Глава двадцатая. Чем кончится Вселенная?

Один из моих любимых эпизодов фильма Вуди Аллена «Энни Холл» – момент, когда у Элви Зингера, альтер эго Аллена, в детстве случается экзистенциальный кризис. Его мать приглашает психиатра, некоего доктора Фликера, чтобы понять, что с ребенком.

– Элви, почему ты так подавлен? – спрашивает доктор Фликер.

– Вселенная расширяется, – отвечает Элви. – Вселенная – это все на свете, и если она расширяется, то когда-нибудь развалится, и это будет конец всему.

– А тебе-то какое дело? – вмешивается мать. И объявляет, обращаясь к психиатру: – Он перестал делать уроки!

– А что? – говорит Элви.

– Какое отношение имеет к этому Вселенная? – кричит мать. – Ты же здесь, в Бруклине! Бруклин не расширяется!

– И не будет расширяться еще пару миллиардов лет, – вмешивается доктор Фликер, – так что нам нужно постараться радоваться жизни, пока мы здесь, понимаешь, Элви? Ха-ха-ха!

(Общий план дома Зингеров, который по стечению обстоятельств находится под американскими горками на Кони-Айленд.)

По этому вопросу я согласен с доктором Фликером. Как это глупо – грустить из-за того, что когда-нибудь настанет конец света! Ведь космос родился всего-то около четырнадцати миллиардов лет назад, когда произошел Большой взрыв, и часть его останется вполне пригодной для жизни наших потомков еще добрых сто миллиардов лет, даже если вся конструкция в целом будет и дальше расширяться.

Однако два десятка лет назад астрономы посмотрели в свои телескопы и заметили кое-что неприятное. Их наблюдения показали, что расширение Вселенной происходит вовсе не плавно и величественно, постепенно замедляясь, как предсказывали уравнения Эйнштейна. Наоборот, оно ускоряется. Очевидно, существует какая-то «темная энергия», противодействующая гравитации, и она расшвыривает галактики в разные стороны в бешеном темпе. Новые измерения после рубежа тысячелетий подтвердили эту странную находку. 22 июля 2003 года газета New York Times вышла со зловещим заголовком: «Астрономы сообщают об обнаружении темной энергии, которая расщепляет Вселенную». Дэвида Леттермана это открытие настолько обеспокоило, что он несколько вечеров подряд упоминал о нем в своем монологе в передаче Late Show и недоумевал, почему New York Times закопала эту статью на странице А13.

До недавнего времени кончина Вселенной выглядела несколько приятнее или хотя бы отдаленнее. Примерно в середине прошлого века космологи выяснили, что варианта развития событий два. Либо Вселенная так и будет расширяться бесконечно, в ней станет холодно и темно, поскольку звезды одна за другой погаснут, черные дыры испарятся, а все вещественные структуры распадутся в океан элементарных частиц, который будет разжижаться все сильнее и сильнее – то есть наступит Большое охлаждение, либо когда-нибудь расширение прекратится, Вселенная схлопнется обратно и произойдет мощный взрыв, который все уничтожит, – Большое сжатие.

Какой из этих сценариев реализуется, зависело от одного важнейшего параметра: сколько на самом деле во Вселенной всего. Так, по крайней мере, гласила общая теория относительности Эйнштейна. Все во Вселенной, то есть вещество и энергия, порождает гравитацию. А гравитация, как скажет вам любой школьник, все засасывает. Она притягивает тела друг к другу. Если вещества и энергии, а следовательно, гравитации, во Вселенной много, то расширение Вселенной в конце концов остановится и обратится вспять. Если его мало, гравитация лишь замедлит расширение, но оно будет идти вечно. А значит, чтобы определить, чем кончится Вселенная, рассудили космологи, достаточно ее взвесить. Предварительные оценки с учетом видимых галактик, так называемого темного вещества и даже возможной массы крошек нейтрино, которые роятся в промежутках, показали, что Вселенная весит ровно столько, чтобы замедлить расширение, но не столько, чтобы обратить его.

Надо сказать, что с точки зрения судеб космоса Большое охлаждение ничем не лучше Большого сжатия. В первом случае температура падает до абсолютного нуля, во втором растет до бесконечности. Что выбрать – гибель во льдах или в пламени? Однако некоторые ученые, наделенные богатым воображением и, как и Вуди Аллен, преследуемые картинами конца света, придумали, как наши далекие потомки сумеют организовать все так, чтобы наслаждаться жизнью вечно, несмотря на неприятные обстоятельства. При сценарии Большого охлаждения наши потомки получат бесконечно много впечатлений, которые просто будут становиться все медленнее и медленнее с большими перерывами на сон. При сценарии Большого сжатия у них будет бесконечно много все более и более быстрых впечатлений, стремящихся к финальной вспышке. Так или иначе, прогресс цивилизации не имеет конца. Так что поводов для экзистенциальной грусти у нас нет.

Однако новость об обнаружении темной энергии, похоже, все изменила (понятно, почему она так напугала Дэвида Леттермана). Она сулит неизбежную гибель разумной жизни в очень и очень далеком будущем. Где бы вы ни находились, остальная Вселенная в конечном итоге разлетится от вас со скоростью света и ускользнет навеки за горизонт познаваемого. Тем временем сужающийся регион пространства, еще доступный вам, наполнится коварным излучением, которое в конце концов погасит все возможности для переработки информации, а с ними – и саму возможность думать. Похоже, нас ждет не Большое сжатие, не Большое охлаждение, а кое-что похуже – Большой распад. «Все наши знания, цивилизация и культура обречены на забвение», – заявил прессе один видный космолог. Такое чувство, что маленький Элви Зингер все-таки был прав. Вселенная «развалится», и это и правда будет конец всего, даже Бруклина.

Когда я об этом услышал, то невольно задумался о надписи, которую кто-то предлагал делать над входом во все церкви: «Если это правда, это важно». И в применении к космологии, науке о Вселенной в целом, это очень большое «если».

К замечаниям о судьбах мироздания, просачивающимся в газеты, всегда следует относиться скептически. Еще в девяностые некоторые астрономы из Университета Джонса Хопкинса вызвали газетную сенсацию, заявив, что космос голубой, а всего через два месяца снова попали в газету с заявлением, что на самом деле он бежевый. Казалось бы, легкомысленный пример, но мнения космологов даже по более серьезным вопросам, например об участи Вселенной, обычно меняются примерно раз в десять лет. Как сказал мне один из них, космология на самом деле вообще не наука, поскольку невозможно проделывать эксперименты над Вселенной. Скорее это детектив. Даже термин «эсхатология» (от греческого слова, означающего «самый далекий»), которым часто называют теории о конце Вселенной, позаимствован из богословия.

Я решил, что еще успею поволноваться из-за того, что в какую-то немыслимо далекую эпоху исчезнет абсолютно все, а пока полезно поговорить с несколькими ведущими космологами. Насколько они убеждены, что космос расширяется в катастрофическом, неукротимом темпе? Правда ли, что разумная жизнь из-за этого обречена на гибель? Как они, будучи учеными, могут не моргнув глазом рассуждать об участи «цивилизации» и «разума»?

Начать было естественно с Фримена Дайсона, англичанина, работавшего в Институте передовых исследований с начала 1940-х. Дайсон – один из отцов-основателей космической эсхатологии, которую сам признает предметом «слегка нереспектабельным». Кроме того, Дайсон относится к далекому будущему с пламенным оптимизмом: по его представлениям, вселенная будет бесконечно расширяться, наращивая сложность и насыщенность, и в этой вселенной жизнь сохранится навечно и даст о себе знать своим соседям в невообразимо далеких уголках пространства-времени. В 1979 году он написал статью «Время без конца» (Dyson, F., Time Without End), где с опорой на законы физики показывает, как человечество может бесконечно процветать в медленно расширяющейся Вселенной, даже если звезды погаснут, а температура упадет до абсолютного нуля. Суть в том, чтобы приспособить свой метаболизм к постепенному падению температуры, думать все медленнее и медленнее и устраивать себе периоды анабиоза все дольше и дольше, а между тем внешняя информация будет испускаться в пустоту в виде рассеиваемого тепла. Таким образом, по расчетам Дайсона, сложное общество может существовать вечно при конечных запасах энергии, эквивалентных всего восьми часам солнечного света.

Когда я приехал к Дайсону, в Принстоне шел дождь. Путь пешком от станции до Института передовых исследований, расположенного возле леса в 500 акров, занял у меня полчаса. Институт – место тихое, спокойное, словно и не от мира сего. Здесь нет студентов, которые отвлекали бы выдающихся ученых и приглашенных гуманитариев от интеллектуальных занятий. Кабинет Дайсона расположен в том же здании, где Эйнштейн провел последние десятилетия своей карьеры в бесплодных поисках теории великого объединения.

Дайсон – маленький, изящный, учтивый, с глубоко посаженными глазами и орлиным носом, во время разговора часто погружался в молчание или хмыкал, будто его что-то позабавило. Первым делом я спросил его, не погасили ли новые данные о расширении Вселенной с ускорением его надежду на светлое будущее цивилизации.

– Отчего же? – ответил он. – Вопрос о том, будет ли расширение вечным или через некоторое время сойдет на нет, остается полностью открытым. Мы не знаем, какого рода космическое поле вызывает расширение с ускорением – на этот счет есть несколько теорий и никаких наблюдений, которые позволили бы определить, какая из них верна. Если оно вызвано так называемой темной энергией пустого пространства, расширение продолжится вечно, а это с точки зрения жизни плохая новость. Но если его вызывает какое-то иное силовое поле, которое мы по невежеству зовем «квинтэссенцией», то расширение в будущем вполне может замедлиться. Некоторые теории квинтэссенции даже предполагают, что Вселенная рано или поздно вовсе прекратит расширяться и схлопнется. Это, разумеется, тоже будет нехорошо для цивилизации, поскольку пережить Большое сжатие невозможно.

– Тогда давайте придерживаться оптимистического сценария, – предложил я. – Предположим, ускорение и в самом деле окажется временным и когда-нибудь Вселенная перейдет на плавное расширение на автопилоте. Как могут выглядеть наши потомки через триллион триллионов триллионов лет, когда звезды исчезнут, Вселенная станет темной, холодной и такой разреженной, что практически опустеет? Из чего они могут состоять?

– Самый правдоподобный ответ, – сказал Дайсон, – что разумная жизнь примет форму межзвездных пылевых облаков. – Он имел в виду неорганические формы жизни, которые описал покойный астроном сэр Фред Хойл в научно-фантастическом романе «Черное облако» (Hoyle, F., The Black Cloud), опубликованном в 1957 году. – Непрерывно расширяющаяся сеть заряженных частичек пыли, которые сообщаются друг с другом при помощи электромагнитных сил, обладает всей необходимой сложностью, чтобы порождать бесконечное число оригинальных мыслей.

– Но разве можно вообразить, чтобы подобная дымка, рассеянная на миллиарды световых лет пространства, была разумной?

– А что, легче вообразить, что разумны два кило протоплазмы у кого-то в черепе? – парировал Дайсон. – Как работает мозг, мы тоже понятия не имеем.

Практически по соседству с кабинетом Дайсона в Институте расположен кабинет Эда Виттена – долговязого, тощего человека уже под семьдесят, которого повсеместно считают самым талантливым физиком своего поколения, а то и живым воплощением Эйнштейна. Виттен – один из главных пропагандистов теории струн, которая, если когда-нибудь удастся совладать с ее неряшливой математикой, сулит оказаться той самой теорией всего, к которой так давно стремятся физики. Он обладает досадной для окружающих способностью решать в уме сложнейшие уравнения, ничего не записывая, и говорит приглушенным, мягким, довольно высоким голосом. В прессе утверждали, что Виттен назвал открытие неукротимого расширения Вселенной «крайне неприятным результатом». Мне стало интересно, почему он так считает. Дело в том, что это неудобно по теоретическим причинам? Или его тревожат последствия для судеб мироздания? Когда я задал Виттену этот вопрос, он некоторое время помучился, а потом ответил: «И то, и другое».

Однако и Виттен считает, что велика вероятность, что неукротимое расширение Вселенной окажется лишь временным, как предсказывали некоторые теоретики квинтэссенции, а не постоянным, как предполагает гипотеза темной энергии.

– Теории квинтэссенции красивее, и надеюсь, они и окажутся верными, – сказал мне Виттен.

Если ускорение и в самом деле утихнет и снизится до нуля, а Большой распад не состоится, сможет ли цивилизация сохраниться навечно?

В этом Виттен уверен не был. Отчасти сомнения были вызваны тем, что протоны, вероятно, в конце концов распадутся, а это приведет к распаду всего вещества в пределах ближайших, скажем, 10 лет или около того. Когда я упомянул об этом в разговоре с Фрименом Дайсоном, тот только фыркнул и заметил, что никто никогда не видел, чтобы протон распадался, однако, по его убеждению, разумная жизнь сохранится, даже если атомы распадутся на части, поскольку разумные существа перевоплотятся в «плазменные облака» – рои электронов и позитронов.

Я передал это Виттену.

– Неужели Дайсон так и сказал? – воскликнул он. – Хорошо. Просто я считаю, что протоны распадаются.

∞

Поговорив с Эдом Виттеном и Фрименом Дайсоном, я вернулся на железнодорожную станцию «Принстон», ждал там поезда в Нью-Йорк, жевал залежавшийся «вегетарианский» сэндвич, который купил в магазинчике у парковки, и размышлял о распаде протонов и дайсоновском сценарии вечной жизни. Как его разумные черные облака, будь они созданы хоть из космической пыли, хоть из электронно-позитронной плазмы, будут коротать эоны в холодной темной Вселенной? Какими страстями будет проникнуто бесконечное множество их вечно замедляющихся мыслей? Ведь, как заметил однажды альтер эго Элви Зингера, вечность – это очень долго, особенно под конец. Может быть, они будут играть в космические шахматы, в которых каждый ход займет триллионы лет. Но даже в таком темпе они переберут все возможные шахматные партии за каких-нибудь (10³³¹⁰)⁷⁰ лет – задолго до окончательного распада выгоревшего звездного шлака. А что потом? Придут ли они к выводу Джорджа Бернарда Шоу (который он сделал в возрасте 92 лет), что перспектива личного бессмертия – это «невообразимый кошмар»? Или, по крайней мере субъективно, почувствуют, что время бежит слишком быстро?

Так что для меня стал некоторым облегчением разговор с Лоуренсом Крауссом, состоявшийся через несколько дней. Крауссу уже за шестьдесят, однако вид у него по-прежнему мальчишеский; он руководит проектом Origins при Университете штата Аризона и входит в число физиков, которые заключили, что космос расширяется с ускорением, из чисто теоретических соображений еще до появления астрономических данных.

– Похоже, мы живем в худшей из возможных вселенных, – сказал мне Краусс: было видно, что ему самому очень нравится эта нота анти-лейбницевского пессимизма. – Если расширение с ускорением продолжится, наши знания с течением времени будут сокращаться. Остаток Вселенной буквально исчезнет на глазах, причем на удивление скоро – в ближайшие 10–20 миллиардов лет. И жизнь обречена, с этим согласен даже Фримен Дайсон. Но есть и хорошие новости: мы не можем доказать, что живем в худшей из возможных вселенных. Не существует конечного набора данных, который позволил бы нам предсказать судьбу мироздания с точностью. На самом деле это даже и неважно. Ведь я, в отличие от Фримена, считаю, что мы обречены, даже если расширение с ускорением окажется лишь временным.

А как же представления Дайсона о цивилизации разумных облаков пыли, вечно живущих в расширяющейся вселенной и развлекающихся бесконечным числом мыслей на конечном запасе энергии?

– Как выяснилось, в основном по математическим причинам, бесконечное множество мыслей возможно лишь при частых длительных периодах анабиоза, – ответил Краусс. – Придется спать все дольше и дольше и просыпаться, чтобы подумать, лишь ненадолго – ну прямо как какой-нибудь старенький физик. Но что тебя разбудит? У меня есть дочка-подросток, и я знаю, что если ее не разбудить, она так и будет спать вечно. Черному облаку понадобится будильник, который будет будить тебя бесконечное множество раз на конечном запасе энергии. Когда мы с коллегой об этом сказали, Дайсон тут же сочинил симпатичный будильничек, который так может, но мы ему сказали, что будильничек в конце концов распадется по законам квантовой механики.

Значит, какой бы ни была судьба космоса, для разумной жизни в долгосрочной перспективе все безнадежно. Но нельзя забывать, добавил Краусс, что долгосрочная перспектива – это очень нескоро. Он рассказал, как однажды был в Ватикане на встрече, посвященной будущему Вселенной:

– Там было человек пятнадцать – теологи, несколько космологов, кое-кто из биологов. Идея была в том, чтобы найти общий язык, но через три дня стало ясно, что нам нечего друг другу сказать. Когда теологи говорят о «долгосрочной перспективе» и поднимают вопросы о воскресении и тому подобном, они на самом деле имеют в виду краткосрочную перспективу. У нас даже масштабы разные. Когда говоришь про 10⁵⁰ лет, у теологов глаза становятся квадратные. Я им говорил, что им нужно обязательно выслушать, что я им скажу, это важно, поскольку если теология имеет отношение к действительности, она не должна противоречить науке. Но при этом я думал: «Неважно, что я им скажу: все равно теология не имеет отношения к науке».

Я знаю по крайней мере одного космолога, который был бы рад адаптировать теологию к физике, особенно если речь идет о конце Вселенной. Это Фрэнк Типлер, профессор из Университета Тулейна в Новом Орлеане. В 1994 году Типлер опубликовал весьма своеобразную книгу «Физика бессмертия» (Tipler, F., The Physics of Immortality), в которой утверждал, что Большое сжатие будет самым счастливым концом для мироздания. В последние мгновения перед вселенской аннигиляцией высвободится бесконечное количество энергии, рассуждал Типлер, а это подхлестнет бесконечное количество вычислений, которое породит бесконечное множество мыслей – субъективную вечность. Все, кто когда-нибудь существовал, «воскреснут» в оргии виртуальной реальности, что довольно точно соответствует представлениям верующих о небесах. Таким образом, в момент, когда физический космос придет к скоропостижному концу при Большом сжатии, ментальный космос продолжит жизнь вечную. Свой блаженный эсхатологический сценарий Типлер назвал «Точка Омега».

Не испортили ли такую картину новости о расширении Вселенной с ускорением? Типлер, когда мы с ним беседовали, ясно дал понять, что нет, не испортили.

– У Вселенной нет выбора, кроме как расшириться до максимальных размеров, а затем сжаться в финальную сингулярность, – объяснил он протяжно, с густым южным акцентом. (Типлер родился в Алабаме и сам себя называет «деревенщиной».) А любой другой космический финал, сказал он, нарушает закон квантовой механики – так называемую унитарность. Более того, «Известные законы физики требуют, чтобы разумная жизнь сохранилась до конца времен и обрела власть над Вселенной».

Когда я сказал, что Фримен Дайсон (в числе прочих) не понимает, почему это так обязательно, Типлер раздраженно воскликнул:

– Я же был в Пр-ринстоне в ноябр-ре и все ему р-растолковал! Р-растолковал!

А потом растолковал и мне. Его рассуждения сложны и пространны, но суть их в том, что разумные существа должны дожить до самого конца, чтобы, так сказать, подправить Большое сжатие и не дать ему нарушить другой закон квантовой механики – предел Бекенштейна. Так что наша вечная жизнь строится на логике космоса как таковой.

– За нас законы физики! – гремел Типлер. – Кто может быть пр-ротив нас?!

Мысль Типлера о бесконечных веселых забавах перед самым Большим сжатием оказалась для меня соблазнительной, по крайней мере более соблазнительной, чем представления Дайсона о сообществе все более и более разреженных черных облаков, которые отражают натиск холода при вечном Великом охлаждении. Но если Вселенная и в самом деле расширяется с ускорением, и то, и другое – досужие мечты. Выжить в долгосрочной перспективе можно только одним способом – унести ноги. Но как удрать из умирающей Вселенной, если, как верно подметил маленький Элви Зингер, Вселенная – это все на свете?

Есть человек, который утверждает, будто знает ответ на этот вопрос. Зовут его Митио Каку. Это физик-теоретик из Нью-Йоркского городского колледжа, а выглядит и говорит он точь-в-точь как мистер Сулу из «Звездного пути». Его судьбы нашей Вселенной ничуть не тревожат.

– Если твой корабль тонет, всегда можно сесть в шлюпку и уплыть, – сказал он мне.

Мы, земляне, так не можем, добавляет Каку. А все потому, что принадлежим всего лишь к цивилизациям первого типа, способным распоряжаться энергией только одной планеты. Но когда-нибудь, с учетом разумных темпов экономического роста и научно-технического прогресса, мы сможем повысить свой уровень и перейти в цивилизации второго типа, которые контролируют энергию звезды, а затем – в цивилизации третьего типа, способные подчинить себе энергию целой галактики. А потом мы сможем играть со всем пространством-временем. У нас появится возможность открыть кротовую нору и ускользнуть по ней в новенькую вселенную.

– Разумеется, на развитие цивилизации третьего типа может уйти и сто тысяч лет, – добавил Каку, – но ведь у нас в запасе триллионы лет до тех пор, когда во Вселенной станет по-настоящему холодно.

В беседе со мной Каку сделал особый упор на то, что представителям такой цивилизации будет необходимо еще одно – единая теория физики, которая покажет, как стабилизировать кротовую нору, чтобы она не исчезла до того, как они успеют сбежать. Самый верный кандидат на теорию великого объединения на сегодняшний день – теория струн, но она так сложна, что никто, даже Эд Виттен, не знает, как привести ее в действие. Мысль, что Вселенная, возможно, умирает, не навевает на Митио Каку ни малейшего уныния.

– Более того, я в восторге, поскольку это заставит нас разгадать теорию струн – по-настоящему заставит, – сказал Каку. – Многие говорят: «А что для меня, собственно, сделала теория струн? Может, у меня теперь телевизионная антенна лучше ловит?» А я им объясняю, что теория струн – или любая другая теория великого объединения, какой бы она в конце концов ни оказалась, – может стать нашей последней и единственной надеждой пережить гибель этой Вселенной.

Хотя другие космологи грубо отмахиваются от сценария спасательной шлюпки, который предлагает Митио Каку – «неплохой сюжет для фантастического рассказа», как сказал один из них, «фантастика почище “Звездного пути”», как заметил другой, – мне он понравился. Но потом я начал думать. Чтобы стать цивилизацией третьего типа, у которой хватит могущества, чтобы построить стабильную кротовую нору, ведущую в другую вселенную, нужно обрести контроль над всей Галактикой. Это значит, что придется колонизировать примерно миллиард планет, пригодных для обитания. Но если будущее выглядит именно так, значит, почти все разумные наблюдатели, которые когда-либо будут существовать, будут жить на каких-то из этого миллиарда планет. Тогда как же получилось, что мы с вами сидим на планете-прародительнице, находящейся у самых истоков этого процесса? Шансы оказаться в таком уникальном положении – быть представителем первых людей, почти что Адамом или Евой – составляют один на миллиард.

∞

Смутные сомнения по поводу неправдоподобия теории спасательной лодки по Митио Каку значительно окрепли после беседы с Дж. Ричардом Готтом III, астрофизиком из Принстона. Готт известен смелыми количественными прогнозами по долговечности разных вещей – от бродвейских мюзиклов вроде «Кошек» и американской космической программы до разумной жизни во Вселенной. Эти прогнозы он основывает на так называемом принципе Коперника, который, в сущности, гласит, что в нас нет ничего особенного.

– Если жизнь во Вселенной сохранится еще надолго, почему мы с вами живем всего через 14 миллиардов лет после начала времен? – спросил меня Готт с невероятным теннессийским акцентом, причем интонация у него то и дело прыгала вверх на октаву, будто у Дон Кихота. – Очень огорчительно, что наш вид насчитывает всего двести тысяч лет. Если в грядущие эпохи должно появиться множество процветающих разумных видов, произошедших от нас, почему нам так повезло оказаться среди первых?

Быстрые расчеты на первом подвернувшемся клочке бумаги позволили Готту определить, что с вероятностью 95 % человечество просуществует еще больше 5100 лет, но вымрет за 7,8 миллионов лет (кстати, эта продолжительность жизни примерно совпадает с другими видами млекопитающих, которые, как правило, вымирают примерно через 2 миллиона лет после возникновения). Готт не склонен к досужим рассуждениям на тему того что же нас прикончит – биологическое оружие, падение астероида, взрыв сверхновой неподалеку, а может быть, нам просто наскучит жить. Однако от беседы с ним у меня осталось чувство, что даже если Вселенная расширяется с ускорением, это должно тревожить нас меньше всего.

Несмотря на пессимистический настрой рассуждений Готта, разговор у нас вышел бойкий и оживленный. Более того, все космологи, с которыми я до сих пор беседовал, были склонны обсуждать эсхатологические материи бодро и весело, даже Лоуренс Краусс, тот самый, кто говорил, что мы живем в худшей из возможных вселенных («Отличное слово “эсхатология”, – говорил Краусс. – Я его и не знал, а впервые услышал, когда выяснилось, что я этим и занимаюсь»).

Так что же, перспектива, что наша Вселенная распадется и исчезнет, ни у кого не вызывает ни раздражения, ни меланхолии? Я подумал о Стивене Вайнберге, нобелевском лауреате по физике, который в своей книге «Первые три минуты», вышедшей в 1977 году, мрачно заметил: «Чем более постижимой представляется Вселенная, тем более она кажется бессмысленной». Именно пессимистический вывод, который делает Вайнберг в этой книге – он написал, что цивилизацию ждет космическое вымирание либо от бесконечного холода, либо от невыносимого жара, – вдохновил Фримена Дайсона на сценарий вечной жизни в расширяющемся космосе.

Я позвонил Вайнбергу в Техасский университет, где он преподает.

– О, решили послушать, что скажет старый брюзга? – гулко прорычал он в трубку.

И начал с головокружительной теоретической экспозиции, которая подвела к соображению, уже мне знакомому: на самом деле неизвестно, что вызывает нынешнее расширение Вселенной с ускорением и будет ли оно продолжаться вечно. Естественнее всего предположить, что будет, добавил Вайнберг. Но экзистенциальные следствия волновали его мало.

– Для нас с вами и всех остальных, кто живет сейчас, Вселенная кончится меньше чем через 10 лет, – сказал он. Вайнберг склонен к оригинальной иронии, что показывает, что он такой же весельчак, как и другие космологи. – Вселенную ждет конец, и это, возможно, трагично, но и доля комического здесь есть. Постмодернисты и социологи-конструктивисты, республиканцы, социалисты и священнослужители всех конфессий – все они получили неисчерпаемый источник развлечений.

∞

Пора подвести эсхатологические итоги. У космоса есть три варианта конца: Большое сжатие (коллапс), Большое охлаждение (вечное расширение в постоянном темпе) и Большой распад (вечное расширение с ускорением). У человечества тоже есть три варианта конца: вечное процветание, вечная стагнация или вымирание. И судя по мнениям, высказанным всеми выдающимися космологами, теоретически возможна любая комбинация пунктов из колонки А и колонки Б. Мы можем вечно процветать в виртуальной реальности при Большом сжатии или в виде расширяющихся черных облаков при Большом охлаждении. Мы можем спастись при Большом сжатии, охлаждении и распаде, создав кротовую нору в новую вселенную. Мы можем погибнуть, сгорев при Большом сжатии или оказавшись в изоляции и задохнувшись при Большом распаде. Мы можем оказаться обречены на вечный застой – без конца крутить в голове одни и те же мысли или заснуть навечно из-за поломки будильника при Большом охлаждении. Один выдающийся физик, с которым я беседовал, Андрей Линде из Стэнфордского университета, даже говорил, что мы не можем исключить возможность, что после Большого сжатия будет еще что-то. Однако какие бы увлекательные сценарии и теории ни развертывали те, кто занимается космической эсхатологией, на самом деле их положение очень похоже на положение директоров голливудских студий: никто ничего не знает.

И все же у маленького Элви Зингера хорошая компания: не он один тоскует из-за судеб мироздания, как бы расплывчато они ни были обрисованы. В конце XIX века многие мыслители, в том числе Суинберн и Генри Адамс, так же огорчались при мысли о тепловой смерти Вселенной из-за энтропии, которая тогда казалась неизбежной. В 1903 году Бертран Рассел описывал свое «неутолимое отчаяние» при мысли, что «все многовековые труды, вся преданность, все вдохновение, все полуденное сияние человеческого гения обречены на гибель при катастрофической смерти солнечной системы, и весь храм достижений Человека неизбежно будет погребен под руинами рухнувшей Вселенной». Однако пройдет несколько десятков лет, и Рассел объявит подобные многоречивые описания вселенской тоски «чушью» и даже последствиями «несварения».

А зачем нам, собственно, чтобы Вселенная жила вечно? Понимаете, у Вселенной или есть цель, или нет. Если нет, это абсурдно. Если есть, варианта два: либо цель будет когда-нибудь достигнута, либо нет. Если она не будет достигнута, вся Вселенная – пшик. Но если будет, то дальнейшее существование Вселенной станет бессмысленным. Так что как ни погляди, вечная Вселенная либо (а) абсурдна, либо (б) пшик, либо (в) бессмысленна в конечном итоге.

Несмотря на такую железную логику, некоторые мыслители полагают, что чем дольше живет Вселенная, тем лучше с точки зрения морали. Как сказал мне Джон Лесли, философ-космолог из Гвельфского университета в Канаде, «это верно просто из утилитаристских соображений: чем счастливее будут жить в грядущем разумные существа, тем лучше». Философы более пессимистической складки, например, Шопенгауэр, придерживались ровно противоположного мнения: жизнь в целом такая унылая, что холодная мертвая вселенная предпочтительнее, чем вселенная, где кишат разумные существа.

Если нынешнее расширение космоса с ускорением и в самом деле предвещает, что после нашей крошечной искорки цивилизации последует вечная холодная пустота, это ведь не лишает жизнь ее достоинств, верно? Да, вероятно, правда, что все, что мы делаем сегодня, не будет иметь ни малейшего значения через триллион триллионов лет, когда выгоревшие останки нашего Солнца поглотит галактическая черная дыра. По аналогии, все, что произойдет через триллион триллионов лет, не имеет ни малейшего значения для нас сегодня. В частности, как заметил философ Томас Нагель, совершенно не важно, что через триллион триллионов лет все, что мы делаем сегодня, не будет иметь ни малейшего значения.

Тогда в чем смысл космологии? Она не излечит рак, не решит проблем с производством энергии, не усовершенствует нашу сексуальную жизнь – это очевидно. Но все же нам нужно радоваться, что мы живем в первом поколении за всю историю человечества, которое способно ответить на вопрос, чем кончится Вселенная. «Меня поражает, – говорил Лоуренс Краусс, – что мы, сидя в своем захолустье не в самое интересное время в истории Вселенной, способны на основании простых законов физики делать выводы о будущем жизни и космоса. Этим надо дорожить вне зависимости от того, надолго мы здесь или нет».

Так что не забывайте, какой совет дает Монти Пайтон в классической «Галактической песне». Когда жизнь поворачивается к тебе темной стороной и ты чувствуешь себя маленьким и беззащитным, задумайся о космическом величии расширяющейся Вселенной – «и наплюй на все, что делается на Земле».