ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Гейдельбергский человек
К концу второй недели жизни в Женеве Ломаев возненавидел этот город.
Раздражала пестрота. Ломаев никогда не любил Москву с ее кичливой бестолковостью, но здесь было еще хуже. Быстро приелись городские достопримечательности. Псевдоготический монумент Брюнсвик с вознесенным черт-те куда гробом, заключающим в себе останки одноименного маршала, лишь в первый день заставил озадаченно почесать в затылке. Увидев его вторично, Ломаев лишь саркастически ухмыльнулся; узрев в третий раз – возненавидел «весь этот кич». И если бы только монумент! Если бы только достопримечательности! Если бы только круглосуточные магазинчики о двух комнатах с занавесочкой!
Когда-то Ломаев считал себя человеком широких взглядов, отнюдь не пуристом. Теперь его раздражали ни черта не стесняющиеся трансвеститы, которых он относил к язвам капитализма и которых согласился бы собственноручно перепороть, если бы только сумел подавить в себе брезгливость. Бесили попадающиеся в изобилии геи, и этих хотелось уже не пороть, а топить. Выводила из себя веселая музычка, временами доносящаяся из квартала Красных фонарей. Одним словом – хотелось уехать, и подальше. Сперва хорошо бы порхнуть легкой пташкой в Тверь, забрать своих – и домой, в Антарктиду!
С брезгливой опаской он обходил стороной обдолбанных наркоманов. Трудно было понять, почему Женева считается одним из самых безопасных городов мира. Сингапур – вот безопасное место! За торговлю наркотиками – смертная казнь, за бизнес на порно – лет сорок тюрьмы. Бросил на асфальт окурок – пятьсот долларов штрафа. Индус-полисмен корректен, но непреклонен и взяток не берет. В Сингапуре русскому особенно трудно, но ведь ко всему привыкаешь. Жить можно везде, а вот детей растить – лучше места нет. Если бы еще не пятидесятиградусная влажная жара…
Не-е-ет, Антарктида лучше всего! Пока. Потом-то, конечно, она захворает всеми болезнями цивилизации, включая наркоманию и представительскую демократию. Зараза уже внутри, пошел инкубационный период, но можно надеяться, что он продлится еще несколько лет. При умной политике – несколько десятилетий.
И достаточно. Этого срока хватит, чтобы вырастить полноценную, здоровую духом нацию; нельзя же допустить, чтобы она начала гнить заживо, еще не выйдя из пеленок…
Хотя это вопрос второй. Добиться, чтобы ее не прихлопнули в пеленках, – вот задача.
Настроение Ломаева портилось с каждым днем. Перестали радовать ежедневные акции бомжеватых анти-глобалистов перед Пале-де-Насьон, несмотря на то, что половина их лозунгов была посвящена Антарктиде. Тут было и «Да здравствует», и «Руки прочь», и непристойные карикатуры на мировых лидеров, и еще много чего. Оградив подходы стальными барьерами, спецотрядами и пожарными машинами, полиция не подпускала беснующихся к Дворцу Наций, но те пока и не особенно рвались. По всему было видно – копили силы. Центр города медленно, но верно утопал в мусоре. И каждый день поезда вытряхивали на перрон новые таборы борцов с империализмом.
Теперь все четверо антарктов избегали без дела появляться на улице. Боялись провокаций. А то и просто щелкнет тебя гаденыш-папарацци на фоне явных моральных уродов с крикливыми лозунгами – вовек потом не отмоешься. Сам-то ладно, перетерпишь, не велика птица, а дело не компрометируй!
И без того в прессе хватало вранья об Антарктиде и антарктах.
Особенно рьяно изощрялись в выдумках те, кто сроду не видел Антарктиду иначе чем на телеэкране. Со всех сторон обсасывался вопрос дефицита женского пола на Белом континенте. Высказывались догадки (сплошь и рядом подтверждаемые «очевидцами») о нечистоплотных отправлениях антарктами половой потребности. Повальным гомосексуализмом ныне никого не удивишь, а вот сожительство с пингвинами – о, это ново! Шокирует. Будоражит.
Ломаев сжимал кулаки, молча играя желваками. Кулаки были большие и твердые, а толку с них – ноль. Шеклтон меланхолично посасывал виски и пристрастился курить трубку. Чаттопадхъяйя по часу в день занимался медитацией и дыхательной гимнастикой. С помощью чего держал себя в руках Кацуки, установить не удалось, но Шеклтон клялся, что не однажды слышал доносящиеся из его номера приглушенные удары, как будто кто-то усердно выколачивал ковер.
После первого успешного контрудара – выступления Кацуки – дела антарктов неуклонно катились под гору. Атака шла со всех сторон. Выводы антарктической научной школы либо опровергались, либо игнорировались, и оная школа обвинялась то в пристрастности, то просто в шарлатанстве. Из России и Канады раздался было писк о том, что сделанный антарктами прогноз проверен и в общих чертах соответствует истине, – но услышан не был. Свободная Антарктида теряла очко за очком.
Казалось бы, достаточно было выйти на трибуну, ткнуть в карту мира и сказать: вот данность. Всем видно? Поднатужьтесь и примите ее. Мы не виноваты, что она такова, какова она есть. Мы не можем вернуть материк на прежнее место. Мы лишь сделали политический шаг, способный при вашей поддержке не дать разгореться мировому конфликту. Так давайте гасить конфликт в зародыше, а не разжигать его! Поддержите нас ради самих себя – и ущерб будет не столь уж велик, как вы думаете, а главное, миру опять удастся пробаланси-ровать на краю пропасти, не скатившись в безумие взаимного уничтожения!
Вначале мнилось: чего проще? Всякого разумного человека можно убедить разумными доводами. Делегация Антарктиды готовилась к тяжелым битвам, твердо зная: шанс на победу существует.
Оказалось – нет. День за днем Антарктиду гвоздили за все грехи, реальные и мнимые. Антаркты огрызались с ядовитой вежливостью, но, несмотря на все старания, их словесные контратаки слабели день ото дня. Ученый диспут был еще возможен – политического торга не получалось. Не оправдалась и слабая надежда на поддержку со стороны российской делегации. Трезвым умом Ломаев понимал: с какой стати? Неужели на том основании, что в придачу к путеводителю по Петербургу со временем станет предлагаться акваланг? Но на душе было тяжко.
По-прежнему ни одна страна мира не намеревалась признать новое государство. В кулуарах
от антарктов шарахались, как от зачумленных. Впереди маячила перспектива глухой обороны и окончательного поражения.
– Блокада! – правильно называл Ломаев одну из причин и облегчал душу грязными ругательствами, втайне надеясь, что его с Шеклтоном номер кем-нибудь да прослушивается. – Шавки, лизоблюды! Шестерки мирового пахана!
– Зато Геннадий-сан оказался провидцем, – вымученно улыбаясь, напоминал Кацуки.
Слабое утешение. Причину внезапного молчания Госдепа и евроатлантической прессы об устарелости договора о статусе Антарктиды не расшифровал бы только ленивый умом. Мировой пахан свистнул шестеркам: ша! Вульгарный и бесхитростный захват Антарктиды, пожалуй, не пройдет – тут встанут на дыбы и Китай, и Индия, и даже Пакистан с Северной Кореей, а гладить ядерные державы против шерсти себе дороже. Совсем иное дело – опереться на старый договор и, обвинив антарктов в его нарушении, ввести в Антарктиду ограниченный военный контингент, формально международный. Можно даже попытаться получить на это мандат ООН, а нет – обойтись без мандата. В быту что лбом о кирпич, что кирпичом по лбу все едино, а в политике от перемены мест слагаемых результат меняется радикально.
Первый шаг – торговая блокада Антарктиды – был осуществлен с чрезвычайной легкостью. Он был выполнен сразу по получении приказа, поскольку необходимые для этого военно-морские силы уже находились в районе патрулирования. Немедленно последовал второй шаг: корреспонденты, съемочные группы и туристы получили настоятельные рекомендации как можно скорее покинуть Антарктиду. Что до формирования благоприятного для вторжения общественного мнения, то этот длинный-предлинный шаг всего лишь вступил в очередной этап.
В одну минуту Брюс Тейлор превратился из «отвратительного ренегата» и «национального преступника номер один» в несчастную жертву кучки авантюристов, узурпировавших право распоряжаться целым континентом. Само собой разумеется, жертва держалась с присущим истинному американцу достоинством, то есть шла на все ради сохранения своей жизни как высшей ценности.
В ту же минуту весь цивилизованный мир с содроганием узнал о варварском отношении антарктов к девственной природе континента-заповедника. Рокуэл-кентовские красоты Антарктиды демонстрировались теперь исключительно с текстом, поясняющим, что ничего этого скоро не будет. А что будет – смотрите! Мусорные кучи в перенаселенных поселках (увы, святая правда). Пятна нефти у побережья (полуправда: не нефть, а соляр, притом немного было того соляра – не больше чем плавает по поверхности воды во всех портовых акваториях). Варварский отстрел несчастных пингвинов (чистейшее вранье и гнусная провокация). Наконец, бандитская рожа дизелиста Самоклюева – ну чем не выродок? Достаточно одного взгляда, чтобы понять: обладатель такой рожи вряд ли задумывается о высших ценностях цивилизации, а потому и сам к упомянутым ценностям не относится…
Что произойдет дальше, было ясно даже ежу, а уж Ломаеву и подавно. Оставалось неясным, сколько времени имеется в запасе. Что можно успеть за это время, было неясно вдвойне.
И можно ли вообще успеть, когда силы уже пришли в движение? Когда валун покатился с горы, пока что медленно и вальяжно? Когда слой снега уже заскользил, грозя обернуться ревущей лавиной?
Ломаеву и в голову не приходили столь образные сравнения. Он просто искал хоть какую-нибудь зацепку – и не находил ее. Контрпропагандистские ресурсы «Антарктиды online» были исчерпаны до конца. Конференция, от которой ждали многого, не обещала ничего, кроме резолюции с длинным перечнем претензий к свободной Антарктиде. Пухла голова. Впервые за долгое время хотелось купить литра два любой жидкости крепостью не ниже сорока и налакаться в зюзю.
На пару с Еремой Шеклтоном. А не захочет – так в одиночестве.
Нельзя… Надо стоять до конца – вдруг выпадет шанс? Ловить его лучше на трезвую голову. Это только независимость хорошо объявлять под градусом, когда любая проблема кажется чепухой и утконосы мерещатся…
Утром тридцатого апреля индус-коридорный вручил Ломаеву конверт, сложил смуглые ладони лодочкой в ожидании чаевых и, получив монету, исчез. Конверт был девственно-чист, зато внутри таилась записка на русском: «В полдень у фонтана. Ван Трек».
Ломаев покрутил записку так и этак. Ничего более не обнаружив, хмыкнул. Если бы не подпись, можно было бы подумать: приглашение на романтическое свидание. У фонтана. У какого фонтана-то? Их тут до черта. Надо думать, у того высоченного, что бьет из озера…
– Сегодня хорошая погода, – на всякий случай напомнил Шеклтон, увидев, что Ломаев берет с собой зонт.
– Значит, фонтан работает. Ты вот что, Ерема… Ты иди, а я сегодняшнее заседание пропущу, ладно? Расскажешь мне потом, что и как…
– А ты? – спросил Шеклтон.
– Что я?
– А ты расскажешь?
– По возможности, – честно ответил Ломаев. Австралоантаркт морщил лоб, думал.
– Так надо для Антарктиды? – осведомился он в сильном сомнении.
– Нет, блин, так надо для Каймановых островов! – вышел из себя Ломаев. – Для Тринидада с Тобагой! Проницательный ты, я гляжу, до ужаса…
– Не надо ссориться, – кротко сказал Шеклтон. – Я просто спросил.
– А я просто ответил. Извини, мне пора.
С торца пешеходной дорожки, проложенной над озерной гладью к самому высокому в мире фонтану, но не доходившей нескольких шагов до струи, чтобы какому-нибудь простаку не оторвало напором воды руку или какую иную телесную деталь, вид наверх открывался просто потрясающий. Нельзя было понять, где кончается мутно-белая от воздушных пузырьков водяная колонна. Где-то она, конечно, кончалась, рассыпаясь дождем – моросью с наветренной стороны и тропическим ливнем с подветренной. Когда неустойчивый ветер, мотаясь, как собачий хвост, из стороны в сторону, поворачивал в сторону пешеходной дорожки, она вмиг пустела.
Сегодня на ней было людно и почти сухо – ветер дул как надо. Ломаев подумал, что зря взял зонтик. Часы показывали уже семь минут первого. Мимо то и дело проходили горластые, пестро одетые туристы, увешанные фото-видеокамерами. Слышалась разноязыкая речь, звучал беззаботный смех. С баночным пивом в руках прошла полутрезвая русская компания – Ломаев шевельнул ухом, ностальгически впитывая родную речь. По воде сновали муэты – желтые моторки, выполняющие здесь роль маршрутных такси.
Иост ван Трек не появлялся. Загадочный ван Трек, рекомендованный Шимашевичем как человек, на которого можно всецело положиться, был непунктуален. Стоило час петлять по городу, меняя такси! Если и удалось стряхнуть гипотетическую «наружку», не факт, что «хвост» не прирос вновь. Времени на это ему было дано предостаточно.
«А если это ловушка? – уже не в первый раз пришла Ломаеву в голову малоприятная мысль. – Отсюда и убежать-то некуда, и полицию на помощь позвать не успеешь. Чем больше снует людей, тем легче изъять одного из них. Чего проще? Пшикнут в нос аэрозолем, с прибаутками погрузят „пьяного» в муэт – поминай как звали. Надо думать, сейчас многие не прочь побеседовать по душам с видным антарктом. Подтвердить раз-ведлднные в неформальной, так сказать, но отнюдь не дружеской обстановке…»
Один муэт заложил красивый вираж, явно нацеливаясь пройти тихим ходом впритирку к дорожке, и сейчас же возле уха прозвучало на ностальгическом русском:
– Это я послал вам записку. Не оглядывайтесь. Приготовьтесь прыгать.
Отбросив сомнения, Ломаев просто шагнул на борт суденышка. Прыгать? Много чести. Кто хоть раз разгружал судно, причалившее к припаю, тот знает, что такое прыгать. Это когда не знаешь, будешь жив или нет. Зато максимальная скорость хода желтого муэта не шла ни в какое сравнение с медлительными судами антарктических экспедиций. Не успели два пассажира занять места, как муэт наддал и помчался по мелкой волне, вмиг оставив позади и фонтан, и дорожку, и заинтригованных зевак.
– Вы Иост ван Трек? – спросил Ломаев, приглядываясь к незнакомцу. Мужик как мужик, ничем внешне не примечательный, таких много. Две руки, две ноги, одно туловище, набалдашник головы без особых примет…
Если что и было примечательного, так это прикид. Кургузый пиджачишко с кожаными локтями. Портки – брюками их назвать трудно – заправлены в гетры, а те в высокие ботинки. Лишенную особых примет голову субъекта венчала зеленая тирольская шляпа – предмет, остро презираемый Ломаевым наравне с альпийским горловым пением. Не то охотник, спустившийся с гор, не то болван-турист, поддавшийся экзотике, и скорее второе.
– Я ван Трек, – был ответ.
По-русски он говорил с легчайшим, едва заметным акцентом.
– Из Нидерландов? – внутренне подбираясь, осведомился Ломаев.
К этой стране он питал особенную нелюбовь. Голландская делегация ежедневно проедала антарктам плешь, требуя триллионных компенсаций за затопление своей ничтожной территории. То, что компенсации, по идее, должна платить виновная сторона, в данном случае отсутствующая, во внимание не принималось. Еще до начала конференции юристы двух голландских фирм под предлогом будущих убытков ухитрились трижды добиться ареста – законно, через суд! – уже оплаченных товаров, предназначенных для Свободной Антарктиды. Эти товары до сих пор не удалось выручить. Только вчера Шеклтон в очередной раз заявил, что ии Голландия, ни любая другая страна не вправе рассчитывать на компенсации, Свободная Антарктида вообще не собирается рассматривать подобные смехотворные требования. С какой стати? Свободная Антарктида готова предоставить новые места для проживания – и только. Свободная Антарктида в принципе согласна рассмотреть вопрос о национальных автономиях – но не более того. Вреда не будет. Антарктические поселки – бывшие научные станции – национальны и наднациональны одновременно. Бесполезно запрещать всякого рода землячества, бессмысленно и преступно ограничивать общение людей одной национальности. Со временем неизбежно произойдет перемешивание, оно уже происходит…
Ах, речь пока что идет о семистах километрах защитных дамб, на постройке которых Голландия рвала пуп и тратила миллиарды? Однако – поправьте меня, если я ошибаюсь! – система дамб, возведенных по проекту «Дельта», рассчитана всего-навсего на сто двадцать лет. За такой срок океан еще не перехлестнет через дамбы, вот расчеты…
Что? Вы в них не уверены? Платить? Дудки. Вот вам тающий ледник, с него и спрашивайте.
Разумеется, насобачившийся в риторике Шеклтон придал своей речи более обтекаемый вид – без потери смысла. Нельзя было, однако, сказать, что он кого-то успокоил ею. Особенно голландцев.
Если уж быть совсем честным, Ломаев не жаловал и иных европейцев. Итальянцев он не любил за сексуальную озабоченность, испанцев – за корриду, французов – за мелочное скупердяйство, англичан – за самомнение, немцев – за бундесрат, что бы это ни значило, поляков – за нелюбовь к русским, русских – за слабую поддержку Свободной Антарктиды, украинцев – за сукина сына Мазепу на денежных знаках, швейцарцев – за доброжелательное наплевательство на всех без исключения. Неясно было с греками и мальтийцами, хотя и им, пожалуй, симпатизировать не стоило. За теплолюбивость.
Но Голландия лидировала с большим отрывом.
– Нет, я живу в Гейдельберге, – ответил ван Трек.
– Ага… А почему у вас такая фамилия?
Ван Трек поднял одну бровь и чуть заметно улыбнулся, давая понять, что готов простить невольную бестактность собеседника.
– Мне кажется, всяк сам волен выбирать, где ему жить. Вы ведь выбрали? Возразить было нечего.
– Гейдельберг, Гейдельберг… – пробормотал Ломаев. – Что-то знакомое. Вроде как чьи-то кости там нашли… Бавария, кажется?
– Пфальц.
– Вы голландец по рождению? – сумрачно рек Ломаев.
– Ну, допустим, нет. Это что-то меняет?
– Возможно, многое. Итак, кто же вы? Русский?
Ван Трек сдержанно засмеялся:
– Вам не кажется, что сейчас не время и не место задавать прокурорские вопросы?
– Русский, – утвердительно произнес Ломаев. – Имя голландское, живете в Гейдельберге, а гражданин, наверное, какого-нибудь Лесото, а заодно и Суринама. Давно в розыске?
Ван Трек каменел на глазах.
– Ну, знаете, это совершенно не ваше дело…
– Отчего же? Знание партнера есть основа доверия к нему. Это аксиома… Не надо нервничать: я антаркт, а у Свободной Антарктиды с Россией договора о выдаче нет. – Ломаев ухмыльнулся, приглашая собеседника оттаять. – Кстати, куда мы едем?
– В одно место в горах. Не беспокойтесь, к ночи доставим вас обратно. В крайнем случае завтра утром.
– Мои коллеги будут беспокоиться…
– Им придется это пережить, – отрезал ван Трек.
– Допустим… А без этих джеймсбондовских штучек мы никак не могли уединиться?
– Зато гарантия. Не такая вы персона, чтобы за вами пускали сразу две группы «наружки». От двух бы мы, пожалуй, не оторвались. А так легко уйдем. И разговор наш сейчас вряд ли прослушивают: быстро перемещаемся, да и движок ревет… Обратите внимание, сейчас откроется классный вид на Монблан, куда лучше, чем с набережной…
Монблан оказался на месте, а движок и вправду надрывался так, будто был готов взорваться. Муэт держал хорошую скорость. Наверное, это был не совсем стандартный муэт…
Город убегал назад. Озеро приглашало полюбоваться видами один живописнее другого. Вертя головой, Ло-маев обращал на них мало внимания – отслеживал, не гонится ли за муэтом какой-нибудь катер, не висит ли над озером вертолет… Но нет, катер не гнался, и ничегошеньки не болталось в небе, кроме пузатого дирижабля для любящих экзотику туристов, да и тот остался далеко позади.
Полчаса спустя муэт уткнулся в берег.
– За мной!
Крутой подъем пришлось одолевать на четвереньках, зато наверху ждала машина. Не дожидаясь, когда запыхавшиеся пассажиры захлопнут дверцы и устроятся на заднем сиденье поудобнее, водитель дал газ.
До чего приятно было выглянуть в окно – это ж надо быть антарктом, чтобы ощутить сполна! Прилепившийся к склону дом из потемневшего бруса обступили мохнатые ели. В сторону долины сбегал альпийский луг, и резкая зелень молодой травы пестрела цветами. Хотелось валяться на этом лугу, обоняя и осязая траву, слушая шебуршание птиц в ветвях, с умилением следя за перемещениями пасущейся вдалеке овечьей отары, послав подальше все дела и заботы.
Что за благодать! Заключенному в ледовых ландшафтах антаркту, вечно тоскующему по краскам и запахам, ничего не стоит вскружить голову пучком салата, не то что целым миром буколического спокойствия! Женева все-таки город и к отдохновению не располагает…
Несколько спален, кухня, большая гостиная с камином, бильярдная на два стола. Все простенько, со вкусом. Чем был раньше этот дом, Ломаев не стал выяснять. Наверное, не шибко процветающей крошечной гостиницей для охотников и туристов. Надо думать, альпинисты и горнолыжники забирались выше в горы. Швейцарско-антарктическая фирма Шимашевича выкупила дом для себя. Водись у Ломаева шальные деньги, он сделал бы то же самое. Только обслугу не стал бы нанимать.
Да, мир был чудесен, однако Ломаеву приходилось смотреть отнюдь не на лучшую его часть, а именно на Иоста ван Трека. Как его зовут на самом деле, гейдельбергский человек не сообщил, и вряд ли это было существенно. Допустим, Иосиф Трекалов или Иона Троицкий. Да хоть Троцкий! Главное – человек Шимашевича. Насчет того, что антарктический набоб тяготеет к людям с российским менталитетом, Ломаев и сам давно смекнул, и от яхтсменов слышал.
И все же он опознал в ван Треке бывшего соотечественника не по сему сомнительному признаку. Логика и дедуктивный метод также были ни при чем. Интуиция? Да хоть бы и интуиция, все равно ведь как назвать мгновенное узнавание черт знает по каким ускользающим от понимания штришкам. Штришок там, штришок тут – вот и возникла картина. Интересно, акцент у тебя искусственно поставленный или благоприобретенный? Чем ты в юности занимался, доверенное лицо набоба? Фарцовкой у «Интуриста»? Наверное. Как многие. Но ты не дурак был, и золотых цепей впоследствии не носил, и изо всех сил лез на такие высоты, где никто не посмел бы назвать тебя братаном, лез на высоты недосягаемые, абсолютные, дающие ощущение безопасности, и удача мимо тебя не шла… до времени. Пока мордой об забор. Где ты споткнулся? Что знает о тебе Шимашевич, раз на все сто уверен в твоей преданности?
«А что знаю о Шимашевиче я?»
Мысли проскакивали как-то импульсно, короткими вспышками, не оставляющими послесвечения. Ненужные, они и не мешали. Пришло время слушать, и Лома-ев внимал.
– …Осталось дней пять-шесть, не больше, – горячо втолковывал ван Трек. – Возможно, гораздо меньше. Точной даты и часа мы пока не знаем. Силы вторжения находятся в полной готовности, ждут приказа. Знаете, как будет называться операция? «Неустрашимая забота», каково! – Он хихикнул. – Забота, само собой, о Белом континенте. В смысле очищения его от узурпа-торов-антарктов ради торжества законности. Не мне вам говорить, что это означает на самом деле.
Ломаев важно кивнул. Да уж. Не тебе.
– Я надеюсь, у вас нет сомнений в том, что силы вторжения способны осуществить свою миссию без особых проблем? Нет? Вот и хорошо. Авось их там поморозит как следует, и то дело. Но в смысле силового противодействия, вы меня извините…
– Антаркты будут драться, – сказал Ломаев. Ван Трек повел ухом: уж не ослышался ли?
– Вы серьезно?
– Абсолютно. Мы будем защищать нашу свободу с Шимашевичем или без, с мировой поддержкой или без нее. Я не шучу.
Ван Трек даже крякнул от огорчения:
– Вы можете не шутить, но они-то перестреляют вас шутя. Как куропаток. Стоит вам только дернуться… Все решено. В данный момент за вас не вступится ни одна держава…
– Значит, обойдемся без держав.
– Что ж… безумству храбрых, как говорится… – Ван Трек развел руками. – Простите мой праздный интерес: вам правда будет приятно, если ваши родные принесут вам цветы на могилу? При условии, конечно, что у вас будет могила…
– Кофе угостите? – игнорировал Ломаев вопрос, посчитав его риторическим.
– Ну конечно! – встрепенулся ван Трек. – Сейчас я распоряжусь. По-турецки? Или капуччино?
– Сойдет и растворимый. Только без сахара и молока.
– С коньячком, быть может?
– С коньячком.
Не прошло и трех минут, как на столике появился серебряный поднос с двумя чашечками дымящегося кофе, бутерброды с икрой, нарезанный ломтиками лимон, янтарная жидкость, налитая почему-то в химическую колбу, и два пузатых коньячных бокала в полной боевой готовности.
– Моя прихоть, – улыбаясь, ван Трек указал на колбу. – Я ведь в Менделеевском учился. Эх, были времена… Чего мы только не творили… Как вспомнишь, так вздрогнешь.
Вздрагивать он, впрочем, не стал, а потянулся в кресле, заложил ладони за затылок и закатил глаза, с явным удовольствием предаваясь сладкой ностальгии.
Ломаев на него не смотрел. Он смотрел на особу, принесшую поднос. Когда она вышла, чуть покачивая бедрами, он вспомнил об отпавшей челюсти и поставил ее на место.
– Хороша цыпа? – подмигнул ван Трек, проследив за взглядом Ломаева. – Гелена из Братиславы. Прекрасная Елена, можно сказать. Гм… Вообще-то я зову ее Геллой, хоть она и не рыжая, и знаешь почему? Расторопна, понятлива, а главное, нет такой услуги, которую она не сумела бы оказать. – Хохотнув, он подмигнул снова. – Это намек. Обдумай. А пока давай наливай по потребности. Коньячишко что надо, сорокалетний…
– Я с вами, между прочим, – с ненавистью произнес Ломаев, налегая на «вами», – брудершафта пока «не пил.
– Ну, это можно исправить. – Гейдельбергский человек ни в какую не желал замечать неприязни к нему собеседника. – Может, не коньяк? Текила, кальвадос? Абсент есть чешский. А то водочки, а? Водка «Антарктика» – доводилось пивать такую? На основе воды из антарктических ледников, между прочим. Без дураков. Наша фирма делает. Такая жидкость – м-м… Слеза!
– А спирт в ней на основе тюленьего помета? – нелюбезно поинтересовался Ломаев.
Секунду или две гейдельбергский человек соображал, принять это за шутку или нет. Решив принять, захохотал– чуть более старательно, чем надо.
– Ближе к делу, – отрубил Ломаев. – Я сюда не пить приехал и не девок трахать. Что нужно Шимашевичу? Только покороче.
Легкая тень набежала на чело ван Трека и сейчас же исчезла. Он поднял ладони – понимаю, мол, и уважаю. Прежде всего дело.
– У Свободной Антарктиды все-таки есть шанс… – начал он.
– Дураку понятно, – нетерпеливо перебил Ломаев. – Не было бы шанса, нужен был бы я Шимашевичу, как же!
Ван Трек укоризненно покачал головой.
– Вы неверно оцениваете побуждения Дениса Игнатьевича. Если бы вы знали его чуть получше, скажем, так, как знаю его я, то… Впрочем, не будем об этом. Надеюсь, вы еще сможете убедиться в своей ошибке…
– Короче, – подстегнул Ломаев.
– Если короче, то вам, разумеется, ясны истинные причины готовящейся агрессии. Причины эти геополитические, то есть по большому счету экономические. Дело не только в желании уже сейчас компенсировать будущие убытки от затопления. Дело в том, что разработка природных богатств Антарктиды внезапно стала потенциально рентабельной. Возможно, даже сверхрентабельной. Вы это понимаете?
– Это и ежик понимает, – буркнул Ломаев.
– Пока что ежик одного не может понять: что сила солому ломит, – уколол ван Трек. – Антарктида беззащитна. Информационная война проиграна. Ваши попытки отстоять свою позицию на конференции при всей их неумелости были восхитительно настойчивы – я просто любовался. Вы многих заставили сочувствовать своему делу. К сожалению, не тех, от кого что-то зависит. И вы ведь не достигли своей основной цели, не так ли? Кстати, и не могли достигнуть, потому что такие дела решаются не на конференциях…
– Быть может, вы подскажете мне, где они решаются? – огрызнулся Ломаев.
Слушать такое было просто обидно. Тем более от какого-то сукиного сына. Пришлось без промедления набурлить себе из колбы коньяку и хлопнуть залпом. Помогло.
– Там, где встречаются два умных человека, – польстил ван Трек. – Иногда их бывает больше, но всегда немного. Однако не будем отвлекаться… Итак, шанс избежать вторжения и сохранить государственность у Антарктиды есть. Шанс единственный и далеко не стопроцентный. Вцепиться в него, ей же ей, стоит.
– Короче…
– Заключить соглашение с консорциумом AnSO – «Антарктик шельф ойл».
– Впервые слышу о таком консорциуме, – сказал Ломаев.
– Не только впервые, но и одним из первых. В консорциум войдут крупнейшие сырьевые компании мира… в том числе и России, заметьте. Влияние Штатов в нем будет значительным, но не преобладающим. Поверьте, это было непросто… И тем не менее нам удалось прийти к соглашению.
– Нам? – вскинулся Ломаев. – Кому это «нам»?
– К чисто предварительному соглашению, смею вас уверить. Решающее слово остается за вами. То есть за вашей делегацией. Ведь ваша четверка имеет полномочия подписывать соглашения от имени Свободной Антарктиды?
– Ну, предположим, имеет… А ратификация? Сперва Конгрессом, потом всеантарктическим референдумом…
Ван Трек комично замахал на Ломаева лапкой:
– Не вопрос! Я вам удивляюсь, честное слово. Ну кому охота совать голову в петлю? Согласятся! А для гарантии можно сначала выставить на референдум вопрос о немедленном предоставлении гражданских прав всем иммигрантам. Под соусом демократизации и при поддержке мирового сообщества. Уж иммигранты согласятся наверняка – очень им надо было ехать на край света, чтобы влипнуть в войну!
– Именно поэтому мы никакого соглашения и не подпишем, – отрезал Ломаев.
