Подарок

Жить стало незачем. Какая же это жизнь, если у тебя совсем никого? У Салихат никого не было. Вообще никого.

Про двоюродного брата Салихат и Зарему, его мать, и говорить нечего: сто лет она с ними не виделась, чужие люди. Лет тридцать назад Тамерлан, двоюродный брат, уехал в Сибирь на стройку. Как говорил, «деньгу` заколачивать». Уехал на время, да там и остался. Женился на украинке Лиде, родил двух дочек, построил хороший дом. И дай ему бог, неплохой человек Тамерлан! А спустя время вызвал туда Зарему, присматривать за дочками и хозяйством.

Тамерлан и Салихат в детстве дружили. Хорошо дружили, не ссорились. И никто Салихат не обижал – знали, Тамик заступится и наподдаст кому надо, мало не покажется. И тетку свою Зарему Салихат любила – та добрая была, жалела ее.

Конечно, после отъезда Тамерлана они поздравляли друг друга с праздниками – Новым годом, Восьмым марта, Новрузом и с днями рождения. Но так и не повидались. У Салихат все было сложно: то свекровь болела, то муж. Работа, хозяйство – поди найди время добраться до этой Сибири. Да и где она, эта Сибирь?

Тетка с братом на родину не торопились, видно, там, в Сибири, прижились и не тосковали. Да и слава богу. Где человеку хорошо, там и счастье.

Салихат часто думала о родне и не представляла, как можно южным, привыкшим к теплу и солнцу людям жить в далекой и холодной Сибири. Но по всему выходило, что можно. Салихат без своего родного поселка жизни не мыслила. Без соседей, подружек, без сада и огорода. Без древнего раскидистого ореха, в тени которого было здорово коротать жаркий полдень. И без здоровенного граба, растущего прямо у калитки. На его ветки отец в ее детстве повесил качельки. А еще без лугов, что расстилались у подножия Сарыкум, густо заросшие манжеткой, астрагалом, розовыми рододендронами и синими генцианами, ковром покрывающие склоны гор. И горы Салихат обожала, и водопады. И море! В красивой она жила стране и очень ею гордилась. Не могла она представить себя и без дома, родного старого семейного дома, построенного еще дедом.

И как была счастлива, что ей не пришлось покинуть этот дом!

По обычаям ее страны невеста уходит к мужу. Но у Салихат сложилось по-другому – муж пришел к ней. Обычаи обычаями, но это было вполне разумно: дом у Салихат был большой, крепкий, теплый в зиму и прохладный летом. Сад шикарный – груши, инжир, персики, сливы. И огород ого-го! Отец был хорошим хозяином, все делал на совесть, на века, добротно и крепко. Как оставить такое? Да как и отец? Не тащить же его с собой, в дом к зятю!

Когда Салихат вышла замуж, мамы уже не было. Рано она ушла, в сорок пять. Жили они с отцом так, что вокруг все завидовали: какая семья! Ну почему так бывает – те, кто все время собачится, скандалит и мучает друг друга, живут до самой старости. А тех, у кого все хорошо, Аллах разлучает? Несправедливо. А как все завидовали Аксаговым! Ах, как Берди смотрит на свою Вагидат! Глаз не сводит. Сколько лет вместе, а он ей: «Единственная». А «Вагидат» в переводе и есть «единственная». Ах, счастливая Вагидат! И где это видано, чтобы муж так жену уважал: «Посиди, отдохни, посмотри телевизор». Женщины хмыкали, усмехались, но завидовали. И их можно было понять.

Салихат не помнила ни скандалов, ни ссор в семье. Тишь, да гладь, да божья благодать царила все время, да только закончилась, со смертью мамы закончилась. Через несколько лет после мамы ушел и отец. Очень горевала по своим Салихат, очень. С лица сошла, похудела. А раньше пышечка была, булочка сдобная, папа называл ее Натух – это сладкая выпечка с медом.

Правда, после смерти мамы, спасибо Аллаху, Салихат вышла замуж, хотя считалась уже старой девой. И у нее был муж, Камал. Лучший муж на свете. Вокруг все шептались: «Повезло Салихат! Хороший достался мужик, хоть и разведенный да с ребенком».

Ну и что, что разведенный? У всех своя судьба и свои беды.

Камал оказался работящим, не капризным, не вредным и тихим. Не муж – золото! У всех мужья черт-те что вытворяли. А у нее – нет. Женщины шептались: «Все женщины в роду у них счастливые, всем с мужчинами повезло». И то правда – дед по матери тихим был человеком, тихим и смирным. Ни разу свою жену Рагитмат не отругал, не накричал и не обозвал.

Может, и правы соседки – всем женщинам в их роду везло на мужей.

Да, Салихат была второй женой. Но что поделаешь – жизнь есть жизнь, не у всех получается с первого раза. Вот у ее Камала не получилось. Сразу после армии уехал в город, поступил в техникум и скоро женился. Наспех, как говорила свекровь. Как будто кто подгонял. А подгоняли ведь! Забеременела его девушка, вот и пришлось. Муж говорил, что первую жену не любил. Может, он, конечно, Салихат так утешал, не хотел огорчать. Кто там знает?

И еще говорил, что понял сразу – жизни у них не будет. Во-первых, девушка была русской, а значит, с обычаями и традициями их народа знакома не была. К тому же городская, а у них там все иначе.

Ну а во-вторых, не прижился Камал в городе и захотел вернуться в село. А молодая жена отказалась. Да и понятно – куда ей, русской горожанке, в село? Жили они плохо с самого первого дня – то ли любви не было, то ли понимания. Начались скандалы.

Хотя плохо ли, хорошо, а как ни крути, восемь лет прожили – да и куда денешься, если ребенок растет? Тем более мальчик. Сына муж обожал, это понятно. Но все равно через восемь лет они развелись, и Камал вернулся в село. Ходил хмурый, расстроенный. Все на почту бегал сыну звонить. А Салихат как раз на почте работала – письма, посылки, бандероли, газеты. Ну и звонки – коммутатор. Салихат очень нравился Камал – вежливый, обходительный и немного несчастный. Жалела его – такой красивый, такой умный мужчина. А ведь не повезло. В поселке было много хороших и красивых девушек, но он ни на кого не обращал внимания. Разговоры о Камале Салихат слышала не раз – его и жалели, и осуждали. И еще очень старались захомутать. Например, Зея, почтальонша. Зея была красоткой хоть куда – зеленоглазая, пышногрудая, стройная. И давно вдовая. Мужики по ней сходили с ума. А Зее нравился разведенный Камал. Она и так перед ним, и эдак. А он – ноль внимания.

Потом, спустя много лет, Салихат поняла – зачем ему была нужна эта шустрая и языкатая Зея? Похожая у него была в городе, та, с которой жизнь не сложилась. Салихат часто замечала, что муж отводил глаза, когда видел красивую женщину. И еще у него немножко дергалась верхняя губа – видно, намучился со своей бывшей.

Кроме Зеи и другие были не прочь – и Лейла, заведующая универмагом, одинокая крашеная блондинка, самая богатая в поселке. Правда, полная очень, отдышливая, но красивая все равно. И девушки на выданье, совсем молодые и скромные, тоже посматривали на Камала.

Только Салихат глаз на него не поднимала – не то воспитание. Ну и вообще стеснялась. Потому что очень он ей нравился. Как Камал заходил на почту, она краснела как рак и опускала глаза – не дай бог увидит! Сраму не оберешься.

Красавицей Салихат никогда не была, но вполне ничего – маленькая, круглобокая, круглолицая. Глаза как вишни, чернющие и круглые, коса до пояса. Нормальная, как все, не хуже и не лучше.

К двадцати годам и жених у нее нарисовался, Заур Гириев. Собой он был так себе, если честно. Невысокий, щуплый, длинноносый и уже лысоватый. Но парень неплохой, из нормальной семьи. Скромный – с девушками ни-ни. А может, девушкам он был не нужен. Работал Заур в мастерской по ремонту бытовой техники. Приходил в дом Салихат чинить телевизор три раза, пока отец не разозлился и не заорал:

– Долго будешь ходить? Специально не чинишь? Знаю, для чего ходишь! Не починишь – выкину на помойку этот чертов телевизор и новый куплю! Что тогда будешь делать?

Салихат тогда чуть с ума не сошла, когда это услышала. Но Заур испугался и починил телевизор за десять минут. Кстати, по сей день работает.

Сватать Гириевы пришли ее как положено: мать Заура, старший брат и дядья. Человек десять пришло, не меньше, такой обычай. Салихат, раскачиваясь, сидела на кровати и тихонько подвывала – совсем тихонько, не дай бог услышат.

«Вот, – думала, – сейчас они сговорятся и… позовут меня. Что мне делать? Пойти против отца я не могу, не положено. Выходить замуж за тощего Заура? Нет, лучше повеситься».

Даже подняла голову и посмотрела на потолок – выдержит крюк под люстрой или сорвется? И тут же испугалась, представив эту картину, подумала об отце: нет, он не переживет. Она у него единственная, старший сын, ее брат, умер в пять лет от кори. «Да, не переживет. Но и я не смогу. Лучше уеду, – мелькнуло у нее. – Уеду в город! Устроюсь на работу, сниму угол. Не пропаду. Правда, отец меня проклянет… Но что делать. Даст бог, потом вымолю прощение. Отец добрый, со временем простит».

Зашел отец и без слов показал ей рукой – выходи.

Салихат замотала головой, заплакала, зажав рот ладонью. Отец вскинул брови:

– Что-то не так?

Салихат кивнула и от испуга икнула:

– Не пойду! Ни в комнату, ни замуж.

Как набралась тогда смелости – сама не поняла. Но это ее спасло от дальнейших неприятностей.

Отец осторожно прикрыл за собой дверь, сел на кровать рядом с ней. Потом погладил ее по голове, и она, разревевшись в голос, упала ему на грудь. Так они просидели долго, потом отец спохватился, собрался с духом и пошел объясняться со сватами.

Кое-как дело уладили, Заур ее простил, несостоявшаяся родня тоже. Вскоре Заур очень удачно женился на близкой подруге Салихат. Такие дела. Салихат долго смеялась. Но после этой истории стало понятно – сватать Салихат больше не будут. Кому это надо – оказаться в положении отвергнутого жениха. Нет хуже позора. И отец, конечно, печалился: дочь – старая дева, это беда. Но о замужестве больше не заговаривал. Значит, такая судьба у их девочки. Может, и вправду лучше быть одной, чем мучиться с нелюбимым? Да и по правде говоря, этот Гириев ему самому не нравился – хлыщ тонконогий. Да и вертлявый какой-то.

А сама Салихат и вовсе не переживала – много книг она прочла и кое-что поняла: жить надо с любимым и единственным – это раз. Верить, что любовь ее найдет сама и судьба – не пустые слова. Это два. И третье – не все счастливы, кто замужем. И даже совсем наоборот!

В общем, она не грустила. Пока не встретила Камала.

Но ничего не изменилось. Камал по-прежнему два раза в неделю заходил на почту, заказывал звонок. Она видела, что он нервничает, переживает, мечется. Выходит на крыльцо покурить. А после разговора бывает по-разному. Иногда он выходит из кабинки радостный, даже веселый. А иногда – мрачнее тучи. Кивнет и – на улицу, без всяких слов. Брови сдвинуты, рот крепко сжат, на лбу морщины. И сразу стареет лет на двадцать – ногами шарк-шарк, прямо старик.

А потом вдруг Камал исчез. Салихат ждала его каждый день, все глаза высмотрела. Работать не могла – какая работа, когда все мысли о другом? В окно выглядывала, так тянула шею, что та разболелась. А спросить стеснялась. Да и у кого спрашивать? У сплетницы Амины? Та уж наврет с три короба, дорого не возьмет.

С работы шла мимо дома Камала в надежде – а вдруг увидит его. Но ни разу они не встретились. Только свет в окошке был виден, и на сердце становилось чуть легче. Значит, здесь, дома. В город не вернулся. Салихат все боялась: а вдруг он помирится с женой? Все-таки общий ребенок.

А однажды они встретились в магазине. Салихат пришла за мукой, стояла в очереди, а тут зашел Камал. Веселый такой, в настроении. Встал за ней, поздоровался и улыбнулся – значит, признал. Салихат страшно смутилась, покраснела, как первоклассница, и глаза отпустила. Но все-таки выдавила – с трудом, еле-еле, как засохшую пасту из тюбика:

– А что вы к нам заходить перестали?

Он рассмеялся и полез в карман. Достал оттуда сотовый телефон:

– Вот, чудеса техники! Так удобно, знаете ли!

Сердце у Салихат дрогнуло – все понятно. Теперь он на почту никогда не придет. Вымученно улыбнулась:

– Поздравляю с покупкой! И что, хорошо ловит? – с сомнением спросила она. – А то народ жалуется, связь плохая, не берет. А если дозваниваются, то плохо слышно.

– Слышно неважно, – согласился Камал, – но не хуже, чем у вас, поверьте! У вас там все допотопное, из другого века!

Салихат обиделась – из другого века! Ничего, пока все работает и все довольны! А этот… Хвастун. Да и стоит этот сотовый телефон безумных денег! Кто его может себе позволить? Только толстая Лейла да председатель совхоза. А обычные люди – нет, ни-ни.

И отвернулась. «Скорее бы очередь подошла, – подумала она, – а разговаривать с ним мне больше не хочется».

Купила муки, карамелек для отца, маргарина для выпечки и, не оглядываясь, пошла к выходу, но чуть притормозила – было интересно, а что он там покупает.

Услышала краем уха – полкило вареной колбасы, три плавленых сырка, пачка масла и килограмм макарон. «Все понятно, типичная еда холостяков». И почему-то опять его пожалела.

Два месяца они не встречались – село большое, можно и по году не видеться.

Салихат ходила на работу, убирала в доме, готовила еду – обычная жизнь обычной женщины. Наступил декабрь, на улице было промозгло и ветрено – село горное, зимы морозные, суровые.

Перед Новым годом собралась в город – купить кое-что к столу ну и подарок отцу. Задумала хороший теплый свитер, правда, отец новые вещи не любил и всегда убирал их подальше, в шкаф, а любил донашивать старье – говорил: «мне в нем уютно». И бороться с ним было бесполезно. Но Салихат подумала: «Экономить не буду, куплю самый дорогой, теплый и мягкий, и пусть только попробует не носить!»

Уже садилась в автобус, как увидела Камала. Тот еле успел, вскочил в почти закрывающиеся двери.

Салихат отвернулась к окну. Почему-то страшно смутилась и испугалась – вдруг сядет рядом? Соседнее место было свободным. Так и вышло – взяв билет, он устроился рядом:

– Не помешаю?

От смущения она так замотала головой, что он рассмеялся.

Дорога в город была длинной, час с лишним, и это если нет заносов, завалов, если с утра прошелся трактор и хоть кое-как ее почистил. Иногда бывало больше, как повезет. Декабрь стоял снежным, снег лежал плотный, спрессованный – из такого и снежок не слепишь, не говоря о снежной бабе.

Ехали медленно, осторожно – шофер был пожилым и опытным. А кому не дорога жизнь?

Народ сидел тихо, без разговоров, затаив дыхание, с опаской поглядывая в окно – все знали, как оно бывает: одно неосторожное движение, и всё. Аварий зимой случалось множество. Да и летом тоже – лихие кавказские парни любили повыпендриваться и погонять.

На полпути, возле придорожного кафе, остановились – туалет, горячий кофе или чай, кто что любит. Ну и просто размяться, потопать ногами, снять напряжение. Перевал проскочили, все живы и здоровы, впереди хорошая дорога, можно расслабиться!

Салихат выходить не стала – в туалет идти постеснялась, а значит, и кофе пить рискованно. Открыла книжку, прислонилась к окну и принялась читать. Камал глянул на нее, но ничего не спросил, просто вышел на улицу вслед за всеми. Она достала яблоко и глянула в окно – все потянулись к кафе, и Камал тоже. Она отругала себя: «Вот дура! Надо было идти с ним, зайти в кафе, взять кофе и присесть рядом. Там бы разговор и сложился! Тетеха я, вот кто! Разве так завоевывают мужчину?»

Увидев, как он разговаривает в кафе с какой-то девушкой, чуть не расплакалась. Минут через пятнадцать народ стал возвращаться. Шумно влезли в автобус, повеселевшие, перекусившие, расслабленные. Камал осторожно сел на свое место и протянул Салихат пакет и стакан – от кофе шел ароматный парок, а в пакете лежала сладкая булочка. От волнения она покраснела и закашлялась:

– Это мне?

– Конечно, вам, а кому? Или вы кофе не пьете? – Теперь растерялся и смутился он.

– Что вы, конечно, пью! И очень даже люблю! Даже больше, чем чай! – горячо принялась убеждать его она. – Большое спасибо!

Камал обрадованно улыбнулся:

– Ну слава богу, а то я уже испугался! А булочка? – Он снова стал серьезным. – Или надо было взять бутерброд с колбасой?

– Что вы! – с прежней горячностью заверила его Салихат. – Булочка – это то, что надо! Я обожаю булочки, честное слово! Меня так и папа зовет! – Сказала и снова смутилась: «Вот я дура! Какая ему разница, как меня зовет папа».

Пила кофе, осторожно, чтобы не падали крошки, маленькими кусочками откусывала булочку и думала: «А что это значит? Знаки внимания или просто доброе сердце?»

Он развернул газету – догадалась, чтобы ее не смущать. А потом он уснул. Откинул голову на спинку сиденья и – уснул.

Салихат смотрела на него, и сердце ее плавилось от нежности и печали. Вот бы так смотреть на него всю жизнь! Никогда бы не надоело. Вечером смотреть, перед сном. В полутемной комнате. Утром проснуться – и снова не отрываясь смотреть. Любоваться на его черные, сросшиеся на переносице брови, на бледное лицо в синеватой щетине. На впалые щеки, острые скулы. На мужественный и красивый, плотно сжатый рот. Провести бы рукой по его волосам – черным, в синеву, с чуть заметными нитями седины. Смотреть, разглядывать, замирать от восторга – всю долгую жизнь. И нет счастья больше.

И еще ей было его ужасно жалко. Неухоженный он, запущенный. Заброшенный. Вон, рубашка несвежая. Брюки помятые, без стрелки. Свитер с зацепками. Вспомнила про килограмм макарон и плавленые сырки и чуть не расплакалась. Но тут же отругала себя – какие дурацкие мысли, господи! Просто совсем неприличные мысли для девушки! Проснуться вместе, рядом, ее голова у него на плече, уткнуться носом в его теплое плечо, осторожно погладить, ну и все остальное. Стыдно-то как. Тряхнула головой, сбрасывая морок, и отвернулась к окну. И тут же почувствовала, как его голова опустилась на ее плечо.

Салихат замерла от восторга и страха. Застыла, как мумия. Так и сидела с каменной спиной, чтобы, не дай бог, не разбудить.

Проснулся Камал почти на самом подъезде к городу. И, кажется, ничего не понял – видимо, крепко спал. Протер глаза, посмотрел в окно и обернулся к ней:

– Ох ты! Уже подъезжаем? Ну ничего себе, а?

Салихат молча кивнула.

Он внимательно вглядывался в окно, словно хотел что-то увидеть, и лицо его становилось хмурым и озабоченным. «Наверное, к сыну едет, – догадалась Салихат, – вот и нервничает».

Вышли на улицу, вдохнули морозного воздуха. Здесь, в городе, внизу, было, конечно, теплее. Да и снега почти не было – его убирали.

Камал закурил, а Салихат, не понимая, как вести себя дальше, собралась с ним распрощаться, как вдруг он спросил:

– А вы, Салихат, надолго сюда?

И она снова застыла как вкопанная. Покраснела – слава богу, наступили ранние зимние сумерки. Даже дыхание сбилось – он запомнил ее имя? Он назвал ее Салихат? Он интересуется ее планами? Нет, невозможно. Ей показалось.

Но Камал продолжил:

– По делам, да? За покупками, наверное?

И Салихат, глупо хлопая глазами, что-то промямлила вроде того, что приехала часа на два, не больше. Что-то купить к столу, папе подарок ну и вообще. Что «вообще»? Глупость какая. И тут увидела, что Камал обрадовался:

– На пару часов? Как хорошо! А потом, ну после всех дел? Сразу домой?

Она растерянно пожала плечами.

– А если мы встретимся и погуляем? Пройдемся по городу, зайдем в кафе? Или сходим в кино?

Ком застрял в горле – ни проглотить, ни выплюнуть.

Так и стояла как дура. Нашла силы кивнуть, и то слава богу. Он просто расцвел:

– Правда? Вы согласны? Как же здорово! Тогда давайте уговоримся, где встретимся. Здесь, на автобусной станции? Далеко от центра? Тогда где? У кинотеатра? Давайте у «Октября» на Коркмасова. Подходит? А вы не заблудитесь, не потеряетесь? Точно дорогу найдете?

Сердце билось как бешеное: он волнуется, переживает – найдет ли она дорогу, не заплутает? И глаза у него светятся, горят! Как у мальчишки горят!

Условились, распрощались до вечера.

Салихат брела как среди густого леса – натыкалась на прохожих, и они шарахались от нее, смотрели как на умалишенную. Проходила мимо витрин, забыв о подарках и покупках.

Пару раз наткнулась на дерево и на скамейку. Кто посмотрит – ну полная дурочка, как из психушки сбежала. Но в тот день была она самой счастливой на свете. И день этот она запомнила на всю жизнь.

Потом взяла себя в руки, купила, что задумала. Нашла свитер отцу – шикарный, надо сказать, свитер. Синий, в белую полосу, мягкий и теплый. Отец, кстати, носил его до самой смерти.

Встретились, пошли в кафе. Есть она стеснялась, хотя была очень голодной. Кое-как съела салат и выпила кофе. От всего остального решительно отказалась. А он не стеснялся – зачем стесняться голодному мужчине? Взял и хапламу, и шашлык, и блины на закуску. О чем говорили, Салихат не запомнила – была как в полузабытьи, словно под анестезией.

На вопросы отвечала, кивала, как болванчик, но по большей части молчала, встречных вопросов не задавала – неприлично задавать вопросы взрослому и почти незнакомому мужчине. Да и робела по-прежнему. Ох, как робела!

После кафе пошли на автобусную станцию – от кино Салихат отказалась, поздно. Да и отец там, наверное, сходит с ума – куда дочь пропала?

Доехали легко – торосов и заносов не было, к празднику расчистили, сельский народ ехал в город за покупками.

Вышли в поселке, и оба растерялись.

– Я провожу вас? – тихо спросил Камал.

Салихат покачала головой:

– Нет, спасибо. Не стоит.

Боялась, что отец будет встречать, – он всегда встречал ее на улице. Видела, как Камал расстроился, но не возразил. На том и распрощались, ни о чем не договорившись. Но сердце у Салихат пело.

Отец и вправду встречал ее на улице. Хмурился, беспокоился, но, увидев счастливое лицо дочери, ругаться не стал. Весь вечер поглядывал и не понимал, что с ней. Казалось бы, должна была устать – целый день ведь шаталась. А нет, сияет, как медный таз. Порхает по дому и напевает. Чудеса.

Ночью Салихат не спалось – какой уж тут сон! По секундам вспоминала прошедший день, перебирала подробности. Что он сказал, как. Как посмотрел, как ел. Как помогал надеть пальто. Как задумчиво разглядывал ее. Или ей показалось? Уснула под утро и поймала себя на мысли, что на лице ее застыла улыбка во весь рот.

Камал пришел к ним спустя неделю. Увидев его на пороге, чуть не померла от страху и сразу все поняла. Проводила в дом. Отец сидел у телевизора. Увидев гостя, растерялся не меньше дочери.

Салихат молча накрывала на стол. Мужчины сидели перед телевизором. Наконец сели пить чай. Отец кивнул ей – выйди. Вышла она, надо сказать, с облегчением. Встала за дверью, прислонилась и стала подслушивать. Нехорошо, а как иначе? Не просто любопытно – решалась ее судьба.

Слышала, как Камал объясняет отцу, что без сватов, потому что мужчина он взрослый и не к лицу ломать комедию. Салихат ему нравится давно, еще с тех времен, когда он ходил на почту звонить.

Салихат удивилась – надо же! А ведь никто не заметил, ни она сама, ни женщины-сотрудницы. Собирался прийти давно, но все как-то… стеснялся. Салихат молодая и красивая девушка, из хорошей семьи с достатком. А кто он? Разведенный, алиментщик. Да и дом у него… «не сравнить с вашим, уважаемый». Одним словом, считал, что недостойный он жених для такой девушки. Но вот встретились в автобусе, погуляли в городе, и он понял, что Салихат – его судьба.

– Отдадите дочь – буду счастлив. Стану беречь ее пуще глаза. Откажете – все пойму и не обижусь. Значит, я для нее не гожусь.

Отец молчал. У Салихат сердце тюкало где-то в коленках.

Красивая девушка? Это он о ней, о Салихат? Да ничего в ней красивого! Ничего абсолютно! Глаза обычные, нос обычный. Волосы тоже. Ростом не вышла, попа круглая, оттопыренная, а грудь небольшая. Тоже мне – красавица! Разве сравнить ее с Зеей и другими девушками? А то, что семья приличная, с хорошей репутацией, и дом хороший – так это правда. Семью Салихат все уважали. Да и репутация у нее была хорошая. Правда, та история со сватовством ее немного подпортила… Но потом все об этом забыли, все встало на свои места. И правильно, что за нелюбимого не пошла, не те времена, не Средневековье.

Осуждать Салихат перестали, а потом об этом и вовсе забыли – у всех свои дела и свои заботы.

Салихат хотела вбежать в комнату и закричать на весь дом:

– Я согласна! Папа, ты слышишь? Я согласна! Ради бога, и ты соглашайся!

Но мысли ее прервал тихий голос отца:

– Дочь надо спросить. Я не против, но пусть решает она. Она ведь совсем взрослая. Было бы шестнадцать – не спросил бы. А сейчас ее решение, не мое.

Салихат задохнулась от радости. Ай да отец! Какое уж там Средневековье!

Новый год встречали втроем – отец, Салихат и новоявленный жених. Салихат расстаралась – стол такой собрала, что у мужчин глаза на лоб вылезли. Даже отец удивился – а уж он про способности дочери знал. И бурчак состряпала, и шурпу, и лепешки чуду, и цкан. Налепила курзе и хинкали. Потушила овощи. Ну и, конечно же, оливье – куда без него. А еще сладкие булочки испекла и печенье. И с собой жениху все собрала, завернула. Он только стоял и повторял:

– Ничего себе, а?

Ушел он в час ночи – заметил, что отец устал, хочет спать, и тут же откланялся. Воспитанный человек. Салихат пошла его провожать. На пороге он взял ее руку и осторожно поцеловал. Она задрожала и вспыхнула от счастья.

Выходит, правы соседки – везучие в их роду женщины.

Кстати, как только узнали, что Салихат просватана, стали сватать отца. Караулили на улице Салихат, брали ее под локоток и принимались нашептывать: «Какая хорошая женщина вдова Асият. Чистоплотная, хозяйственная. И лицом приятная, и невредная, ну ты же знаешь, правда? Или Гавхар. Тоже вполне. Да, молодая, тридцать два всего. Ну и что? Семья хорошая. А что у Гавхар жених сбежал – так она же не виновата, правда? Да и вообще, Салихат. Не будь эгоисткой – сама замуж выходишь, а отец? Кто будет за ним смотреть?»

Салихат смущенно отмахивалась: «Хорошо, намекну отцу! А смотреть за ним буду я. Так что не переживайте. Я его не брошу».

От сватовства отец отказался – какие невесты? Даже кричал. Салихат испуганно приговаривала: «Да я все поняла, успокойся! Иди полежи, пап! И ради бога – не нервничай! Давление скакнет».

Свадьбу сыграли к весне. Шумную и пышную не хотели, но деваться некуда – на селе такие фокусы не проходят. Все равно набралось человек двести. Салихат видела – отец счастлив. Выдал-таки дочь замуж. И не за задохлика Заура, а за красивого, взрослого, уважаемого мужчину.

Первую брачную ночь провели в доме жениха – вот с этим ничего не поделаешь, традиции.

Наутро Салихат огляделась и пришла в ужас – хоть и старался жених, а все равно. Грязь по углам, пыль по шкафам – мужской глаз не женский, всего не видит. Она принялась за уборку.

Два дня крутилась. Возражения мужа не принимала:

– Пока дом не отмою, ничего мне не говори!

Убрала, а потом села и всплакнула – все равно неуютно. Мой не мой, три не три. Пока тут дом соберешь, пока гнездо совьешь! А в их с отцом доме и занавески, и светильники. И скатерти, и посуда. Все подобрано по цветам, все собрано с любовью.

Как жаль со всем этим расставаться! Просто до слез. Вошел муж, глянул на нее и все понял. Подошел, обнял:

– Хочешь, уйдем туда, к тебе? Возражать не буду. Ты так любишь свой дом. Да и отец – как его там оставишь? И наплевать, что люди скажут. Главное, чтобы ты была счастлива.

Салихат подняла на Камала глаза и еще пуще расплакалась. Прижалась к его плечу и долго, с полчаса, хлюпала носом. И еще поняла окончательно и бесповоротно, что теперь она – самая счастливая.

За те слова она была благодарна ему всю жизнь, всю жизнь их помнила. Все их двадцать с лишним счастливых, светлых и радостных лет.

Брак их оказался очень счастливым. Только одно омрачало – не было у них детей, не получилось. На работе Салихат слышала, как женщины жалуются на мужей – этот капризничает, все ему не так, тот зажиливает зарплату. А тот жадный, на помаду не выпросишь. Да и ее зарплату всю забирает – ничего не оставляет, вот какой гад. А этот – вообще! Завел любовницу в городе и ездит к ней по выходным. Женщины злились на мужей, поливали их последними словами, а Салихат утыкалась в бумаги и делала вид, что ничего не слышит.

Жаловаться ей было не на что. Подпевать сотрудницам не хотелось. Да и нечестно это по отношению к мужу. Врать она не любила и не умела. В разговорах участия не принимала, хотя женщины провоцировали ее, посмеивались и без конца повторяли:

– Ну ничего, молодоженка! Поживешь с наше – поймешь!

Тогда Салихат пугалась – а вдруг это правда? Неужели пройдет немного времени, и у них с Камалом все будет так же: вранье, измены, грубые слова?

Но проходили месяцы, и ничего не менялось – муж был по-прежнему нежен и называл ее ласточкой, крепко обнимал по ночам и повторял, как ему повезло. Камал помогал с огородом, запаривал корм для коровы, купил новый сепаратор для масла – старый, купленный сто лет назад, подводил.

Отец и муж дружили. Сошлись они сразу, приняли друг друга без оговорок. Уважать старших по возрасту – незыблемый закон Кавказа. Но Салихат видела – муж не только выказывает отцу уважение, он искренне любит ее старика. Да и отец смотрел на зятя с нежностью и называл сынком.

По вечерам Салихат накрывала в беседке чайный стол – лакумы, чупеки, сливочное масло, козинаки, кизиловое и алычовое варенье, свежий чурек. Чай заваривала с чабрецом и кардамоном, как любил отец. Иногда добавляла ослиную соль – травка со смешными названием росла только в их районе. Мужчины долго чаевничали, неспешно вели беседы, курили, молчали. Салихат уходила – пусть побудут одни. Да и в доме всегда находились дела. Она разбирала гладильную доску и принималась за глажку, поглядывая в окно. Видела, как тихо и мирно воркуют ее дорогие мужчины. Самые лучшие на всей земле, самые дорогие. И сердце пело от тихой радости и огромной любви. Какая же она счастливая!

Вот только с детками не получалось. Прошло несколько лет, а Салихат все не беременела. Страдала, плакала по ночам. Нет, не при муже – не дай бог он услышит! Тихонько пробиралась на кухню и уж там давала волю слезам. От переживаний похудела, побледнела, осунулась. Платья, прежде узковатые или впору, стали болтаться на ней, как на пугале огородном.

Страданий прибавляли сотрудницы и соседки, да и все знакомые женщины. При встрече каждая норовила спросить: «Салихат! Ну когда же в декрет? Что-то ты задержалась!» Салихат сжималась, втягивала голову в плечи, опускала глаза и бормотала что-то невнятное.

Муж и отец видели, как она изводится. Отец однажды сказал:

– Не плачь, девочка. Все как-нибудь разрешится.

– Как? – не выдержав, закричала Салихат. – Мне «как-нибудь» не надо! Мне надо ребеночка, а не как-нибудь!

Впервые повысила на отца голос. Но странное дело – он не обиделся:

– Ну извини. Утешальщик из меня никакой, сам понимаю.

А следом за отцом начал муж. Гладил по плечу и приговаривал:

– Ласточка, ты еще такая молодая! Девочка моя! Да все у нас еще будет! У всех же по-разному, правда? Значит, у нас будет позднее.

– Позднее, – горько усмехалась Салихат. – Если сейчас не получается, почему получится позднее? Девочка, говоришь? – она недобро хмыкнула. – Какая я девочка, Камал? Мне уже тридцать лет.

Потом решили – надо к врачу. Врачи точно помогут. Муж и отец свято верили в волшебство медицины. Поехали в город. Нашли профессора. Заплатили кучу денег, сделали обследования, собрали анализы.

– Никаких патологий, – вынес вердикт профессор. – Все у вас нормально, вы здоровая женщина.

Растерянная Салихат, плача от радостного известия, бормотала слова благодарности и приговаривала:

– А как же так, если здорова? Тогда – почему?

– На все воля Аллаха, – развел руками светило.

Вот и весь ответ, вот и все волшебство прогресса и медицины.

Пропила витамины, назначенные профессором. Ничего. Вспомнила его слова: «На все воля Аллаха». Пошла в мечеть. Неумело молилась. Просила одного – послать ей ребеночка. Стала читать Коран. Выучила молитвы. Соседка посоветовала знахарку в далеком селе.

Поехали с мужем – одной было страшно. Погода в тот день была жуткая, грозы и молнии. Зарницы рассекали черное небо. Лил тяжелый и плотный дождь. По размытой дороге медленно, словно черепахи, ползли редкие машины и автобусы. До села добирались полдня. С трудом нашли дом знахарки. Долго стучали и в дверь, и в окно – им не открывали. Салихат села на крыльцо и расплакалась.

Наконец дверь приоткрылась, и в узкой щели показалось морщинистое, темное, недоброе лицо. Услышав цель их визита, старуха грубо буркнула:

– Болею я. Не до вас.

Салихат разревелась пуще прежнего. Муж умолял старуху открыть дверь. Та все же смилостивилась и впустила нежданных гостей. С поджатыми губами налила горячего чаю, со стуком поставила на стол сахарницу с отбитыми ручками.

Пили чай и молчали. Начал муж. Говорил об их беде, рассказывал про профессора, про хорошие анализы. Недобро усмехаясь, старуха качала головой. Салихат побаивалась этой старухи и очень хотела уйти. Злые у нее глаза. И сама как ведьма. А что может злость? Ничего. Нарушив молчание, старуха прошамкала беззубым ртом:

– Ничего обещать не буду. Хотите – пробуйте. Хотите – нет, ваш выбор.

Пошла в другую комнату, закрыла за собой дверь. Не было ее очень долго.

– Может, уснула? – тихо спросила Салихат.

Очень ей хотелось поскорее сбежать из этого негостеприимного дома.

Муж ее остановил:

– Подождем еще.

Наконец старуха вышла и поставила перед Салихат банку с темной жидкостью и холщовый пакет.

– Там трава, – показала старуха на пакет. – Заваривать будешь по ночам, поняла? По ночам!

Салихат испуганно кивнула.

– Зальешь крутой кипяток, стакан, не больше. Накроешь крышкой и выпьешь к обеду. Не раньше! – грозно сказала старуха. – Здесь важно время.

Салихат снова послушно кивнула.

– А этим, – старуха ткнула скрюченным пальцем в банку, – будешь подмываться, поняла? На ночь полстакана разбавишь водой и подмоешься!

Салихат покраснела как рак – сказать такое при муже! Правда, Камал стоял спиной, у окна. Может, не слышал?

– И все? – тихо спросила Салихат.

– Пока все, – отрезала старуха. – Через месяц явишься. – И добавила: – Если захочешь.

Салихат схватила мешочек с травой, подвинула к себе банку и посмотрела на мужа. Тот кивнул, показал ей глазами на дверь, и, попрощавшись, Салихат бочком, крадучись, вышла на улицу. Там по-прежнему, как безумный, лупил дождь. Салихат поежилась, поглубже засунула мешочек с травой, подняла воротник пальто и стала ждать мужа. Камал вышел через пару минут, и она с надеждой и испугом посмотрела ему в глаза:

– Ну? Она еще что-то сказала?

Муж глянул на небо, поморщился и ушел от ответа:

– Говорит, все будет хорошо. Ты не волнуйся.

Салихат видела, что сказал он это неуверенно, для утешения. И, скорее всего, придумал. Не тот человек эта ведьма – точно не обнадежит и не поддержит.

Сколько старуха взяла, не спросила. Не это важно. Главное, чтобы помогло.

Три раза они ездили к недоброй старухе. Снова брали банку с мутным раствором и травы. Салихат все в точности исполняла. Ничего. Через полгода выбросила остаток травы в помойное ведро, а темную воду из банки вылила за ворота.

Потом были еще и врачи, и травники, и другая знахарка.

Муж предлагал поехать в Махачкалу или даже в Москву. В Махачкалу съездили, не так далеко. А про Москву Салихат скупо бросила:

– Нет, не поедем. Что зря тратить деньги? И так сколько потрачено. Значит, так, как есть. Все, давай больше на эту тему не будем.

А вскоре заболел отец. И всем стало ни до чего. Какая уж тут Москва. Болел отец три года. Три страшных года. Салихат ушла с работы – за отцом надо было смотреть день и ночь. Бедный старик страдал не столько от болезни, сколько от своей немощи и от того, что любимая дочь не видит ни дня, ни ночи. Молил обо одном:

– Не отдавайте меня в больницу.

Помнил, как тяжело умирала в казенных стенах жена.

Конечно, в больницу его не отдали. Салихат выучилась делать уколы, перевязки, бороться с пролежнями. Помогал и Камал, без него бы она не справилась.

Терпение у нее было ангельское – ни разу не сорвалась, не пожаловалась.

Муж говорил:

– Ты у меня святая, таких больше нет.

После похорон отца три дня не вставала с кровати – просто не было сил. Лежала, отвернувшись к стене. И слез не было, кончились слезы. Подумала тогда: «И слава богу, что нет ребенка. С двумя я бы не справилась».

Через полгода вышла на работу – Роза ушла в декрет, рожать пятого. Салихат тогда подумала: «Почему одним бог дает пятерых, а другим жалеет одного? Несправедливо». Роза матерью была так себе, если честно: за детьми особо не следила, на сопли и кашель внимания не обращала – подумаешь, пройдет! Дети до холодов бегали полураздетые, грязные, сопливые, нечесаные, в засохших и свежих болячках. Приносили в сад и школу вшей – вот позор-то!

Женщины Розу презирали – тоже мне, мать! Муж ее попивал, в доме была непролазная грязь. Готовить Роза не любила – вот еще, время тратить! Бросит в казан кусок мяса – и обед, и ужин. Салихат видела, как Розины дети бегают в магазин и клянчат хлеб. Односельчане детей жалели, совали им в грязные руки и булки, и карамельки, а то и кусок колбасы.

«Где справедливость, где? Бабе этой, неряшливой, бестолковой, бог дал пятерых! А мне… Ах, какой бы я была матерью! Разве я так бы могла? Как бы я лелеяла свое дитя, как бы одевала! В кружева и бархат одевала бы. На музыку бы отвела, на рисование. В Москву бы его свозила, в Ленинград – пусть любуется красотой. Летом бы на море ездили – благо недалеко. Вышивать бы дочку научила, готовить. А если б был мальчик, то Камал всему бы научил. И назвали бы мальчика в честь деда. Вот бы он радовался на небесах. А девочку, конечно, в честь мамы».

Но не случилось ни девочки, ни мальчика, и со временем Салихат с этим смирилась. Со всем человек смиряется, такое уж он существо.

Муж ездил к своему сыну два раза в месяц. Возил подарки и вещи – все выбирала Салихат. Курточка к весне, сапоги. Рубашки к школе, ботинки. Джинсы и кроссовки, пусть парень порадуется. Рассматривала фотографии мальчика – на мужа похож он был мало, явно мамашин сын. Светлоглазый и светловолосый, только рот от мужа и ямочка на подбородке. Красивый парень, ничего не скажешь. Видно, и мать красивая.

Просила Камала привезти мальчика на каникулы. Он хмурился:

– Нет, Салихат, спасибо тебе. Не отпустит его мать, сколько раз я просил. Не знаю, чего боится. Тебя, что ли? Не знает, какая ты, по себе судит.

И все, разговор был окончен.

И с этим Салихат смирилась. Как и со всем остальным. Но голубоглазого мальчика она давно любила. И часто думала о нем: как он и что. Дура, конечно. Кто он ей, этот чужой ребенок? Нет, не чужой, он – сын ее мужа, а значит, свой, родной. И ее в том числе – ну хоть немножко.

Время текло и медленно, и быстро. Дни пролетали мгновенно, незаметно. В домашних хлопотах и заботах. А иногда Салихат казалось, что время тянется невыносимо долго, течет медленно, неспешно, как густой мед стекает по ложке.

Салихат видела, что стареет: под глазами и в углах рта собираются морщины, кожа становится тоньше, в волосах уже появились седые волосы. А из глаз навсегда исчезло ожидание. Ничего уже в жизни не будет. Ничего. Так и доживем, доползем до старости – я да он. И никогда в нашем доме не будет звонкого смеха, детских радостных голосов, разбросанных вещей и игрушек. И счастливых и шумных хлопот тоже не будет. Никогда.

Но жили они по-прежнему хорошо, мирно, никогда не ругались. Нет, бывало, конечно, Салихат обижалась или сердилась. Но виду старалась не подавать – зачем? Обиды ее пройдут, а муж расстроится, будет переживать. В доме их всегда было тихо – слышно, как муха жужжит за стеклом. А еще чисто было и вкусно – всегда и обед, и пироги, и запасы на зиму. Зайдешь в погреб – впору любоваться: баночка к баночке, овощ к овощу, все как на картинке. Такая красота, сразу видно хозяйку. По осени, как и все, делали запасы, заготовки – так принято, так у всех. Не считая нерадивой и бестолковой Розы. Закручивали соленья, огурцы и помидоры, мариновали чеснок. Варили в саду варенье – на костерке, в медных тазах, как полагается, как делали их бабки и матери. По всему селу разносился сумасшедший сладкий запах кизила, айвы, вишни, сливы и груши. На крышах, на разложенных простынях, сушили фрукты и ягоды – груши, абрикосы, персики, яблоки. Осы слетались со всех окрестностей и растерянно, заполошенно метались в воздухе, сталкиваясь друг с другом, как маленькие истребители. В какой сад залететь, где лучше полакомиться? Осам ставили «угощение» – мисочки со снятыми пенками от варенья. Осы набрасывались на коварное угощение, начинали тонуть, но отчаянно боролись за жизнь, карабкаясь по стенкам чашек и блюдец. Но на них, если честно, никто внимания не обращал, к ним все привыкли. Осенью жадные осы – часть пейзажа и часть жизни.

Аккуратно расставляя банки и баночки на полки в погребе и кладовой, Салихат принималась тихо плакать: кому? Кому все эти вкусности, кто их съест? Им с мужем хватило бы и четверти этих запасов. Понятное дело, у кого большая семья. Дети, родня. А у них?

Потом сообразила отправить гостинцы мальчику, пасынку! «И где раньше была моя голова», – сокрушалась она. Собрала целый баул – помидоры, огурцы, икра из баклажанов, варенье персиковое, айвовое, алычовое. Туда же положила сушеный кизил и вишню – вкуснейшие лакомства. Испекла и натух – ах, как он у нее получился!

Муж внимательно посмотрел на Салихат, потом оглядел баул:

– Спасибо, милая.

Но почему-то погрустнел. Почему – Салихат не поняла.

Со свидания с сыном Камал вернулся расстроенный, хмурый. Салихат ни о чем не спрашивала. Захочет – расскажет сам, что лезть к человеку в душу, когда она, душа, и так неспокойна. А за ужином муж, не поднимая на нее глаз, сказал:

– Ты, родная, не собирай больше, ладно? Не надо. Не взяла она. Не взяла, – повторил он. – Я соседке отдал, старушке. Она за мальчиком присматривает, когда он после школы домой возвращается.

Ошарашенная, Салихат горько усмехнулась:

– Боится, что отравлю?

Муж промолчал – дескать, что с нее взять? Думает, что все такие же, как она. Других не знает.

Больше Салихат гостинцев не собирала.

Так неспешно и текла их спокойная и размеренная, дружная и немного печальная жизнь. Без особенных событий, без громких новостей, в тишине и покое.

А может, это и хорошо?

Мальчик – а Салихат называла его именно так, почему-то избегая имени, – окончил школу и тут же женился. Куда торопился? Совсем пацан, вот дурачок. На свадьбу они с мужем подарили молодым деньги – приличную сумму, из тех, что собирали на черный день, на старость, «на мало ли что». Времена настали неспокойные.

Салихат долго разглядывала свадебные фотографии – красивый сын у ее мужа! Загляденье, а не парень! Высокий, стройный, кудрявый. А девочка, невеста, ей не понравилась – обычная, таких сотни. Невзрачная какая-то. Хоть и накрашена сильно, даже чересчур – нехорошо. Но вслух ничего не сказала: не ее дело и не ее сноха.

Пыталась разглядеть на фотографии первую жену Камала, свою предшественницу. Ее схожесть с мальчиком была явной – да, скорее всего, это она, Катерина. Женщина была высокой, даже крупной, видимо, располневшей с годами, но все еще яркой, пышногрудой, манкой. «Красивая, – подумала Салихат. – Красивая, а лицо недоброе. Тревожное такое лицо, беспокойное. Кажется, нет у этой женщины покоя в душе. И счастья нет. Впрочем, у кого есть покой и счастье?»

Нет, она, Салихат, бога не гневила. Понимала, как ей повезло – так мало кому везет. Золотой у нее Камал, лучше нет. А что про счастье и про покой… Так, наверное, это вообще не про людей – ни у кого нет покоя и абсолютного счастья. У всех свои печали и беды.

Когда пасынка забрали в армию, Салихат собирала посылки – консервы, у татар покупала сухую конскую колбасу. Ну и сладости разные, печенье, конфеты. Посылали и деньги – последние вынули из загашника. И ни разу она не пожалела, ни разу! Что жалеть? Деньги? Подумаешь! Людей надо жалеть, а не тряпье и не деньги. Пасынок отслужил и вернулся домой. И через год у него родился ребенок. Внук ее мужа. Вот это была настоящая радость!

Салихат помчалась в универмаг. Набрала всего – распашонок, ползунков, бутылочек и сосок, теплый конверт и курточку на вырост. Вернулась домой, разложила все на кровати и перебирала до вечера, до прихода мужа с работы – все любовалась, не могла выпустить из рук. Ах, как хороши были эти вещички! Вспомнила, как раньше доставали мальчику вещи. Стояли в очередях, кланялись толстой Лейле. Радовались и грубым коричневым колготкам в рубчик, коленки у которых отвисали на второй день, и тусклым фланелевым рубашкам, и сатиновым трусам, и стариковским сандалиям. Время было такое, что поделать.

А сегодня? Красота! Не вещи – картинки!

Муж и застал ее за этим занятием. Встал на пороге и смотрел такими глазами, что у Салихат слезы брызнули от испуга и смущения.

Муж подошел, обнял ее и погладил по голове.

– Какая ты у меня, – тихо сказал он. – Лучше нет.

А однажды, спустя примерно полгода, муж вбежал во двор радостно, как молодой. Салихат готовила обед на летней кухне.

– Мои приезжают! – воскликнул Камал. – Ты представляешь, мои!

Салихат всплеснула руками:

– Вот радость так радость!

Только слово «мои» прозвучало как выстрел в сердце.

Его, все правильно. Его, а не ее и не их!

Да, все правильно. Чего обижаться? Только отчего так больно? Отчего?

Но вслух ничего не сказала.

Тут дошло:

– А когда?

– Да завтра, – смутился муж. – Нет бы предупредить заранее, а?

– Завтра? – заметалась, как всполошенная, Салихат. – Как же так – завтра? А у меня ничего не готово! Как же так – завтра? – бормотала она, носясь по дому. – Курицу заруби! – велела она Камалу. – Сделаю суп! Нет! Барана! Шашлык! Только шашлык! Молодые так любят шашлык! Сегодня заруби, сейчас, чтоб отвиселся, мягче будет! Да, шашлык!

– Да успокойся ты, – засмеялся муж. – Все успеем. Зайди в свой погреб – там на год еды хватит! Голодными не останутся. Полгорода накормим и не заметим!

– Иди в сарай, – строго велела она, – дело делай. А там разберемся.

И муж послушно кивнул, спорить не стал. Знал, если уж Салихат так строга, связываться с ней не стоит – бесполезно.

До позднего вечера Салихат крутилась на кухне. Хинкали в бульоне, чуду с картофелем и мясом, налепила целый поднос курзе с бараниной, на сладкое бахух. Ну и шашлыки, куда же без них!

Если бы муж не остановил, крутилась бы до утра.

– Сумасшедшая, – ругал ее муж. – Куда столько? Два человека едут и маленький ребенок! А ты как на свадьбу наготовила! Кто это съест?

Но Салихат упрямо повторяла:

– Все съедят, вот увидишь! Потому что вкусно. Попробуй! Все удалось, слава богу. К тому же не на один же день едут, а?

– Пробовать не стану, и так знаю, что вкусно. А надолго ли… – Муж задумался. – Извини, спрашивать не стал. Неудобно как-то. Еще поймут не так.

– И правильно, – поддержала его Салихат. – Пусть живут, сколько захотят. Нам только радость!

Муж посмотрел на нее и ничего не ответил. Только когда улеглись, совсем поздно, и уставшая Салихат счастливо вытянула гудевшие ноги, погладил ее по волосам и сказал:

– Хорошая ты у меня. Как мне повезло! Спасибо тебе, ласточка моя.

Салихат смутилась, как девочка:

– За что спасибо? Мне же не в тягость – мне в радость!

Муж ничего не ответил, встал с кровати и пошел на крыльцо покурить.

«Волнуется, – подумала Салихат. – И я волнуюсь. Но ничего, все будет хорошо! Родные ведь люди. Семья».

Дети – а Салихат называла их именно так – приехали как раз к обеду. Муж нервничал, выходил за калитку, заглядывал на кухню – все ли готово, прятал глаза от Салихат. А она только посмеивалась: «И чего так волнуется? У меня давно все готово. Да и вообще все будет хорошо». Почему-то она была в этом уверена. Но если признаться честно, волновалась не меньше мужа – как ее встретят его дети, примут ли?

Приняли. Сын Костя, Костик, как называл его отец, оказался приятным и улыбчивым парнем, при знакомстве приобнял Салихат, и сердце ее запело от счастья, от души отлегло.

Невестка Дарья, та самая сильно накрашенная девица, поздоровалась сдержанно, в объятия не кидалась, на шею не вешалась.

«Наверное, неэмоциональный человек, – подумала Салихат. – Все люди разные».

Внучок любимого мужа оказался чудесным ребенком – подвижным, улыбчивым, некапризным. Ел с аппетитом, просил добавки, все умилялись, но больше всех Салихат. Звали мальчика Сашей. Сашенька – так обращалась к нему Салихат.

Сашенька бегал по саду и в огороде сломал пару кустов помидоров, потоптал грядки с зеленью, а Салихат только умилялась и запрещала его ругать.

А вечером, когда усталый мальчик начал тереть глазки, Салихат с тревогой посмотрела на спокойной сидящих родителей и все же решилась и робко предложила уложить малыша. Родители с радостью согласились.

Нагрела душевую, набрала в большой таз теплой воды, развела в нем жидкое мыло и стала купать Сашеньку. Усталый мальчик капризничал, но Салихат начала рассказывать сказку, и он, вытаращив на нее удивленные глазенки, тут же успокоился.

Потом она уложила его в уютную постель, которую тоже согрела тремя горячими бутылками с водой, укрыла его самым мягким и легким одеялом, села рядом. Гладила его по курчавой головенке и напевала колыбельную – ту самую, которую когда-то ей пела мама.

Сашенька быстро уснул, а Салихат все никак не могла от него оторваться – осторожно проводила рукой по голове, по нежным, бархатным щечкам, по беззащитной и тонкой шейке и думала о том, что она уже любит, нет, просто обожает, трясется и дрожит над этим ребенком. Над этим чужим ребенком. Впрочем, какой он чужой? Он внук ее любимого мужа.

Когда Салихат вышла из детской – так она сразу назвала Сашенькину спальню, – Дарья курила на крыльце.

– Уснул? – равнодушно спросила она.

Салихат кивнула и счастливо улыбнулась:

– Уснул, маленький. Так набегался за день. А сладкий какой! Невозможно.

Дарья усмехнулась:

– Ага, сладкий. Когда спит зубами к стенке. – Бросила на землю окурок и пошла в дом.

Спасибо она Салихат не сказала. Та подняла с земли окурок и пошла убирать со стола. Молодых уже не было, ушли к себе. На столе стояла посуда и остатки еды.

«Не злись, – уговаривала она себя. – Они гости, они молодые. Все нормально, так у всех».

Легла она далеко за полночь, но перед сном зашла в комнату к Сашеньке. Скинув одеяло и раскинув пухлые ручки, он крепко спал. Она осторожно накрыла его, поцеловала в шелковый лобик и на цыпочках вышла из комнаты. Сердце разрывалось от нежности и любви. И еще почему-то от жалости. И почему?

Почти две недели гостили дети. Салихат, конечно, валилась с ног – с раннего утра ставила пироги, на завтрак заводила мандирмак или пекла блины – пасынок Костя блины обожал.

После завтрака молодые шли на озеро, а Салихат занималась Сашенькой – гуляла с ним, читала ему сказки, играла в машинки. Под старой раскидистой алычой муж сделал внуку песочницу, и он там возился с большим удовольствием. Это был кратковременный отдых для Салихат – она сидела в тенечке на скамеечке рядом и переводила дух.

Ну а потом накрывала обед, кормила разморенных от купания и солнца гостей, убирала со стола, мыла посуду. А молодые тем временем отправлялись в спальню отдыхать. Дарья широко и громко зевала и сообщала, что они очень устали.

Камал был недоволен, жалел Салихат, но делать детям замечания она не разрешала – не дай бог обидятся и уедут. Расстаться с Сашенькой казалось невыносимым. Как она будет жить без него?

Матерью Дарья была равнодушной, а Костик… Нет, он любил сына. Но с бо́льшим удовольствием валялся с книжкой в гамаке, ходил на рыбалку. По вечерам Костя с женой убегали в кино.

Салихат не жаловалась на усталость, она только радовалась этой суматошной, суетной и незнакомой прежде жизни. В доме дети. В доме шум, смех, детский голос. Пусть даже плач – ребенок есть ребенок, даже такой миролюбивый и спокойный, как Сашенька. В доме была жизнь.

Накануне отъезда молодых Салихат собирала гостинцы – банки с соленьями, вареньем и компотами, полбарана из морозилки, три свежезарезанные курицы, здоровая индюшка, сушеные фрукты, полмешка картошки – посмотрела на все это и расстроилась. Не повезут. Конечно, не повезут! Да и кто это потащит?

Но, к ее радостному удивлению, Дарья не возражала:

– Ух ты! Спасибо, тетя! На таких запасах полгода продержимся.

Слово «тетя» Салихат покоробило. Но, как всегда, никому и ничего не сказала. Ну если по правде – кто она ей? Жена свекра. Выходит, тетя.

Но могла бы по имени. Она ж ей не свекровь.

Кстати, по поводу свекрови Костина жена пару раз проехалась: «Не бабка, а черт-те что. С внуком почти не видится. Никакой инициативы. Завезем – сделает козу и сразу видно, что хочется ей одного – чтобы детки поскорее свалили. Ни подарков тебе, ни помощи».

Салихат от комментариев воздержалась, отвела глаза. Но в душе, если честно, порадовалась, хотя тут же устыдилась, отругала себя: «Какая я злыдня! Разве можно такому радоваться?»

Но как расстаться с Сашенькой?

Лежала ночь без сна и все думала. Бедный мальчик. Снова в садик. А там, говорят, дети все время болеют. И воздух в городе, и еда, все отравленное, все искусственное. Всю ночь ворочалась, вздыхала, еле сдерживая слезы.

А утром произошло чудо. Хмурая и какая-то странная, Дарья молча слонялась по дому, растерянно собирала вещи и картинно вздыхала. Спрашивать, что происходит, Салихат побоялась – что лезть к человеку в душу? Может, поссорились с мужем или нездоровится, всякое бывает. А может, на работу неохота – после отпуска всегда сложно.

Вышла на крыльцо – Дарья сидела на ступеньках и курила. Лицо у нее было хмурое и недовольное. Салихат молча присела рядом. Вдруг Дарья расплакалась. Салихат с испугом и растерянностью смотрела на нее и не знала, что сказать.

– Случилось что, Дашенька? – наконец решилась она.

Дарья пробормотала:

– Ничего не случилось. Пока. А как вернемся, так и случится!

– Что случится? Что? – испугалась Салихат. – Говори, не томи.

Но бояться было нечего – только радоваться, ликовать и торжествовать. Дарья осторожно спросила: нельзя ли на время оставить ребенка?

– Понимаете, скоро осень, начнутся болезни и бесконечные сопли, а значит – больничные. По больничным платят копейки, а у нас съемная квартира – со свекровью-то жить невозможно! Да и вообще, тетя… – Дарья снова нахмурилась. – Жалко пацана. В городе даже гулять негде – двора у нас нет. Вы уж меня извините, что я с таким вот вопросом. Но мне кажется… Тут у вас такая красота, такой воздух. Нет, я все пойму и не обижусь, честное слово! В конце концов, вы ему…

Салихат быстро перебила ее, чтобы не услышать окончание фразы:

– Да о чем ты говоришь, Даша? Это будет огромное счастье для нас, одна только радость! И даже не думай переживать и извиняться. Малышу здесь будет чудесно – ну ты и сама это видишь! И вам беспокоиться нечего – у родных деда и… – Салихат осеклась и покраснела.

Но Дарья ничего не заметила. Она не могла поверить своему счастью и все повторяла:

– Правда? Правда вы согласны? Нет, правда?

Счастливая Салихат гладила ее по руке и думала об одном – только бы не передумали! Только бы не поменяли решение! И только бы не подвел Сашенька, только бы не устроил истерику! А спрашивать, хочет ли он остаться, его вряд ли станут – он слишком мал, чтобы принимать решения.

Правда, она бы, Салихат, спросила. Но они – не она. Они без церемоний. Да какая разница, какие они! Важно, что Сашенька останется с ними!

Камал, кажется, обрадовался, но на Салихат смотрел с тревогой – справятся ли они? Точнее, справится ли она? У него работа, основное ляжет, конечно, на Салихат. Но, видя ее светящееся лицо и счастливую улыбку, вздохнул и успокоился – значит, искренне рада. Его Салихат не умеет притворяться. Она такая, как есть.

Сашенька воспринял новость спокойно. А может, не очень и понял, что произошло. Во всяком случае, он довольно равнодушно попрощался с родителями, помахал им ручкой и взял за руку Салихат:

– Пойдем в песочницу, тетя?

Теперь каждый день был наполнен счастьем. Салихат порхала по дому. Кажется, помолодела на двадцать лет. Все ей давалось легко – готовка, уборка, стирка, огород. Думала об одном – поскорее закончить с делами и заняться Сашенькой. Строить куличики из песка, читать ему книжки. Гулять за калиткой – по селу, к озеру, в лесу, собирать цветы.

По дороге с озера заходили на кладбище – привычкам своим Салихат не изменяла. Вместе раскладывали нехитрые лесные колокольчики, алиссум, тиарку, букашник.

Салихат рассказывала о «прадедушке и прабабушке».

Камал торопился с работы, спешил к внуку. Было видно, как за день он успевал соскучиться.

Первое время родители Сашеньки звонили раза два в неделю. Выслушивали новости и успокаивались – выходит, все хорошо.

А очень скоро стали звонить и вовсе раз в десять дней – чего волноваться? Ребенок накормлен, напоен. Не болеет. Ему хорошо – и нам соответственно.

Первый раз они приехали месяца через три. Салихат страшно нервничала – как среагирует Сашенька? Не запросится ли домой в город?

Но нет. Слава богу, малыш был спокоен, не плакал и не бросался к родителям. Не отходил от Салихат и деда. Словом, все обошлось.

Молодые смущенно объявили, что едут на море – удалось скопить немного денег.

– Вы не возражаете?

– Какие возражения? Езжайте с богом! И про нас не думайте и не беспокойтесь! Сами видите – у нас все хорошо!

Костя с Дарьей облегченно выдохнули.

И снова были собраны баулы и сумки, гостинцы. Дети пробыли недолго, три дня. И только тогда, когда они уселись в машину и она медленно отъехала от дома, Салихат успокоилась. Ну, слава богу, пронесло! Никто не забрал у нее мальчика. И зря она волновалась.

Впрочем, волноваться и бояться она не переставала – каждый день ждала, и сердце замирало от страха – а вдруг? Вдруг молодые решат, что не дело жить ребенку без отца и матери? Нет, понятно, что так им удобно. Но вдруг? Не залезешь же в голову другому человеку. Так с этим страхом и жила. Два чувства были – счастье и страх. Да так, наверное, всегда – всегда они ходят рядом. Потому что если есть счастье, то обязательно присутствует страх, что это счастье закончится.

Конечно, она уставала. Еще бы: годы, как ни крути. Поди повертись по дому, да еще и маленький ребенок. Ему нужно внимание, без этого никак. Но ребенком Сашенька был спокойным и послушным. Всегда с ним можно было договориться и все разногласия решить мирно. Радостью он был невозможной. И невозможным счастьем.

Она видела, как Камал благодарен ей за внука. Переживая за нее, понимая, как ей тяжело, Камал стал уговаривать отдать Сашеньку в детский сад. Ох, как же Салихат возмутилась! Даже кричала – кажется, впервые в жизни. Впервые они так крепко поссорились, и впервые она не разговаривала с ним утром. Молча накрыла завтрак, молча собрала еду с собой, молча ушла на кухню. Больше к этому разговору Камал не возвращался.

Так они прожили почти шесть лет. Со временем страх отступил – Салихат поняла, что Сашеньку забирать никто не собирается. А уж когда узнала, что Дарья ждет ребенка, совсем расслабилась. Теперь будут заниматься новым ребеночком, и Сашенька им ни к чему, он теперь только ее. Нет, не так, конечно: ее и Камала, который обожал внука больше жизни.

Но так, как любила его Салихат… Высказать – слов не хватит. Сказали бы жизнь отдать за него – ни секунды бы не раздумывала. Что ее жизнь без Сашеньки?

Салихат почти успокоилась. А выходит, что зря. Жизнь не дает долгих послаблений. И как она могла про это забыть?

Заболел Камал. Салихат поняла – дело серьезное. Стало тяжело ходить. Появились отдышка, слабость. Чуть что он ложился на диван отдыхать. Поехали в город к врачу.

– Сердце, – подтвердил тот. – Стенокардия. Надо делать операцию. Желательно в Москве. Да, сложно. Но что делать? Жить хотите? Тогда вперед!

От врача вышли совсем расстроенные.

Муж впал в тоску, лег на диван и отвернулся к стене. Даже Сашенька перестал его волновать. «Мужчины, – вздыхала Салихат, – болеть не умеют. Нет у них терпения на болезнь, ломаются, как сухие ветки». Вспомнила отца – как тот не хотел бороться и ждал смерти. И как боролась мама! До последнего боролась, до конца! Потому что боялась оставить дочку сиротой. А у мужчин этого страха нет.

Камала она уговорила, списалась с московской больницей, собрали все справки, их поставили на очередь.

Муж волновался – а что с внуком? Брать ребенка с собой – глупо. Где он там будет? В больнице с Салихат? Оставить здесь не с кем. Отдать родителям? Вот здесь Салихат была тверже скалы:

– Нет, ни за что на свете! Поедет с нами в Москву! Ничего, как-нибудь справимся!

Муж уговаривал, взывал к разуму:

– Одумайся, Салихат! Не место в больнице ребенку. Отвезешь в город, отдашь детям. А вернемся – заберем.

– А если обратно не отдадут? – тихо спросила Салихат. – Что будем делать?

Через три месяца пришло письмо из Москвы – приезжайте, место для вас держим, ждем. Стали собираться. Салихат отгоняла мысли о Сашеньке – ничего, как-нибудь! Сниму комнату вблизи от больницы. Месяц, не больше – как-нибудь справимся! Ребенок спокойный, послушный. Посажу его тихонько в уголок, дай бог, не выгонят. «Как-нибудь, – приговаривала она, собираясь в дорогу. – Главное, чтобы все обошлось!»

Не обошлось. Камал умер за пять дней до отъезда. Умер, сидя перед телевизором. Салихат купала перед сном Сашеньку. Зашла в комнату и… увидела. Сначала решила, что муж спит. Пошла на кухню прибраться. Встала у мойки, и тут как пробило. Сердце застучало как ненормальное. Стало так страшно, что ноги не шли. С трудом доползла до комнаты. Казалось, шла целый час. Ну а когда подошла поближе, все поняла. Села на пол и в голос завыла. Но тут же замолчала, зажав рот рукой, – ребенок! Сейчас он услышит и проснется. Испугается до смерти, решит, что собака воет или, того хуже, волк. Бросилась в детскую – Сашенька, слава богу, безмятежно спал.

Выдохнув, вернулась в комнату. Укрыла мужа покрывалом, закрыла глаза, сложила руки и позвонила в медпункт. В комнату, где лежал Камал, мальчика не пускала – не дай бог испугается! Помнила, как сама в детстве боялась покойников, гробов, кладбища. Всегда стороной обходила. Конечно, потом бояться перестала. Правильно говорила мама: «Бояться надо живых. Мертвые плохого не сделают».

Вот и сейчас боялась детей, Сашенькиных родителей. Не дай бог, приедут на похороны и заберут ее Сашеньку. Поймала себя на мысли, что больше думает об этом, чем о покойном муже. Устыдилась страшно. Ругала себя последними словами. Перед собой стыдно, а это самое страшное. Но делать нечего: позвонила Косте – единственный сын! Он приехал на следующее утро. Один, без Дарьи. Где она, Салихат не спросила – неловко. Скорее всего, не с кем было оставить дочку. Но почему-то обрадовалась – значит, ее мальчика никто не заберет! Вряд ли Костя может так поступить с ней. Почему-то ей так казалось.

Странное дело – Салихат так любила мужа, но похороны прошли в каком-то угаре. Мысль была только одна – Сашенька. Только бы Костя не забрал его! Нет, она очень страдала, о чем говорить. Пережив столько потерь, она отчетливо понимала – ушел муж, она осталась совершенно одна, безо всякой поддержки. Ее не волновала материальная сторона жизни, нет. Она понимала, что проживет. Крепкое хозяйство не даст умереть с голоду, а на хлеб денег хватит. Да и сколько им с Сашенькой надо? Обновки для мальчика? Ну, во-первых, она прилично шьет. Во-вторых, полки шкафа с Сашенькиными вещами буквально ломились от рубашек, брюк, маечек и трусиков.

Салихат была запасливой. Появлялись деньги – покупала, чтобы у мальчика было все и на вырост. На первые три года хватит. А там разберемся. Просить у его родителей ей не хотелось. Да и нельзя, по многим причинам нельзя. Вдруг разозлит Дарью? Та нервная и вспыльчивая.

Да, не в деньгах было дело, совсем не в них. После похорон она поняла – заступников у нее больше нет. Ни за нее, ни за мальчика заступиться больше некому.

На похоронах Сашенька крепко держал Салихат за руку. Она старалась не плакать – ребенок и так был перепуган до смерти. Салихат утешала его, гладила по голове и шептала, что все скоро закончится.

– Мы пойдем домой, я накормлю тебя и уложу, не плачь, миленький мой, не волнуйся!

Салихат смотрела на бледное, отчужденное, чужое лицо мужа и с трудом узнавала – смерть изменила его до неузнаваемости. И было невозможно сложно принять его такого, нового, чужого, неизвестного. Равнодушного.

Она вглядывалась в его лицо, и ей казалось, что это не он, ее Камал. Да, это не он. Разве он был таким чужим, безучастным и безразличным?

С кладбища шли медленно, Салихат еле ворочала ногами, шаркала, как старуха. Мальчик с испугом и жалостью смотрел на нее. «Волнуется, – подумала она. – Маленький мой, родной! – Сердце затопила горячая волна любви. – Только ты у меня и остался!»

Костя с сыном почти не разговаривал – кинул несколько пустых фраз, дежурно погладил по голове и стал собираться в дорогу.

– Не переночуешь? – удивилась Салихат. – Куда на ночь глядя?

– Дела, – хмуро и коротко бросил он. – Да и вообще…

Что означало это «вообще», Салихат не поняла, но на всякий случай уточнять не стала. Собрала баул – банки, коробки, пакеты. Костя брать не хотел – куда столько? Но Салихат его упросила. Да все бы она отдала за то, что он не забрал ее мальчика.

Проводила пасынка и успокоилась. Спасибо Аллаху, отвел! Да и вообще пора перестать об этом думать – раз за столько времени Сашеньку не забрали, значит, уже и не заберут! Отвыкли они от мальчика, живут своей жизнью. Да и понимают – ему здесь, в селе, точно лучше.

Отогнала от себя эти назойливые мысли, и тут взгляд упал на подушку Камала, на его пижаму, брошенную на спинку стула…

И вот тогда Салихат разрыдалась.

Часто потом думала, что, если бы не Сашенька, не это дорогое и всем сердцем обожаемое существо, не стала бы она жить. Не стала. Пусть грех, пусть нельзя, пусть страшно. Но не осталась бы на этом свете. Ни за что.

Плакала она по ночам. Днем, при Сашеньке, ни-ни, чтобы не испугать ребенка. Мальчик скоро все забыл – дети быстро забывают такие вещи. А ее закрутили вечные женские хлопоты и заботы – и слава богу, что они были! Иначе не выжить.

На кладбище ходила каждый день. Наплачется, наговорится со своими, и становится легче. Отпускает.

Правда, спать по ночам совсем перестала – лежала с открытыми глазами и перебирала всю свою жизнь. Вспоминались такие подробности, которые она, казалось, давно позабыла. Мама, отец, счастливое детство. Вспомнила, как подростком просыпалась на рассвете, выходила на крыльцо и, не отрываясь, смотрела на загорающийся восход, на медленно и важно всплывающее розовое солнце, огромное, как жизнь, которое подсвечивает горы, словно декорации. Зрелище это было волшебным. Как она мечтала о любви, думала, каким он будет, ее суженый. Как будет выглядеть, каков у него будет нрав? Конечно, представляла прекрасного принца – высокого, стройного, черноглазого. Свадьбу свою представляла, кучу гостей, пышно и богато накрытый стол. Счастливых родителей. Ну и себя в белой длинной фате, в кружевном, до пят, платье, пышном, как бисквитный торт, и в золотых украшениях.

Детишек своих представляла, мальчика и двух девочек. Хорошеньких, кудрявых, глазастых. Дом. Их семейный дом, где всегда чисто и вкусно.

Словом, мечтала об обычной женской жизни. Впрочем, что она знала тогда, в ранней юности, обо всех сторонах этой женской жизни? Да почти ничего. А вот фантазиям ее и мечтам помешать никто не мог.

Мечтала, как родители проживут долгую и счастливую жизнь, порадуются внукам.

Но вышло все не так.

Ушла мама, заболел отец. И он понимал, что понянчить внуков ему не судьба. Как же тяжело ему было смириться с этими мыслями.

Но все же было и счастье! Много было счастья, что гневить судьбу? Встреча с будущим мужем, ее долгая, без надежды, любовь к нему. И их сближение и, наконец, свадьба. Пусть не совсем такая, о какой ей мечталось в юности. Но ведь не это главное. Все у них сложилось. Складной и хорошей была их совместная жизнь.

А сколько слез она пролила из-за своей бездетности. Но, выходит, такая судьба.

А потом Господь дал ей мальчика Сашеньку!

А значит, кругом она, Салихат, счастливая, куда ни посмотри.

– Только зачем ты так рано ушел, мой хороший? Зачем, дорогой? Так плохо без тебя, так страшно. Такая на сердце боль и тоска! – шептала она, обращаясь к Камалу.

Засыпала под утро, а потом начинались обычные хлопоты и заботы – жизнь, спасибо ей, брала свое.

Прошло полгода, и боль слегка отступила. Салихат стала спать по ночам. Иногда среди ночи к ней приходил Сашенька – перепуганный, встревоженный страшным сном. Она крепко обнимала его, прижималась к нему, согревала, гладила тонкую спинку и чувствовала себя самой счастливой на свете. Так они и засыпали – вдвоем.

Дарья явилась в воскресенье рано утром, когда Салихат и Сашенька еще крепко спали – в выходной день это можно себе позволить.

Салихат проснулась от громкого стука в дверь. Испугалась: кого принесло в такую рань? На часах была половина восьмого.

Сердце билось так часто, словно предчувствовало беду. Салихат накинула халат, поправила на мальчике одеяло и осторожно вышла из комнаты. Увидев Дарью, побледнела и схватилась за сердце. Вот оно, пришло. Кончилась жизнь.

Так все и оказалось. Дарья была раздраженная, злющая. От чая и завтрака отказалась – времени нет. Разделась, села на стул. Салихат на дрожавших ногах села напротив. Пыталась выдавить из себя улыбку – не получилось. Жалкая гримаса получилась, а не улыбка. Точнее, жалостливая.

А Дарья рубила сплеча:

– Ребенка я забираю, и не надо меня отговаривать. Одно дело был с родным дедом, а ты ему кто? Тетка чужая. Нет, я тебе за все благодарна. Ты мне помогла. Спасибо, конечно. Но теперь – всё. Да и вообще, – Дарья хлюпнула носом, – развелись мы с Костяном. Разошлись. Когда? Да после похорон сразу и развелись. Баба у него, понимаешь? Да, баба, любовница. Плохо у нас было давно, врать не буду. А развелись недавно. Короче, я уезжаю. К сестре в Краснодар. Сестра? Да, конечно, родная! Дом у нее там. Большой дом. Да и сама не бедствует – в ресторане завпроизводством, ну ты понимаешь.

Сказала, что две комнаты нам выделит и на работу к себе возьмет. Дочку в садик устроит, а малому в этом году в школу идти.

Ты не беспокойся. Сад у них большой, дом, прямо скажем, шикарный. Короче, достаток по полной! А что мне здесь? Комнату снимать денег нет, с Костей, как понимаешь, под одной крышей я не останусь. Мне надо устраивать жизнь – он-то устроил! Откладывать времени нет – сама знаешь про наш бабий век. В общем, собирай пацана.

Салихат молчала. Сидела как каменная, замороженная. Дарья продолжила, даже словно оправдываясь:

– Нет, я все понимаю! Пока был жив дед, ты по-другому и не могла. А сейчас? Зачем тебе чужой ребенок? Лишние хлопоты. Живи своей жизнью и радуйся – ни забот, ни хлопот. Я даже завидую тебе. – Она усмехнулась. – Не всем удается пожить для себя, а ты сама себе хозяйка. Красота!

Салихат не отвечала. Пару раз кивнула и снова застыла. Выходит, дождалась. Все время этого боялась и вот дождалась. Значит, не зря боялась. Понадобился Дарье ребенок, и она явилась – не запылилась!

– Оставь Сашу, – не поднимая глаз, тихо сказала Салихат. – Он здесь привык. Ему хорошо. Зачем он тебе? – Она подняла глаза и посмотрела на сноху.

– Ну ничего себе! – зло рассмеялась та. – Как это зачем? Он, между прочим, мой ребенок. Я его мать! Ну ты сказанула – «зачем»!

– Какая ты мать, – тихо ответила Салихат. – Мать без своего дитя дня прожить не может. А ты…

– Ну уж об этом не тебе судить! – огрызнулась Дарья. – Тебе откуда знать про родную мать? Тоже мне, специалистка! Еще рассуждает!

Салихат резко встала со стула и вышла из комнаты. Невыносимо. Невыносимо смотреть на ее вульгарно накрашенное злое лицо. Слышать визгливый, прокуренный, наглый голос ее невыносимо. Ну и молодец Костя, что ушел от нее. Никогда эта Дарья им с Камалом не нравилась. Только вот деток жалко, это да. Мать! Какая она мать? Годами ребенка не видела, неделями, месяцами не слышала и не навещала. Ни подарков, ни денег. Да и не ждали они от нее ни подарков, ни денег.

Салихат зашла в комнату, где спал Сашенька. Глянула на него и, зажав рот ладонью, выскочила прочь. Бросилась в сад – спрятаться, скрыться. Невыносимо.

Слышала, как плачет Сашенька, как прикрикивает на него Дарья, чем-то гремит, что-то упало, разбилось. Шурует в ее доме, лезет своими руками в ее вещи. В ее жизнь.

В дом Салихат не пошла. Не дошла бы. Ноги не слушались, стали как ватные, как столбы, словно распухли за несколько минут – с места не сдвинуться.

Наконец послышались голоса с улицы. Сашенька захныкал, Дарья прикрикнула на него.

– Салихат! Ты где спряталась? – закричала она. – Прощаться-то будете?

Салихат ничего не ответила. «Пусть думает, что я ушла со двора. Пусть что хочет думает, мне наплевать. А видеть ребенка нет сил. И прощаться с ним тоже. И жить дальше нет сил. Да и надо ли, а?»

Салихат слышала, как бряцнул на калитке замок, посидела еще с полчаса и наконец зашла в дом. Увидела разбросанные вещи – Дарья забрала то, что смогла унести. На полу в Сашенькиной комнате по-прежнему лежали игрушки, на кухонном столе стояли его чашка и тарелка с Микки-Маусом.

Салихат села на табуретку и по-волчьи завыла. Теперь было можно, теперь никто не мешал. И никто не испугается ее воя. Пусто. Она осталась одна. Нет ее Сашеньки.

Вечером зашла перепуганная соседка – услышала крики накануне и не увидела во дворе ни ребенка, ни Салихат. Все поняла, пошла во двор, накормила скотину. Заставила Салихат выпить чаю с остатками булки.

Салихат откусила кусок, и ее тут же вырвало.

– Зря так убиваешься, – заметила соседка. – Ведь ясно было: стукнет в голову – и заберет. Баба эта Дашка беспутная и шальная. С такими всегда так. Вспомни мою золовку – тоже как выступит, так хоть стой, хоть падай. Вот мы и падали, – горько вздохнула она.

Соседкину золовку Салихат, конечно, помнила – дурная баба, что говорить. Но при чем тут чужая золовка, когда у нее такое горе? Соседка ушла, а Салихат все не вставала.

На следующий день соседка опять пришла, накормила скотину и строго сказала:

– Вставай. Завтра не приду. В город еду, в больницу.

Салихат молча кивнула.

– Не встанешь, – сурово продолжила соседка, – помрет твоя скотина от голода. Впрочем, как знаешь.

Среди ночи Салихат услышала мычание недоеной коровы. Той вторила коза. Встала и пошла в хлев. Наплевать можно на себя, а не на живое существо, за которое ты отвечаешь.

Так и жила несколько месяцев – утром и вечером ходила в хлев, давала корма, доила корову. Молоко в дом не заносила – выливала. Зачем ей молоко?

Думала, если что – за скотину беспокоиться нечего. Оставит записку, соседка заберет. И еще будет рада – корова у Салихат отличная, молочная и не старая. Такому прибытку обрадуется каждый. Ну и вещи ее заберет – платья, кофточки, обувь. И золото. И посуду пусть забирает – куда ее? Оставлять некому.

Салихат прошлась по дому, остановилась у стены, где висели фотографии родителей, мужа и Сашеньки. Провела по ним пальцами. Вот их жаль. Кому они нужны? Чужая жизнь. Их точно выкинут. И разметет ветер по углам родные и любимые лица. Закружит обрывки и унесет. Куда? Да какая разница. Живых жалко. И мертвых. А это – бумага. Всего лишь бумага, что про нее говорить?

Про то, как уйти, не думала – страшно. Нет, она была готова и не боялась. Почти не боялась.

Вечером приготовила темное платье, почти не ношенное, купленное мужем к Восьмому марта. Разложила его на диване, расправила. Достала косынку – голубую, в желтых цветочках. Светлые туфли. Подошла к зеркалу – ни маленькие золотые сережки-шарики, ни толстую золотую цепочку с подвеской из жемчуга она никогда не снимала. Сережки – подарок родителей к четырнадцатилетию. Цепочка – подарок мужа на день рождения, кажется, на тридцать пять лет.

На пальце – обручальное кольцо, самое ценное украшение, дороже всех бриллиантов на свете. Внутри кольца, по кругу, гравировка «Любимой Салихат от Камала».

Нет, это кольцо она не снимет никогда. Что бы с ней ни случилось.

Поймала себя на мысли, что думает об этом совершенно спокойно. Как о самом обычном, будничном, каждодневном. Но страха не было. Совсем.

Накануне этого дня пошла на кладбище – в последний раз, попрощаться. Попрощаться и попросить прощения. Говорила с теми, кто там лежит, долго, как с живыми. Уговаривала понять ее и простить. Говорила спокойно, без истерики, словно рассказывала обычную житейскую новость.

– Вы должны меня простить, но главное – понять. Зачем мне такая жизнь, без вас? Мне тяжело, мне так плохо, что даже слез не осталось. А что дальше? Буду дряхлеть, стареть. Начнутся болезни. Кто будет смотреть за мной? Никого не осталось. Надеяться на соседей? У них своя жизнь, дети, внуки, хозяйство. Да и неловко как-то. Папа, ты же мне всегда говорил: главное – не ставить людей в неудобное положение. Мама, мамочка. У тебя были мы с папой. Ты не поймешь меня. Но уверена, что простишь. Да, я уверена. Ты же не хочешь, чтобы мне было плохо? Камал, родной. И ты меня пойми! Ты же знаешь, чем был для меня Сашенька. А сейчас его нет. И ничего нет хуже одиночества, поверьте мне. Когда не для кого, тогда и незачем. Вы, слава богу, этого не испытали. Слава богу, – повторила она.

В общем, хватит разговоров – вот сейчас у вас, мои дорогие, приберусь и пойду домой. А завтра – всё, всё. Не волнуйтесь. Все будет нормально, я вам обещаю! До свидания, мои любимые.

Она осторожно, еле прикасаясь, протерла памятники: один – мамы с папой, общий, так захотел отец, второй – мужнин. Красивый, черного мрамора, с большим и очень похожим портретом. На нем она не экономила – ее муж это заслужил. Разложила цветы. Кивнула на прощанье, громко вздохнула и медленно, не оглядываясь, пошла к выходу.

Дома тщательно прибралась – проверила, хорошо ли вымыта посуда, чтобы не стыдно было перед соседками, аккуратно ли разложены и расставлены запасы в погребе, хорошо ли выметен пол. Полила цветы – герань и фиалки. В шкафу подровняла стопки полотенец и наволочек. Оглядевшись, осталась довольна: вот теперь точно порядок. И села за стол.

И тут Салихат снова поймала себя на мысли, что совершенно, даже как-то совсем неприлично спокойна. Вывод напрашивался сам собой: выходит, она равнодушна к этой жизни и запросто, без сожаления с ней распрощается.

Выпила на ночь снотворное и чуть не рассмеялась: вот дурочка, боится не уснуть! А скоро, совсем скоро, будешь спать, сколько хочешь. Отоспишься, одним словом.

Но она боялась не бессонницы, а собственных мыслей и воспоминаний.

А ночью приснился сон. Нет, не совсем так – она не поняла, сон это был или явь. В чудеса и прочие мистификации Салихат не верила. В загробную жизнь? Наверное. Но представляла себе это слабо, нечетко, расплывчато, как на переводной блеклой картинке: райские сады, полные сладких плодов, журчащие ручейки, зеленые лужайки, поляны с пышно цветущими разноцветными цветами. Неужели это возможно?

Но хотелось верить, что у ее любимых и близких там, в том краю, спокойная и радостная, светлая жизнь без хлопот. Пусть хоть там не мучаются, не страдают и отдыхают.

Той ночью к Салихат пришел муж. Он стоял возле ее кровати, и она чувствовала запах его кожи, волос, одеколона со слабой цитрусовой отдушкой. Она видела его явственно – только протяни руку. Но вот этого сделать она не могла. Не могла даже пошевелить рукой, не то что дотронуться до него.

Салихат смотрела на Камала во все глаза. И вот что странно – стояла глубокая, темная, почти беззвездная ночь, в доме был выключен свет, а она могла разглядеть все его морщинки, складки на лбу и у рта, пряди седых волос, родинку на правой щеке. Словно он был подсвечен изнутри и свет исходил из него самого.

Камал мягко улыбнулся:

– Ну что ты, ласточка? Что еще себе надумала? – Он с осуждением покачал головой. – Не смей, слышишь? Я и подумать не мог, что ты на такое способна.

Он ругал ее, а она не могла ничего возразить, словно язык прилип к нёбу. Силилась, но не могла.

Ей хотелось выплеснуть, как воду из корыта, исторгнуть из себя все, что накопилось, что мучило все это время: боль, обиду, страдания. Выкрикнуть, что жизнь ее стала пустой и холодной, что без него ей так плохо, что не хочется жить. И что давно ее ничего не радует – и утра, эти невыносимые одинокие, тихие утренние часы, и завтрак в одиночестве. Рассказать, как она заставляет себя заняться делами, просто гонит себя в огород. И такая тоска в этом холодном, пустом и тихом доме. «Без тебя невыносимо. Жить невыносимо, слышишь? А когда увезли Сашеньку, стало и вовсе незачем. Ответь мне, к чему так мучиться, так страдать? Дряхлеть в одиночестве? Для чего? Да и сил у меня нет. Сил совсем не осталось. Все стало трудно: суп сварить, кур покормить, двор вымести. Ничего не хочу – вообще ничего! Ни есть, ни читать, ни телевизор смотреть. Лежу так часами, гляжу в потолок. Это – жизнь? Соседка зайдет поболтать. Помнишь, как я раньше любила, когда она заходила? Кофе попьем, языками почешем, посмеемся, посплетничаем. Ну и как-то полегче, вроде как отдохнула. А теперь? Она заходит, а я думаю, скорее бы ушла, потому что и это невыносимо – болтать о пустяках, обсуждать новости, слушать ее рассказы про детей и внуков.

Ты знаешь, Камал, я не злая и не вредная вроде. А тут такая злость подкатывает. Вот, думаю, опять черти ее принесли! И кофе не предлагаю, веришь? И не стесняясь смотрю на часы. Что мне делать? Такое отчаяние! Такие муки, родной мой. Не хочу, понимаешь? Ну услышь меня наконец! Услышь и пойми. И отпусти меня, а?»

Сказать вслух не получалось. Но ей почему-то казалось, что Камал ее слышит и, кажется, понимает. Салихат видела, как меняется его лицо, сдвигаются к переносью брови – так было всегда, когда он злился или переживал. Видела, как подергивается его красивый, рассеченный бороздкой подбородок, как влажнеют глаза. Лицо его было такое живое, такое родное!

Салихат заплакала и отвернулась к стене. Ей стало неловко за свои слова.

– Салихат, – услышала она голос Камала, – родная моя! Не надо, девочка! Нельзя, понимаешь? Я не могу всего тебе объяснить, но ты мне просто должна поверить – нельзя и все, точка. Оставайся тут. У всех свое время. И все еще наладится, слышишь? Живи.

Салихат резко повернулась, чтобы ему ответить, но мужа уже не было.

Господи, почему же она ничего не спросила! Как мама, отец? Все ли у них хорошо? Она резко села на кровати и повела носом – запах одеколона с цитрусовыми нотками, кажется, оставался. Или опять привиделось? А может, она сошла с ума? Вот это самое страшное.

Но странно – страшно ей не было. И даже совсем наоборот, она громко и облегченно выдохнула, улыбнулась и прошептала:

– Хорошо, Камал. Хорошо, любимый. Я все поняла.

Не двигаясь и боясь пошевелиться, Салихат пролежала еще долго, пока окончательно не затекла больная спина. Тогда она осторожно, словно боясь кого-то разбудить, слезла с кровати и подошла к окну. Постепенно светлеющее, пока еще серое небо обещало совсем скоро стать пронзительно-синим. За окном загорался слабый, еле заметный еще рассвет, освещая сад и беседку, которую строили ее муж и отец. Мамину скамеечку под персиком. Хлев и курятник, откуда раздался хриплый и наглый первый крик петуха. Она увидела маленькую серую птичку, присевшую на сливовое дерево. Та устроилась поудобнее и озабоченно и сосредоточенно стала чистить пегие перышки. Вдалеке, почти на горизонте, зеленел холм, покрытый свежей молодой травой.

Салихат стояла у окна и думала, как прекрасен этот мир. И как она могла надумать с ним расстаться?

В горле было сухо и колко, словно наелась песка, и она пошла в кухню напиться воды. После легла в кровать. «Не усну, – подумала она. – Такие дела, ни за что не усну». Но тут же уснула.

Проснулась в десять часов – небывалое дело! Не поверив, поднесла к глазам часы. Десять! Вскочила, бросилась во двор, накормила кур, дала сена корове, собрала в таз яйца – ого, двенадцать штук! Куда ей так много? Отдаст соседке. К той как раз приехали внуки.

Озябла, пошла в дом, поставила чайник, отрезала кусок подсохшего хлеба, принесенного заботливой соседкой, намазала его маслом и медом, и впервые за черт-те сколько дней с удовольствием позавтракала.

Потом она пошла в душ, долго терла себя жесткой мочалкой, расчесала все еще густые волнистые волосы, уложила их в косу, надела платок, платье, чулки и туфли.

А все то, что приготовила для ухода из жизни, собрала в старую наволочку и отнесла в мусорный бак.

А потом был день, полный обычных и даже слегка надоевших домашних хлопот. Она собрала банки с вареньем и соленьями, расставила их в ряд – для соседки. Испекла пирог с сухой вишней, предварительно поварив ее в сладком сиропе. Выпила молока с пирогом и легла отдохнуть.

Втайне Салихат надеясь, что муж снова ее навестит. «Так можно жить, – думала она. – Жить и ждать ночи».

Но больше Камал не пришел.

А она осталась. Осталась и поняла, что там жизнь точно есть. И что он по-прежнему любит ее и думает о ней. И ей стало легче.

Нет, она не стала снова радостной и беззаботной. Она не веселилась, не рвалась в кино или в магазин. Но она жила. И жизнь ей была не в тягость – Салихат поняла, что нельзя требовать от небес ускорения. Нельзя просить, чтобы тебя забрали раньше срока. Просто надо принять обстоятельства и – жить. Просто жить. Проживать свою судьбу. И это, наверное, самое главное.

Через полгода, а точнее, через семь месяцев она получила письмо. Взяла в руки конверт и удивилась – от кого? Писем ей никто не писал. Почерк на конверте был незнакомый, обратный адрес – город Краснодар, улица Домбайская. Дрожащими от волнения и странного предчувствия руками Салихат неловко вскрыла конверт.

Писала Дарья.

Здравствуй, Салихат. Как поживаешь? Что нового? У меня все хорошо. У сестры мы прижились, условия, как я тебе говорила, хорошие, в сто раз лучше, чем были. В моей жизни случились перемены – я выхожу замуж. Сестра познакомила меня с братом мужа, и мы с ним, как говорится, сошлись. Человек он хороший и не бедный, имеет свою квартиру в Тихорецке и машину «БМВ». Не новую, но все равно хорошо – не то что мой бывший, голодранец Костик.

Салихат перечитывала письмо снова и снова. «Бабушка». Не тетя, а бабушка! Не верила своим глазам и в сотый раз перечитывала письмо. Вдруг вздрогнула – как очнулась – и, накинув кофту и схватив кошелек, не заперев в спешке дом, выскочила на улицу.

Она бежала на почту отбить телеграмму. Какое письмо? Письмо будет идти тысячу лет! А телефон Дарья не оставила.

Спотыкаясь и задыхаясь, Салихат добежала до почты. Выкрикнула с порога:

– Мадинка! Отбей телеграмму! Срочную, слышишь? – И, облокотившись на стойку, добавила: – Давай, давай! Не тяни.

Наутро почтальонша Зарема принесла ей ответную телеграмму:

Пятница. Сегодня среда. Время еще есть.

Салихат бросилась в дом наводить порядок. Сдернула шторы, замочила в тазу. Встала на стремянку, перемыла все люстры. Вытряхнула ковры и коврики. Достала из серванта парадный сервиз и тоже помыла. Зачем, сама не поняла. Вынесла во двор и выбила подушку и одеяло, застелила Сашеньке новое, только распечатанное белье.

Нарвала букет гладиолусов и поставила его на стол, в парадную хрустальную вазу. Потом сняла вазу, сдернула клеенку и постелила шелковую, в разводах, гостевую скатерть.

Ну и принялась за готовку. Все, что любит Сашенька. Ее мальчик. Ее любимый и единственный, лучший ребенок на свете.

Пироги с яблоками, пирог с мясом, блины – их он любит со сметаной и с алычовым вареньем. Куриный суп с домашней лапшой – Сашенька любит потоньше, в ниточку. Тушенное с травами мясо. Выскочила во двор, сгребла все банки, предназначенные для соседкиных внуков, и унесла их обратно в погреб.

Под вечер рухнула без сил. Руки отваливались, ноги гудели, и ныла спина. Да разве это важно? Завтра она встречает своего Сашеньку, своего внука.

Ночью вертелась как уж на сковороде, волновалась. Как все будет? Как среагирует на нее Сашенька? Ведь он отвык от нее.

Вдруг вскочила, бросилась к серванту. Открыла ящик, пошарила рукой, нащупала футляр от очков и вытащила оттуда носок.

Села за стол, вывалила из носка все, что там было – сережки с горным хрусталем, подаренные ей на шестнадцать лет. Дутый браслет из красного золота – подарок отца на свадьбу. Любимые мамины бусики из мелких гранатов. Папины часы, подаренные ею и мужем на его юбилей. И, наконец, кольцо. Единственно ценная и дорогая вещь. Она разглядывала его – даже без электрического света камни переливались, играли и вспыхивали алмазными гранями. Потому что бриллианты. Кольцо на годовщину их свадьбы подарил муж.

Дорогое кольцо, немыслимо дорогое. Цену она не знала, но догадывалась. Вспомнила, как соседка охнула:

– Ну ничего себе! Денег-то сколько! Хороший муж у тебя, Салихат, не жадный!

А то она, Салихат, не знала!

Салихат уловила в ее голосе зависть. Но тут же устыдилась – зачем она так? Наверняка показалось, соседка хорошая женщина.

Кольцо она не носила – куда? В хлев и на огород? Еще потеряет, вот это будет беда. Надевала всего-то пару раз и то на праздники – на свадьбу, например, да на свой день рождения. Накроет на стол и наденет к приходу гостей. А потом снимет и уберет подальше – не мыть же в нем посуду.

Когда болел муж, многое продала – золотую цепочку, бусы из жемчуга. Колечко с фианитом, брошку с опалом. Но это оставила, рука не поднялась отдать чужим.

Салихат задумчиво повертела кольцо в руках и все же приняла решение.

Нашла картонную коробочку из-под давно исчезнувших украшений – не особенно хорошую, потертую на уголках. Ничего, сойдет и так. Положила туда кольцо, надела на коробочку черную аптечную резинку, завернула в целлофановый пакетик и убрала глубоко в сумку. Первый автобус в город уходил в семь утра. Салихат встала в пять. Умылась и села завтракать, но в рот ничего не лезло, глотнула пустого чаю.

Потом тщательно причесалась, надела нарядное платье, белые туфли, завязала косынку на шею. Подушилась духами и поморщилась – сто лет не доставала их. Прошлась по дому, проверила, все ли в порядке.

Приподняла полотенце – потрогала пироги. Не зачерствели, слава богу. Впрочем, тесто ей всегда удавалось.

Окинув взглядом дом, поспешила на остановку.

В город приехала рано. Но в сам город не пошла, сразу поехала на вокзал. Болталась по вокзалу, смотрела на часы. Объявили прибытие поезда.

Салихат задрожала как осиновый лист, почувствовала, как колотится сердце. Поправила волосы, косынку, одернула кофточку. Вытерла со лба пот.

Медленно, кряхтя, как древний старик, поезд вполз на перрон, недовольно фыркнул, дернулся, дал короткий и сиплый гудок и наконец остановился.

Салихат бросилась к восьмому вагону. В окне увидела бледное и взволнованное, такое родное лицо ее Сашеньки. С трудом сдержалась, чтобы не разреветься. Он улыбнулся. Застыла у распахнувшейся с громким металлическим стуком двери вагона.

Показалась Дарья. Увидев Салихат, бросила небрежно:

– Привет!

Соскочила со ступенек, подтащила чемодан. За ней спрыгнул Сашенька. Увидев Салихат, он на минуту смутился.

Но Салихат не бросилась к нему, не сжала в объятьях, не стала целовать. Пусть придет в себя, ведь растерялся, смущен. Осторожно взяла его за руку:

– Ну как ты? Как добрались?

Мальчик покраснел, глянул на мать:

– Все нормально.

Отошли в сторону. Дарья старалась не смотреть ей в глаза. Оглядывалась по сторонам, нервничала, поглядывала на часы и явно спешила.

Сунула в руки Салихат чемодан:

– Тяжелый. Дотащишь?

– Конечно, не волнуйся.

– Ладно, – торопливо попрощалась Дарья. – Мне пора. Извини! Дела у меня тут, в городе. А вечером обратно в Краснодар.

– Конечно, я все понимаю, беги, – отпустила ее Салихат. – И мы будем двигаться потихоньку. – Она осторожно взяла Сашеньку за руку. – Ну пойдем, мой хороший?

Мальчик кивнул. Дарья закурила. Салихат дотронулась до ее руки:

– Не беспокойся за него. У нас все будет хорошо, не сомневайся!

– А я и не сомневаюсь, – буркнула Дарья. – Давайте идите! Долгие проводы – лишние слезы.

Она порывисто обняла мальчика, клюнула его в коротко стриженный затылок и подтолкнула к Салихат:

– Все, все, вперед.

Салихат кивнула и вдруг вспомнила. Роясь на ходу в сумочке, Салихат бросилась к Дарье и протянула ей коробочку, обернутую в пакет.

– Даша, это тебе.

– Что это? – хмуро спросила Дарья.

– Подарок, – пробормотала Салихат, – просто подарок. Тебе от меня.

Дарья разорвала пакет, открыла коробочку и ахнула:

– Ну ты даешь, Салихат! Ничего себе, а? Это ж денег-то сколько! Немерено!

– Да брось ты, – отмахнулась Салихат. – Подумаешь! Носи на здоровье! – И быстро пошла прочь.

Сашенька вопросительно смотрел на Салихат:

– А ты купишь мне жвачку? И шоколадку?

Салихат рассмеялась:

– Конечно, куплю. Ну давай скорее на автобус, он ждать не будет. А как только приедем – все и куплю.

Перед тем как подняться на ступеньки автобуса, Салихат оглянулась – нет, за ними никто не гнался.

Да и зачем Дарье их догонять? Смешно даже. Но все равно Салихат была рада, что автобус быстро отъехал от станции.

Сашенька бегал по дому и кричал:

– Ба, а где мой деревянный конь? Ну, тот, что дед подарил? А сабля? С красной ручкой, ты что, забыла? А солдатики? Нет, не эти! Другие, коричневые!

Все, конечно, нашлось. А вот за стол долго его усадить не могла – снова бегал то в сад, то в огород, то в сарай. Застрял в хлеву – гладил корову. Наконец утомился. Ел хорошо, с аппетитом. Салихат смотрела во все глаза, и сердце ее пело от счастья.

Вдруг мальчик замер, на секунду застыл, захлопал глазами и по-взрослому хлопнул себя ладонью по лбу:

– Вот я дурак, ба, совсем забыл!

– Что забыл? – испугалась Салихат.

Он не ответил, бросился в свою комнату, порылся в чемодане, достал что-то оттуда, вбежал обратно, подбежал к Салихат и молча протянул ей темно-серую пластиковую коробочку.

– Что это? – удивилась Салихат. – Мне?

– Тебе, – смущенно ответил он. – Тебе купил. Подарок.

Салихат открыла коробочку.

На дне ее лежало колечко – совсем простое, скорее всего металлическое, тоненькое, с маленьким черным матовым камушком.

– Это мне? – повторила Салихат.

– Тебе, тебе! – повторил смущенный Сашенька. – В киоске купил, где газеты продают. Сам, без мамы. Денег скопил и купил. Для тебя. – И поднял на нее перепуганные глаза: – Тебе не нравится, ба?

Салихат медленно покачала головой:

– Что ты, еще как нравится! Самое красивое из всех, что я видела! Честное слово! И самое дорогое!

Она встала, отвернулась к плите – только бы не разреветься. Проглотила ком, застрявший в горле, и, не поворачиваясь, прикрикнула:

– Может, доешь? Сколько можно обедать?

Ей никто не ответил – Сашеньки в доме не было, его звонкий голос доносился со двора.

Салихат опустилась на табуретку и только тогда разревелась.

Много в ее жизни было подарков. Аллах не обделил. Но этот, пожалуй, был самым ценным. Точнее – бесценным был этот подарок. Салихат улыбнулась.