Глава пятнадцатая. Алан Тьюринг. Жизнь, логика и смерть

8 июня 1954 года Алан Тьюринг, ученый из Манчестерского университета, был найден мертвым. Обнаружила его квартирная хозяйка. Ему был 41 год. Накануне, перед тем как лечь в постель, он несколько раз откусил от яблока, по всей видимости, начиненного цианидом. На дознании, проведенном через несколько дней, смерть была признана самоубийством. Тьюринг был человек скрытный – скорее по необходимости, чем по складу характера. Одну из его тайн раскрыли за два года до смерти, когда обвинили его в «грубой непристойности» за гомосексуальную связь. Однако о второй его тайне стало известно лишь в дальнейшем. Это Тьюринг практически самостоятельно взломал немецкий код «Энигма» во время Второй мировой войны – достижение, благодаря которому Британия избежала поражения в мрачном сорок первом. Если бы эта тайна стала достоянием публики, Тьюринга славили бы как национального героя. Однако существование британской программы дешифровки «Энигмы» скрывалось даже после войны, и соответствующие документы были рассекречены лишь в семидесятые. И лишь в восьмидесятые было признано второе, не менее фундаментальное, достижение Тьюринга: создание основы для современного компьютера.

Возникает понятное искушение считать Тьюринга мучеником-геем, которого обрекли на смерть за сексуальную ориентацию, невзирая на огромные заслуги перед человечеством. Но не менее соблазнительно задуматься, действительно ли это было самоубийство. Когда в 1951 году Гай Берджесс и Дональд Маклин, британские дипломаты и, по слухам, любовники, тайно работавшие на советскую разведку, сбежали в Москву, это побудило одну лондонскую газету написать в редакционной статье, что Британии следует перенять американскую политику «искоренения и сексуальных, и политических извращенцев». Участие Тьюринга во взломе кода во время войны привело к близкому знакомству с британской разведкой. А после обвинения в гомосексуальности сложилось впечатление, что он стал неуправляем: начал путешествовать за границу в поисках сексуальных партнеров, посещать страны, граничащие с Восточным блоком. Коронер, проводивший дознание, обо всем этом не подозревал. Никто не проверил найденное у постели яблоко на наличие цианида.

Мог ли Тьюринг стать мишенью убийства, которое выдали за суицид? О такой возможности после его смерти заговаривали не раз и не два, на что намекает и заимствованное у хичкоковского триллера название краткой биографии Тьюринга, которую опубликовал в 2006 году Дэвид Ливитт: «Человек, который слишком много знал» (Leavitt, D., The Man Who Knew Too Much). Ливитт, автор нескольких романов и сборников рассказов, главные герои которых – гомосексуалы, делает ставку на тему мученика-гея и упоминает в связи с этим другой классический фильм – «Человек в белом костюме». В этой комедии 1951 года, которую Ливитт прочитывает как аллегорию однополой любви, ученого преследует толпа, напуганная его чудесным изобретением. Ливитт упоминает и третий фильм, который, очевидно, произвел сильное впечатление на самого Тьюринга – «Белоснежка и семь гномов», диснеевский полнометражный мультфильм, вышедший в 1937 году. Близкие Тьюринга говорили, что он любил напевать под нос заклинание злой колдуньи: «В зелье яблоко макнем – смертный сон поселим в нем».

Алан Мэтисон Тьюринг был зачат в Индии, где его отец работал на государственной службе, и родился в 1912 году, когда его родители приехали в Лондон. Они не взяли ребенка с собой на Восток, а отдали на воспитание отставному военному с женой, которые жили в прибрежном английском городке. Алан был красивый мальчик, мечтательный, немного неуклюжий, безнадежно неаккуратный и не слишком популярный среди одноклассников. В детстве он был одиноким, однако подростком наконец встретил другого мальчика, разделявшего его страсть к науке. Они стали неразлучными друзьями и вместе исследовали эзотерические научные вопросы вроде теории относительности Эйнштейна. Год спустя друг Алана умер от туберкулеза, а для Тьюринга их отношения, судя по всему, стали идеалом романтической любви, и всю свою жизнь он мечтал еще раз испытать это чувство.

В 1931 году Тьюринг поступил в Кембридж. Его колледж – Кингс-колледж – имел, по словам Ливитта, «весьма гомосексуальную репутацию» и славился связями с Блумсберийским кружком. Тьюринг был не от мира сего и поэтому чуждался эстетических удовольствий, предпочитая спартанские радости вроде гребли и бега на длинные дистанции. Однако Кембридж обладал и богатой научной культурой, и таланты Тьюринга расцвели там в полной мере. В 1935 году при поддержке Джона Мэйнарда Кейнса его избрали членом научного общества Кингс-колледжа – Тьюрингу было тогда 22 года. Когда об этом узнали в его старой школе, мальчишки сочинили про него стишок:

 

Тьюринг для наших времен

Весьма недурен,

Раз избран в совет

С таких ранних лет.

 

После этого Тьюринг мог предаваться интеллектуальным занятиям, ни о чем не тревожась: у него была стипендия и все привилегии преподавателя – и никаких обязанностей.

Той весной Тьюринг на лекциях по основам математики познакомился с проблемой разрешимости – одной из важнейших нерешенных математических проблем того времени. Через несколько месяцев во время ежедневной пробежки Тьюринг прилег отдохнуть на лужайку и придумал абстрактную машину, которая решала эту задачу неожиданным образом.

В сущности, проблема разрешимости сводится к вопросу, можно ли свести логические рассуждения к вычислениям. О таком мечтал философ XVII века Готфрид фон Лейбниц – он представлял себе логическое исчисление, которое позволило бы решать любые разногласия, взяв в руки перо и сказав: «Calculemus» («Давайте посчитаем»). То есть, предположим, у вас есть набор посылок и предполагаемый вывод. Существует ли автоматическая процедура, позволяющая решить, следует ли из первых второй, то есть действительно ли из этих посылок логически следует этот вывод? Можно ли в принципе определить, доказуема ли гипотеза? Проблема разрешимости требует создания механистического набора правил, позволяющих за конечное время определить, верно ли подобное утверждение. Такой метод был бы особенно полезен математикам, поскольку дал бы им возможность решить множество головоломок в своей области, скажем, доказать Великую теорему Ферма или проблему Гольдбаха, в сущности, грубой силой. Именно поэтому Давид Гильберт в 1928 году назвал проблему разрешимости «главной проблемой математической логики» и призвал математическое сообщество работать над ней.

Тьюринг начал с размышлений о том, что происходит, когда человек проделывает вычисления при помощи карандаша, блокнота и набора бездумных команд. Безжалостно отбросив все несущественные детали, Тьюринг пришел к концепции идеальной машины, которая, по его убеждению, улавливала суть процесса. Концепция была непритязательной: бесконечная лента, состоящая из квадратиков (примерно как бесконечная полоса туалетной бумаги). Эту ленту считывает маленький сканер, который перемещается на один квадратик за шаг и пишет и стирает нули и единицы – по одному символу на квадратик. Действия сканера в каждый момент зависят от того, какой символ стоит в квадратике и в каком состоянии находится сканер, то есть, так сказать, от его «настроения». Число состояний конечно, а то, как они связывают символ, который видит сканер, и его действия, и составляет программу машины. (Типичная строчка такой программы должна была бы выглядеть примерно так: «Если машина в состоянии А сканирует 0, то меняет 0 на 1, сдвигается на один квадрат влево и переходит в состояние В».)

При помощи своих абстрактных устройств, которые вскоре стали называть машинами Тьюринга, ученый проделывал поразительные фокусы. Он показал, что, несмотря на простоту дизайна, такие машины можно заставить выполнять всевозможные сложные математические вычисления. Более того, функционирование каждой машины можно заключить в одно-единственное число (как правило, очень длинное), чтобы заставить одну машину воздействовать на другую, записав номер второй машины на ленту первой в виде последовательности нулей и единиц. Таким образом Тьюринг сумел задействовать нечто вроде парадоксов самоссылаемости («Я лгу») и показать, что определенные разновидности машин Тьюринга не могут существовать. В частности, не существует машины Тьюринга, которая, получив программный номер другой машины, решила бы, завершит эта машина когда-нибудь свои вычисления или же будет работать над ними вечно. (Если бы такая машина существовала, ее можно было бы заставить мыслить по-гамлетовски: «Я остановлюсь, если и только если я никогда не остановлюсь».) Однако проблема остановки, как оказалось, была лишь замаскированной проблемой разрешимости. Тьюринг сумел доказать, что никакая вычислительная машина того вида, какой он себе представлял, не может решить проблему разрешимости. То есть логику невозможно свести к вычислениям.

Однако крушение мечты Лейбница знаменовало собой рождение компьютерной эпохи. Самая смелая идея, выросшая из рассуждений Тьюринга, – это идея универсальной машины Тьюринга, то есть машины, которая, получив номер, описывающий механизм любой конкретной машины Тьюринга, идеально подражала бы ее поведению. В сущности, «железо» компьютера, созданного для конкретной цели, можно преобразовать в «программное обеспечение» и ввести, как данные, в универсальную машину, где программа запустится. Побочным продуктом достижений Тьюринга в логике стало изобретение компьютера с хранимой программой.

Когда Тьюринг решил проблему разрешимости, ему было 23 года. Едва он закончил работу, в Кембридж из-за Атлантического океана дошла огорчительная новость: принстонский логик Алонзо Черч успел решить задачу первым. Однако в отличие от Тьюринга Черч не пришел к идее универсальной вычислительной машины, а задействовал гораздо более сложную конструкцию, так называемое лямбда-исчисление. Тем не менее Тьюринг решил, что ему стоит поучиться у более авторитетного логика. Он отправился в Америку – переплыл Атлантику третьим классом и прибыл в Нью-Йорк, где, как он писал матери, «пришлось пройти обряд посвящения в американцы, состоявший в том, что меня облапошил таксист».

В Принстоне Тьюринг проделал первые шаги к созданию рабочей модели своего воображаемого компьютера и придумал, как воплотить свой логический замысел в виде сети переключателей на основе реле; он даже пробился в механическую мастерскую при физическом факультете и собрал несколько реле самостоятельно. И не только учился у Черча, но и консультировался с самим великим Джоном фон Нейманом, который впоследствии присвоил некоторые идеи компьютерной архитектуры, основоположником которых стал Тьюринг. Что касается социальной жизни, американское прямодушие импонировало Тьюрингу, но не всегда: «Когда их благодаришь за что-то, они отвечают “всегда обращайтесь”. Поначалу мне это нравилось – я считал, что и правда могу к ним обратиться. Но теперь я вижу: это означает, что на самом деле ты им обязан, так что это выражение меня несколько пугает. Еще у них есть привычка издавать звук, который писатели передают как “Ага”. Так они говорят, когда не могут придумать подходящего ответа на ту или иную реплику».

В 1938 году Тьюринг защитил в Принстоне диссертацию по математике и, несмотря на предостережения отца, которого тревожила угроза войны с Германией, решил вернуться в Британию. В Кембридже он стал завсегдатаем семинара Людвига Витгенштейна по основам математики. Тьюринг и Витгенштейн были на удивление похожи – одиночки, аскеты, гомосексуалы, любители фундаментальных вопросов. Однако у них возникли острые разногласия по некоторым философским принципам, например, по вопросу об отношениях логики и повседневной жизни. «От логических противоречий еще никто не умер», – настаивал Витгенштейн. На что Тьюринг возражал: «Беды и правда не будет до тех пор, пока противоречие не найдет практического воплощения, а тогда может рухнуть мост». Вскоре Тьюринг доказал, что от логических противоречий и в самом деле зависят жизнь и смерть.

1 сентября 1939 года нацистские войска вторглись в Польшу. Через три дня Тьюринг получил предписание явиться в Блетчли-парк, викторианскую усадьбу в тюдоровско-готическом стиле, расположенную к северо-западу от Лондона, куда секретно перевели шифровальную службу. Тьюринга и других дешифровщиков привезли в Блетчли как участников «охоты капитана Ридли», что вызвало недовольство окрестных жителей: им не нравилось, что взрослые здоровые мужчины приехали развлекаться, вместо того чтобы идти на войну. Задачу перед ними поставили сложнейшую. С тех пор, как во время Первой мировой войны в военном деле впервые начали применять радиосвязь, в армии остро стоял вопрос об эффективном шифровании – способе посылать частные сообщения через публичное пространство. Нацисты полагали, что их система шифрования, основанная на машине под названием «Энигма», напоминавшей усовершенствованную пишущую машинку, сыграет важнейшую роль в ожидаемой победе.

«Энигма» была изобретена в 1918 году и предназначалась для коммерческого применения, но вскоре ее стали использовать в германской армии. У этой машины была алфавитная клавиатура, а кроме нее – набор из 26 лампочек, по одной на каждую букву. Если нажать какую-то букву на обычной клавиатуре, на ламповой клавиатуре зажигалась другая буква. Например, если набрать на клавиатуре «Энигмы» d-o-g, лампочки высветят r-l-u. Если затем радист передаст сочетание букв r-l-u морзянкой, получатель наберет эти буквы на клавиатуре своей «Энигмы», а лампочки высветят d-o-g при условии, что две машины одинаково настроены.

Тут-то все и принимало интересный оборот. Внутри «Энигмы» был набор вращающихся роторов, определявших соответствие вводимых и зашифрованных букв; каждый раз, когда на клавиатуре нажимали какую-то букву, один из роторов поворачивался и менял настройки (то есть, набирая g-g-g, можно было получить шифрованное сообщение q-d-a). У армейской версии «Энигмы» была еще и коммутационная панель, чтобы еще сильнее запутать соотношения между буквами. Настройки колес и коммутационной панели меняли ежедневно в полночь. После чего добавлялись новые уровни сложности, отчего количество возможных ключей шифрования возрастало чуть ли не до 150 квинтиллионов.

Надежнее всего была защищена связь на немецком военном флоте, где машины «Энигма» применялись особенно хитроумно, а работа с ними была построена необычайно строго. К началу 1941 года растущий немецкий подводный флот сеял смерть и разрушение среди британских кораблей – он топил около 60 кораблей в месяц. Британия, в отличие от Германии, была экономически крайне зависима от морских путей. Нужно было срочно придумать какую-то стратегию противодействия, иначе Британским островам грозил голод, а в итоге и капитуляция. Когда Тьюринг прибыл в Блетчли-парк, никаких работ по взлому военно-морской «Энигмы» не велось, поскольку многие считали, что расшифровать этот код в принципе невозможно. Более того, говорят, что в возможность взлома «Энигмы» верили всего два человека – Фрэнк Бёрч, глава отделения военно-морской разведки в Блетчли, который считал, что ее все равно придется взломать, и Алан Тьюринг, поскольку это была интересная задача.

Тьюринг взялся за изучение военно-морской «Энигмы» и вскоре выявил слабое место. Зашифрованные военно-морские сообщения часто содержали стандартные фрагменты-формулы вроде WETTER FUER DIE NACHT («погода на ночь»), которые можно было обнаружить простой догадкой. Тьюринг понял, что такие «несущие конструкции» можно задействовать, чтобы выявить логические цепочки, каждая из которых соответствовала миллиардам возможных настроек «Энигмы». Если одна такая цепочка приводила к противоречию – внутренней несогласованности гипотезы шифра – миллиарды настроек, которым она соответствовала, можно было сразу вычеркнуть. Так что задача свелась к проверке миллионов логических цепочек – что, конечно, чудовищно трудоемко, но не невозможно. Тьюринг решил разработать машину, которая автоматизировала бы поиски логической непротиворечивости, а противоречивые цепочки исключала бы достаточно быстро, чтобы дешифровщики выявляли сегодняшние настройки «Энигмы» раньше, чем устаревали бы разведданные. Результат получился размером с несколько холодильников с десятками вращающихся барабанов (повторявших роторы «Энигмы») и огромными катушками с цветными проводами, напоминавшими узор на пестром свитере. Когда машина работала, ее шум напоминал звон тысяч вязальных спиц – так щелкали реле, проверяя цепочки одну за другой. Сотрудники Блетчли назвали эту машину «Бомбой» в память о первой дешифровальной машине, созданной в Польше: та издавала зловещее тиканье.

В удачные дни «Бомба» получала ключ к сегодняшнему шифру «Энигмы» меньше чем за час, и к 1941 году заработали уже восемнадцать «Бомб». Когда переговоры военно-морского флота фашистской Германии перестали быть тайной, британцы получили возможность точно выявлять местоположение подводных лодок, уводить от них караваны судов, а затем переходить в наступление и отправлять эсминцы, чтобы топить вражеские субмарины. Но даже когда расстановка сил в Битве за Атлантику изменилась, верховное командование войск Германии отказывалось верить, что «Энигму» удалось взломать, и подозревало шпионаж и измену.

По мере развития «Энигмы» Тьюринг изобретал новые методы борьбы с ней. В Блетчли его прозвали Профом, и он славился безобидными чудачествами – например, пристегивал свою кружку цепочкой к батарее отопления и надевал противогаз, когда ездил на работу на велосипеде (так он боролся с сенной лихорадкой). Коллеги знали его как приветливого, общительного гения, который всегда был готов объяснить свои соображения, и он особенно подружился с одной своей сотрудницей, с которой они играли, по его словам, в «сонные шахматы» после того, как вместе работали над дешифровкой кодов в ночную смену. Тьюринг убедил себя, что влюблен, сделал предложение, которое было с радостью принято, несмотря на то, что он признался невесте в «гомосексуальных склонностях». Но затем Тьюринг решил, что из этого ничего не выйдет, и разорвал помолвку. По всей видимости, это был единственный раз за всю жизнь, когда он задумался о гетеросексуальных отношениях.

К 1942 году Тьюринг решил большинство теоретических задач, которые ставила «Энигма». Поскольку теперь и США были готовы бросить на дешифровку кодов огромные ресурсы, Тьюринга командировали в Вашингтон, где он помог американцам создать собственную «Бомбу» и начать отслеживать сообщения «Энигмы». Затем Тьюринг отправился в Нью-Йорк, где его привлекли к работе над другим сверхсекретным проектом по дешифровке речи в Лабораториях Белла, которые тогда располагались в Гринвич-Виллидж, неподалеку от пирсов на реке Гудзон. Во время работы в Лабораториях Тьюринга начал занимать вопрос, которому была посвящена вся его послевоенная деятельность: можно ли создать искусственный мозг? Как-то раз Тьюринг поверг в ступор всю администрацию Лабораторий, заявив своим громким, пронзительным голосом: «Создание мощного мозга меня не интересует. Мне достаточно создать всего лишь посредственный мозг, примерно как у президента Американской телефонно-телеграфной компании».

Ранние работы Тьюринга открывали манящие перспективы: не исключено, что мозг похож на универсальную машину Тьюринга. Разумеется, на вид мозг больше напоминает холодную овсянку, а не машину. Но Тьюринг предполагал, что способность мыслить мозгу придает его логическая структура, а не физическое воплощение. А тогда создание универсальной машины Тьюринга позволило бы стереть грань между механическим и разумным.

В 1945 году Тьюринг составил план создания компьютера, где было предусмотрено все – от абстрактной структуры до принципиальных схем и сметы примерно в 11 200 фунтов стерлингов. После войны Тьюринг работал в Британской национальной физической лаборатории, где нечего было и мечтать о таких деньгах, как у американцев, однако он был готов действовать даже в таких стесненных обстоятельствах. Например, когда Тьюринг обдумывал устройство компьютерной памяти, то самым очевидным вариантом накопителя для хранения данных было устройство, где данные принимали форму колебаний в жидкой ртути. Однако Тьюринг рассудил, что джин в этой роли ничем не хуже и гораздо дешевле. Однажды он увидел в поле брошенную водопроводную трубу и попросил коллегу помочь притащить ее к себе в лабораторию: в «железе» компьютера нашлось место и для нее. Руководство Национальной физической лаборатории относилось к его занятиям без энтузиазма, так что в конце концов Тьюринг принял предложение перенести строительство компьютерного прототипа в Манчестерский университет. Тьюринг приехал в этот мрачный северный промышленный город в возрасте 36 лет, нашел его «грязным» и отметил, что мужчины в Манчестере в основном невзрачны.

Несмотря на увлечение инженерными подробностями, в компьютере Тьюринга интересовали в первую очередь философские вопросы. «Меня больше занимает не практическое применение вычислительных машин, а возможность создания моделей мозговой деятельности», – писал он другу. Тьюринг выдвинул гипотезу, что компьютеры, по крайней мере, поначалу, смогут решать лишь чисто символические задачи, не предполагающие никакого «контакта с внешним миром»: математические, крипто-аналитические и шахматные – Тьюринг сам написал (на бумаге) первые программы для игры в шахматы. Однако он мечтал о том дне, когда машина сможет симулировать ментальные способности человека настолько хорошо, чтобы возник вопрос, способна ли она мыслить. В статье, опубликованной в философском журнале Mind, он описал ставший сегодня классическим «Тест Тьюринга»: компьютер можно будет назвать разумным, если он сможет обмануть собеседника и тот примет его за человека, скажем, во время диалога по телетайпу. Тьюринг утверждал, что единственный способ узнать, что другие люди разумны, – это сравнить их поведение со своим, поэтому нет никаких резонов относиться к машинам как-то иначе.

По мнению Дэвида Ливитта, сама мысль, что компьютер притворится человеком, аналогична мысли, что гомосексуал «сойдет за» гетеросексуала. Пожалуй, способность искать во всем психологически-сексуальный подтекст у Ливитта все же гипертрофирована. (Когда в статье в журнале Mind Тьюринг пишет об определенных человеческих способностях, что трудно представить себе, чтобы они развились у машины – например, способность «любить клубнику со сливками» – Ливитт видит здесь «зашифрованное сообщение о вкусах, которые Тьюринг предпочитает не называть».) Однако Ливитту в целом удалось дать живой и образный портрет Тьюринга как человека. Не далась ему техническая сторона вопроса. Его объяснения, полные лишних деталей, которые математики называют «шерстью», путаны и пестрят ошибками. Когда Ливитт пытается описать, как Тьюринг решил проблему разрешимости, то неправильно понимает главную идею «вычислимого числа». Рассказывая о ранних логических трудах Курта Гёделя, Ливитт утверждает, что в них было установлено, что система аксиом Principia Mathematica Бертрана Рассела и Альфреда Норта Уайтхеда была «противоречива», в то время как Гёдель ничего подобного не доказывал, а определение так называемого числа Скьюза у Ливитта полностью переврано. Хотя видно, что Ливитт предпринял доблестную попытку овладеть материалом при подготовке книги, его попытки объяснить суть дела лишь раздражают посвященных и озадачивают новичков.

При всем при том надо воздать ему должное: планку для Ливитта подняли очень высоко. В 1983 году математик Эндрю Ходжес выпустил книгу «Вселенная Алана Тьюринга», одну из лучших научных биографий, которая до сих пор остается главным источником для всех последующих работ о жизни Тьюринга. В 1987 году на Бродвее состоялась премьера спектакля по великолепной пьесе Хью Уайтмора о Тьюринге «Взломать код» с Дереком Якоби в главной роли (Whitemore, H., Breaking the Code). Оба этих произведения не только уловили драму жизни Тьюринга, но и просто и понятно рассказали о его технических достижениях. Уайтмору удалось чудесным образом сжать описание проблемы разрешимости и взлома «Энигмы» в два-три лаконичных монолога без особых искажений (напротив, фильм «Игра в имитацию» с Бенедиктом Камбербетчем в роли Тьюринга, снятый в 2014 году, недопустимо вольно трактует как подробности биографии Тьюринга, так и его криптографические достижения: человек, которого все современники единодушно называли искренним и остроумным и подчеркивали, как щедро он делился своими идеями с коллегами, в фильме показан безъюморным и даже трусоватым занудой).

Тьюринг прожил в Манчестере остаток жизни. Он купил домик в пригороде и каждый день проезжал на велосипеде десять миль до университета, а в дождь надевал нелепый желтый клеенчатый плащ и шляпу. Номинально он был заместителем директора вычислительной лаборатории (где был разработан первый в мире коммерческий электронный компьютер), однако увлекся еще и фундаментальной загадкой биологии: как так получается, что живые существа, зарождающиеся в виде скопления одинаковых клеток, впоследствии приобретают столь разные формы? Тьюринг составил системы уравнений для моделирования процесса морфогенеза и применял для их решения прототип компьютера; и когда он сидел за приборной панелью и переключал рычаги и кнопки управления машиной, то, по выражению одного коллеги, был похож на органиста.

Незадолго до Рождества 1951 года Тьюринг шел по Оксфорд-стрит в Манчестере и случайно обратил внимание на 19-летнего рабочего Арнольда Марри. Эта встреча привела к роману, и Марри несколько раз приходил к Тьюрингу домой, ужинал с ним и оставался на ночь. Через месяц Тьюринга пригласили на ВВС для участия в радиодебатах по вопросу «Можно ли сказать, что автоматические вычислительные машины мыслят?» (благодаря британским газетам Тьюринг успел завоевать некоторую сиюминутную популярность за свои соображения об искусственном интеллекте). После эфира одной из передач цикла Тьюринг вернулся домой и обнаружил, что его дом ограбили. Он заподозрил, что грабителем был приятель Марри, который был уверен, что гомосексуал не станет обращаться в полицию.

Однако Тьюринг обратился. Поначалу он пытался придумать правдоподобное объяснение, откуда ему известно, кто его ограбил, но затем по доброй воле рассказал ошеломленным детективам о своих отношениях с Марри. Против Тьюринга выдвинули обвинение в «грубой непристойности» по тому же закону от 1885 года, по которому был осужден Оскар Уайльд. Подобные преступления карались двумя годами тюрьмы, однако судья учел выдающиеся интеллектуальные достижения Тьюринга (хотя и не знал ничего о его занятиях во время войны) и вынес решение об испытательном сроке под надзором полиции при условии, что Тьюринг «пройдет лечение у врача соответствующей квалификации».

Лечение полагалось гормональное. Незадолго до этого американские исследователи пытались «обратить» гомосексуальных мужчин в гетеросексуальность инъекциями мужских гормонов, согласно теории, что они страдали дефицитом мужественности, однако это неожиданно привело лишь к усилению влечения к своему полу. Тогда применили противоположный подход. Гомосексуалам вводили большие дозы женских гормонов, и оказалось, что это убивает либидо всего за месяц. Химическая кастрация, как обнаружил Тьюринг к вящему своему унижению, привела к временному увеличению груди, а мускулистое тело спортсмена покрылось слоем жира.

Новость об осуждении Тьюринга не привлекла всенародного внимания. Мать, с которой он с годами стал очень близок, отнеслась к произошедшему с сочувствием, но, похоже, давно ожидала чего-то подобного. Коллеги отмахнулись – мол, это «типичный Тьюринг». Въезд в США ему запретили как преступнику, обвиненному в «аморальности». Но в апреле 1953 года, когда испытательный срок закончился, а последствия гормонального лечения сошли на нет, Тьюринг отправился путешествовать по Европе в поисках романтических связей. Его положению в Манчестере ничего не грозило: университет создал для него особую должность лектора по теории компьютерных технологий, что привело к повышению жалованья. Тьюринг мог без помех продолжать занятия математической биологией и изучать искусственный интеллект, к тому же его очень радовало, что в среде логиков все чаще и чаще упоминаются «машины Тьюринга».

Почему же он покончил с собой – ведь прошло больше двух лет после суда и больше года после окончания гормональной терапии? Ливитт называет жизнь Тьюринга после ареста «медленным унылым погружением в пучину горя и безумия». Это излишний драматизм. Тьюринг и правда обратился к психотерапевту-юнгианцу и полюбил Толстого, но ни то, ни другое отнюдь не симптомы безумия. Кроме того, за несколько месяцев до смерти Тьюринг послал другу восемь открыток с «посланиями из незримого мира». Одни послания афористичны: «Наука – дифференциальное уравнение. Религия – пограничное состояние». Другие заставляют вспомнить Блейка: «Гиперболоиды чудного света / в пространстве и времени катятся вечно / их стоит сберечь – им найдутся, не так ли, / волшебные роли в Господнем спектакле». Что ж, подобие рифмы здесь есть.

Смерть Тьюринга произошла в пору, когда на Западе боялись как огня шпионов, гомосексуалов и советских провокаций. На той же неделе газеты объявили, что бывший руководитель Лос-Аламоса Роберт Оппенгеймер был заподозрен в разглашении государственной тайны. Как пишет Эндрю Ходжес, если бы в газетах появился заголовок «Ученый-атомщик найден мертвым», это немедленно вызвало бы вопросы широкой общественности. Тем не менее нет никаких прямых улик, что смерть «Человека, который слишком много знал» не была суицидом. Пожалуй, сомнения возникли только у одного человека – у матери Тьюринга, которая настаивала, что ее сын случайно проглотил какой-то химикат, когда проводил дома опыты. Тьюринг и правда был рассеянным и неуклюжим, к тому же многие знали, что он каждый вечер перед сном съедает яблоко. С другой стороны, как-то он в письме другу упоминал способ самоубийства «при помощи яблока и электропроводки».

Так чем же была смерть Тьюринга – своего рода мученичеством? Или, может быть, идеальным самоубийством, задуманным так, чтобы пощадить чувства самого дорогого для Тьюринга человека – его матери? А может быть, это все-таки было идеальное убийство, как это ни маловероятно? Такие вопросы много раз задавали за все эти годы самые разные исследователи, не только Ливитт, но они так и остались без ответа. Возможно, Ливитт намекает, что мы так и не поняли, что хотел сказать Тьюринг на самом деле: «В волшебной сказке яблоко, которое укусила Белоснежка, не убило ее, а усыпило до поры до времени, пока Прекрасный принц не пробудил ее поцелуем». Однако подобная мрачная театральность едва ли была свойственна человеку, который безо всякого шума и показухи решил величайшую логическую задачу своего времени, спас неисчислимое множество жизней, взломав фашистский код, придумал компьютер и перевернул наши представления о том, как материя порождает сознание.