Добродетель – не единственная причина движения по третьему измерению. Подобным же образом возвеличивает душу и красота и необъятность природы. Иммануил Кант явным образом связал природу и мораль, когда объявил, что искреннее благоговение могут вызывать две причины – «звездное небо надо мной и моральный закон во мне» (Кант, 2015). А Дарвин ощутил духовный подъем, когда исследовал Южную Америку:

Новоанглийское движение трансценденталистов непосредственно опиралось на мысль, что Бога следует искать в каждом человеке и в природе, а следовательно, одинокие прогулки в лесах – это способ познать Бога и служить Ему. Основоположник движения Ральф Уолдо Эмерсон писал:

Красота и необъятность природы заставляет «Я» чувствовать себя маленьким и ничтожным, а все, что уменьшает «Я», открывает дорогу духовному опыту. В главе 1 я писал о расщепленном «Я» – о разнообразных случаях, когда людям кажется, будто у них много разных личностей и интеллектов, которые иногда вступают в конфликт друг с другом. Такое расщепление часто объясняется противопоставлением души – высшего, благородного, духовного «Я», – и тела, к которому она привязана – низшего, приземленного, плотского «Я». Душа избавляется от тела только в миг смерти, но и до этого способна изведать вкус грядущей свободы благодаря духовным практикам, великим проповедям и восторгом перед природой.

Есть и много других способов ощутить этот вкус. Многие уподобляют (крипто) религиозным переживаниям великие живописные произведения, симфонии, речи ораторов-вдохновителей. А кое-что дает не просто вкус, а полномасштабное, пусть и временное, бегство. Когда на Западе стали широко известны галлюциногенные наркотики ЛСД и псилоцибин, медики назвали их психомиметиками, поскольку они подражали некоторым симптомам психотических расстройств, в том числе шизофрении. Но те, кто пробовал эти наркотики, в целом не соглашались с таким термином и придумывали другие названия, например, «психоделики» (манифестирующие разум) и «энтеогенные» (пробуждающие Бога внутри). Ацтеки называли псилоцибиновый гриб словом «теонанакатль», буквально «божья плоть», и когда его ели во время религиозных обрядов, он давал многим опыт прямого контакта с Богом (Wasson, 1986).

Наркотики, изменяющие состояние сознания, очевидно, полезны для того, чтобы отделить священные переживания от профанных, а поэтому наркотики, в том числе алкоголь и марихуана, играют роль в религиозных обрядах некоторых культур. Однако у фенилэтиламинов – класса наркотических веществ, куда входят ЛСД и псилоцибин, – есть одна особенность. Наркотики этого класса, как естественные (псилоцибин, мескалин или яг), так и синтезированные каким-нибудь химиком (ЛСД, экстази, диметилтриптамин), обладают рекордной способностью вызывать мощные изменения восприятия и эмоций, которые иногда даже у неверующих вызывает ощущение контакта с божественным, а от этого они потом чувствуют себя преображенными (Shulgin and Shulgin, 1991). Воздействие этих наркотиков сильно зависят от того, что Тимоти Лири и другие первые исследователи психоделических средств называли «настрой и обстановка», то есть ментальный настрой человека, применяющего наркотик, и обстановка, в которой его применяют. Если человек настраивается на восприятие божественного и принимает наркотики в безопасной дружественной среде, например, в ходе обряда инициации в традиционных культурах (Grob and de Rios, 1994), наркотики могут стать катализатором духовного и личностного роста.

Самую прямую проверку гипотезы о катализаторе провел Уолтер Панке (Pahnke, 1966), врач, который работал над диссертацией по теологии. Он в Страстную пятницу 1962 года привел 20 старшекурсников-теологов в крипту под часовней Бостонского университета. Десяти студентам он дал 30 миллиграммов псилоцибина, а другим десяти – точно такие же с виду таблетки витамина В5 (никотиновая кислота), который вызывает мурашки и прилив крови к коже. Витамин В5 сыграл роль так называемого активного плацебо: он вызвал самые настоящие телесные ощущения, поэтому, если благотворное воздействие псилоцибина – всего лишь эффект плацебо, оно проявилось бы и у контрольной группы тоже. Затем в течение нескольких часов группа (через громкоговорители) слушала проходившую в часовне наверху службу, посвященную Страстной пятнице. Никто, в том числе Панке, не знал, кому какая таблетка досталась. Но через два часа после приема таблеток не осталось никаких сомнений. Те, кто принял плацебо, первыми ощутили, что что-то происходит, и решили, что приняли псилоцибин. Но больше с ними ничего не случилось. Через полчаса остальные студенты пережили самый важный опыт в своей жизни, как они потом утверждали. Панке опросил их после того, как кончилось действие наркотика, затем еще раз через неделю и, наконец, через полгода. Оказалось, что большинство студентов из псилоцибиновой группы описали большинство из девяти особенностей мистического опыта, которые Панке собирался измерить. В число самых сильных и устойчивых эффектов входило ощущение единства со Вселенной, трансцендентности пространства-времени, радость, чувство, что невозможно описать этот опыт словами, и уверенность, что теперь ты стал лучше. Многие говорили, что видели красивые цвета и узоры и ощущали сильнейший восторг, страх и благоговение.

Благоговение – эмоция само-трансцендентности. Мой друг Дэчер Келтнер, специалист по эмоциям из Калифорнийского университета в Беркли, несколько лет назад предложил, чтобы мы с ним вместе пересмотрели литературу по благоговению и попробовали сами в ней разобраться. И мы обнаружили, что научной психологии практически нечего сказать о чувстве благоговения (Keltner and Haidt, 2003). Его невозможно изучать на других животных и не так-то просто вызывать в лаборатории, поэтому оно не подлежит экспериментальному изучению. Зато о нем есть что сказать философам, социологам и теологам. Когда мы проследили корни английского слова «awe», которое означает «благоговение», оказалось, что оно всегда связано с ужасом и приниженностью в присутствии чего-то более масштабного, чем личное «Я». Лишь в самые современные времена, пожалуй, только в нашем десакрализованном мире, благоговение свелось к удивлению в сочетании с одобрением, а слово «awesome» – «потрясающий», – которым так и сыплют американские подростки, означает, в сущности, просто «плюсплюс плюсовой», выражаясь словами Джорджа Оруэлла из «1984» (перевод В. Голышева). Мы с Келтнером сделали вывод, что эмоция благоговения возникает при соблюдении двух условий: человек воспринимает что-то огромное (как правило, физически огромное, но иногда и понятийно огромное, например, великую теорию, или социально огромное, например, великую славу или власть), и существующие ментальные структуры человека не способны вместить эту огромность. Что-то колоссальное не удается переработать, и тогда человек впадает в ступор, когнитивные процессы резко останавливаются, а в присутствии чего-то огромного он чувствует себя маленьким, бессильным, пассивным и восприимчивым. Этому ощущению часто, но не всегда, сопутствует страх, восхищение, элевация, а также восторг перед прекрасным. Когда благоговение заставляет человека остановиться и обостряет его восприимчивость, оно тем самым открывает дорогу переменам, вот почему благоговение играет важную роль в большинстве историй о религиозном обращении.

Прототип благоговения, идеальный, пусть и предельный случай, мы обнаружили в драматической кульминации «Бхагавадгиты». «Бхагавадгита» – эпизод гораздо более длинной истории под названием «Махабхарата», эпического повествования о войне между двумя ветвями индийского царского семейства. Герой истории Арджуна готов вести войско в битву, но в последний момент падает духом и отказывается сражаться. Он не хочет вести своих родичей убивать других своих родичей. «Бхагавадгита» – история о том, как Кришна в обличии бога Вишну убеждает Арджуну, что он должен вести войско в битву. Посреди поля боя, когда войска противников уже выстроились, Кришна читает подробную абстрактную богословскую лекцию о дхарме – нравственном законе вселенной. Дхарма Арджуны требует, чтобы он бился и победил в войне. Неудивительно, что Арджуну это не трогает (учитывая, что логические рассуждения в принципе плохой стимул для поступков). Арджуна просит Кришну показать ему ту вселенную, о которой он говорит. Кришна идет навстречу Арджуне и дарует ему космическое зрение, позволяющее увидеть Бога и вселенную такими, каковы они на самом деле. После этого Арджуна переживает нечто, напоминающее современному читателю наркотический «трип» под воздействием ЛСД. Он видит солнца, богов и бесконечное время. Это приводит его в полнейшее изумление. У него волосы становятся дыбом. Он ошарашен, растерян, не может осознать, что за чудеса ему предстают. Не знаю, читал ли «Бхагавадгиту» Эдвин Эбботт, но Квадрат в Трехмерии испытывает точно такие же чувства, что и Арджуна. Ясно, что Арджуна охвачен благоговением, когда говорит: «Невиданное раньше узрев, я возрадовался; от страха трепещет мое сердце» («Бхагавадгита» (1978), 11:45). Когда Арджуна лишается космического зрения и «спускается» с небес, он поступает точно так же, как Квадрат – простирается ниц перед Богом, даровавшим ему просветление, и клянется служить ему. Кришна велит Арджуне быть ему верным и отречься ото всех остальных привязанностей. Арджуна с радостью повинуется и с этого момента исполняет приказы Кришны.

Опыт Арджуны, конечно, незаурядный случай, недаром он попал в священное писание, однако многим удалось испытать подобное духовное преображение с теми же отличительными чертами. Уильям Джемс в своем труде по психологии религии, который до сих пор остается величайшим, анализировал «многообразие религиозного опыта» (Джемс, 2010), в том числе стремительный и постепенный уход в религию и опыты с природой и наркотиками. Джемс обнаружил в рассказах о подобных переживаниях столько невероятного сходства, что заключил, что речь идет о выявлении глубоких психологических истин. Одна из глубочайших из них, по словам Джемса, гласит, что мы воспринимаем жизнь как расщепленное «Я», раздираемое противоречивыми желаниями. Религиозный опыт реален и встречается часто, даже если Бога нет, и этот опыт дарит людям ощущение целостности и покоя. При стремительном обращении в религию, как у Арджуны и Квадрата, старое «Я», полное мелочных забот, сомнений и прочных привязанностей, сковывающих по рукам и ногам, испаряется в одно мгновение – как правило, в мгновение всеобъемлющего благоговения. Пережившие такое люди ощущают, что словно бы родились заново, и обычно помнят время и место своего второго рождения, миг, когда они отрешились от собственной воли перед лицом высшей силы и получили в награду непосредственное восприятие глубокой истины. После такого перерождения страхи и опасения заметно унимаются, мир кажется чистым, ярким, новым. «Я» изменяется так, что это назовет чудом любой священник, раввин или психотерапевт. Джемс описывает эти перемены так:

«Умиленное настроение» по Джемсу поразительно похоже на элевацию, описанную Джефферсоном и Дэвидом Уайтфордом.

Атеисты возразят, что и у них бывают подобные переживания безо всякого Бога. Всерьез взялся за изучение такого секулярного опыта Абрахам Маслоу, первый аспирант Гарри Харлоу и основатель гуманистической психологии. Маслоу собрал рассказы о переживаниях, которые назвал «пик-переживаниями» – о тех незаурядных моментах выхода за пределы своего «Я», которые по ощущениям качественно отличаются от событий повседневной жизни. В своем маленьком шедевре «По направлению к психологии бытия. Религии, ценности и пик-переживания» (Маслоу, 2002) Маслоу перечисляет 25 общих черт пик-переживаний, причем все они так или иначе упомянуты у Уильяма Джемса. Вот некоторые из них: Вселенная видится единым целым, где принимается все и ничего не осуждается и не ранжируется, эгоцентризм и целеустремленность исчезают, поскольку личность ощущает слияние со Вселенной (и зачастую с Богом), изменяется восприятие пространства и времени, человека переполняют чувства изумления, благоговения, радости, любви и благодарности.

Целью Маслоу было продемонстрировать, что духовная жизнь имеет натуралистический смысл, а пик-переживания – фундаментальное свойство человеческого разума. Во все времена, во всех культурах подобные переживания бывали у многих людей, и Маслоу предполагает, что все религии основаны на чьих-то пик-переживаниях. Пик-переживания делают людей благороднее, как и писал Джемс, а религии создавались как методы обеспечения пик-переживаний и дальнейшего предельного усиления их способности к облагораживанию. Но случается, что религии утрачивают связь с корнями, а власть в них захватывают люди, не имевшие опыта пик-переживаний, бюрократы и лизоблюды, стремящиеся все свести к протоколу и оберегающие ортодоксию ради ортодоксии. Вот почему, говорит Маслоу, молодежь ХХ века так часто разочаровывалась в организованной религии и обращалась в поисках пик-переживаний к психоделическим наркотикам, восточным религиям и новым формам христианского богослужения.

Едва ли выводы Маслоу стали для вас потрясением. Это вполне правдоподобное секулярное психологическое толкование религии. Однако главный сюрприз книги «По направлению к психологии бытия. Религии, ценности и пик-переживания» состоит в другом: Маслоу обвиняет науку в том, что и она становится такой же выхолощенной, как организованная религия. Историки науки Лоррейн Дэстон и Кэтрин Парк впоследствии подтвердили такую тенденцию (Daston and Park, 1998). Они показали, что ученые и философы по традиции старались удивляться миру природы и объектам своих исследований. Однако в конце XVII века европейские ученые стали свысока посматривать на удивление, считать его признаком детскости ума, ведь зрелый ученый просто каталогизирует законы природы. И пусть даже ученые в мемуарах делятся с нами своим тайным удивлением и восхищением, в повседневной жизни ученый – это тот, кто строго отделяет факты от ценностей и эмоций. Маслоу, как и Элиаде, утверждает, что наука помогла десакрализировать мир, а ее дело – документировать только существующее, а не доброе и прекрасное. Можно возразить, что в академических кругах есть разделение труда: доброе и прекрасное – удел гуманитарных наук, а не естественных. Однако Маслоу обвиняет гуманитариев в уходе от ответственности – они прикрываются релятивизмом, скептицизмом и вероятностью истины, а красоте предпочитают новизну и иконоборчество. И гуманистическую психологию он основал во многом для того, чтобы удовлетворить жажду знаний о ценностях и исследовать, какая именно истина на миг открывается человеку при пик-переживаниях. Маслоу не считал, что религии буквально истинны (то есть что они точно описывают Бога и сотворение мира), однако полагал, что они основываются на важнейших жизненных истинах, и хотел примирить эти истины с научными. Его целью была ни много ни мало реформа образования, а следовательно, и общества: образование следует считать, по меньшей мере отчасти, работой над созданием хорошего человека, что способствует хорошей жизни и хорошему общественному устройству.