела я эту Римму лет десять назад. Ободранная, лохматая, тощая. Шла, опустив голову, и курила. Я остолбенела, уставилась ей вслед. Хотя, может, мне показалось и это была не она.

В общем, работа моя закончилась, и я опять заметалась. А тут слегла Катерина Ивановна, моя дорогая свекровь. Дочь ее, Лида, золовка моя, жила на Севере, в Североморске. А в Москве никого у них не было, ну кроме меня. И пришлось мне бабу Катю забрать к себе. Лежала она почти три года Все понимала. Голова-то соображала! Все плакала, дочку ждала и у меня прощения просила. А Лида так и не приехала – говорила, билеты дорогие. Ну да бог ей судья.

Квартиру свекрови мы сдавали, деньги небольшие, но как-то жили. Да к тому же я так научилась экономить, что могла бы идти преподавать эту науку. Только было от этого очень тошно.

А когда отмучилась наша бабушка, тут же явилась и Лида. Видно, сразу билеты подешевели. Очень волновалась, не достанется ли нам с Катькой бабушкина квартира.

Завещания не было, просить свекровь мне было неловко. Еще подумает, что я смотрю за ней за квартиру. А сама она, скорее всего, не сообразила – не до того ей было.

В общем, получилось так – основное Лиде и ее сыновьям, ну и Катькина доля. Кстати, за маму Лида меня не поблагодарила. Да и ладно. Не для этого я, как понимаешь, старалась.

Но квартиру Лида продавать отказалась. Оставила на всякий случай. И правильно, мало ли что. А так – квартира в Москве. А Катькину долю сказала, что выплатит. Ну и выплачивала. По три рубля в месяц. На молоко и на хлеб. И говорила, что по-другому не может.

А что было делать? Решила я эти гроши собирать Катьке на книжку.

И опять стала искать работу. Пошла в детский сад воспиталкой, музработник у них уже был. Работа неплохая, всегда сыта и ребенок накормлен. Катька уже в школе училась к тому времени.

Заведующая у нас была хорошая, все понимала и разрешала школьникам приходить в сад к матерям. Накормим своих, погуляем вместе с группой, да еще и уроки сделаем. Умницей была, я ее всю жизнь помню.

Жизнь как-то наладилась, у других было куда хуже. Главное – у меня все было спокойно. Работа, дом. Своя квартира, еда в холодильнике. А то, что одна, так привыкла. И честно скажу – ничего не ждала. Ничего. Я вообще считала, что женская жизнь моя кончена. Грустно, печально, но что же поделать? Выходит, такая судьба.

Вот так мы с Катюхой и жили. Иногда ходили в кино, копили на новый телевизор. Читали книжки. Делали уроки. А то, что я ревела по ночам, так этого никто не знал. А ревела я от одиночества. Знаешь, как это страшно – понимать, что никто, никто на этом свете тебя не защитит. Никто не придет на помощь, никто не разделит твои трудности. А самое главное – никто не пожалеет. Машка моя жила в Омске, своих немногочисленных подруг я растеряла в битве за выживание, тогда было не до подруг. Да и они, мои подруги, наверняка выживали – выживала тогда вся страна. Но не все были вдовами с маленьким ребенком.

И вот надо же – снова судьба! Сижу я в своем детском садике, казалось бы, горя не знаю. Но оно, как всегда, ошивается где-то поблизости. Так получилось и в этот раз – умерла наша дорогая заведующая. Умерла скоропостижно, никто и не ожидал. Горевали мы страшно.

И дали нам новую – полную противоположность нашей Галине Степановне. Стервой она оказалась отменной – злая, завистливая. Хотя кому там было завидовать? Нам, несчастным теткам?

И начались репрессии. Больше наши детки-школьники в садик не допускались – какое! В садике такие правила: как заберут последнего ребенка, можешь идти домой. А здесь не тут-то было! Рабочий день до семи? Извольте сидеть на работе!

Много там чего было. Постоянный контроль, выговоры на пустом месте, крики при детях, унижения при коллегах.

И побежали мы оттуда, как подорванные. Ну ищу я работу, ищу. А тут ко мне соседка заходит, Инесса Петровна.

– Света, – говорит, – тебе же работа нужна?

– Нужна, – говорю я, – да еще как!

Ну Инесса и рассказывает – подружка у нее есть, то есть была. Потому как впала подружка в беспамятство и лежит, бедная, бревно бревном.

У подружки есть сын, хороший такой мужчина, не бедный, серьезный и добрый.

Так вот, нужна сиделка, женщина свободная, живущая поблизости. Ну и добрая, разумеется. Мама все-таки, хотя ничего и не понимает – чистый овощ.

– Нет, – говорю я. – Это мне не подходит. Как это – без выходных и проходных? У меня, между прочим, есть дочь. Нет и нет.

А Инесса все уговаривает:

– Да ты ему позвони и поговори, просто поговори. Деньги он платит большие, даже огромные.

Два дня я думала, а потом позвонила в надежде, что сиделку уже нашли и он мне откажет. А он, Валерий Михайлович, говорит:

– А давайте встретимся. Просто посмотрим друг на друга, а уж потом и поговорим.

Скрепя сердце я согласилась. Иначе зачем тогда позвонила? Но на душе кошки скреблись. В общем, встретились мы дома у его матушки, как он ее называл, – дом-то почти напротив! Квартира чистенькая, ухоженная, две комнаты.

– Свежий ремонт, только сделали, – рассказал он. – А тут мама взяла и слегла.

Бабуля приятная, лежит на чистом белье, в чистой сорочке. На столике яблочко почищенное и мандарин. Сок в стакане, булочка.

Лежит и улыбается, и ничего не понимает.

Валерий Михайлович ее по руке гладит и приговаривает:

– Мама, мамочка.

У меня слезы покатились, так трогательно. Да и сам он мужчина приятный, ухоженный, ладный. Я спросила:

– А кто сейчас за вашей мамой ухаживает?

Оказалось, что он сам. Ну тут я вообще обомлела – чтобы мужчина и так? Постеснялась спросить о жене, детях – не мое дело.

Пошли мы на кухню, сели пить чай. Ну и он говорит:

– Времени на уход у меня нет, да и командировки бывают. Словом, нужна сиделка.

Я молчу. Все мне нравится – и квартира, и бабулечка, и Валерий Михайлович. Только как оно будет? И что с Катькой?

И тут он называет сумму. Мне показалось, что я ослышалась, такого не может быть. И переспрашивать неудобно, решит, что я последняя дура. От смущения и волнения я даже закашлялась. Такие деньги мне и не снились.

– Ну что, подумаете, Светлана Васильевна? Я понимаю, дело серьезное, занятость огромная, надо все взвесить.

– Дело не в занятости, – откашлявшись, просипела я. – Дело в дочке. Она у меня еще маленькая, надо встретить из школы, накормить, сделать уроки. Вы должны понимать.

Он даже оживился:

– Причина только в этом? Да это же все решаемо, пусть дочка приходит сюда. Продукты я буду привозить, не вопрос. Да все, что нужно ребенку. Большая комната ваша, устраивайтесь по своему вкусу, с мамой хлопот не много, ест она, как воробей. Ну судно там подать – это да. И в хорошую погоду посадить в кресло и вывезти на балкон. Нет, нет! Я ни в коем случае не хочу сказать, что все легко. Давайте так – если решитесь, звоните! Только, пожалуйста, не затягивайте! И еще – только два выходных в месяц, простите. Буду вас подменять. Больше, увы, не могу.

– Я… согласна, – выдавила я. И увидела, как бедный мужчина расцвел.

Перебрались мы за один день. Катька выступала, не хотела уезжать из своей комнаты. Ты же знаешь, она у нас девушка с характером! Но тогда, правда, она меня еще слушалась. Ну и началась наша совместная жизнь с бедной Надеждой Ильиничной.

Физически было не так уж и сложно. А вот морально… Чужая квартира, чужое все. Да и спала я плохо, все к бабуле прислушивалась.

А про Валерия Михайловича и говорить нечего – замечательный он человек. Продуктов у нас было – море. Да и каких! Таких деликатесов мы никогда и не ели. Фрукты Катьке приносил, сладости. А на Новый год притащил здоровенную коробку с Барби! А там все – и дом, и одежда, и даже машина. Катька аж онемела от счастья. И все время мне говорила:

– Мама, женись на дяде Валере.

Жену я его не видела. Ни разу. Но уже кое-что понимала – та еще стерва. Звонила ему и постоянно что-то требовала, выговаривала. А я думала: «Вот почему всегда так? Хороший мужик, а не повезло. И это почти закон природы».

По дому я, конечно, скучала. Иногда забегала к себе и плакала. Но что делать, надо терпеть. Одно утешало – деньги. Большие деньги, огромные. И их совершенно не приходится тратить – жили мы на всем готовом. Ну я и в кубышку, в кубышку! Пересчитаю и успокоюсь – не зря. И дальше буду терпеть. Да и Надежду Ильиничну свою я не просто жалела – любила. Хорошая была бабуля, без капризов. Иногда у нее бывали просветы – и сына узнавала, и меня. Правда, по имени не называла – только «миленькая» и все. И благодарила, благодарила. И еще извинялась.

А через полтора года Надежда Ильинична умерла. Валерий Михайлович плакал, как ребенок. Взрослый, серьезный мужик. Казалось бы – облегчение, правда? А нет, горевал. На прощание дал мне крупную сумму денег – «премию». Так и сказал:

– Это вам, Светлана Васильевна, и еще память от мамы.

И цепочку Надежды Ильиничны подарил, с гранатовым кулоном. Толстая такая цепочка, старинная, и кулон в крупных гранатах. И снова благодарил, благодарил. Такие слова говорил! И мы оба плакали.

Кстати, на похоронах Надежды Ильиничны я увидела его семью – и жену, и дочку. Да, да, была еще и дочка. Ну все оказалось так, как я себе представляла, – жена ухоженная, холеная, в дорогих тряпках и бриллиантах, в каждом ухе по «мерседесу». И дочка такая же – надменная, холодная, важная.

Мне только кивнули, «спасибо» я не дождалась. Да и не особенно ждала, если честно.

Вернулись мы с Катькой домой. Конечно, были счастливы, еще бы. Даже ремонтик маленький сделали – обои переклеили, балкон застеклили, телевизор новый купили, ковер в комнату, микроволновку. Ну и всякого разного, по мелочи.

Решила я так – передохну, деньги есть, а через месяц-другой начну искать работу.

А как-то позвонил Валерий Михайлович, просто так, поболтать. Видно, совсем ему было тоскливо – то да се, как вы, Светлана Васильевна? Как Катенька, все ли у вас хорошо? Если надо – обращайтесь, всегда чем могу.

Ну и снова сто раз «спасибо». Вот такой замечательный человек!

А напоследок чувствую – жмется. Что-то хочет сказать, я стесняется.

Сто раз извинился ну и решился.

– Есть у меня знакомый, Светлана Васильевна. Приличный и хороший человек. Мужчина сорока двух лет, бывший инженер. Порядочный и спокойный. Только не очень везучий – жена от него ушла. Забрала дочку и ушла. Некрасиво ушла, не по-людски. И самое страшное – с девочкой общаться запретила. Переживает он страшно, сами понимаете. Светлана Васильевна, вы уж меня извините и ради бога, не обижайтесь! В голову мою дурацкую пришла странная мысль – а не познакомить ли вас с ним? Знаю вас обоих, потому и хлопочу. И еще раз простите мою наглость. Словом, не обессудьте!

Я рассмеялась:

– Ну вы шутник, Валерий Михалыч! Калек, стало быть, собираете, увечных? Вот и встретились два одиночества? Ой, спасибо, но нет. Я не готова. И к тому же от хороших мужиков жены не уходят, это старая истина. Спасибо вам за хлопоты, обид никаких. Но извините!

– Бывает по-разному, – возразил он. – И от хороших людей уходят, поверьте! И это совсем не истина, а жизненная несправедливость. А плохих терпят, и такое бывает.

Я поняла – это он про себя. В общем, он совсем растерялся, забормотал что-то в свое оправдание, сто раз извинился и просил его простить за бестактность.

Расстались в неловкости, и я, и он. Я старалась забыть об этом разговоре, а не получалось. Сама себе удивлялась – вот ничегошеньки я про этого «жениха» не знаю, а из головы не идет. Понимаю – мужа мне просто так не найти. Я никуда не хожу, нигде не бываю. В брачное агентство не пойду, смешно. Да и денег жалко. Выходит, куковать мне до конца жизни одной. А может, попробовать? «Да нет, неловко, – думала я. – Не могу».

Вспоминала свою жизнь с Виталиком, Катькиным отцом. Много ли там было хорошего? Кажется, нет. Обыкновенно все было, слишком буднично, что ли. Встречались, целовались, ходили в кино. Жались по подъездам. А потом я залетела – прости за откровенность, ну раз уж у нас с тобой такой разговор. Подлецом он не был, ни от чего не отказывался. Сыграли свадьбу, все чин по чину. Только почему я накануне свадьбы ревела? По-че-му? Понимала или чувствовала, что все как-то не так? Не горим мы от любви. Оба не горим. Привыкли друг к другу, и все. Как-то живем. Не особо ругаемся, не особо и радуемся. Почти не разговариваем – так, по семейным делам. Плохого сказать нечего, но и хорошего тоже. Серенько все, буднично. А может, так у всех? Может, это нормально? Только я была девочкой начитанной и классическую литературу знала на «пять». Неужели все это вранье? Ася и Анна Каренина? Татьяна Ларина и Лиза Калитина? Наташа Ростова и Маргарита? Мадам Бовари и все остальные? Неужели все это придумано, выдумано? Тогда – для чего? Или все ложь, больные фантазии и несбыточные мечты авторов? Значит, и у меня ничего такого не будет. Никогда.

Мне почти тридцать, столько лет я одна, и все эти годы мне было не до любви.

А вообще-то… Чего я стесняюсь, что я теряю? Да ровным счетом ничего! И я позвонила Валерию Михайловичу. Как он обрадовался! Договорились, что мой телефон он передаст претенденту на руку и сердце королевы, ха-ха. Правда, оговорился – мужчина этот, звали его Олегом, довольно скромный, даже закомплексованный: «Ну вы понимаете, после его-то истории. Так что не обессудьте и строго его не судите».

Я пообещала и стала ждать звонка. А его все не было! Дней через десять я ждать перестала – и представь, выдохнула! Слава богу! Не надо мне менять свою жизнь. Потому что неохота. Такая молодая, а неохота – и все. Ни страдать не хочу, ни гореть в любовном огне. Ничего не хочу. В общем, я даже обрадовалась. А на одиннадцатый день раздался звонок.

Я сразу поняла, что это он. По голосу поняла, хриплому и явно очень волнующемуся.

Мы оба робели, это понятно. Он мялся, не решаясь мне что-то предложить.

И тут осмелела я:

– Может, просто прогуляемся? Погода прекрасная, настоящее бабье лето. Это вообще мое любимое время года.

Он оживился и радостно сообщил, что у него тоже.

Встретились мы на Ленинских горах. Ах, какой это был день! Сплошное удовольствие. Светило теплое солнце, небо было голубым и безоблачным, пахло начавшейся осенью, отцветающими травами, жухлыми листьями и дымком от костра – видимо, разводили подростки.

На дороге валялись опавшие кленовые листья – оранжевые, красные, бордовые, желтые. И настроение у меня было немного печальным, но в то же время прекрасным.

Олег мне понравился сразу, это был мой тип мужчины – среднего роста, плотного телосложения, широкоплечий, с крупными, красивыми руками. Лицо? Обычное лицо, не особенно приметное, рядовое. Но, как говорится, хорошее, доброе. Одет он был скромно, но чисто. Даже странно – одинокий мужчина в начищенных ботинках и отглаженной рубашке.

Мы сели на лавочку, и разговор потек сам по себе. Странно, но в первый же день мы рассказали друг другу свою прошлую жизнь. Мне, собственно, скрывать было нечего – муж не уходил к другой, меня никто не предавал и никто не бросал.

Олегу было сложнее. Впрочем, о своей жене он не сказал ни одного скверного слова. Коротко бросил:

– Все бывает, человек может разлюбить и уйти.

А вот про дочку говорил, сведя брови. Даже голос стал глуше. Но тоже скупо, без особых подробностей. Однако я поняла – жена влюбилась в военного и укатила с ним на Дальний Восток. Пару раз он туда летал, но встретиться с дочкой не удалось – жена.

«Какая стерва! – думала я. – Человек летел за столько верст, родной, между прочим, отец! И не дать увидеться с дочкой?» Я утешала его как могла:

– Наладится, вот увидите.

Олег обреченно возразил:

– Только не в этом случае.

Я поняла: он хорошо знает свою жену. О себе рассказал, что остался не у дел, как и многие, почти все, работал на стройке, водил грузовик. В общем, ему тоже досталось, как и мне, и всем остальным.

Потом мы долго молчали.

Вечерело, и стало прохладно. Я волновалась о Катьке, но и расставаться мне с ним не хотелось. Пешком мы дошли до метро «Университет» и зашли в какую-то забегаловку, стоячку, чтобы согреться. Кофе там был отвратным, столовским, полная бурда. Бутерброды подсохшими, пирожки с капустой черствоватыми.

Но мы согрелись, и нам было вкусно.

И знаешь, что меня удивило? Нет, даже не так – потрясло! Потрясло до самой глубины души, пробило до дрожи, до слез: он купил пирожки Катьке! Да, да, совсем незнакомой девочке. И попросил буфетчицу выбрать помягче и посвежее!

Он протянул мне пакет, и я не могла выдавить ни слова. До дома он меня не провожал, глянул на часы и извинился:

– Тороплюсь, работа.

А я и не обиделась, так меня потрясли эти самые пирожки, которые, кстати, Катька очень любила.

Я, мать, не сообразила. А чужой, малознакомый мужик догадался. «Наверное, думал о своей дочке», – решила я.

Домой я ехала в грустной задумчивости – позвонит или нет? Приглянулась ли я ему? Никакого разговора про будущее у нас не было, дальнейшие планы мы не обсуждали. Выходит, мимо?

Пирожкам Катька страшно обрадовалась:

– Молодец, мам! Спасибо!

Я усмехнулась: «Ага, как же – «мам»! Не «мам», а чужой дядя».

Ночью мне представлялась моя новая жизнь. Ну если она переменится. Мы будем ходить гулять, в кино, может, в театры. Мы будем сидеть в кафе и пить кофе – сейчас появились вполне приличные кафе, не чета стоячке на «Университете». Будем ездить на электричке в зимний лес, а летом купаться на речку.

Мы будем…

Так мне мечталось, потому что Олег мне понравился. И еще – я поняла, что во мне не все умерло. Точнее, во мне еще жива женщина. Ну не то чтобы жива… Полужива, но все-таки я способна что-то почувствовать. И еще мне показалось, что у меня появляются силы.

Я очень ждала его звонка. Но позвонил он через неделю, когда я почти отчаялась. И эти дни ожидания и тревоги только приумножили мои многочисленные комплексы. Как я обрадовалась, когда услышала его голос! Кажется, мне не удалось этого скрыть. Ну и наплевать, слишком долго я была зажатой и закомплексованной.

Мы встретились на улице Горького – тогда уже она была Тверской, но москвичи ее еще долго называли по-старому. Немного прошлись, и на сей раз он пригласил меня поужинать в ресторан.

Я очень смутилась, в ресторане я сто лет не была, да и вообще была пару раз в жизни – один раз на свадьбе у Виталькиного брата, а второй по окончании училища, когда еще была жива моя мама, твоя бабушка. Которую ты, увы, никогда не видел, а Катька не помнит – мамы не стало, когда Катьке было шесть месяцев.

Одета я была скромно, не по-ресторанному – черная юбка и голубенькая кофточка. Правда, кофточка была новой и шла к моим голубым глазам. Мы сидели за столом с накрахмаленной скатертью, с хрустальными фужерами и красивыми, тяжелыми на ощупь приборами и оба робели. Но, выпив по бокалу вина, мы расслабились, и снова потек разговор. Я поняла, почему Олег уезжал из Москвы – он, бывший инженер, зарабатывал тем, что перегонял машины. На этот раз из Калининграда. Объяснил, что бизнес опасный, но прибыльный, если все складывается. А если нет – большие долги. На дорогах много бандитов, да и милиция не отстает, поборы огромные.

Я видела, что он устал и не выспался, потому что вернулся только под утро. И была счастлива – не отдохнув, он тут же пошел со мной на свидание. А потом заиграла музыка, и мы пошли танцевать. Кстати, пригласила его я, и он страшно смутился. Но отказать не посмел. Мы танцевали, и я закрыла глаза. В ногах моих была необычайная девичья легкость, словно мне пятнадцать лет. И в голове было пусто и легко, как будто не было у меня никаких забот и проблем. Мне нравились его сильные руки, его одеколон и его запах – давно позабытый запах мужчины. Прости.

Не буду тебе врать – мы поехали ко мне. Да, да, в тот же день, на втором свидании. Почему я так осмелела и предложили это сама? Да потому, что вино. Потому, что симпатия. И еще потому, что мне не хотелось с ним расставаться. Ведь через два дня ему опять надо было уезжать.

Катька спала, а мы, как воры, прокрались в мою комнату, почему-то глупо смеялись, цыкали друг на друга, прикладывали указательные пальцы к губам и снова прыскали, как подростки.

Нам было весело!

Сынок! О том, что было потом, я, как понимаешь, писать не буду. Ни коротко, ни тем более в подробностях. Я скажу тебе одно – я была счастлива. Я лежала у Олега на плече, на сильном, мускулистом плече, и плакала от счастья. Я была не одна. Впервые, за столько лет я была не одна.

Он ушел рано утром, в полшестого, не позавтракав. Мы оба боялись, что проснется Катька. Олег этого боялся даже больше меня.

В семь я подняла твою сестру, ходила по комнате как сомнамбула, натыкалась на предметы, не отвечая на Катькины вопросы, и она смотрела на меня с тихим ужасом, пока не закричала:

– Мам, ты чего?

Я вздрогнула и немного пришла в себя, но ненадолго. Как только Катька ушла в школу, я, наплевав на дела, бухнулась в постель и принялась с дурацкой улыбкой вспоминать нашу ночь. Я думала, думала об Олеге.

Он позвонил к вечеру, почему-то страшно смущенный, и сказал, что ему надо со мной поговорить.

Я испугалась. Он хочет расстаться? Значит, я ему не подошла? Нет, вряд ли. Для того, чтобы расстаться с женщиной на этом этапе, совсем не обязательно приглашать ее на «важный», как он сказал, разговор. Договорились о завтрашней встрече там же, у метро «Университет», недалеко от моего дома.

Шла я на дрожащих ногах. Волновалась ужасно.

Погода испортилась, с плотно завешенного густыми серыми облаками неба моросил мелкий дождь, грозивший разразиться в порядочный ливень. Вспыхнула зарница, проворчал гром. Дождь усилился, и я побежала к метро, чтобы укрыться под козырьком.

Я увидела Олега. Он стоял, вжав голову в плечи, морщась от холода. И держал букет желтых роз – именно таких, какие я очень люблю: мелких, на тонких, недлинных стеблях. Кажется, они называются кустовыми.

Увидев меня, он нахмурился, и у меня упало сердце. Нет, не от страха – от радости, что я его вижу. Я подошла к нему, он стряхнул дождевые капли с моего лица и долго, внимательно, словно пытаясь что-то понять, пристально меня разглядывал. Я стояла в совершенном смущении и, выдавив из себя улыбку, сказала:

– Ну что? Так и будем стоять? Прости, но я замерзла.

Олег вздрогнул и пробормотал извинения.

Мы зашли в ту же кафешку-стоячку, где на первом свидании пили невкусный кофе и ели пирожки с капустой. Цветы, кстати, он мне не отдал – видимо, от смущения.

Мне стало смешно.

– А это кому? – кивнув на букет, улыбнулась я. – Судя по всему, не мне?

– Тебе, – покраснел он и тут же добавил: – Света, чтоб без предисловий. Ты выйдешь за меня замуж?

Так обыденно, неожиданно и просто твой отец сделал мне предложение. Я стояла в оцепенении. Замуж? А разве взрослые и разумные люди предлагают выйти замуж на третьем свидании? Или он немного не в себе? А может, влюбился, как мальчишка? Но он не производит впечатление импульсивного, эмоционального человека. Да и какая влюбленность в наши почтенные годы? Да с его-то жизненным опытом! И, окончательно растерявшись, я замолчала.

Молчал и он.

И тут я сказала, вернее, выдавила не своим, низким, басистым голосом:

– Я… согласна.

И я увидела, как зажглись, заблестели, ожили его глаза. Как он ожил и заулыбался. Он поцеловал мою руку и совершенно будничным голосом поинтересовался:

– Да, а пирожок-то ты будешь? Лично я страшно голодный.

– Лично я тоже, – ответила я, понимая, что любая, самая деликатесная еда в эту минуту застрянет у меня в горле. Но я ответила «да». И на его предложение, и на вопрос о пирожках.

Вот так, сынок, я вышла замуж за твоего отца. Так буднично и так просто, что и сама удивилась.

Вот сейчас перечитала все, что тебе написала. Слишком много утомительных подробностей, правда? Но это моя жизнь, мой родной.

Я не хочу тебя разжалобить, такой цели у меня точно нет.

Я просто хочу тебе объяснить. Как теперь говорят – донести.

Итак, мы поженились. Я уговаривала его не торопиться в загс, пожить гражданским браком, привыкнуть друг к другу, обжиться, в конце концов, проверить себя.

Но он настаивал на официальном браке. Говорил, что женщина в браке чувствует себя увереннее. Глупости, конечно! Мы давно не дети, прошли, как говорится, и Крым, и Рым. И только после загса он, смешной человек, переехал к нам.

Что тебе сказать? Я сразу почувствовала, что в доме появился мужчина. Всякие проблемы, отнимающие время и силы, твой отец решал легко и незаметно – например, подтекающий кран или пропускающий воду шланг от душа, незакрывающееся окно, из которого страшно дуло. Шатающаяся ножка на Катькиной тахте. Мне больше не надо было думать, где найти слесаря или столяра, где купить шланг.

Да, и еще! Оказывается, твой отец был человеком хозяйственным – он обожал делать закупки. А я ненавидела продуктовые магазины – видимо, настоялась в очередях на всю жизнь.

В субботу пораньше он брал сумки и ехал в магазин. Привозил картошку, капусту, лук, мясо – а он умел выбирать мясо, небывалый случай для мужика: с косточкой на первое, мякоть на второе. Притаранив неподъемные баулы и аккуратно разложив их содержимое в холодильнике, он надевал фартук и вставал к плите. А я валялась в кровати и только тянула носом, чувствуя запахи бульона или тушеного мяса.

Кстати, завтраки «выходного дня», как мы их называли, тоже были на нем. Отварная картошка с селедкой – вот что мы себе позволяли. Это была неспешная трапеза, за разговорами и семейными планами.

В хорошую погоду мы куда-нибудь уезжали – за город, объездили все подмосковные монастыри и старинные усадьбы. Брали с собой корзинку с провизией – овощи, колбасу, хлеб – и после прогулки устраивали пикник. Выбирали солнечную полянку и расстилали на земле старенькую клеенку.

Какие это были счастливые дни!

Знаешь, я не задумывалась, люблю я его или нет. Он мне очень нравился, был мне приятен, я была окутана его заботой и, самое главное, у меня появилось плечо, я была не одна.

Нет, ты не думай, что все у нас было так пасторально. Мы были взрослыми людьми, со своими привычками и «тараканами». Иногда раздражались, иногда ссорились. Сложно было принять правила жизни другого.

Да и Катька. Вот с ней были проблемы. И здесь есть вина Олега, не спорю. Он слишком поспешно вступил в права отца, слишком быстро вжился в роль. А Катька – строптивица, ты знаешь. К тому же вредная и несдержанная. Такой была и такой осталась, увы.

Ничего такого он от нее не требовал. Но после нашей с ней демократии и либерализма ей стало казаться, что она попала в концлагерь.

Мне было жаль ее, но я понимала, что Олег прав – девица наша была разболтанной и до крайности ленивой.

Да, он был прав. Но начал он рьяно, слишком рьяно. И в чем-то Катька была права. Орала она ему совсем непотребное:

– Ты мне никто, чужой дядя!

В общем, обычная история. Ничего нового, но это влияло и на наши отношения. Но при этом он Катьке ни в чем не отказывал – ни в тряпках, ни в развлечениях, ни в летних отпусках на морях.

Зарабатывал он тогда очень хорошо. Мы наконец могли себе многое позволить. Стали ездить за границу, не только в Турцию или Египет, но и в Париж, в Мадрид, в Прагу. И ни разу – ни разу! – твой отец не предложил оставить Катьку и поехать вдвоем.

Но деньги эти доставались непросто. Когда он был в отъездах, я теряла покой. Вернется – не вернется, наедут или нет. Всякое бывало. Некогда спокойное, как стоячее болото, государство в один миг превратилось в огромную банду.

В общем, я сходила с ума, когда он был в отъезде, с Катькой скандалы слегка поутихли, но на окончательное «нет» еще не сошли.

Мы привыкали друг к другу, свыкались, смирялись с особенностями и с недостатками друг друга, пытались разобраться в конфликтах, которые неизбежны в каждой, даже самой счастливой, семье.

И все у нас было неплохо.

Но до поры. Неожиданно объявилась его бывшая. Нет, алименты он, безусловно, посылал, не брал справку о минимальных доходах, как это делали многие, чтобы платить ребенку копейки. Посылал от неплохих заработков, не кроил и не экономил. И я за это его уважала. Никогда – никогда! – не сказала ему «слишком много» или «ты в этом месяце уже отсылал», «с ребенком видеться тебе запрещают, а аппетиты растут». Я молчала – видела, как он страдает, как скучает по девочке.

Однажды не выдержала и таки брякнула:

– Поставь ей условие – или свидание с Олей, или она твоих денег не увидит.

Странно, но твой отец согласился. Написал резкое письмо, и мадам, надо сказать, испугалась. Но тут же выкрутилась, отомстила – приближались летние каникулы, и она объявила, что отправляет дочку к отцу. Уточню – на все лето.

Как я ругала себя за этот совет! Я же не святая Матрона, я обычная женщина. Я все готова понять, но взять на лето чужого незнакомого ребенка? Развлекать его, заниматься с ним?

Но делать нечего. Я видела, как обрадовался твой отец. Просто расцвел. И, конечно же, я согласилась.

Но была еще вредная Катька. Как она воспримет свою ровесницу, незнакомую девочку? К тому же Катька ревнива. Помнишь, как она ревновала к тебе, родному младшему брату?

В общем, девочка прилетела. Мы встречали ее в аэропорту. Олег страшно волновался: как примет его дочь? Как она примет меня, незнакомую тетю? Как у них сложится с Катькой?

Я увидела девочку, и сердце мое рухнуло в пятки.

Все было написано на ее хитром, лисьем личике. Она была готова! В смысле, хорошо подготовлена. Меня она смерила оценивающим, внимательным и презрительным взглядом. И усмехнулась совсем не по-детски. И я, представь, смешалась под ее взглядом. Взглядом десятилетней соплюшки. И поняла, что меня ждет. Что ждет всех нас.

Бледному от волнения отцу Оля бросила небрежное «привет». Из вещей у нее была небольшая сумка. Я удивилась – отправить ребенка на три месяца и без одежды? Наивная. В тот же вечер нам было сказано, что «мама велела купить все на месте».

Неплохой ход, да? Я видела, как нахмурился твой отец, – а он ведь все знал про свою бывшую жену. Все знал, но тоже, кажется, обалдел.

Приготовленная еда Оле не нравилась: «Рыбу ненавижу! Оладьи терпеть не могу, только блины, да и то с красной икрой, а не со сметаной». Господи, это у них на Дальнем Востоке икра – обычная еда. А у нас, между прочим, все еще деликатес.

Что делать? Купили икры. Я ничего не говорила мужу, ни слова. Молча выполняла все ее требования. Тряслась от раздражения, даже от злости, но молчала. Видела, как закипает Олег. Как бесится Катька. Как эта малявка относится ко мне как к прислуге.

В магазинах, куда мы повели ее одевать, Оля морщила лобик и выбирала самое дорогое. Да, да, смотрела на ценник и хватала, прямо рвала вещи с вешалки.

Я поражалась – откуда у ребенка такая хитрость, такая волчья хватка и такой неприкрытый цинизм. Олег, конечно, все понимал. Скрипел зубами и еле держался. Так прошел месяц. Я падала с ног от усталости – возила девиц по музеям и выставкам, ходила с ними в кафе-мороженое и кинотеатры.

Олег уезжал в командировки, и тут же звонила его мадам.

Я брала трубку, но она не здоровалась:

– Ольгу позовите!

Представляешь, какое хамство?

Правда, однажды я не выдержала и не сдержалась, выдала ей, высказалась:

– Вас не учили здороваться?

Она бросила трубку.

Вернулся Олег, и я ему рассказала. Видела, как он разозлился, но промолчал. А на следующий день выдал, орал на нее так, что девчонки спрятались в комнате.

Выходит, никакой он не подкаблучник и не боится этой заразы. Просто боялся, что эта стерва навсегда разлучит его с дочкой. Ежедневные звонки прекратились, да и Оля притихла.

С Катькой, кстати, они постоянно ссорились. Обе хороши.

В июле, одурев от города, мы поселились на даче у дальней родни Олега. Дачка была хлюпенькой, насквозь продувной, щелястой и очень холодной. Я постоянно топила печку. В то лето было холодно и лили дожди. Девчонки капризничали, хлюпали сопливыми носами и бесконечно канючили. Я их понимала, на даче в такую погоду?

И мы решили поехать на море – конечно же, с Олей! Купили горящие путевки в Сочи и стали собирать вещи. Улетали мы через неделю.

Однажды среди ночи муж обнял меня:

– Думаешь, я не понимаю, что Ольга вылитая мамаша? Все понимаю. Тебе, Света, низкий поклон за терпение и большое спасибо. Но все, довольно. Ольгу я отправляю домой, ты поедешь отдыхать с Катей и там, надеюсь, придешь в себя! И еще раз меня извини!

Я не согласилась. Мне стало жалко эту засранку. В конце концов, она же ребенок и просто орудие в руках злобной матери. И еще – она дочь Олега.

Я твердо ответила, что беру Олю с собой. Это была моя большая ошибка. Одна из многих.

Ольга без спросу сбегала из дома, убегала на пляж, питалась покупными пирожками и мороженым, воровала у меня деньги. Я бегала по улицам и по пляжу в поисках этой малявки.

Тряслась от страха и злости. Похудела так, что просвечивала. Какой уж тут «придешь в себя»!

Я подыхала от страха за чужого ребенка, я ненавидела этого ребенка, и я боялась звонить мужу. Как это так – я, какой-никакой педагог, и не справилась с этой соплячкой?

Но Катька меня заставила. Мы отбили телеграмму с коротким словом «Приезжай». Отец, конечно, все понял и тут же приехал. Увидев меня, вопросов не задавал.

Молча собрал Ольгины вещи, схватил ее за руку и бросил:

– Все, на выход!

Она, конечно, заплакала. Уезжать ей не хотелось.

Я молчала, отвернувшись к окну. Катька, не поднимая глаз, черкала что-то в альбоме.

– На выход! – повторил твой отец.

И тут она заголосила. Господи, откуда в ребенке может быть столько гнили? Она орала, что я ее не кормила, не брала на пляж, не давала денег на мороженое. Лупила ее по лицу, не выпускала во двор. Вкусное покупала Катьке, а ей нет.

Я вышла из комнаты. Катька с удивлением рассматривала сводную сестру. А Олег, не выдержав, дал Ольге пощечину.

Громко хлопнула входная дверь, и я вздрогнула. Только бы достал билет, только бы посадил ее в самолет. Только бы она улетела.

Улетела. От стыда муж боялся поднять на меня глаза. Ни слова не говоря, я его обняла.

Оставшуюся неделю он пробыл с нами, и это были очень счастливые дни. На арендованной у рыбаков моторке мы уплывали на маленькие островочки, ловили рыбу, жарили ее на костре. Валялись до вечера, пили домашнее вино, и Катька вела себя тихо, не вредничала, читала под кустом или рисовала в альбоме. Мы были счастливы, хотя, конечно, осадок остался.

Там же, в Сочи, Олег сказал мне, что мечтает об общем ребенке.

Как я обрадовалась! Даже расплакалась. Я тоже хотела второго ребенка. И обязательно мальчика!

Но получилось у нас не сразу, только на пятый год. Мы оба были здоровы и готовы к деторождению, а не получалось. Мы почти отчаялись, оба страдали, надежды все таяли, и вдруг…

Какое же это было счастье! Олег носил меня на руках, предугадывал малейшие желания, привозил подарки и всякие вкусности. Не давал ничего делать – только гулять и отдыхать.

Словом, я была королевой, вознесенной до самых небес. А роль эта очень приятна. Приданое, от «а» до «я», купил он, твой отец. И все только лучшее.

Я была суеверна, да и годы, не молодуха, и заранее покупать ребенку боялась. Он, зная это, все спрятал, чтобы меня не нервировать.

В день, когда я тебя родила, сынок, твой отец словно помешался. Не уходил из-под окон роддома, дергал врачей, доставал нянечек и хватал за рукава медсестер. Его выгоняли, а он не уходил. Рожала я тяжело, почти сутки.

Ту ночь он спал на лавочке во дворе больницы. Охрана его не выгнала, пожалела.

В одиннадцать утра я тебя родила, и акушерка сказала:

– Ваш ненормальный рыдал как ребенок. А ведь взрослый, солидный мужик.

Я понимала, что все над ним посмеиваются. Но мне было на это наплевать – я была счастлива. Пусть думают все что хотят. Пусть сплетничают и шушукаются. Нам все равно.

Выписывались мы на четвертый день. Встречали нас двое – твой отец и Катерина, которую он крепко держал за руку. Оба выглядели перепуганными.

Взяв в руки младенца, отец долго вглядывался в твое сморщенное личико. Искал сходство? Да что там – смешно! Все младенцы одинаковы. Катька нетерпеливо дергала его за рукав – ей тоже хотелось рассмотреть нового члена семьи. Олег наклонился, чтобы тебя рассмотрела Катька. А потом с придыханием выдал:

– Боже, какой он красавец!

И вот тут я расхохоталась. Не обижайся, но красавцем ты тогда точно не был!

А дома было все постирано, поглажено и сложено стопочками. Дорогущие подгузники, кремы и маслица, палочки для чистки ушей, импортные бутылочки с картинками. Все было готово! И еще он приготовил обед. Катька хвасталась, что была в помощниках. Олег ее здорово хвалил.

Мне показалось, что те несколько дней, когда они были вместе, пошли им на пользу. В семейных хлопотах и заботах твои отец и сестра здорово сблизились.

Мы все были очень счастливы, сынок, что ты появился в нашей жизни. А как был счастлив твой отец! Здесь не о чем говорить, ты мне просто поверь. Как он трясся над тобой! Вскакивал по ночам, как только ты начинал хныкать. Вскакивал и когда ты крепко спал – не случилось ли чего? Из командировок звонил два раза в день, все ли в порядке. Гулял с тобой, если был дома. А уж если ты заболевал, тут вообще был караул! Непонятно, кому в первую очередь была нужна «Скорая» – тебе или ему.

Ты рос, а его любовь только крепла. Кстати, твое первое слово было не «мама», а именно «папа».

Знаешь, где-то я слышала, что почти всегда мужчина больше любит женщину, чем ребенка, и это нормально. Это и страх остаться одному, и пресловутый мужской эгоизм, и ревность к детям. Но здесь была другая история – если бы исчезла я, мне кажется, он бы смог пережить. Ну а про другое не будем.

Внешне ты всегда был похож на меня, и это его совсем не расстраивало. Он всегда говорил, как тебе повезло. «Ведь мама у нас такая красавица». Но тот, кто говорил, что сын похож на него, моментально становился ему желанным другом. Правда, смешно?

Жили мы хорошо, да только до поры. Бизнес этот, в котором крутился отец, закончился. Тогда вообще все стихийное начало уходить. На смену случайным людям пришли неслучайные, поделили зоны влияния, прекратились грабежи на дорогах, все были куплены, и, казалось бы, так было проще.

Но твой отец не захотел идти под кого-то, точнее, под бандюков. И его тут же выперли. У него началась депрессия. Он улегся на диван и… замолчал. Я понимала: он привык зарабатывать, привык быть кормильцем. А тут… А тут на работу пошла я. Только что я могла заработать в нянечках? Да, я сидела с ребенком. С девочкой Милой, двух с половиной лет. Девочка была сложная, капризная, без меры избалованная, залюбленная. И некрепкая здоровьем. Накормить ее, к примеру, было большой проблемой.

Родители Милочки, мои работодатели, были людьми занятыми, пахали с раннего утра до позднего вечера, домой возвращались поздно, а я сидела и ждала их прихода. Уложу девочку, перемою посуду, вытру пыль и смотрю на часы. Людьми они были не жадными и за дополнительные часы доплачивали с лихвой. Только все равно это было утомительно. Чужой, тяжелый ребенок и собственная брошенная семья.

Твой отец взял весь быт на себя: готовил, убирал, стирал, гладил, забирал тебя из детсада, проверял уроки у Катьки.

А Катька уже вовсю давала прикурить – переходный возраст.

Я приходила замученная, что-то жевала и тут же падала в кровать. Ты уже спал, а она еще вполне могла шляться по улицам. Караулить строптивую дочь у меня не было сил – караулил Олег.

Потом я узнала: пока я безмятежно спала, он бегал по улицам и искал эту дрянь. Сложно с ней было тогда. Впрочем, сложно с ней было всегда.

Олег без слез не мог смотреть на то, как я уставала. Требовал бросить работу, пытался устроиться сам. Но куда можно было податься? В продавцы или в водилы. По вечерам, дождавшись меня, он уезжал таксовать. Там были свои сложности – прибыльные места – у вокзалов, аэропортов, ресторанов или у рынков – были проданы. То есть шоферы платили дань смотрящим. Иначе никого не пускали. А твой отец, смешной человек, стал возражать. В общем, там он не пристроился и просто колесил по улицам в надежде поймать клиента. А это было непросто. Да и конкурентов было море.

Деньги он зарабатывал мизерные, и потому уходить с работы я отказывалась. Но случилось все само собой – мои работодатели купили дом и переехали за город. Меня звали с собой – но какое там! Ночевать я там не собиралась, а ездить каждый день туда и оттуда было невозможно.

И я снова осталась не у дел. Мы вошли в режим страшной экономии. Как вспоминаю, дрожь пробирает.

Знаешь, как мы ходили за покупками? Ох, сыночек, не дай бог кому-то это знать. Беру я с полки, допустим, сыр. Или колбасу. И тут же записываю ценник в блокнот. Потихоньку, чтобы никто не заметил, потому что стыдно. Записываю в столбик, а потом свожу. Потому что знаю, сколько у меня денег – с точностью до копейки. Если хватает, иду платить. А если перебор – оставляю на полке.

А знаешь, после чего я изобрела эту систему? После того, как пару раз при расчете мне не хватило денег, а вокруг было полно народу. Господи, как мне хотелось провалиться сквозь землю.

Но тут жизнь снова дала крутой вираж. Кстати, так бывает всегда, поверь моему жизненному опыту, когда накрывает полное отчаяние и кажется – всё, кранты, выхода нет и жизнь только в тягость. Воистину – бог закрывает дверь, но приоткрывает окно!

Так было и на этот раз. Олег встретил друга юности, и тот предложил ему бизнес. Понятно, что с голой задницей в бизнесе делать нечего. Но друг его, этот злой гений, этот черт Силуянов, не мог следить за процессом как следует. Он любил удовольствия. У Силуянова была молодая любовница, а еще – здоровье и деньги. И он прожигал жизнь. К тому же оба обожали казино, и он, и его девушка.

Короче говоря, Силуянову нужен был партнер, человек порядочный, которому он мог доверять все – и сам бизнес, и работу в нем, и, разумеется, деньги. Он понимал, что твой отец трудяга и кристально честный человек, и был уверен, что он так организует рабочий процесс, что волноваться ни за что не придется. Он знал, что твой отец не возьмет себе лишней копейки, не сдаст его и не продаст, ни за какие деньги. Он был умным человеком, этот Силуянов. Умным и хитрым. Он взял отца не на зарплату, а в долю, потому что только хозяин может по-настоящему радеть за бизнес. Хозяин, а не наемный работник, пусть даже на хорошей зарплате.

Словом, отец стал директором фирмы и за год поднял почти разваленный и разворованный бизнес. Выгнал тех, кто воровал, набрал новых, порядочных и ответственных людей. Сам вникал во все мелочи, сам находил поставщиков, закупал товар и наладил маркетинг.

Он, а не гуляка Силуянов, был настоящим хозяином.

А тот продолжал прожигать жизнь. И, успокоившись за бизнес, стал шиковать еще с бо́льшим усердием.

Отец нервничал, требовались закупки, а Силуянов только вытаскивал из бизнеса деньги. Любовница требовала бриллиантов и шуб, дорогих отелей и лобстеров, новую машину и загородный дом. К тому же они оба здорово квасили.

Отец сходил с ума, пытаясь спасти бизнес. Товар кончался, а закупать было не на что. Тогда он взял в долг.

Я долго ничего не знала, он щадил меня и не хотел огорчать. А когда узнала, у меня началась истерика. Это были огромные деньги. Огромные, нереальные! Но дела сдвинулись с места. Конечно, Силуянов знал о занятых деньгах и это одобрил. Но когда пришло время отдавать деньги, Силуянов ушел в кусты:

– Ты брал, ничего не знаю.

Ну а потом вообще свалил. Все выгреб и уехал в Канаду.

Можешь представить, что с нами было. Мы оба сходили с ума и пытались скрыть это друг от друга.

А долги надо было отдавать.

Отец понял, что ничего хорошего не получилось, нашел Силуянова и стал требовать, чтобы тот отдал ему его долю бизнеса, которую он давно выплатил. Ну а дальнейшие события предугадать совсем просто. Долю Силуянов не отдал, потому что отдавать было нечего. Ну а потом он просто поменял телефон и адрес – найти его не представлялось возможным.

Олег ходил к его жене. Да что она знала, несчастная женщина? Тыкать ей долговой распиской и подавать на нее в суд? Отнять у нее квартиру?

А те, кто давал в долг, требовали денег, угрожали, запугивали – обычное дело. Отец умолял их отыскать Силуянова, у тех людей были такие возможности. Но зачем им лишние хлопоты? И они поставили жесткие сроки.

В поисках выхода мы совсем потеряли покой, не спали ночами, не ели, не пили. А тут еще Катька зажигала по полной – десятый класс, а на уме одни гулянки. Нам было не до нее. Ну и итог – Катькин первый аборт.

Тяжелое это было время. Тяжелое и тревожное.

Но выползать было надо.

И выход был один – продать нашу квартиру. Нашу новую, любимую, замечательную квартиру, которую мы купили три года назад, как только появились приличные деньги. Нам так хотелось пожить по-человечески. Квартиру эту ты наверняка помнишь – светлая, с огромными окнами, с прекрасным ремонтом. Как я ее любила! Ты тоже плакал, когда мы ее продавали. И очень злился на отца. Странно – ведь мы от тебя все скрывали.

Олег страшно переживал, понимая, что это значит для меня. А я держалась и делала вид, что это пустяки, ерунда, и мы спокойно переедем обратно, в мою маленькую двушку на Панферова.

Квартиру мы продали почти со всем скарбом. А куда его было девать? В моей старой квартире почти ничего не помещалось. Пришлось расстаться с моей любимой мебелью, и шторами, и кухней, которую я обожала. Да и бог с ними – главное, мы выбрались из долгов и были снова свободны.

А твой отец, чувствуя свою вину и передо мной, и перед вами, страшно страдал. К тому же мы снова оказались безработными. И снова надо было выживать.

Господи, какие же это были качели! То вверх, то вниз. Как нас бросало! Из огня да в полымя. Только придем в себя, только выдохнем – и снова-здоро́во.

Казалось бы, жизнь закалила. Но каждое падение давалось с еще большим трудом. Возраст? Усталость? Неверие? Страхи? Да все вместе. Я держалась, как могла. Но организм начал сбоить – то давление, то головные боли, то обострение язвы.

Об этом не будем. Но я поняла, что все наши болячки точно от нервов. А как страдал отец, видя, что творится со мной. А я боялась за него, страшно боялась! Самый опасный возраст для мужика. Так мы и поддерживали друг друга. Я начинаю заваливаться – он подставит плечо, ему плохо – я поддержу.

Вот тогда я поняла, как его люблю. Такого упертого, излишне прямого, неудачливого, резкого. И еще я поняла – держали нас не только дети, держала нас любовь. Без нее бы мы не спаслись.

Только Олег совсем замкнулся в себе, совсем в себе разуверился. И как я ни убеждала его, что он не виноват, все бесполезно. Он отвечал, что всегда виноват мужчина, потому что он ответственен за семью. В общем, твой отец оказался сбитым летчиком.

А потом тяжело заболела его мать, Зинаида. Сложным она была человеком. Эгоистичным, не думающим даже о собственном сыне, что говорить про меня. Манипулировала им, как могла.

Да, небольшая справка. У Олега была еще младшая сестра, Дина. Ты ее не знал, умерла она подростком, задолго до твоего рождения. Так вот, с самого детства Диночка много болела, была слабым ребенком, из тех, к кому вечно липнут любые болезни. Видимо, слабый иммунитет. Вечно болеющей девочке детский сад был противопоказан. И что ты думаешь? Мать отдала ее на пятидневку.

Работающие родители забирали деток в пятницу вечером. Всех, но только не Диночку. Диночка оставалась на выходные в саду, мать забирала девочку редко, раз в месяц, не чаще. Почему? Да все просто – у Зинаиды была насыщенная личная жизнь, притом что она работала мало и не каждый день. Трудилась она машинисткой в машбюро, зарплата была маленькая, но ей помогал бывший муж, твой дед. Помогал хорошо, на детях не экономил – человеком он был небедным, хороший закройщик всегда будет сыт.

Денег ей хватало, а вот личной жизни, видимо, нет. И, заливаясь слезами, бедная Диночка, оставшаяся одна в саду, стояла у окна и ждала мать.

Девочка чахла не по дням, а по часам. Твоему отцу повезло больше – его на воспитание взяла бабушка, мать отца. После сада был интернат, где Диночка жила до самой смерти. А в пятнадцать лет она умерла. Просто зачахла. Скорее всего, от тоски и обид.

Олег не был привязан к сестре, вместе они не росли. Ее смерть он пережил без потрясений, и Зинаида тоже. Да, да, я уверена в этом! Похоронив дочь, она, кажется, с облегчением выдохнула – Дина была ей обузой. Бывают и такие женщины, увы.

Но все романы твоей бабки заканчивались неудачей, замуж она больше не вышла.

Олег, как я понимаю, не пылал любовью к матери. Относился к ней сдержанно, без пиетета и, кажется, все понимал.

Бывали мы у нее редко, пару раз в год, на ее день рождения и на день рождения Олега – вот представь! День рождения сына, а она требует нас к себе, к нам не приезжает. Ну ладно, отпраздновав день рождения с друзьями, на следующий день мы ехали к Зинаиде. Разумеется, с полными сумками – салаты, горячее, сладкое. Она столов не накрывала – берегла руки, говорила, что не может жертвовать маникюром.

Человеком она была крепким, здоровым. Но до поры, болезни и немощь никого не минуют. И бабка Зина стала болеть. В больницах требовала сиделку – подать то и это. А это все деньги, огромные деньги.

Но мы все делали.

Мы оба все про нее понимали. Но я молчала и ничего не комментировала – жалела Олега.

Потом начался натуральный шантаж – шантажировала она нас квартирой. Дескать, отпишу ее детскому дому или кому-то еще.

Нет, мы не ждали ее смерти, о чем ты. Но, как у всякого человека, мысли были, были. По крайней мере, у меня – признаюсь честно. Я думала, что, когда свекрови не станет, мы соединим две квартиры, свою и ее, и купим большую, просторную и наконец станем жить как люди.

Но впереди были еще испытания – Зина слегла. Нет, не обезножела, просто легла и больше не встала. А неохота. Олег ездил к ней ежедневно после работы с сумками. Готовил, кормил, мыл, менял постель.

Меня не привлекал, все сам, потому что понимал: чужим человеком была для меня эта женщина. И, честно скажу, жалости не вызывала.

Уезжал он почти в ночь, мать его не отпускала. Ну а потом я его уговорила поселиться у нее – так ему было проще. И целый год он прожил там. Ухаживал, как самый трепетный сын. А ведь я знаю – он ее не любил. Но никогда ни одной жалобы, ни одного плохого слова. Я бы так не смогла.

Квартира досталась ему, и я начала подыскивать варианты.

И тут отмочила Катерина – собралась замуж. Избранник ее нам не нравился совсем. Мы понимали, что этот Игорь ничтожество, лентяй, прожектер, пустозвон. Из тех, кто много говорит, а на деле – пшик. Но Катька была непреклонна – люблю, и все. Что вы понимаете!

Слава богу, не требовала пышной свадьбы, и за это спасибо.

Ну и, конечно же, бабкину квартиру мы отдали им. А что было делать? Как разместиться в нашей халупке? Да и жить с таким зятьком, как понимаешь, мы не хотели. Он был приезжим из города Рыбинска, жилья в Москве у него не имелось. А вскоре Катька родила Галочку, и очень быстро ей все стало понятно. Игорь дома почти не бывал – к чему ему слушать плач ребенка и жалобы жены. Денег в дом не приносил, и мы, как могли, тянули и Катьку, и Галочку. Олег не работал и каждый день – каждый день! – как на работу, ездил в Чертаново, сидеть с Галочкой. Катька пошла на работу.

Слава богу, через два года этого Игоря она выперла. Но легче не стало – Катька пашет, Олег ездит к внучке, я работаю с утра до вечера. В общем, все крутятся как белки в колесе. И вот тогда я пошла в аудиторы. Окончила курсы, набралась знаний, а потом и опыта и через несколько лет стала хорошо зарабатывать. Правда, и пахала, как конь на пашне, страшно уставала, плакала по ночам. Олег очень переживал, что на мне такая нагрузка.

Ну что поделать – такова жизнь, мы не роптали. Только я все больше и больше удивлялась своему мужу – так любить внучку и так помогать дочери. Заметь, не кровным внучке и дочери! И была ему благодарна, и любила его еще больше. Кстати, глупую Катьку он ни разу не попрекнул. А я, признаюсь, попрекала.

И с тобой – помнишь? Он возил тебя на секции, на плавание, фехтование, пока ты не подрос и не стал ездить сам.

И еще – он всегда, всегда меня жалел! И очень переживал, что я зарабатываю, а не он, мужчина.

Ну и еще, сынок. Только мы чуть пришли в себя, как пришло письмо от его бывшей. В нем она сообщала, что умерла Оля. Вернее, погибла. Погибла от передоза. Олег почернел. Перестал спать. Винил себя – где был он, когда дочь пропадала. Я утешала его как могла – его вины в этом не было. Но он страшно страдал и рвался на Олину могилу – попросить прощения. А все не получалось, не складывалось – то у Галочки грипп и она не ходит в садик, то в садике корь, карантин. То Катька в командировке, то у тебя соревнования и тебя надо везти в Нижний, помнишь? То у меня проблемы, то еще что-нибудь. Да и такая даль, Владивосток. И деньги на билеты нужны. А деньги зарабатываю я. И он стеснялся: «Лучше ты поезжай на море или помоги Катьке, пусть она едет с Галочкой, море детям на пользу». В общем, съездить на могилу дочери не получалось, и это его страшно мучило.

В целом гневить бога было нельзя – жили мы непросто, но хорошо, дружно. Любили друг друга. У Катьки все постепенно налаживалось, и появился мужчина. Галочка росла и радовала, чудесная девочка. Ты тоже вырос замечательным, умницей и красавцем. Отец тобой очень гордился.

Квартира у нас была, машина – не слишком люкс, но ездила, и мы довольны. Денег не то чтобы не хватало. Мы не голодали, покупали одежду, могли позволить себе кое-что. Конечно, хотелось большего, но уж как есть. А то, что не без проблем, не без сложностей – так у кого по-другому? Да не дай бог, что бывает на свете! И нечего бога гневить.

А ты вырос. Стал совсем взрослым, разумным, толковым, серьезным.

Поступил в институт – все слава богу. Мы понимали, что человек ты крепкий, надежный. И верили в то, что ты будешь успешен.

Так оно и сложилось. Но… Вот тут появляется это маленькое, совсем незначительное на первый взгляд «но», почти незаметное поначалу.

Дело в том, что до поры ребенок думает, что его родители – небожители, их не обсуждают. Но приходит время, и у него постепенно открываются глаза, он начинает наблюдать, потом понимать и оценивать поступки отца и матери.

Подросток всегда агрессивен, априори готов осуждать родителей и даже на время перестает их любить. Это, по счастью, довольно короткий отрезок времени. В юности, а уж тем более в зрелом возрасте, когда человек уже набивает свои личные шишки и делает непростительные ошибки, он начинает понимать родителей. Знаешь, как говорят: сначала дети любят, потом ненавидят, а потом жалеют своих родителей. Точнее не скажешь, у меня все было так же.

Так вот, мой родной. В детстве мы просто тебя жалели – зачем ребенку знать о наших проблемах? В юности… В юности, наверное, боялись. Боялись рассказать, объяснить, боялись показаться бездарными неудачниками, невезучими бедолагами, аутсайдерами. В этом сложно признаться себе, а уж своему ребенку тем более.

Ты рос упрямым, резким и тоже бескомпромиссным – это в отца. Только бескомпромиссным ты был и по отношению к нему тоже. Даже когда ты молчал, он это чувствовал – например, по твоему взгляду и по твоим коротким, но очень болезненным комментариям, по твоим примерам: «А у Лешки отец владелец банка. А у Меркуловой дом в Марбелье!»

Я-то знаю, что ты не завидовал. Но, признайся, подколоть ты любил. Ты вообще язва, сынок, и сам это знаешь. А твой отец считал эти слова попреком. Мужчины ведь слишком прямолинейны, не чувствуют, не понимают нюансов, не улавливают настроение. И все это откладывалось и копилось.

А потом, когда ты окончательно вырос, то просто перестал обращать на него внимание. Ну есть кто-то там, ну да, родственник. Ничего плохого, но и хорошего тоже. Есть, существует, особого вреда от него нет, раздражает, конечно. Но надо терпеть – что поделать? Неудачливый пенсионер со своими, довольно странными, установками.

Ты перестал уважать отца. Перестал с ним считаться. Раздражался от любого его слова, напрягался от одного его вида. Гневался от его советов, не сдерживался и отвечал резко, грубо, безжалостно.

Всем своим видом ты показывал, что не уважаешь его, пренебрегаешь им, презираешь в душе.

Ты быстро поднялся на ноги и стал успешен. Браво. Но ты не смог или не хотел понять своего отца. Дошло до того, что ты почти не скрывал, что про него думаешь, и с усмешкой и раздражением отвечал на его попытки наладить с тобой контакт. А уж как ты злился, когда он пытался тебе дать совет!

«Ты мне советуешь, как вести бизнес?»

«Ты мне советуешь, куда вкладывать деньги?»

«Ты мне ре-ко-мен-ду-ешь? Ты считаешь?»

«Ты «подумал», ты «покумекал», ты «кое-что вспомнил»?» Сколько презрения было в твоих усмешках!

«Ты? А ты имеешь на это право? Ты искренне считаешь, что можешь давать советы?» Знаешь, что было написано у тебя на лице. Да, все это читалось!

«Ты, который уже так давно сидит на маминой шее? Да, ты помогаешь, варишь Галочке кашку. То есть делаешь все то, что делает женщина. А мама при этом пашет как вол.

Да какой ты удачливый бизнесмен? Ты только терял, пускал по ветру. Кстати, вспомни квартиру! Забыл? А лично я помню. Комнату свою в семнадцать метров, огромный стеллаж с книгами и модельками, шведскую стенку. Как я любил ту квартиру! И мама любила. Как украшала ее, как наслаждалась.

И тю-тю. Нет квартиры.

А мама молчала, ни слова не говорила. Не попрекала тебя. Просто терпела – нищету, долги, а потом все взяла в свои руки и вытащила семью.

А ты все варил кашку для Галочки».

Вот что было написано на твоем лице, сынок. И видела это не только я, как ты понимаешь. Отец тоже все это видел.

Ты откровенно, не стесняясь, презирал его. И иногда попрекал.

Ему было очень тяжело. Нет, он не жаловался, он никогда мне не жаловался. Он не из тех. Но я-то все видела. Как он не спит по ночам, как тяжело вздыхает и пьет сердечные капли. Как ворочается и не может уснуть до утра. Как ждет от тебя звонка и как сникает после разговора с тобой.

А однажды он выпил и сказал:

– Как я мечтаю посидеть с сыном! Просто посидеть, как нормальные мужики. Выпить пива или коньячку, поговорить за жизнь, что-то вспомнить, чем-то поделиться.

И в голосе его была такая боль и тоска, что у меня зашлось сердце.

Нет, ты был всегда замечательным сыном, дай бог всем такого! Ты помогал нам, делал подарки, покупал путевки. Спасибо тебе за Париж! Эти пять дней мы были счастливы. Ты всегда спрашивал, нужна ли помощь. Когда отец попал в больницу, ты совал всем врачам и медсестрам деньги, привозил икру и клубнику. В январе, между прочим.

Ты купил огромный телевизор, потому что знаешь: отец любит зависнуть у ящика.

Ты замечательный сын, Андрюша. Вряд ли бывает лучше. И нам ли гневить бога?

И все-таки это крошечное, не дающее жить «но». Нет, я стараюсь тебя понять – с годами отец стал немного занудным. Этот поучительный тон, это настырное слово «опыт». Да и кто прислушивается к чужим советам? Кого интересует чужой опыт? Кто вообще любит поучения и нравоучения? Да никто.

Да и что поучать взрослого, умного, образованного и успешного человека? Смешно. Мы из другого века, мы ископаемые. Мамонты, прожившие по другим, абсолютно другим законам.

Мы другая формация. Точнее, вы другая формация! И нам до вас, как до луны. Но все-таки мы прожили жизнь. Не совсем ту, о которой мечтали, – с ошибками, провалами, промахами. С упущениями, просчетами и грехами. И мы поплатились за это – так же, как за свои спесь, самоуверенность и гордыню. Все так. Но это была наша жизнь. Единственная и неповторимая. И мы, уж поверь, не делали подлостей. Мы бывали смешны, нелепы, бестолковы. Мы ощущали себя неудачниками – почти всегда. А если уж нам везло, то точно знали, что это случайность. И всегда, почти каждую минуту ощущали страх и волнение – настолько были не уверены в себе.

Но мы были такими, какими нас сделало время. А сейчас оно, время, другое. И вы, молодые, другие. Совсем. Нет, я не поучаю тебя, какое! И мне ли тебя поучать? Я просто хочу объяснить тебе, сын, что в чужой судьбе разобраться очень непросто. И знаешь, что я ненавижу до глубины души? Фразу «Если ты такой умный, почему такой бедный?». Это самая жуткая, самая мерзкая фраза. И нет на нее ответа. И умных, но бедных я знаю море. И знаю неумных и наглых, у которых все получилось. Ну про порядочность и приличия мы говорить не будем вовсе, ты понимаешь.

Так вот, твой отец и мой муж, Олег Витальевич Морозов, – самый приличный человек, которого я встречала в жизни. Самый честный, бескомпромиссный. И самый верный. Только все эти качества, как ты понимаешь, в российском бизнесе – лишние.

Вот, собственно, и все, что я хотела тебе сказать. Если честно, даже боюсь перечитывать. Боюсь, что если перечитаю – точно сотру, не отправлю. Да и выглядит все наверняка и сумбурно, и нелепо, и слишком поучительно. А еще занудно и безумно уныло.

Предвижу, как ты схватишь трубку и тут же мне позвонишь – и это я знаю. И скажешь: «Мам, что за пафос? Что ты решила меня поучать? Воспитывать надо было раньше, сейчас поздновато. Ну и вообще, у меня столько проблем, а ты с такой вот, прости, хренью: «Не уважаю, не прислушиваюсь, не считаюсь».

В конце концов, мама, человека судят не по словам, а по делам. Твои ведь слова? Ты любишь их повторять. Я тоже просил бы судить меня по делам. А не по тому, что якобы написано у меня на лице.

Все, мам! Что тебя стукнуло, не понимаю. Искренне не понимаю, прости! И задумываться над этим нечего. Я где-то слышал или читал – от своего ребенка всегда ожидаешь большего, но я такой, какой есть, каким меня воспитали. И забочусь о вас, как могу. Может, и плохо. И люблю вас, как умею. Прости.

В общем мам, ты меня удивила! Признаюсь, не ожидал. Но все, тема закрыта. Я все списал на твое настроение, ну или там, не знаю, на плохое самочувствие».

Я права, сынок? Так все будет? Мне кажется, ты улыбнулся! И твои раздражение и напряжение чуть-чуть спали.

Я очень люблю тебя, сын. Очень. И ничего у меня нет дороже, чем мои дети. Ну ты и сам отец, все понимаешь.

Просто мне кажется, это неверно, неправильно, бояться реакции своих детей, когда речь идет о главном, о том, что тебя мучает и не дает тебе покоя. Вполне возможно, что я ошибаюсь. Но мы же самые родные люди, правда? А значит, имеем право?

С любовью, нежностью, уважением и надеждой на то, что ты все понял правильно.

Все, отправляю. Буду ли я об этом жалеть? Думаю, да. И почти сразу. Ну, все. Отравляю. Уф…

Мама».

В кабинете было почти темно – поздние сумерки. Дождь не унимался неделю, на окнах расплывались, распластывались капли дождя. Ноябрь – самый тоскливый и гнусный месяц.

Темный кабинет-аквариум освещал только монитор компьютера.

Высокий мужчина встал из-за стола, потянулся, разминая мышцы, расправил плечи, пощелкал пальцами, подошел к окну. Брезгливо поморщился, вглядываясь в темную улицу. Мерзко. Ох, как мерзко на улице. «Так же, как и на душе. Да, мам. Ты даешь, – раздраженно подумал он. – И главное, вовремя! Как вовремя, мам. Ты прям подгадала – когда мне хреново так, что хоть святых выноси. Вот позвонить бы тебе и все выдать, наорать на тебя. Правильно говорят – родителей надо воспитывать».

Не включая свет, он прошелся по темному кабинету, сел в кресло, закрыл глаза и потер ладонью лицо.

А ведь по всем фронтам фигово, по всем азимутам. Кажется, начинается головная боль. Нормально, при таких «веселых» делах. Сегодня вообще сплошные расстройства. Сначала скандал с заказчиками, потом ссора с партнером, а дальше выяснения с замом.

Ну а про семью… Там все плохо давно, если честно. Все это длится сто лет, и неприятности на работе тут ни при чем. И нечего себя успокаивать, что это кризис семи лет, который переживают все, и все скоро наладится. Не наладится. Он это знает, вернее, чувствует.

Разваливалось все постепенно и сначала не очень заметно – ну поругались, ну поорали друг на друга, ну подулись и разошлись по разным углам. Ну не разговаривали дня три, и такое бывало. А потом все окончательно развалилось. Окончательно и бесповоротно. И он, и жена – не из тех, кто уступает, обоих душит гордыня. А семья – это ведь постоянные уступки и компромиссы. «Как у родителей», – вдруг подумал он и сам удивился такой мысли. А они с женой ничего не делают, чтобы семью сохранить. Наоборот, они даже с неким интересом, как бы со стороны наблюдают за ее медленным умиранием.

С неохотой выбравшись из низкого удобного кресла, он снова подошел к окну. Мысли путались. И еще он очень устал. Такой неудачный день, да еще мама с ее дурацким письмом. Он подумал про письмо и расстроился – как поступить? Проще всего сделать вид, что ничего не было. Что маме нужно? Чтобы он прочел. Он и прочел. Что еще? Обсуждать все это смешно. Вступать с ней в конфликт – тем более. Пыл его уже прошел, гнев поутих. Да и маму он любил и жалел и еще безмерно уважал. Да, просто «сделать вид» – это будет самое умное.

Но кое-что его мучило, грызло, мешало жить. Андрей Олегович Морозов был из тех, кто всегда пытается разобраться в причинах неудач и провалов, строго разбирает свои ошибки. И всегда делает выводы, но только не когда речь идет о его отношениях с Ланой, женой. Здесь он во всем упрямо считает виноватой ее. Говорят, когда разваливается брак, виноваты двое. Ей-богу, смешно. Он-то в чем виноват? Что старался изо всех сил обеспечить семье достойную жизнь? Что пахал с утра до ночи? Позволял себе всего шесть дней отпуска в год? Не спал по ночам, создавая компанию, а потом продвигая ее, удерживая на плаву? Все было трудно и сложно. Спасибо, в самом начале направляла и помогала советами мама, свела с нужными людьми – она в этой сфере давно и довольно прилично ориентировалась, она-то и посоветовала открыть аудиторскую контору. И у него получилось! Появились клиенты, заказы. И деньги появились. Но не только деньги – появились имя, престиж. Аудиторско-консалтинговая группа «Морозов и партнеры» вошла в пятьдесят крупнейших аудиторских компаний России. Но все равно было трудно и нервно.

А с Ланой все стало совсем плохо года четыре назад. Почему? Да черт его знает! Наверное, он много работал. Слишком много. Не уделял времени семье. Да, все так. Но разве он старался не для них? Не для того, чтобы у Деньки были лучшая школа, лучшие кроссовки, лучшая секция тенниса и лучший бассейн? А у нее, у его любимой, лучший косметолог, лучший парикмахер, лучшая шубка и лучшие серьги? А еще пятизвездные отели и последняя модель «БМВ»?

Обидно было ужасно. Ведь все Лана знала, как ему достается. И никакого понимания, никакого сочувствия.

Впрочем, здесь он лукавил – не из тех хитрых щучек, охотниц до богатых мужиков, была его жена. Когда они встретились, ни о каком богатстве и речь не шла. Два нищих студента, выгребающих из кармана мелочь, чтобы наскрести на билеты в кино. Роман их случился на третьем курсе, а на четвертом он искал подработки. Но все это было сущей ерундой – кому нужен работник на три часа вечером? Подъезды он, конечно, не мыл и «бутербродом» у метро не работал. Полгода был курьером – доставка лекарств на дом. Триста рублей выход и чаевые. Какие там чаевые? Бабушки давали десятку или тридцатку, и то в лучшем случае. Ну а если клиенты оказывались помоложе и побогаче, то перепадал и стольник. Тогда он чувствовал себя Крезом, королем! Можно сходить в Макдоналдс, можно купить Ланке цветы! Но скоро с этой работой было покончено, слишком много времени и слишком мало денег – ездить приходилось в разные районы Москвы. Потом развозил на мопеде пиццу, доставлял суши и бургеры. После, можно сказать, повезло: взял его мамин приятель, что-то типа бухгалтерских дел, отчеты сводила мама, а он торчал в налоговых. Там денег было побольше. Правда, позже сообразил – доплачивала-то мама. Он тогда чуть не сгорел от стыда – она была единственным кормильцем в семье, отец давно «на хозяйстве». В конце месяца над отчетами мама сидела до утра. Конечно, когда понял, устроил разнос. Но мама наивно хлопала глазами и от всего отказывалась.

Мама… Он всегда очень ее любил. Очень. Она у него умница и трудяга. А какая красавица – до сих пор красавица, честно! И хозяйка прекрасная, лучше ее никто не готовил. В начале семейной жизни умолял Лану поучиться у мамы. Куда там! Гордыня. «Я буду учиться у свекрови? Сейчас! Моя мама готовит не хуже!» Коронное тещино блюдо – голубцы. Прекрасное блюдо, что говорить. Но на все дни рождения, на ноябрьские и Новый год? Добавьте еще и майские, и Восьмое марта! И всегда голубцы. «Голубчики», как говорила теща. Голубчики… Уже на лестничной площадке при запахе вареной капусты Андрея начинало тошнить.

Ладно, смешно, проехали. В конце концов, все это сущая ерунда. Главное – договоренность с женой: в их доме голубчиков никогда не будет.

Кстати, теща раздражала его безумно – вечно кудахтающая курица, суетливо хлопающая крыльями. А вот тестя он уважал. Хороший мужик, крепкий. Не баба – достойно содержит семью. Не то что некоторые.

И вроде вначале все у них с Ланой было замечательно. Поженились по безумной взаимной любви. Дышать не могли друг без друга. Расставание на полдня казалось трагедией, поэтому и поженились, чтобы никогда не расставаться. Господи, какой бред! Какой наивный детский бред! А уж в последние два года вовсе ноги домой не несли, в полном одиночестве сидел допоздна у себя в кабинете. К шести вечера сотрудники начинали нервно поглядывать на часы – что сегодня выкинет шеф? Какое назначит собрание? Что придумает на сей раз? Он-то домой не торопится, это понятно. И после шести все поспешно хватали портфели и сумки, и бегом, бегом к лифту.

Андрей смотрел на них через стекло своего аквариума и усмехался. И еще – завидовал. Когда-то он тоже спешил в свой дом. Когда-то, триста лет тому назад..

А теперь не мог придумать, куда себя деть. К друзьям? Да все семейные люди, у всех дети, все пашут как кони.

Напиться? Во-первых, с кем? А во-вторых, он не пьет. Нет, выпить может, конечно, но не так, чтобы сидеть и медленно накачиваться до положения риз.

Ехать в бар, где полно девочек? Смешно. Вот это точно не для него.

Оставалось одно – торчать в офисе.

Однажды завел интрижку – так, ни о чем. Оксана, секретарша из соседнего офиса. Милая, беленькая, светлоглазая, краснеющая по каждому поводу. Лет тридцати. Каждый месяц отсылала деньги маме и трехлетнему сыну, кажется, в Козельск.

Жила она вместе с подругой, которая почти всегда была дома. Везти ее в отель на два часа? Было неловко – даже предложить неловко, а уж везти! Пригласить к себе в отсутствие жены? Тоже не вариант – все-таки он считал себя порядочным человеком.

А что тогда делать? Они же взрослые люди! Сходили в кино, пару раз посидели в ресторанах. А в погожий день съездили погулять в Звенигород, там и сняли отельчик: хочешь – сутки, хочешь – почасово. Они хотели почасово. Смущались оба. Оксана сидела на кровати и смотрела перед собой. Андрей курил на балконе. В какой-то момент ему стало смешно и тоскливо, и он подумал, что надо предложить ей вернуться в Москву.

Но все же вернулся в комнату, сел на кровать и обнял ее, чувствуя, как напряглась, заледенела ее спина.

«Да что за бред, – разозлился он. – не девочка ведь! Понимала, что и зачем! Зачем приперлась сюда? Что за игра в бирюльки?»

Словом, все было по-пионерски, вяло, скучно и нудно. И каждый думал, поскорее бы это закончилось. В машине Оксана сидела мрачная, и он снова раздражался – можно подумать, лишил ее девственности! Взрослая ведь баба, с ребенком, что за маскарад? Понятно, что больше они не встречались, а вскоре Оксана уволилась. Говорили, что она вернулась в Козельск.

Потом он жалел ее: бедная девочка, наверняка хотела устроить свою жизнь в столице, а не получилось. Да и, скорее всего, по-прежнему любила своего мужа, бездельника и выпивоху, отца ее ребенка. Любила и, наверное, там с ним сошлась.

Да бог с ней, с этой Оксаной. Через месяц Андрей и думать о ней забыл.

С тоской он вспоминал первые годы их с Ланой брака. Они были счастливыми. Очень счастливыми, очень, хоть и бедными. А потом он заработал на красивую жизнь, это получилось. А вот остальное разладилось. Из-за денег? Да вряд ли. Тогда из-за чего? Кончилась любовь? Тоже вроде нет.

Поначалу Андрей честно старался сдерживать себя, извинялся за горячность, просил прощения. Пытался загладить свои ошибки: цветы охапками, ювелирка, путевки. Ведь у них сын – их общий, обожаемый, единственный сын.

Жена смотрела с усмешкой и пренебрежением. В ее взгляде читалось: «Старайся, старайся!» Лана словно ставила эксперимент – переломит она Андрея через колено или все же его возьмет? Неужели не понимала, что он – мужик?

Иногда наступало краткое перемирие, они переставали подкалывать и подзуживать друг друга или делали это без особого рвения. Как будто уставали. И тогда у Андрея появлялась надежда – а вдруг все вернется? Они потянутся друг к другу, как раньше, и опять задохнутся в объятиях?

Но нет, этого не случалось. Да и надежды постепенно таяли, и все оставалось по-прежнему.

Может быть, у Ланы кто-то есть, иногда думал Андрей. Да нет, вряд ли. Вся ее жизнь у него на виду, да и откуда время? Целыми днями она занята с ребенком: отвезти в школу, потом дела по дому, магазины, забрать Дениса, покормить, отвезти на теннис, забрать, отвезти на испанский, а там уже и вечер и куча уроков. Перед сном она, умница, не ленится и гуляет с ребенком. Час быстрой ходьбы – святое. А ведь есть еще и спортклуб, и бассейн, и косметолог, и маникюр, и магазины с тряпками. И все это – пока Денька в школе, попробуй успеть! К вечеру оба валятся с ног, Денис засыпает, едва коснувшись подушки. Когда Андрей приходит, Лана давно уже спит. Кажется, если он однажды не придет – она и не заметит.

Но ужин всегда на плите, обязанностями своими она не пренебрегает. Но они почти не разговаривают и совсем не спят – давно, почти год.

Андрей глянул на часы. Ноутбук светился слабым голубоватым светом. Он посмотрел на монитор. Эх, мама, мама! В нашей семье не принято ныть и жаловаться, рассказывать «страшные» истории из своего прошлого. И совсем не принято друг друга жалеть. А может, зря? Вот сейчас, например, пришел бы к тебе твой сын, твой большой мальчик, и рассказал тебе, как на деле обстоят дела на работе и дома, не приклеивал бы на физиономию дежурную улыбку, не рапортовал бы тебе три раза в неделю по телефону бодрое «у нас все хорошо». Да, пришел бы к тебе, как раньше, как в стародавние времена, и все выложил: «Мам, у меня все паршиво. С бизнесом есть проблемы, пусть небольшие, но я же перфекционист и так не привык, люблю, когда все по полочкам и на местах. Но это фигня, с этим я справлюсь. Плохо другое – с Ланкой у нас все разладилось. Совсем, понимаешь? Домой идти не хочу. Я не знаю, что делать, мам. Как жить дальше. Мам, как мне быть? Ты же такая умница, все знаешь, всем даешь советы, разумные, правильные. Я сто раз слышал – подружкам, коллегам, знакомым. С тобой все делятся, зная твою мудрость.

А вот я, твой сын, не могу с тобой поделиться, потому что неловко. Даже что там – просто стыдно. Как это я, взрослый, состоявшийся мужик, муж и отец, буду ныть и жаловаться? Нет, это неправильно. Но и неправильно тебя расстраивать, лишать покоя. Тебе и так хватает, я знаю. Всё на тебе, всё и всю жизнь.

Да и поддержать тебя некому. На Катьку надежды нет. В семье у нас как? Катька – несчастная мать-одиночка, невезучка с проблемами. И ее надо жалеть. А у Андрея все прекрасно: карьера, работа, красавица жена и умница сын. Только вот одно – отношения к папой не очень. Раздражается наш Андрюша, гневается на батюшку.

А зря. Папа наш – ну просто святой.

И что мне после этого твоего письма? Страшно его зауважать? Прям в пояс поклониться, да? Или пожалеть за трудную, сломанную судьбу?

Нет, мамуль. Такого не будет. И жалеть, уж извини, я буду тебя. И здесь я прав. И муж у тебя, умницы и красавицы, мог бы быть другой. Немного лучше. Ярче, что ли? И уж точно успешнее».

Андрей сел за стол, собираясь закрыть ноутбук, но остановился, будто споткнулся, и резко, быстро прокрутив письмо в начало, стал читать его снова, уже без раздражения и спешки. Читал внимательно, не пропуская ни строчки, ни запятой. Пытаясь понять, прожить вместе со своими родителями прежнюю жизнь. Ведь он был рядом. Странно, почему он так мало помнит?

Потому что старался побыстрее забыть?

Дочитав до конца, Андрей закрыл ноутбук и откинулся на спинку дорогого, удобного кресла. Монитор постепенно гас и наконец погас совсем. Комната погрузилась в полную темноту. Лишь в углу большого полукруглого стола вспыхивали мелкие синие точки электронных часов. На них было без десяти десять.

«Все, хватит!» – Он прихлопнул ладонью по столу, заставляя себя вырваться из этого ужасного состояния одиночества, полнейшей меланхолии и нежелания даже шевелиться.

Резко встав, в полной темноте он прошел к шкафу, снял плащ, кепку, взял портфель и вышел из своего аквариума. Он шел по пустому и темному коридору и слышал только свои шаги – гулкие и одинокие.

«Нет, все-таки Ланка права – вредина я. Вредный мужик. Не мужик – мужичонка. Неправильно это».

Он спустился на первый этаж, где за стойкой, похрапывая, спал охранник. Проходя мимо него, Андрей легонько стукнул по пластиковой столешнице, но тот не проснулся. Тогда он присвистнул, но не сработало. Андрей удивился: «Вот нервы, а?» Это его немного развеселило, и он с улыбкой вышел на улицу. Лил сильный дождь.

«Господибожемой! – пробормотал он, поднимая воротник плаща, и заторопился к машине. – Ну что за климат, а? Не климат – дерьмо. Лета почти нет, сплошные дожди. Весна поздняя, затяжная. Зима бесснежная, с какими-то странными, совсем не московскими колючими ветрами. А осень немного радует, но бабье лето обычно короткое, октябрь холодный, а что говорить про ноябрь? Самый дождливый, самый ветреный, самый темный. Самый противный. А мама – вот чудеса – любит все времена года. Удивительный характер, удивительное жизнелюбие. Холодное и дождливое лето? Прекрасно! Жара куда тяжелее! Жаркое лето? Чудесно! Значит, речка, походы за земляникой, ну и вообще красота – летом должно быть жарко! Бабье лето? Чудо! Осенний дождь – все по плану и очень уютно! Тоскливый ноябрь – близко Новый год! Снежная и холодная зима – так и должно быть! Теплая зима? Ой, у нас как в Европе! Удивительный мама человек, удивительный, – усмехнулся он, – вот ведь характер! Ни одной жалобы, никакого недовольства».

Действительно, ни разу – ни разу! – они не слышали от нее «я устала» и «как мне все надоело». Эх, открыть бы тебе, мама, курсы для современных женщин, жен. Курсы выживания: как вести себя женщине в семье, чтобы она не распалась.

А может, правда она счастливый человек и в этом все дело?

Андрей сел в машину, поежился, включил отопление, потер озябшие руки, положил их на руль и задумался: «Что-то со мной не так. И это не из-за проблем на работе».

Он нажал на педаль газа. Машина мягко двинулась с места. Он улыбнулся: «Все-таки хорошая машина для мужика – как для женщины дорогая, роскошная шуба. Придает уверенности, ну и вообще чувствуешь себя человеком».

Дороги были загружены в меру – основные пробки схлынули, но пустыми улицы не были, теперь в Москве пусто на улицах не бывает. Затихают и засыпают только далекие «спальники», а центр не спит никогда. Москва не спит, Москва гуляет. Магазины работают круглосуточно, а уж про клубы, кафе, рестораны и говорить нечего. Конечно, гуляет в основном молодежь. Андрей оглядывался по сторонам – яркие сверкающие вывески призывали зайти, чтобы перекусить, выпить, потрепаться и – познакомиться. Переспать или найти свою судьбу.

Он чуть сбросил скорость – а если? Если забуриться сейчас с хороший кабак, заказать сочный стейк средней прожарки, бутылку хорошего вина. К стейку взять только салат, из настоящих бакинских помидоров, мелких, твердых, темно-красных, с зеленоватыми сладкими семечками. Да, только помидоры и сладкий красный лук, все. И хорошее оливковое, холодного отжима, масло. Лучше испанское. И крупную соль, именно крупную, кристаллическую, никакую там не йодированную, ни-ни. И лимон, обязательно выжать туда лимон! И съесть все это медленно, никуда не торопясь, с чувством и расстановкой, балдея и смакуя каждый кусок. И медленно пить вино, ощущая на языке терпкий, чуть вяжущий привкус.

А потом заказать двойной эспрессо, разумеется, без сахара. К нему тирамису, любовно смастыренный поваром-итальянцем, которого обучила еще его бабушка.

С минуту подумав, Андрей прибавил газу. Нет, вряд ли. На это тоже должно быть настроение. Выходит, домой? Домой, в темноту – и Денька, и Лана наверняка спят. В темную квартиру, где на плите стоит ужин, который он точно не станет греть – в лучшем случае съест холодным, прямо со сковороды. А в худшем – откроет холодильник и стащит кусок ветчины и соленый огурец. И будет монотонно и равнодушно жевать все это, не отходя от холодильника.

А потом тихо, очень тихо разденется, повесит костюм и галстук на вешалку, рубашку с носками бросит в корзину с грязным бельем, зайдет в ванную, внимательно посмотрит на себя в зеркало, скорчит злобную рожу, высунет язык и покажет себе неприличный жест средним пальцем: «Так тебе и надо, мудак». Залезет в душ, и под горячей, сильной струей его чуть отпустит. Совсем немного, самую малость. И он будет оттягивать ту минуту, когда зайдет в спальню, чтобы улечься на пышное и широкое семейное ложе. Зайдет тихо, на цыпочках, ляжет осторожно, чтобы не потревожить, не разбудить жену.

Нехорошо будить человека.

Но она не проснется, будет спать, отвернувшись к стене.

И он увидит ее тонкую спину, обтянутую шелковой пижамкой, волосы, длинные, шелковистые, невозможно мягкие, в которые так любил когда-то зарыться. Почувствует ее запах – запах ухоженной кожи, лосьона, мыла, крема для рук, дорогого шампуня. Того, от чего всегда хотелось закрыть глаза, прищуриться, вдохнуть глубоко-глубоко, а потом, потом обнять, прижать к себе.

Но теперь это табу.

На долгом, невозможно долгом светофоре вдруг неожиданно пришла в голову мысль – странная, вот ей-богу, чудна́я!

Зажегся долгожданный зеленый, и он резко крутанул руль, чтобы развернуться. На мокром асфальте машину повело вправо, и он крепче вцепился в руль.

Через тридцать минут он остановился у нужного дома – такого знакомого и бесконечно родного когда-то.

Гостем он здесь был не то чтобы нечастым, вовсе нет. Раза два в месяц, как отче наш. «Отче наш», – повторил он тихо и усмехнулся.

Вот и посмотрим, как там наш отче. Мама наверняка у девчонок, кажется, там все болеют.

Андрей вышел из машины и, о чем-то вспомнив, проворно, совсем по-мальчишески, торопливо направился в сторону метро, боясь не успеть. Увидев светящееся название сетевого магазина, почти вбежал туда. Без долгих раздумий схватил самую дорогую бутылку коньяка, по правде говоря, откровенно дерьмового, но лучшего из имеющегося. Магазин был дешевый, рассчитанный на публику скромную и непритязательную. «Курвуазье» и «Хеннесси» здесь не продавали. Впрочем, сейчас ему было на это абсолютно наплевать. Добавил еще две пластиковые банки салатов: оливье с ярко-розовой, неестественного, ядовитого цвета вареной колбасой, а второй непонятный, но с красивым названием «Весенняя рапсодия». И кто такое придумывает? При чем тут рапсодия?

Почти бегом он вернулся в плохо освещенный, но хорошо знакомый двор. Влетел в подъезд, одним махом, радостно удивляясь своей молодецкой прыти, вбежал на второй этаж и перед дверью остановился – отдышаться и подумать: а правильно ли то, что он сейчас делает? Он, разумный, логичный и прагматичный человек? Впрочем, не совсем точное, если честно, определение.

Он усмехнулся: «Какая логика, блин?» И резко нажал кнопку звонка.

За дверью зашаркали, потом началась возня с замком, потом возня приостановилась, потому что там, за дверью, наконец сообразили глянуть в глазок.

– Это я, пап, я! Давай открывай!

Дверь распахнулась. На пороге стоял удивленный, ошарашенный и перепуганный отец.

– Андрюша, что-то случилось?

– Да нет, все нормально, – пробурчал он, скидывая подмокшие туфли. – Все нормально, честно.

Отец взял его плащ и повесил на плечики – уважительно так повесил, ладонью стряхивая капли дождя. И снова с опаской спросил:

– Точно, Андрюш? Неожиданно как-то. И без звонка.

– Пап! – не выдержал Андрей. – Ну что ты заладил, ей-богу? Случилось – не случилось, без звонка – со звонком, предупредил или нет. Я что, не могу просто так заскочить в родительский дом? Просто так, без предупреждения? Зная, кстати, что мой собственный родной отец брошен, оставлен моей собственной родной матерью на произвол злодейки-судьбы?

Отец с несказанным удивлением и даже тревогой, совсем не понимая, как реагировать, в упор смотрел на сына.

Наконец, справившись с волнением, спросил:

– На кухню? Ты же голодный небось?

– Небось, – подтвердил сын. – И голодный, и холодный. Промок вон насквозь, а убеждали, гады, что плащ не промокает.

Отец протянул тапочки, довольно дурацкие, в желто-голубую клетку. Осторожно дотронулся до свитера:

– Снимай и переодевайся! Сейчас тебе что-нибудь подберу! И носки, носки снимай. Еще не хватало тебе заболеть. Погода-то гнилая, ноябрьская! Галочка вон слегла. Три дня тридцать девять!

Андрей послушно кивнул и через пять минут был наряжен в отцовский тренировочный костюм, ядовито-зеленый, с широкой красной полосой на рукаве и штанах. Наверняка китайский, с рынка. Отец обожал на себе экономить. В придачу к дивному костюмцу были выданы толстые вязаные носки, белые и почему-то мягкие, словно пуховые.

Отец уже был на кухне, откуда слышались звук хлопающего холодильника и грохот кастрюль.

– Пап, – крикнул Андрей. – Не возись. Я тут принес кое-что готовое.

Отец выглянул из кухни и, глядя на пластиковые банки с непонятной мешаниной, строго, с осуждением произнес:

– Еще чего! Буду я тебя кормить этой отравой, как же! Быстро в помойку! Ты что думаешь, я голодаю?

– Ну, – смущенно протянул сын, – я просто подумал, ты ж холостякуешь, мама с Галочкой.

– Да брось! Сегодня вот борща наварил, печенки нажарил. Видишь, как чувствовал, – довольно добавил он. – Садись, сын. Садись. Будем ужинать.

И тут же запахло, зашкворчало, зашипело, забулькало. Через пять минут на столе стояли бородинский хлеб, блюдце с нарезанным салом, тарелка с перьями зеленого лука и крупной солью по кромке. А в тарелке с ярко-красным, горячим борщом тихо плавилось и расползалось озерцо сметаны.

Ну и непременная плошка с ароматным подсолнечным маслом – отец его обожал. Ритуал был таков: натирал горбушку чесноком, в плошку наливал масло и окунал туда хлеб. Андрей громко сглотнул слюну, зачерпнул ложку борща и не смог сдержать стон наслаждения.

– Вот, а ты говоришь! – усмехнулся отец. – Придумал – банки готовые!

– Слушай, – опомнился сын. – А треснуть по маленькой? Я же коньяк взял!

– Давай, – легко согласился отец, – по сто граммов можно.

– Чего это по сто? – обиделся сын, разливая по рюмкам коньяк. – Ну что, хряпнули, да?

Он доедал борщ, невероятно вкусный, отцовский, с фасолью – так делал только отец, – наслаждался салом с любимым бородинским и ловил ни с чем не сравнимый аромат пахучего масла, а следом пошли и вторая рюмочка, и третья.

Андрей согрелся, наелся, даже объелся, и его страшно тянуло в сон, просто падала голова, но он держался, поддерживал неспешную беседу ни о чем и, кажется, слегка приходил в себя. Успокаивался.

Коньяк закончился на удивление быстро – так бывает всегда, если течет беседа. А беседа текла. Мельком подумал: «А мы ведь сто лет не общались. Дежурные фразы – привет, как дела, да и то очень редко». Правда, звонил он в основном матери, разговаривать с ней было проще. Как и все женщины, она обладала чутьем – когда спрашивать можно, а когда ни к чему. Чувствовала, когда сын торопится, когда ему некогда, а когда просто неохота разговаривать, бывает же и такое. Словом, мать не лезла в душу. Впрочем, и отец в душу не лез. Просто разговаривать с ним было как-то тягостно, что ли? И его затянувшееся молчание раздражало, и тяжелые вздохи. И больше всего вопрос: «Ну что у тебя на работе?» Вот тут он зажигался мгновенно! «Что у тебя на работе! Да что ты вообще, прости, понимаешь в моей работе? Какие подробности тебя интересуют?»

Повертев в руке пустую бутылку, отец удивился:

– Ну ничего себе, а? Слушай, а может, еще по пятьдесят?

Андрей оживился:

– Да запросто. Тащи все что есть!

Это, конечно, была шутка. Ни сын, ни уж тем более отец выпивохами не были. Но в жизни каждого, даже самого непьющего, мужчины случаются моменты, когда алкоголь приходится очень кстати. Из комнаты отец вернулся довольный, держа в руках литровую бутылку «Финляндии».

Сын присвистнул:

– Ого, какие запасы!

– Даже не помню откуда, – почему-то смутился отец. – Забыл про нее, честное слово!

– Не оправдывайся, – усмехнулся сын. – Наливай!

«Финляндия» успешно пошла под банку маринованных помидоров, конечно же, отцовских, небольших, бледно-розовых, недоспелых – он покупал их специально, твердые и хрустящие, – пахнувших чесноком и какой-то неведомой, незнакомой травой.

Сын хрупнул помидором, ладонью вытер растекшийся на подбородке сок, закрыл от блаженства глаза:

– Ух ты, класс! Слушай, ну ты просто спец, каких мало. И запах! А что это там за травка такая?

Отец покраснел и небрежно махнул рукой:

– Да что там! Оставь, какой спец. А травка, – он оживился, – травка и вправду волшебная! Редкая травка, а уж по теперешним временам особенно. Попробуй достань! Бабуля одна на рынке торгует, на даче. У нее и беру. Ну и еще эстрагон обязательно.

– Нет, ты спец! – настаивал сын. – Мое восхищение! Это талант, ей богу.

– Талант, – повторил отец. – Талант. А на черта он мне, мужику, этот талант?

Сын посмотрел на него.

– Да, я тебя спрашиваю. На кой черт мне этот талант? – Он отвел глаза и горестно покачал головой. – У мужика должен быть талант к другому. Не к этой херне. – Он с пренебрежением и даже с брезгливостью посмотрел на миску, в которой плавали помидоры. Удивленный, сын попытался подыскать слова.

– Ну знаешь, у всех ведь по-разному складывается, – осторожно проговорил он.

Отец перебил:

– Ага, точно! У кого банки настоящие, с деньгами, у кого трехлитровые. Вот последнее про меня. – Он подошел к окну, приоткрыл форточку и тут же обернулся: – Андрюш! Тебе не холодно?

Сын горячо заверил, что нет, и разлил по стаканам водку.

– Слушай, – снова начал он. – Не убивайся ты так. У кого получается, у кого-то нет. Все вы тогда в бизнес ринулись – а куда вам было деваться? Предприятий нет, все закрылось. Заводы встали, институты и учреждения выживали, сдавая площади и помещения. Значит, или в челноки, или в водилы, или в бизнес, так?

– Да, все так.

– Ну так вот, – уверенней продолжил сын, – ты скажи, у многих тогда получилось? Вот именно, – не дожидаясь ответа, оживился он, – ну если в процентном соотношении? Без потерь выскочили процентов пять или меньше? А уж удержались еще меньше! Я статистику изучал. А остальные – прогорели, да как! Сколько было трагедий, ты вспомни! А ты вовремя выскочил. Это тоже, кстати, надо уметь! Вы были неопытными, неумелыми, без образования, без хороших бухгалтеров, без всего! Тыкались, как слепые котята. А вас подставляли. Отнимали деньги, помещения. Отжимали бизнес! Сколько я про это читал! – Сын в волнении достал из отцовской пачки сигарету. – Не ты один, ей-богу! Тебе еще повезло.

– Андрей! – испуганно сказал отец, глядя, как сын закуривает. – Ты же бросил! Не начинай, ведь такая зараза!

Сын отмахнулся.

– Да, и еще… – начал было он. Но отец его перебил:

– Слушай, сынок, да хватит об этом. Правда, хватит! Жизнь не повернешь и обратно не открутишь. Будем доживать так, как вышло. Только вот маму жалко, – тихо добавил он. – Не смог я ей дать то, что она заслужила. Не оправдал, так сказать, ожиданий. Какой я мужик! Так, домохозяйка.

– Все не так, – горячо запротестовал сын. – В смысле, не совсем так. Ты обеспечиваешь тылы. А это такая поддержка, – с горечью добавил он, вспомнив о своем. – Да, тылы, – уверенно повторил он. – А это в семье главное. И мама может спокойно работать, зарабатывать, потому что знает: в доме все хорошо. Есть обед, квартира убрана. Холодильник забит, белье поглажено.

– Ага, тылы. Правильно. Вот и вышло, что я тыловая крыса. Не совсем то, о чем я мечтал, поверь. Твоя мать заслуживает совсем другого. Большего. И другой жизни, и другого мужчины. В общем, меня можно только презирать. Ну вот я себя и презираю. Сколько хлопот я доставил, сколько проблем! Долги эти, продажа квартиры. Наезды этих ублюдков. Бизнесмен, блин! Дезертир я, а не мужик. Сначала все отнял у тебя и матери, а теперь отсиживаюсь за ее спиной.

Сын внимательно смотрел на отца. Нет, тот не плакал, но сильно задрожали руки и посерело, опало лицо. Андрей лихорадочно думал, что бы еще сказать, как утешить.

– Ну… – протянул он, – время сейчас такое. Зарабатывает тот, кто может, у кого получается. Ты сам знаешь – тетки сейчас такие мощные! Вырвались вперед, карьеры делают! А это все эти гендерные различия – это из истории Древнего мира. Короче, сексизм. Предназначение мужчины, предназначение женщины! Все изменилось. Мир изменился. Женщины в политике, бизнесе, науке. А мужики так, плетутся и раздувают щеки, типа мы еще ого-го. А на деле… Вот только одни, – сын оживился, – спиваются и сидят на шее у женщины, а другие поддерживают ее, помогают, чем могут! Так что нахлебник – это точно не про тебя. А мама у нас молодец, это верно! И ты у нас… молодец! Основа, так сказать. База. На тебе все и держится.

– Эх, – крякнул отец, разливая остатки водки по рюмкам. – Давай, сынок, еще по одной, раз пошла такая пьянка.

Кажется, потом отец довел его до кровати, куда Андрей и рухнул, не раздеваясь, успев подумать: «А он ведь всю жизнь страдает. Всю жизнь чувствует себя виноватым – перед нами, перед мамой. Всю жизнь винится и проклинает себя. И не ищет себе оправдания, как это делают многие, я в том числе».

И еще мелькнула мысль – написать Ланке. Два слова: «Жив, здоров». Хотя вряд ли это ее волнует. Это была последняя мысль, на ней он и вырубился.

Проснулся от страшной, немыслимой жажды. В горле свербело, как будто всю ночь его терли наждачной бумагой. Пробовал сглотнуть, но слюны не было, ни капли. С трудом дошел до ванной, там завис у зеркала: всклокоченные волосы с редкой проседью, двухдневная щетина – ну это сейчас даже модно. Тусклые, ничего не выражающие глаза. Майка, висящая на нем, как на пугале в огороде. Зеленые портки, вязаные носки – ну чистый гопник из Люберец, не иначе! Он улыбнулся.

На раковине предусмотрительно лежала новая, в упаковке, зубная щетка – спасибо, оценил.

Он долго, с усердием и даже с остервенением, чистил зубы, потом умывался, фырча, как утка. Снова разглядывал себя в зеркало и наконец вылез из душа, растерся жестким полотенцем.

Отец уже торчал на кухне – обычное дело. На плите шкворчала сковородка с чем-то определенно вкусным, пахло кофе и доносился приглушенный звук телевизора.

Увидев сына, отец очень обрадовался:

– О, появился! Отлично! Ко времени. Садись завтракать, пока не остыло.

Андрей сел и покосился на телевизор. Перехватив этот взгляд, отец тут же его выключил. Через минуту перед Андреем стояла большая тарелка, на которой красиво лежали глазунья из трех яиц, полукругом порезанный свежий огурец, разложенная веером ветчина и только что вынутый из тостера хлеб. В чашке дымился горячий кофе.

– Ого! – сглотнув слюну, сказал сын. – Я так завтракать не привык. Обычно, знаешь, кофе и какой-нибудь сэндвич. А жрать-то хочется, как ни странно. – И тут же с несвойственной ему жадностью набросился на еду.

Отец сидел напротив и смотрел на него.

– А ты? – удивился Андрей. – Что ты сачкуешь?

– Позавтракал уже. Да, Света звонила! У Кати и Галочки вроде все более-менее.

– Ну я тебе говорил! – бодро отозвался сын. – Подумаешь, грипп! Время такое.

– Главное, чтобы Света не заразилась, – озабоченно, словно самому себе, произнес отец.

Сын аккуратно, до блеска, вытер хлебом тарелку.

– Спасибо! Вкусно-то как! – Он отодвинулся от стола и посмотрел на часы. – Ух ты! Все, спасибо! – повторил он. – Я на работу, и так уже опоздал. Знаешь, все было прекрасно. Но как мы вчера нажрались, бать! Сто лет такого не помню! А ведь пошло! Да как, а?

– Пошло. Но хорошо, что Светка не видела. Сказала бы, спаиваешь ребенка.

– Ребенка, ага! Это еще вопрос, кто кого спаивает!

Они рассмеялись.

«Конечно же, хорошо бы побриться, – думал Андрей, с недовольством оглядывая подпухшую и отекшую физиономию. – И рубашку переодеть. Ну и вообще привести себя в порядок. Ну да ладно, сойдет».

У двери стоял отец.

– Вот, Андрюш. Ботинки тебе почистил, – смущенно и неуверенно произнес он. – Мазь вроде импортная, Света покупала. Глянь – не испортил?

– Не испортил, – не глядя на ботинки, улыбнулся сын. – Спасибо, бать. – Стоя на пороге открытой двери, он сделал полшага вперед и чуть приобнял отца.

Так прощаются мужчины, без всяких сюсюканий, жестко, твердо и еще – ласково. Так прощаются родные люди, отец и сын.

Отец хлюпнул носом и прихлопнул его по плечу.

Пока он ждал лифт, отец все стоял в проеме.

– Да, Андрюш! Не гони! Осторожнее! Запах-то наверняка остался!

Андрей кивнул, и дверь лифта закрылась. Он снова посмотрел на часы и присвистнул. «Ого! На сорок минут, между прочим, опаздываю. Ну да ладно, переживут», – успокоил он себя, напряженно вспоминая, не назначал ли совещания или встречу на это утро. Вроде бы нет, не назначал.

Машина легко и плавно, щадяще сдвинулась с места. Уже на выезде из двора Андрей неожиданно обернулся. Отец стоял у окна.

Сын посмотрел на него и помахал рукой. «Телячьи нежности, – смущенно подумал он. – Вот что значит похмелье». Прибавил газа, и машина полетела. Раздался звонок. «Лана, – вздрогнул он. – Я же, скотина, так и не написал и не позвонил». Он нажал на кнопку, и из трубки донесся крик:

– Ну и сволочь ты, Морозов! Мог бы хоть написать! Мне пофиг, где ты и с кем – с бабой, не с бабой! Но я пока твоя жена, если ты не забыл! И просто живой человек! Какая ты сволочь, Морозов! – всхлипывая, повторяла она. – Подонок и сволочь!

Андрей оправдывался:

– Лан, погоди! Нет, ты меня выслушай! Да, ты права – конечно, права, я и не спорю! Прости! Я был у отца! Не веришь? Да позвони ему, позвони! Честное слово! Ну и нажрались мы, Лан. Как свиньи нажрались. А потом срубило меня, извини! Думал, вот сейчас, вот напишу тебе, ну и срубило! Прости! Ну и вообще, если честно, не ожидал, что ты заметишь мое отсутствие! Мне казалось…

Она перебила его:

– Крестись, когда кажется. Ох, Морозов, какой же ты идиот! – Яростно всхлипывая, она все не успокаивалась, продолжала что-то кричать, возмущаться, обзывать его. И правильно делала. И еще было ясно одно: это не игра. Ей, его жене, не все равно.

– Ну я не подумал, – канюча, как заведенный, утратив и без того хлипкие аргументы, повторял он.

– А ты никогда не думаешь, – подхватила она. – Или думаешь то, что не надо! – выкричав обиду и стресс, еще сто раз справедливо его обозвав, всхлипывая, она бросила трубку.

А Андрей вдруг резко развернулся, дал по газам и рванул в сторону дома.

«Попались бы по дороге цветы, – подумал он. – Или фигня? Пусть без цветов, это не главное. Главное другое – ей не все равно. И еще – как она сказала? «Я пока твоя жена». Пока».

– Ага, как же. Только попробуй, – вслух пригрозил он. – Только попробуй!

Он глянул на себя в зеркало. «Ну и видос, честное слово. С такой рожей – и к любимой женщине?» Но выхода не было.

То есть не так – выход как раз был.