Вторжение священного
Когда я вернулся во Флатландию (в Штаты), мне уже не нужно было заботиться о ритуальной чистоте и нечистоте. И не надо было много размышлять о втором измерении – иерархии. Иерархия в американской университетской культуре по сравнению с большинством индийских учреждений и общин довольно слаба (студенты нередко называют преподавателей просто по имени). Поэтому моя жизнь по большей части свелась к одному измерению – близости, и мое поведение определялось лишь этикой автономии, которая позволяла мне делать что угодно, лишь бы это никому не вредило. Но поскольку я научился видеть третье измерение, то замечал проблески божественного там и сям. Теперь у меня вызывала отвращение американская привычка разгуливать по дому, даже по спальне, в уличной обуви: ведь эти подошвы только что соприкасались с городской грязью. Я перенял индийскую привычку разуваться на пороге и просил об этом гостей, отчего моя квартира стала больше похожа на святилище – на чистое, спокойное место, больше прежнего отделенное от внешнего мира. Я обратил внимание, что мне кажется неправильным брать некоторые книги в ванную. Заметил, что при разговоре о морали часто упоминают слова «высший» и «низменный». Поймал себя на еле заметных ощущениях, возникающих, когда мне сообщают о подлых, «низких» поступках других людей, – это не просто неодобрение, но и чувство, что эти поступки «принижают» и меня самого.
Что касается научных занятий, я обнаружил, что этика божественного занимала центральное место в общественном дискурсе США до Первой мировой войны, а затем начала меркнуть (за исключением отдельных областей вроде американского Юга, где при этом сохранялась расовая сегрегация, основанная на идеях физической ритуальной чистоты). Например, в Викторианскую эпоху советы юношеству часто строились на представлениях о чистоте и нечистоте. В крайне популярной книге «Что следует знать молодому человеку» доктора Сильвануса Столла (Stall, 1897) «личной чистоте» посвящена целая глава, где автор отмечает:
Господь вовсе не ошибался, когда наделил человека сильным сексуальным началом, но любой юноша совершит роковую ошибку, если позволит своей сексуальности подавить, принизить и разрушить все высшее и благороднейшее в его натуре.
Чтобы сберечь чистоту, Столл рекомендовал юношеству отказаться от свинины, мастурбации и чтения романов. Однако в издании 1936 года этой главы уже не было.
Вертикальное измерение божественности в Викторианскую эпоху было настолько очевидно, что на него ссылались даже ученые. В учебнике химии, изданном в 1867 году, после описания методов синтеза этилового спирта автор посчитал себя обязанным предостеречь юных читателей, что алкоголь «притупляет интеллектуальную деятельность и нравственное чувство, он словно бы извращает и губит все чистое и святое в человеке и при этом лишает его высшего атрибута человеческой природы – разума» (Steele, 1867). Джозеф Леконт, профессор геологии в Калифорнийском университете в Беркли, в своей книге в поддержку дарвиновской теории эволюции практически процитировал Мэн-цзы и Мухаммеда: «Человек одержим двумя началами – низменным, которое у него общее с животными, и высшим, совершенно особым. Общее значение греха – унизительная связь, притягивающая высшее к низшему» (Le Conte, 1892).
Однако по мере прогресса в науке, технике и промышленности западный мир подверг сам себя «десакрализации». По крайней мере, так считает великий историк религии Мирча Элиаде. В своей книге «Священное и мирское» (Элиаде, 1994) он показывает, что восприятие священного универсально для всего человечества. Невзирая на все различия, представители любой религии выделяют места (храмы, святилища, священные деревья), времена (священные дни, рассветы, солнцестояния) и занятия (молитвы, ритуальные танцы), которые обеспечивают контакт или коммуникацию с чем-то сверхъестественным и чистым. Чтобы маркировать священное, все остальные времена, места и занятия определяются как мирские (то есть обычные, не священные). Границы между священным и мирским следует бдительно охранять, и для этого и предназначены законы чистоты и нечистоты.
Элиаде утверждает, что современный Запад – первая культура в истории человечества, сумевшая лишить время и пространство всякой святости и создать целиком и полностью практичный, производительный и мирской мир. Именно такой мир претит религиозным фундаменталистам настолько, что они подчас готовы бороться с ним силой.
С моей точки зрения, самое убедительное в доводах Элиаде – что священное настолько устойчиво ко всяким воздействиям, что постоянно вторгается в современное мирское в виде «крипторелигиозного» поведения. Элиаде отмечает, что даже человек, ведущий совершенно мирское существование, выделяет
Какие-то особые места, качественно отличные от других: родной пейзаж, место, где родилась первая любовь, улица или квартал первого иностранного города, увиденного в юности, сохраняют даже для человека искренне нерелигиозного особое качество – быть «единственными». Это – «святые места» его личной вселенной, как если бы это нерелигиозное существо открыло для себя иную реальность, отличную от той, в которой проходит его обыденное существование.
Когда я это прочитал, то просто ахнул. Элиаде идеально описал мою жалкую духовность, привязанную к местам, книгам, людям и событиям, которые когда-то подарили мне мгновения просветления и возвышения. Внутреннее ощущение причастности к чему-то священному знакомо даже атеистам, особенно когда они влюблены или созерцают природу. Просто мы не считаем, что эти чувства внушает нам Бог.
