Итак, что было дальше?

Дальше я поведу вас в суровый мир ПЛС.

Follow me.

Мытарства любого осужденного начинаются с этапа в колонию. Этап пээлэсника отличается от этапа остальных осужденных. Но об этом позже.

В ноябре 2007 года мне выдали на руки кассационное определение Верховного суда, а это значит, что мой приговор вступил в законную силу. Следовательно, в ближайшее время (по УИК, в течение десяти суток) меня должны были этапировать в колонию для отбывания дальнейшего наказания.

Я собрал все вещи, которые посчитал лишними, и отправил их домой брату. Написал последние письма. Заказал передачу в дорогу, как обычно, соседям наверху, чтобы по вечерам частями затянуть всё через решетку. Положил деньги на счет. Попросил Славу, чтобы он сопроводил меня до колонии, конечного пункта, которого мы не знали. Откровенно говоря, я рассчитывал на самый жесткий прием, который можно только представить в тюрьмах для ПЛС. В уме я рисовал себе самые страшные картины: себя, окровавленного и забитого, лежащего на холодном бетонном полу, проклинающего свою жалкую жизнь. Я представлял, как из меня выбивают какую-нибудь информацию, заламывая мне руки и все такое. Я не знал, что меня ждало впереди. Передо мной устрашающим черным дымом висела неизвестность. Поэтому на всякий случай я написал заявления о том, что кончать жизнь самоубийством я не собираюсь; что любые «явки с повинной», равно как и любые следственные действия, произведенные без участия моего адвоката, прошу считать недействительными, так они будут совершены под принуждением. Упомянул, что ночью ко мне в СИЗО приходил начальник ОРЗУ Сявкин Г. А. и недвусмысленно дал понять, что скоро со мной произойдут интересные приключения, обещал встречу в ближайшее время. Заявление я передал Славе в надежде, что оно будет иметь юридическую силу, случись со мной что плохое.

Я совершил все приготовления и ждал этапа.

Но прошла неделя, другая. Этапа нет. Прошел месяц, никто не забирает меня. Я хожу к адвокату, живу своей аскетичной камерной жизнью.

Пошел второй месяц, приближается Новый год. Ничего не происходит. Это настораживает.

Как-то перед самым праздником меня дернули «по СИЗО». Не в адвокатские кабинеты, а в кабинет администрации следственного изолятора. Там я застал одного из оперативников ОРЗУ из команды Сявкина.

— Здорóво.

— Привет.

— Как дела? Настроение?

— Сам как думаешь?

— Есть что сказать?

Короче, дежурный обмен любезностями, вопросами-ответами, подкатами, намеками, за которыми скрывалось все и ничего.

В разговоре мне намекнули, что меня увезут на Ямал. Хорошей беседы не получилось. Не люблю я такие «невзначайные» встречи. Осадочек, знаете ли, неприятный остается.

Новый 2008 год я встретил в иркутском СИЗО. Когда на улицы города бурно выплескивалась праздничная радость, я в это время был занят мыслями о предстоящем этапе и месте, в котором скоро окажусь. Темный, страшный тупик жизненного бытия.

У каждого своя участь. В такие моменты начинаешь задумываться о судьбе.

И вот в первых числах января шум в коридоре дал понять, что привезли кого-то новенького — транзитника. Это был Андрей Ресин, пээлэсник. Везли в Хабаровск на суд. Познакомились с ним, разговаривая через коридор. Очень грамотный человек, обладающий серьезными навыками и знаниями в юриспруденции. Силен во всем, что касается прав и свобод осужденных. Знает все нормативно-правовые акты, федеральные законы, Конституцию, Европейскую конвенцию и все наши мудреные кодексы Российской Федерации. Но главное, он умел свои знания применять. Из разговора я узнал, как он «наказал» две крытые тюрьмы, через суд заставив администрацию надлежащим образом реализовать права осужденных. Такие люди — заноза в заднице для системы. Грамотные, знающие и умеющие отстаивать свои права. Именно поэтому его перебрасывают из одной тюрьмы в другую.

Андрей Ресин мне и сказал, что завтра меня увезут. Слышал из разговора конвоя, что будут забирать одного пээлэсника, то есть меня. Конвой был челябинский.

«О’кей, — сказал я себе, — едем».

Но на следующий день меня не увезли. Почему? Потому что морозы стояли такие, что у вагона замерзли тормозные сцепления и их не могли разморозить. Об этом я узнал от Димы, адвоката, который подменял Славу в тот день. Наверное, было бы наивно заявить, что Иркутск не хотел меня отпускать. Но так или иначе я остался еще на сутки.

В час ночи следующего дня за мной пришли. «Забирай вещи, — говорят, — пошли». И в последний раз меня повели по длинным и безжизненным коридорам иркутского СИЗО, которые я так часто упоминал в своем повествовании. Ночная смена и ДПНС находились в хорошем настроении, и мы неплохо поболтали по пути к сборочному пункту. Когда подошли к нему, я увидел мой спецконвой. Начальником оказался светловолосый, неказистый, немолодой уже человек со сломанным носом и боксерским прошлым (как я узнал позже). Многочисленные пропущенные удары в голову оставили свой отпечаток на его способности мыслить и реагировать на поступающую извне информацию. Я прямо-таки увидел, как деменция пожирает его личность со всеми его навыками и воспоминаниями на старости дет. Сопровождавшая его молодежь была не груба, не нахальна и отнеслась ко мне как к объекту, которого надо сопроводить из пункта А в пункт Б. Я этим остался доволен.

Сверили данные. Произвели тщательный личный обыск, отобрав «опасные» и запрещенные в пути предметы, такие как кипятильник, щипчики, станок Gillette Mach3, зеркало. Досмотрели вещи, каждый шовчик и складку. Выдали сухпаек на четыре дня. Все тихо, мирно, спокойно. Надели толстые кованые наручники. Я дружелюбно попрощался с ночной сменой иркутской тюрьмы, пообещав вернуться. Они сказали мне: «Счастливо», как будто провожали меня на рейс в Анталию, а не отправляли на этап в далекую тюрьму. И меня вывели в ночную стужу внутреннего двора СИЗО, провонявшего выхлопными газами сонных автомобилей ФСИН. Засунули в «газель», в холодный железный бокс. Щелки в двери. Пар изо рта. На запястьях тугое прохладное железо. Заспанный конвоир передо мной. Тусклая лампочка, шум двигателя, хлопающие двери и хрип рации грубо вторглись в мои неторопливые размышления. После недолгой суеты с грохотом открылись большие железные ворота.

Поехали.

Вокзал Иркутска стоял в тумане, который испаряла Ангара и все объекты, источающие тепло. В вагон Столыпина меня забросили самым первым. Внутри было темно, безлюдно и холодно. Затем загрузили остальных осужденных строгого режима, которых везли на отдельной машине. Их было немного. «Столыпин» оказался почти пустым. И ужасно промерзлым. Напротив меня все время (круглые сутки) находился один конвоир. Меняясь каждые два часа, они передавали друг другу светлый овчинный тулуп, который надевали поверх курток. Я же старался согреться всеми теплыми вещами и холлофайберовым одеялом, которое пришлось очень кстати, потому что, когда поезд набирал скорость, температура в вагоне переставала измеряться градусами по Цельсию и попадала в категорию «собачий холод». Мерзли руки, ноги, изо рта шел пар. Так было почти до самого Челябинска.

Путь продолжительностью в трое суток был скучен и непримечателен. В наручниках выводили в туалет, от вида которого тянуло на суицид. Он, как все русские общественные туалеты, был обосран. Воды не было. Из крана торчала сосулька. Под ногами черная слякоть. Всё в саже, грязи, инее и копоти. И непременная вонь.

Кипяток выдавали по моей просьбе. Я заваривал сухпаек, ел, спал. Читать было невозможно из-за холода, трясучки и темноты. Редкие разговоры с конвойными были моим единственным развлечением. В основном я был предоставлен собственным размышлениям. Именно там, в промерзлом грязном вагоне, везущем меня в неизвестную даль, я чувствовал себя совершенно отколотым от мира, как будто у жизни случился выкидыш и этим мертвым сгустком неродившейся плоти был я.

Челябинск принял меня жестко с первых минут, когда вели вдоль поезда, крича и подгоняя к автозаку. Травили собакой, ударили рукой по затылку, заставляя смотреть только в пол.

В СИЗО Челябинска меня приняли холодно и равнодушно, но по мере нахождения в нем я ощущал нарастающую агрессию и даже злобу.

Вечером по приезде меня спустили в какой-то сумрачный полуподвал. Обыскали, раздели. Выдали робу, разрешив взять с собой минимум вещей. Камера была без окна, но выглядела довольно опрятно из-за выложенной на полу разноцветной плитки. Сыро. Ночью было холодно и беспокоили крысы, которые шастали по подоконнику за решеткой, где вместо стекол мостились кирпичи.

На следующий день на проверке я попросил сводить меня в баню, так как чувствовал себя грязным после дороги, и выразил желание сходить на прогулку. Но все мои просьбы на протяжении пяти дней, что я там находился, остались без удовлетворения. Вместо этого приходили каждый день в два часа со спецназом, в наручниках выводили меня в коридор и ставили на растяжку, били по ногам, чтобы разъезжался на шпагат, разрывая себе связки. Стоял в полусогнутом положении, пока мою камеру обыскивали. Обращались грубо, нахально, дерзко и не по закону.

В соседней камере за стенкой находился человек, с которым я познакомился, общаясь «по мокрой», то есть через трубу канализации. Сосед представился Петровичем. Жил в Петербурге, там же был осужден по ст. 209 ч. 1 УК РФ. Срок — двадцать один год строгого режима. В Питере стоял неплохо. Владел фирмами, имел собственный ЧОП. Говорил, что сшибла его старая путинская гвардия. Отжали весь бизнес, посадили. Бросила жена, подобрав остатки собственности. Но, как я понял, без поддержки Петрович не остался. Мотают его, бедолагу, по всей нашей необъятной стране из одного лагеря в другой: там годик, здесь полтора, — не давая возможности обрасти «комфортом» ни в одном из лагерей. Магадан, Челябинск, Киров и т. д. География нашего пенитенциария широка. Людям в системе ФСИН всегда кажется недостаточным тот факт, что человека лишили свободы на долгие годы. Этого недостаточно, нет. Над ним следует еще поиздеваться, лишить нормальных условий проживания, увезти подальше от дома и родных, чтобы редко виделись или не виделись вообще, заставлять соблюдать свод идиотских правил, которые в нормальном обществе покажутся… вставьте сюда любимое ваше ударное матерное слово. Я не хочу сегодня прибегать к ненормативной лексике. Точка.

На четвертый день меня вывели к адвокату. Это тоже произошло унизительным образом. Пришел какой-то хер на протезе (было заметно по его хромой походке), чрезвычайно агрессивный, с синдромом «врага» в голове.

Стал кричать, материться, вдвоем заломали мне руки, загнули раком и в таком виде повели по коридору. Подняли куда-то наверх, криком разогнали по кабинетам всех адвокатов, которые бродили в ожидании своих клиентов. И затем меня, полусонного, провели в кабинет к Славе, у которого был растерянный вид от поднятого в коридоре шума и меня, почему-то загнутого.

— Привет!

— Здорóво!

— Как дела?

— Сам видишь! Дурдом! Еще не добрался до места назначения, а отношение как к животному. Могу предположить, что будет там. Хотя челябинский УФСИН никогда не отличался гуманностью. Ладно, какие дела?

Мы обговорили текущую ситуацию. Попытались узнать, куда меня точно везут, определились с планом действий. Расстались, пожав руки.

Этап был на следующий день. Поэтому я не успел получить передачу из магазина, которую мне сделал адвокат Дима, помощник Славы.

Утром меня вывели из камеры, отдали все мои вещи и препроводили в комнату обыска. В качестве отступления скажу, что обыски — самая противная вещь на пути следствия. Непрерывные шмоны нервируют. Покидаешь тюрьму — шмонают. Приезжаешь в другую — шмонают. Шмонает конвой, шмонают сотрудники СИЗО и ИК. Раздевают догола, заставляют приседать, показывать им свои гениталии, выворачивать носки. Они заглядывают тебе в рот, перетряхивают все твои вещи, каждую сумку, каждый пакет, чехол, папку, пенал, ощупывая все швы, раскручивая ручки и разбирая всё, что разбирается, пересыпая всё, что сыплется. По всем вещам проводят металлоискателем, даже по твоему телу, когда ты стоишь в одних трусах (вдруг под кожу что-нибудь спрятал). Все аккуратно сложенные вещи превращаются в хаос тряпок и бумаг. При этом тебя постоянно подгоняют, ты лихорадочно пытаешься всё разложить по своим пакетам, папкам, чехлам. И все это сопровождается угнетающей суетой и менторским, не терпящим возражений тоном представителей исполнительной власти.

Противная процедура, скажу я вам.

В комнате обыска челябинского СИЗО я встретил другого пээлэсника. Его звали Алексей X. из Оренбурга. Худощавый молодой человек с восточным разрезом глаз, очень спокойный, почти невозмутимый, тихий и вежливый. Одет был полностью в государственную одежду: шапка, бушлат, видавшая виды роба. Прикид вызывал тоску. Все вещи его умещались в маленькую сумочку. С моими двумя сумками и в вольной спортивной зимней одежде я казался себе зажиточным буржуем.

В «Столыпине» нас посадили в одно купе. Мы познакомились и, как это бывает у зэков, разговорились. Так я узнал, что все его личные вещи отобрали после суда в Оренбурге и что условия содержания там издевательские. Полный запрет почти на всё, все передвижения вниз головой, с тобой не разговаривают — лают. В связи с тем, что Оренбургский централ находится рядом с «Черным дельфином», порядки в СИЗО именно оттуда, но только жестче, чем в самой колонии. Чем это объясняется — чрезмерным усердием или склонностью к садизму, — неясно.

От Алексея я получил подтверждение той информации, что слышал раньше. Да, там забивали до смерти, оставляли калеками, ломая киянками копчик. Издевались: загибали при ходьбе, не пропускали писем, запрещали курить, не разрешали тапочки, в туалет можно было ходить только с разрешения, спать можно было только при свете и с руками поверх одеяла; вместо посылки вам могли кинуть горсть конфет в кормушку и т. д. Но верхом издевательства было такое: твою задницу отбивают дубинками до баклажанных цветов, а ты, испытывающий унижение и боль, должен прокричать громко и четко: «Спасибо за науку, гражданин начальник!» И попробуй не поблагодари. Это происходило в начале двухтысячных, когда туда потоком хлынули лыжники, те, кому смертную казнь заменили на ПЛС. Были страшные времена. Сейчас, безусловно, всего этого нету. Но все равно все колонии для пожизненников — это то место, где жить нельзя. Можно только существовать, выживать, доживать, терпеть, сопротивляться, бороться… Но жить — нет!

В СИЗО Екатеринбурга мы приехали под вечер. К моему великому удивлению, нас приняли чудесным образом. Никто на нас не кричал, не ругался, не ставил на растяжку и не пытался нагнуть при ходьбе. Вежливое обращение в Екатеринбурге было приятной компенсацией после челябинского хамства. Это слегка поднимало настроение.

Нас корректно, неторопливо, без суеты обыскали двое молодых сотрудников СИЗО. Они разговаривали с нами как с обыкновенными людьми, не возводя наш преступный статус в статус монстров. Нас не боялись, нас не демонизировали, мы для них были просто осужденными — людьми, которые идут транзитом.

Закончив обыск, один из них сказал:

— Хватайте вещи, пошли.

И повели нас с Алексеем по территории СИЗО без наручников, без собаки, без спецназа и спецсредств. Мы шли по улице мимо высоких корпусов, из окон которых торчали зэки и, не стесняясь милиции, тягали «коней». Хозобслуга убирала территорию от снега, и никого из них сотрудники не заставляли отбегать и отворачиваться к стенке лицом, как будто мы Медузы Горгоны, от взгляда которых они могут превратиться в камень.

Недолго поплутав по территории, мы уткнулись в длинное одноэтажное здание.

Это были корпуса и камеры для пээлэсников, которые шли транзитом. Рядом с корпусом в вольере отчаянно лаяли охрипшие собаки (наверняка голодные). Все было в снегу, отовсюду шел пар. Морозило.

Внутри нас встретила женщина-сотрудник в бушлате. Очень громко играла музыка по всему коридору, чтобы зэки не переговаривались между камерами.

Кому-то позвонили, уточнили, в какую камеру нас определить. Было решено подсадить нас к троим. «О, — подумал я, — здесь еще кто-то есть!» Завели в небольшую хату, где нас встретили три пары удивленных глаз. Витас Ш. из Свердловска, Миша К. и Саня Б., оба из Владивостока. Поприветствовали друг друга, познакомились. «Чё-кого? Кто, откуда, куда?»

И понеслось.

Это было очень бурное, веселое знакомство людей, объятых одной бедой, идущих одной тропой в один конец. Как будто пятеро давно знакомых приятелей встретились после долгой разлуки и не могли наговориться и выговорить все то, что их давно переполняло и тяготило все эти годы пожизненного одиночества. У каждого была своя история либо кривая поступков, которая привела их сюда. Самой интересной и сложной мне показалась судьба Миши К. Этот человек был старше всех нас. Он прошел Афган. Не в тылу, а на передовой, участвуя в боях. Вернувшись, натворил что-то на гражданке, и его приговорили к высшей мере наказания. Прождав в одиночке год, а то и больше, исполнения приговора, они с адвокатом добились отмены расстрела. (Те, кто не сидел под «вышкой» в ожидании собственной смерти, никогда не поймут муку тянущегося времени и тихо крадущегося ужаса! Это само по себе уже пытка.) Досидел несколько лет, освободился. Женился, построил дом, родил детей. Законфликтовал с каким-то местным положенцем. Положенца пристрелили. К Мише возникли вопросы. Но, как выяснилось позже, этот человек был информатором ФСБ. Как-то Мишу похитили бандиты, посадили в машину и повезли за город убивать. Казалось бы, безвыходная ситуация: сидеть зажатым с двух сторон в машине, да еще и под стволом. Но Мише удалось проделать нечто невероятное, он сделал то, что демонстрируют в голливудских боевиках: одному заехал в лицо локтем, у другого забрал пистолет. Завязалась борьба и возня в машине, Миша стрелял и одержал верх в схватке, избежав плена и смерти. Затем у него был период войнушки с местным начальником УБОПа. Когда арестовали его друга, фактически взяли в плен, зверски избивали и выпытывали что-то, переходя все мыслимые границы, кто-то среди бела дня расстрелял здание УБОПа из гранатомета «Муха». Было много шума. Затем Мишу снова арестовали и посадили в пресс-хату. Он не растерялся и, воспользовавшись моментом, снес пол-лица одному из козлов полным воды железным чайником. Скулу, рассказывал Миша, и надбровную кость раздробило от удара, и из этого кровавого месива на жгутике свисал окровавленный глаз, который тот козел подбирал рукой и орал. Второй разработчик, увидев эту картину, заверещал, как резаная свинья, и стал звать на помощь. Именно об этом радикальном и отчаянном шаге я упоминал в начале своего повествования. Когда ты в ловушке и понял, что другого выхода просто нет, то надо делать смертельный рывок, для себя или врага — неважно! Ты обязан что-то сделать, чтобы выжить.

Так Миша смог избежать худшей участи, сделав шаг первым. Но все равно ПЛС ему избежать не удалось. Его приговорили к пожизненному лишению свободы за убийство одного человека, к которому, по словам Миши, он совершенно непричастен. И это, пожалуй, единственный приговор ПЛС в нашей колонии, который вынесен за убийство одного человека. Я лично знал людей, которые были осуждены за убийство трех и даже пяти людей. И им дали двадцать три и двадцать пять лет строгого режима соответственно. Где тут логика и справедливость?

В судьбе Михаила было много всего, хватило бы на пару сезонов криминального сериала, которыми сейчас пичкают телезрителей. Но он скромно тянет лямку ПЛС и пытается изменить свою судьбу к лучшему.

Новое знакомство принесло хорошую новость. Она заключалась в том, что колония, куда нас всех везут (поселок Харп), совсем недавно перестала быть беспредельной. Хотя это вопрос восприятия и категорий. До нормальных условий тут еще далеко.

Об этом рассказал нам Витас, который выезжал из Харпа в Свердловск на суд и шел возвратом вместе с нами.

Витас попал в колонию ИК-18 «Полярная сова» в числе первых и застал, как говорится, всю прожарку в полной мере. Ему было с чем сравнивать. Я из любопытства расспросил его подробно об условиях предстоящей жизни, которые через несколько дней возьмут меня в заложники. Информация из уст Витаса звучала успокаивающе. До этого момента я был уверен, что по прибытии меня обязательно будут выворачивать наизнанку, толкать под ногти иголки, сдирать лоскуты кожи и жарить на медленном огне. Все это будут проделывать маленькие люди с красными лицами, пыхтящие от усердия и садистского старания изверги, глухие к крикам чужой боли. Примерно такую гротескную картинку рисовало мое больное воображение. А оказалось, «жить стало намного легче». Перестали ежедневно избивать без причины. Перестали заставлять стоять на проверке по тридцать минут вниз головой, с закрытыми глазами, с широко, очень широко раздвинутыми ногами и с поднятыми над спиной руками с растопыренными пальцами. Проще говоря, градус жестокости был понижен, и этого уже было достаточно для осужденных, чтобы происходящие послабления показались некой «свободой», глотком свежего воздуха.

В таких условиях обеспечение лишь одной базовой потребности — безопасности (отсутствия физической боли и страданий) — может восприниматься человеком уже как «нормальные условия». Оставшиеся в колонии порядки и отношение к осужденным можно было напечатать заглавными буквами и повесить в рамку на стене: «ИЗДЕВАТЕЛЬСТВО!» Но то, что за малейшую бессмысленную провинность или в качестве «прописки» перестали избивать дубиналом до синевы на заднице, ногах и спине, уже считалось «наградой». В общем, и на этом спасибо, гражданин начальник. Без всякой иронии я заверяю: это была хорошая новость. Потому что я устал терпеть физическую боль и все эти эксперименты над собой. Потому что я простой человек из плоти и крови. И я когда-нибудь умру. Мы все когда-то умираем, как бы так угадать, чтобы сам, чтоб не в спину ножом…

Новые знакомые превратились в шумную компанию, которая вопреки человеческой психологии со смехом и необъяснимой веселой разухабистостью покатила дальше по этапу в объятия белого сурового севера.

Через пару дней мы прибыли в Киров последний перевалочный пункт перед Харпом. Кировский централ отличался строгими условиями содержания. Расслабухой, как в Екатеринбурге, здесь и не пахло. Я почувствовал это сразу, при первых же словах, произнесенных встречающим нас сотрудником. Это ощущалось при обыске, это витало в атмосфере.

Сотрудники СИЗО обыскали нас по очереди, сводили в туалет, затем посадили всех в один этапный бокс, довольно опрятный и светлый, выложенный плиткой, с большим окном, вид из которого захватывал пару жилых домов. Один дом стоял напротив так близко, что можно было наблюдать кухонную суету счастливых свободных людей в окне пятого этажа. Они, может быть, считали себя и не совсем счастливыми, каждый день наблюдая из своих окон угрюмую тюрьму, копошась в своих бесконечных проблемах и заботах, но вот я так не считал. На эту тему есть замечательный гарик, сочиненный одним хорошо известным поэтом: «Какое это счастье: на свободе / со злобой и обидой через грязь / брести домой по мерзкой непогоде / и чувствовать, что жизнь не удалась».

Вид обыденной суеты в окне чьей-то кухни гипнотизировал, увлекая и загоняя в ностальгию по свободе.

К вечеру нас отвели в баню. Не спеша, с комфортом и наслаждением мы отмокали под горячими струями воды. После долгой дороги это было особенным удовольствием.

Затем нам выдали постельное белье в каптерке. Мы сдали свои вещи, нам разрешили взять с собой самое необходимое (бумагу, ручку, книги, белье, кипятильник, еду) и развели по камерам. Как правило, это всегда одиночные камеры или ШИЗО — крохотные убогие уголочки, стены которых пропитаны безысходной тоской и одиночеством. Энергетика таких камер угнетает человека, заставляя мучиться медленным течением времени. Но одиночные камеры кировского СИЗО были приличные, хоть и маленькие. Светло-голубые стены, большое окно (со щелями), две поднятые шконки на цепях, раковина, унитаз (!), кнопка для вызова «стюарда». Вся стена обклеена правами и обязанностями осужденного-подозреваемого — выписками из федеральных законов, приказов и Уголовного кодекса. Напрягало лишь то, что наш коридорный стюард заглядывал в глазок каждые три-пять минут. Каждое утро приходил врач и спрашивал о здоровье. Кормили неплохо и даже вкусно. На прогулку выводили без наручников, но с собакой и спецназом, который вел себя жестко. Обязательно пнут по ногам, обязательно поставят на растяжку.

На вторые сутки меня посетил Дмитрий, адвокат. К моему удивлению, встреча произошла не в следственных кабинетах административного корпуса, а в отдельной кабинке, находящейся прямо в коридоре со сводчатым потолком в одном из корпусов, возле жилых камер арестантов.

После короткого приветствия мы с Димой выяснили текущее положение дел, из которого следовало, что меня везут в поселок Харп ЯМАО. Я начеркал пару заявлений на свидание с адвокатом. Договорились, что Дима сделает передачу и посетит меня завтра.

На следующий день Дима сообщил мне, что передачу через магазин не разрешили, ссылаясь на какой-то приказ, который якобы не позволяет делать продуктовые передачи осужденным, идущим транзитом. На мой взгляд — чушь полная. Видимо, в моем личном деле стояла пометочка, которая рекомендовала не создавать мне благоприятных условий на пересылках. В Челябинске откровенно издевались надо мной, а в Кирове просто не разрешили передачу. Но это все сущие пустяки, которым просто не придаешь значения. К тому же во время этапа организм мобилизуется, перестраиваясь на аскетичные условия, скитания по грязным тюрьмам и холодным вагонам в их унылом движении. Ты всегда чувствуешь себя голодным, иногда сильно, иногда нет. И даже рад этому, потому что этап — это всегда стресс и опасность, а в опасности лучше оставаться голодным, быть настороже, с обостренными чувствами. Обходиться минимумом.

Дмитрий захватил с собой плитку шоколада и журнал MAXIM. Но не успел я отломить кусочек от плитки, как к нам вошел сотрудник и строго сказал: «Уберите шоколад! У нас здесь не столовая. Кормить осужденных запрещено. (Прямо как особо ценный биологический вид в зоопарке.) Журналы передавать тоже нельзя». Сказал как отрезал и вышел за дверь, продолжая наблюдать за нами через окошко.

Я проглотил выделившуюся про виде лакомства слюну. Дима, пошелестев фольгой, убрал шоколад в кожаный портфель. Мы продолжили разговор.

К концу встречи мы пришли к выводу, что ехать за мной больше нет смысла. Как только я прибуду в колонию поселка Харп, Слава приедет ко мне на свидание, хотя не было уверенности в том, что его пропустят во время моего нахождения в карантине. Этот вывод был сделан на основе примера Платона Лебедева, который приблизительно в это же время был переведен в поселок Харп в колонию ИК-3 (неподалеку от ИК-18, куда я направлялся), где его адвокатам было отказано в свидании, пока он находился в карантине. Но у нас не политика. Решили попробовать.

От Кирова до Харпа около суток пути. Мы ехали впятером, размещенные по двум купе. Рядом разместились осужденные девчонки, одна беременная. Весь вагон был полон зэками со строгого и особого режима. Они были угрюмы и молчаливы. Ко всеобщему изумлению, мы периодически взрывались смехом на весь «Столыпин». Я не знаю, почему так получилось, что мы, приговоренные к ПЛС, ехали на встречу со своей участью в разухабистом, неприлично веселом настроении, как будто нас ожидала не угрюмая тьма лет в кошмарных условиях, а колония-поселение при цветущем саде. Но это было так. Мы громко смеялись, не обращая внимания на приговор. Шутили с девчонками, обменивались историями с кировским конвоем. Приговоренные к сроку люди — молодые и старые — ютились плотнячком в своих тесных купе и недоумевали: отчего нам, пыжикам, так весело? Не нас ли, бедолаг, везут в сторону пенитенциарного ада, в объятия бесконечных мытарств и страданий?

Нас!

«Но тогда чему они там радуются и шумят? Зачем они так издеваются над здравым смыслом и логикой?..» Все это читалось в их заспанных усталых лицах, когда меня проводили мимо них в туалет, закованного в наручники. Некоторые из них здоровались, другие с любопытством молча провожали взглядом. У каждого своя судьба, как пишут в глянцевых журналах — background. У каждого на сердце своя тревога, на душе — тоска. Каждый справляется с этим сам. Или не справляется, а просто отдается воле обстоятельств, понимая, что так легче. Не сопротивляться. Все мы заложники своих ошибок и поступков, у которых по закону Вселенной есть последствия. Мудрые люди не смеют никого в этом винить. Недалекие обвиняют подельника, подельницу, прокурора, судью, оперов — кого угодно, но только не себя. Каждый с тяжелыми мыслями в голове едет в свою точку пространства-времени расхлебывать свои, именно свои последствия. Каждого преследует карма. Кто-то даже не догадывается об этом, думая, что попал в случайное стечение обстоятельств, что с ним произошла чудовищная ошибка или просто неудача. Нет, это не ошибка, ребята, не просчет в ваших действиях. Это вселенская закономерность, закон равновесия или сохранения энергии, если хотите. В нашем мире все взаимосвязано, от субатомных частиц до далеких невидимых галактик. И если вы однажды явились импульсом отрицательной (или положительной) энергии, то будьте уверены, квантовое поле Разумной Вселенной моментально отреагирует и однажды вернет запущенный вами импульс обратно в вашу жизнь, но только в иной, непредугаданной форме. Вам покажется, что это случайность, невезение, рок, фатум, беда, неосторожность или чья-то ошибка, но на самом деле вы пожинаете плоды своих поступков, которые вы совершили однажды, где-то, с кем-то, с какой-то целью или бесцельно. Вы можете верить в это или нет, но от этого вселенские законы не перестают работать! Поэтому будьте осторожны в своих мыслях, словах и действиях, особенно если они несут в себе отрицательные намерения. Жизнь во Вселенной и на Земле создавалась созидательной силой, не разрушительной. Разрушая что-то, малое или большое, вы идете против закона природы и жизни в целом. Особенно если речь идет о жизненных системах. Миллиарды лет природа создавала их, доведя до совершенных форм, чтобы мы могли гармонично существовать в мире. Но тут пришли вы (ты, я, мы) со своей личной ничтожной экспансией и всё разрушили.

К чему я все это?

К тому, что если мы хотим жить счастливыми, свободными, здоровыми, в гармонии с собой и окружающим миром, то надо перестать разрушать. Перестать разрушать себя, людей, отношения, природу. Осознать, что мы, людишки, не венец творения, а всего лишь часть единого целого, и перестать перекраивать мир под себя. Тогда, может быть, что-то изменится.

Глубоким темным вечером 30 января 2008 года длинный медленный состав зеленых вагонов подъезжал к поселку Харп. «Вагоны шли привычной линией, подрагивали и скрипели. Молчали желтые и синие. В зеленых плакали и пели». В одном из этих вагонов ютились по темным пыльным углам осужденные, среди которых был я. Прислушиваясь к стуку колес и голосам, вдыхая спертый воздух «Столыпина», я старался осознать происходящее со мной. А происходило то, что я прибыл в место отбывания своего наказания. Это то место, куда боится попасть каждый здравомыслящий свободный человек. Это именно то место, куда Макар телят не гонял. Это, мать его, Заполярье! Я понимал, что через двадцать — тридцать минут меня заведут на территорию колонии, за мной закроются ворота, и, при худшем раскладе, это навсегда!!! Вдумайтесь — на-все-гда! Вы больше никогда не увидите лиц близких, не возьмете девчонку под руку, не походите босиком по траве, не выпьете вина, никогда больше не искупаетесь в соленом море. Мир для вас закрыт на-все-гда. Хоть у приговоренных к пожизненному заключению и предусмотрено по УИКу условно-досрочное освобождение через двадцать пять лет, но в России это настолько номинальное правоприменение, что его следует отнести к области гипотетического. Да и вдумайтесь в само число 25! Это, как говорят зэки, никогда! Ведь надо прожить и не свихнуться, не очерстветь сердцем, не оскотиниться, не деградировать, сохранить здоровье и живость ума. И ладно, если через двадцать пять лет у тебя останутся родные и дом, куда можно вернуться, а тем, у кого ничего и никого не осталось, куда податься?

Буквы — вот что пугает. Цифры — нет. У цифр всегда есть конец. У букв «ПЛС» конец размытый, неясный, невидимый. Эта невозможность вернуться многих пугает, да всех пугает, черт возьми! Меня в том числе. Поэтому я не могу сказать, что, подъезжая к пункту назначения, не испытывал волнения перед новым многообещающим местом своего проживания, хоть снаружи и не подавал вида. Притворство пополам с самообладанием, ничего больше. Мы все притворяемся, только не хотим в этом признаваться.

Конвоир приоткрыл окно. Под стук колес мимо проплывали фонарные столбы, тянулась освещенная дорога, невысокие здания, жилые дома. Затем появился ярко освещенный периметр колонии. На территории блестел и возвышался большой позолоченный купол местной церквушки — и колючка, колючка, колючка. Всё в снегу. С этого началось визуальное знакомство с поселком.

— Первый на выход! — громко скомандовал конвойный, открывая дверцу автозака, когда мы были уже у входа пээлэсного корпуса.

Я был третьим.

Выпрыгнул с двумя сумками на землю. Меня тут же крепкой хваткой сцапали чьи-то руки и направили в помещение.

— Сумки в угол, присесть на пол, — скомандовали мне.

Два «стенака» уже были заняты, поэтому остальных посадили на пол на коленки…

С этого момента я спотыкаюсь и вынужден прервать хронологическую линию своего повествования. В силу определенных причин я не могу рассказать об условиях, в которых существую уже многие годы. Я употребляю слово «существую» именно потому, что по вольным меркам вряд ли кто-то назовет жизнью беспрерывное нахождение в замкнутом, малокомфортном пространстве с решетками и жестким режимом. Я не скажу, что здесь жизни нет. Я скажу словами Федора Михайловича, что человек — существо, ко всему привыкающее. Каждый сам может решать, как ему реагировать на ситуацию, в которой он оказался. Можно пускать сопли и с утра до вечера скулить о том, как отвратительно тяжелы твои муки в замкнутом круге тошнотворных дней. А можно не замечать эту унылую действительность и постараться извлечь максимум пользы из своего положения. Ты можешь плыть, как говно по течению, и думать, что от тебя ничего не зависит, а можешь попытаться что-то сделать — изменить себя, ситуацию, судьбу. Я знаю, что выгляжу как эпистолярный пижон, прибегая к высокопарной риторике: «у тебя есть выбор», «ты можешь», «ты должен». В действительности всё сложнее. Когда тебе на горло наступают страх, боль, отчаяние или бьют по голове другие жизненные ситуации, ты вряд ли размышляешь подобными категориями. Ты либо пасуешь, либо просто делаешь то, что делаешь, выкарабкиваясь на инстинктах, воле, на чем-то еще, мало прибегая к рациональному. Потом, когда появляется время, ты анализируешь, делаешь выводы, находишь (или не находишь) смыслы, расставляешь ориентиры, намечаешь цели и согласно выбранной позиции — двигаешься. Живешь. Но осознанная жизнь как раз и заключается в том, чтобы понимать, что каждый твой шаг, каждый проживаемый тобой день (неважно где) — это результат твоего выбора. И, согласно этому убеждению, качество твоей жизни зависит исключительно от тебя. Тюрьма, безусловно, лишает многого, если не всего, но суть в том, что тебе решать, как она будет влиять на тебя.

Я мог бы подробно и реалистично нарисовать картину моего бытия, предоставив вам возможность разглядеть мир пожизненника. Думаю, у меня бы получилось запихать вас в мою шкуру и восполнить пробел в знании темной сферы жизни, которой все так боятся. Но, к сожалению, в ущерб всей своей истории я обхожу это стороной, дабы исключить лишние вопросы и ненужное внимание.

Чем и как живет пожизненник? На что он надеется, к чему стремится? Чего ожидает? Где и в чем он берет силы и смыслы, ради которых просыпается каждое утро, чтобы прожить еще один день, полностью отзеркаливающий вчерашний? Это актуальные вопросы, и у каждого осужденного на них свои ответы. Не буду говорить за всех, но я с самого начала пребывания здесь счел для себя необходимым удариться в самообразование. В первый же месяц я записался на платные курсы дистанционного обучения при МИФИ, выбрав практическую психологию и двухгодичный курс английского языка. Изначально я поставил себе цель развить свой английский до такого уровня, который позволит читать книги в оригинале. Чего я и достиг через три-четыре года усердного труда и зубрежки. Каждое утро каждого дня я с жадностью вгрызался в учебник Н. Бонк. Учил, писал, запоминал правила и новые слова, пока мой мозг не закипал. У меня получалось, и мне это нравилось. От прочтения своей первой неадаптированной книги Дж. Гришэма («The King of Torts») я получил огромное удовольствие и был дико горд за свои результаты. Сейчас, конечно, я не зубрю язык с такой же интенсивностью, но постоянно почитываю что-нибудь из зарубежной литературы несложного характера.

Чтобы не отрываться от жизни, я стал подписываться на газеты и журналы. Это практически единственная информационная пуповина, связывающая меня с миром. Ни для кого не секрет, что в наше время очень много информационного мусора, засирающего людям мозги. Одно и то же событие может интерпретироваться по-разному, много троллинга, фейковых новостей, лжи, пропаганды и целое море пошлого гламура. Но все эти инфопотоки, я считаю, создают культурно-смысловое пространство, коды, мемы, политические настроения и т. д., в которых не мешало бы разбираться. Как минимум, чтобы стимулировать свой мозг аналитикой; как максимум, чтобы знать, что происходит «за бортом», и не превратиться в люмпена.

Другое дело — книги! Это, во-первых, мощнейший источник радости для меня! Это мой ментальный афродизиак и интеллектуальный допинг. Книги — это средство моего умственного, духовного, психологического выживания. Это мой инструмент борьбы с потенциальной деградацией. Книги — это смысл, то, на что я никогда не жалею денег, покупая их по десять, иногда по двадцать пять книг за раз. О них я мог бы говорить долго и подробно, перечисляя любимых авторов и любимые произведения. Научная литература, non-fiction, ЖЗЛ, публицистика, книги по саморазвитию, психология, поэзия et cetera. Я всё поедаю с жадностью, урча, как голодный кот поедает свежую рыбу. Но есть ряд книг, не из числа художественных, которые повлияли на мое мировоззрение очень сильно. Буквально за один-два года они сместили мое близорукие материалистические взгляды на край обочины. Я уделял (и уделяю) много внимания научным взглядам, ориентируясь на ведущих популяризаторов современной науки из таких областей, как теория эволюции, генетика, альтернативные теории происхождения жизни, космология, физика (в том числе квантовая), психология, биоэнергоинформатика и т. д. Но потом я наткнулся на философское учение йогов, книги йога Рамачараки, Бхагавад-гиту, кое-что из «Книги духов» Аллана Кардека, потрясающую книгу «Жизнь после смерти», основанную на наблюдениях и научных опытах, подтверждающих гипотезу о том, что сознание не умирает в привычном смысле слова после физической смерти; книги о реинкарнации, книгу об опыте людей, перенесших клиническую смерть, — в общем, всё, что связано с восточной философией, которая так прекрасно умещает в себя всю научную модель современного мира. И во главу всех учений и трудов я бы поставил шедевральную (на мой взгляд) книгу «Ты — космос» Дипака Чопры и Минаса Кафатоса. Эта история просто взорвала мне мозг, проясняя самые фундаментальные вопросы мироздания, перечислять которые нет смысла. Это надо читать!

Из всего массива прочитанных книг — научных и, если можно так сказать, религиозных — я сделал для себя удивительные, но логически закономерные выводы и открытия. Я исключил все сомнения в вопросах существования Вселенского Разума (Замысла), наличия у человека духовной составляющей — души — и ее бессмертия. Я понял, что человек — это не просто сознающая себя материя, продукт многих миллионов лет эволюции, и что душа не сводится к электрическим и химическим реакциям в мозгу. Я убедился, что часть сознания не прекращает своего существования после смерти, но переходит в другую форму энергии, занимая иные, более тонкие «планы» бытия. Я устранил все сомнения в феномене реинкарнации душ и убежден, что Карма — это такой же действующий закон, как закон сохранения энергии или сила гравитации. Открывшиеся для меня знания (я бы сказал — просветление) помогли мне разобраться в жизни, в себе, в судьбе, осознать себя как крохотную клеточку в этом грандиозном, бесконечном процессе Мироздания. Почувствовать себя частью Целого. Но самое главное, это «просветление» помогло осознать, почему со мной происходит то, что происходит, понять всю цепь причинно-следственных связей и по-другому отнестись к своей участи.

Почему я здесь?

Потому что я опасен для общества?! Потому что я, по мнению следственных органов, бандит и убийца? Потому что я совершил ряд особо тяжких преступлений, предусмотренных Уголовным кодексом РФ?! Или потому, что я по природе плохой человек?!

Но позвольте, в данную минуту прямо возле вас могут находиться люди и совершить действия (не дай бог) намного опаснее, чем те, в которых я обвинен. Доказано ли, вне всяких разумных сомнений, что я бандит и убийца? Это категорически спорный вопрос! (Я рассказывал, как происходило следствие.)

Особо тяжкие преступления совершаются тысячами по всей стране, миллионами по всему миру. В том числе на войне. Для Вселенной нет разницы, в какую идеологическую или политическую обертку завернуть то или иное уничтожение биологической формы жизни. Для Разумной Вселенной (Бога) убийство — это всегда убийство.

Плохой ли я по своей природе человек? Может быть, для кого-то и так. Но добрая сотня (а может, и больше) людей отзовутся обо мне положительным образом, некоторые — теплыми словами, а еще часть безоглядно доверит мне свое имущество и детей, веря в мою порядочность.

Так почему же я здесь?

Во-первых, надо быть честным с собой: я не ангел. Я, к сожалению, причинял боль людям (я знаю кому и помню их всех, даже если они забыли). Я эгоист, я думал только о себе, я больше потреблял, наверное, чем отдавал. У меня свои недостатки, я знаю, да. Это очень важно признать ради справедливости.

Но мое местонахождение в этом мертвом царстве ПЛС я расцениваю не как наказание, а как следствие всех моих нехороших мыслей, решений, поступков, дел, которые я совершал в этой и во всех предыдущих жизнях. Как сумму накопленного отрицательного опыта, критическая масса которого достигла предела, и я, видимо, нарушил баланс Вселенского равновесия, раз жизнь влепила такую хлесткую, отрезвляющую пощечину.

Не то чтобы я заслужил «по справедливости» данную мне муку с позиции Уголовного кодекса, суда и института морально-нравственных норм — нет (все вышеперечисленное кишит чудовищными «погрешностями»). Я рассматриваю случившееся со мной в контексте причинно-следственных связей, действующих в Разумной Вселенной, которая заботится о сохранении равновесия всех сил и явлений. Целью Разумной Вселенной, на мой взгляд, является развитие и эволюция всех возможных форм жизни путем ее усложнения и накопления информации для достижения совершенства, гармонии и, если хотите, слияния с Божественным началом, о чем говорят многие религии мира.

Так вот, в связи с этим мое ПЛС и всё, что я перенес, я рассматриваю как опыт, урок, допустим, как возможность внутреннего роста, способствующего более глубокому пониманию жизни и себя в ней.

Заслужил ли я все эти мытарства и все это чудовищное отношение?!

Я хочу крикнуть: Нет! Нет!!. Нет!!!

Но у Вселенной на этот счет другое мнение.

Безусловно, кому-то мои рассуждения покажутся религиозным бредом обреченного, который от безысходности уверовал в Бога. Но уверяю вас, я далек от религий, от всех добровольно-принудительных форм поклонения. Я не склонен принимать концепцию персонифицированного Бога, откликающегося на эмоциональные потребности каждого человека и тотально контролирующего всё вокруг. Я не фаталист и не верю в судьбу. Я убежден, что каждый формирует свою судьбу сам, плюс-минус определенные факторы. И я, видимо, сформировал свою так — создавая предпосылки, — что она привела меня в тюрьму. Это и есть Карма. Я не говорю, что мне это нравится или что это правильно, я просто нашел в себе мудрость признать, что все происходящее — следствие чего-то. Потому как «случайности» и «ошибки» недопустимы во Вселенной, где царит не бессмысленный хаос (не считая сингулярности), а закономерность и порядок созидательной энергии, продуктом которой является вся материя, в том числе сознающая себя.

Такое у меня сложилось убеждение. Но если на поставленный мной вопрос отвечать без философствования о Разумной Вселенной, отвечать конкретно, прямо и четко: почему я здесь? Почему я, молодой, здоровый, адекватный, без девиантных отклонений человек из высокообразованной благополучной семьи, нахожусь здесь, среди в том числе маньяков и педофилов?

Ответ прост: потому что постановленный в отношении меня приговор основан на доказательствах, полученных за счет боли, насилия, пыток, страха и угроз. Выдерните из приговора все эти кровавые протоколы допросов — и приговор рухнет. Точка! Я не стремлюсь оправдаться и не ищу чужого сожаления, вряд ли это уместно, мне, как говорил герой известного фильма, за державу обидно. Обидно по-человечески за отсутствие хотя бы тени легитимности в действиях государственных людей и следственных процедур, на основании которых решаются человеческие жизни и судьбы. Жизнь обесценилась. Судьбы людей перестали что-то значить. А может, так всегда и было. И только я, глупый и наивный юноша, пытаюсь выразить недоумение перед бездушной машиной, которой глубоко насрать на отдельные трепыхания человеческих жизней. Нынешнее время показывает, что от тюрьмы — в том числе от приговора ПЛС — не застрахован никто, ни простой человек, ни силовик, ни даже лицо федерального уровня. Это факт, не соглашаться с которым глупо.

Проявите любопытство и посмотрите, кого стали приговаривать к ПЛС. Среди прочих вы обнаружите весьма образованных, адекватных, состоявшихся в жизни людей. Не серийных маньяков и убийц, которых так любят «рекламировать» по телевидению, а людей, которые так или иначе были успешны. Конечно, телевизор не оставит сомнений у обывателя, что в этих проклятых местах находится концентрированное зло, все самое худшее, что есть в людях (отчасти это правда). И когда заговаривают о пожизненниках, всегда продемонстрируют какого-нибудь битцевского маньяка, подробно обсмакуют его зверские преступления и под лупой рассмотрят его животную страсть к убийствам, особо не объясняя, что у таких людей патология глубинных структур мозга, позволяющая получать удовольствие от причиняемого ими насилия, чем и объясняется его девиантное и деструктивное поведение. И под этим соусом скажут, что там все такие. Никто не заслуживает прощения. Все заслуживают кары. Тревожная музыка, мрачная картинка, злобно-назидательная интонация закадрового голоса. Зрители согласно кивают, внимая рассказанному, и дружно голосуют за возврат смертной казни. Занавес.

К чему я? К тому, что не стоит причесывать всех пожизненников под одну гребенку. Здесь находятся разные люди — разного склада ума, образования, разной степени общественной опасности. И преступления, которые они совершили, отличаются друг от друга мотивом, способом совершения, степенью жестокости, умышленности и включенности в деяние. Я никого не оправдываю, просто проясняю ради объективности, что есть разница, к примеру, между бессмысленными, жестокими убийствами, совершенными каким-нибудь маньяком, и солдатом, который ушел в самоволку за водкой и по пьяни расстрелял патруль ДПС, потому что они ему помешали; протрезвел, опомнился, но поздно.

Откровенно говоря, я бы и сам проголосовал за смертную казнь за совершение ряда определенных преступлений. Но! Так ли безупречна у нас система сбора доказательств? Безупречно ли у нас следствие и правоприменительная практика? Каков процент судебных ошибок? Здесь даже не в ошибках дело, а в обвинительном уклоне самих приговоров. Ведь за оправдательный приговор судью могут заподозрить в коррупции. И теперь у нас, к сожалению, условные сроки интерпретируют как оправдательный приговор. Вдумайтесь, по статистике чистых оправдательных приговоров 0,4%! С такой «жаждой» восстановления социальной справедливости — при введении смертной казни мы многих недосчитаемся. Вспомните: прежде чем поймали Чикатило, расстреляли троих. Примеров достаточно. Погрешность большая, чтобы возвращать «вышак». Но если кто-то готов потенциально поставить к стенке в сыром подвале своего друга, брата, мужа, отца или деда на основе доказательств, собранных примерно таким же способом, как у меня на следствии, тогда — удачи! Но мне бы хотелось, чтобы люди руководствовались в таких вопросах не эмоциями (спровоцированными парочкой документальных фильмов), а здравым смыслом и холодным рассудком. Но кто я такой, чтобы рассуждать о столь значимых социальных вопросах?

Никто.

Просто человеческая единица, которая ощутила всё на своей шкуре. Просто гражданин и житель своей великой страны, которого уже потенциально умертвили приговором суда.

Я в плену уже около пятнадцати лет. Рано пробуждаюсь, плохо сплю. Каждый день гуляю, стараюсь держать себя в хорошей физической форме. Глубоко дышу свежим воздухом, всматриваясь иногда через решетку в высь то голубого, то депрессивно-серого неба. Много думаю о разном, много читаю разного, пишу, запоминаю, сочиняю, учу. Работаю по своему делу, не бросая, не останавливаясь, изыскивая коды и возможности хоть как-то изменить ситуацию и приблизиться к дому. Не надеюсь ни на что, просто делаю, потому что должен. Потому что ждут. Потому что я обязан быть рядом с родными, а не с чужими людьми. Быть там, где я нужен. Помогать родителям, друзьям, незнакомым людям, растить детей, ломать хлеб, брать ответственность, а не прозябать в этом гиблом тупике, растрачивая свой потенциал и драгоценное время.

Да, порой меня душит мысль, что жизнь проходит мимо. Я сожалею, что не могу уже пятнадцать лет обнять маму и поддержать отца; что меня не было рядом с сыном в момент его взросления. Мне жаль, что я пропустил появление на свет целой кучи замечательных племянниц, счастливо произведенных семьями моего брата и моей наилюбимейшей сестры, которая оказывает мне неоценимую помощь! Моя семья — это фундамент моего внутреннего благополучия. Несмотря на все дерьмо, что произошло в моей жизни, я вправе считать себя счастливым человеком. Потому что мои — со мной! Во многом за счет них я до сих пор еще дышу. Они та цель, та точка на горизонте, к которой я стремлюсь. И к ним я должен вернуться.

Да, сожаления об утекающей жизни есть. Где-то там, в глубине души. Но я ими не живу, потому что они отравляют настоящее и тянут ко дну. Но есть вопрос из области «сожалений», которым я задавался не раз. Я задавался им, когда делал выбор и особенно когда понял, куда и как надолго я попал. Этот вопрос я никогда не вербализировал, как будто боялся услышать на него ответ и разочароваться. Он всегда жил во мне в виде непонятного чувства, как часть меня, определив надолго мою жизнь. И теперь я задаю себе его: не жалею ли я о том, что, когда у меня была возможность, я не купил себе свободу или меньший срок ценою совести, в обмен на свободу других, может быть, незнакомых мне людей? Ответ: нет.

Почему?

Потому что нельзя выезжать на чужой беде! Потому что нельзя выстраивать свое условное счастье за счет лжи, подлости, предательства, малодушия или подставы! Потому что, помимо Кармы, есть вещи, на которых держится этот мир. Порядочность, справедливость, честность, преданность, дружба, семья, ответственность, любовь. Это клей любого общества. Это делает нас людьми. И эти идеалы не должны предаваться, покупаться, меняться. Должно же быть хоть что-то у человека настоящее, за что он может зацепиться, когда все кругом рушится и тонет в цинизме. Хоть что-то, за что он будет готов пострадать. Почему тогда мне надо сожалеть о своем решении, если оно согласуется с моей совестью? Да, я лишился всего! Да, мне нелегко сейчас. И не видно конца этому дерьму, я, может, и не разгребу его до конца своих дней. Но в глубине души я верю (и это будет мне утешением), что поступил правильно. Многие сочтут меня наивным и глупым, выбравшим унылое тюремное существование вместо свободной, комфортной жизни. Я допускаю такую точку зрения. Но пускай эти многие живут согласно своим идеалам, принимая последствия собственных решений. Я живу со своими. Все равно в конце нас всех взвесят и оценят.

Как повлиял на меня этот опыт? Арест, следствие, тюрьма, ПЛС? Сломал, испортил меня, изменил или сделал лучше?

Знаю одно: от того двадцатичетырехлетнего пацана, которого арестовали осенью 2006 года, мало что осталось прежнего. Выпавшие на мою долю испытания заставили меня повзрослеть, научиться смотреть вглубь вещей, сделать переоценку ценностей. Научили терпимости, самостоятельности, ответственности, научили немного разбираться в людях. Именно в тюрьме и на следствии я узнал свой предел прочности. Я узнал, сколько я могу вытерпеть. Я научился преодолевать себя. В этом смысле этот опыт пошел мне на пользу, придав немного мудрости, сделав чуточку лучше.

Какова обратная сторона этого сумасшедшего стресса и гонки выживания? Даже не стану анализировать. Все мною описано, последствия — как на ладони. Длительное заключение в тюрьме особого режима для пожизненников — это неоперабельная раковая опухоль, пожирающая мою жизнь. С этой онкологией мне приходится жить. Кто в этом виноват?

Я!

Почему? Потому что я, видимо, исповедовал нездоровый образ жизни, который спровоцировал это гребаное «онкологическое заболевание». Потому что перекладывать вину на кого-то за все, что происходит в твоей жизни, — глупо и безответственно. Это значит расписаться в собственном невежестве и нежелании быть хозяином своей судьбы. Все, что происходит со мной в этой жизни, плохое и хорошее, — всему причиной я. Мои действия, мой выбор, мои мысли, слова, поступки, реакции на различные ситуации — все это формирует мой путь. Я прекрасно осознаю, что очень часто человек попадает в такой пиздоворот независящих от него обстоятельств, что он теряет всякую веру в саму природу справедливости, в природу причины и следствия. Человек считает это невезением, карой, роком, случайностью, подставой, «западлом», чем угодно, но никак не связывает это с собой. Так думал и я. Но полагаю, что смысл всего происходящего с нами в этой жизни откроется нам в конце. На основе убеждений, к которым я пришел за эти годы, я избавился от всех отрицательных и разрушающих меня мыслей, эмоций, чувств. Жалость к себе, обиду, гнев, злость, ненависть, чувство мести и прочую негативную требуху я вытряс из своего сердца. Потому что: а) это разрушает мое здоровье; б) портит мое жизнелюбие и, если хотите, Карму; в) это тормозит меня и тянет назад (а я, черт возьми, хочу двигаться вперед). Именно поэтому я не держу зла на людей, которые очень усердно способствовали превращению моей жизни в ад. Я говорю и признаюсь себе в этом абсолютно искренне. Всем, кто причинил мне боль, кто мучил меня, кто закрывал глаза на этот беспредел, способствуя ему, кто со старанием подшивал дело, кто поддерживал в суде доказательства, добытые насилием, кто вынес приговор на основе этих доказательств, всем, кто оставил приговор в силе, — я желаю этим людям и их близким только добра и благополучия! Они делали свое дело. И им, безусловно, казалось, что они всё делают правильно, они находили своим действиям определенные моральные оправдания. Последствия всех их поступков — хороших и плохих — принимать только им самим. Каждый несет свой рюкзак сам. Я верю во Вселенскую справедливость, в некий баланс сил и констант, которыми регулируется всё в нашем мире, от квантовых частиц и человеческих взаимоотношений до образования новых галактик на краю Вселенной. Поэтому мне незачем об этом беспокоиться. Это их жизни, их судьбы, их Карма. У меня — своя.

Что я еще могу добавить? Наверное, только то, что я невыразимым образом устал от тюрьмы! Однообразие дней, несменяемая обстановка, недосыпание, отсутствие новых знакомств и свежих впечатлений, режим и другие внешние раздражители накапливают в тебе с годами отвратительную хроническую усталость.

Но главное то, что от этого невозможно никуда деться. Нельзя укрыться, побыть наедине с собой в тишине, отдохнуть хоть немного. Такая роскошь здесь не предусмотрена. Моя усталость не сказывается, как мне кажется, на моем жизнелюбии, работоспособности, стремлении к цели. Я не транслирую ее в пространство и стараюсь не показывать другим. Но она подспудно присутствует во мне, как хроническое заболевание, где-то там в глубине сидит, сука, и отравляет мне потихоньку жизнь. Fucking fatigue! Она проникает в мое подсознание и формирует мои сны, большая часть которых уже о тюрьме и обо всем, что связано с ней. И это одна из тягот беспрерывно замкнутой жизни.

Как-то я прочитал экспертное мнение одного психолога из области юридической психологии (статья была о предоставлении пожизненным заключенным УДО). В целом статья была за дифференцированный подход в вопросе предоставления условно-досрочного освобождения с учетом личности осужденного, его характеристики, общественной опасности, характера преступления, степени его тяжести и других факторов. Данный подход позволял бы освобождать осужденных — давая им шанс — чуть раньше, чем через двадцать пять лет, как того требует законодательство. Так вот, в статье было выражено мнение, что у человека, находящегося в камерной системе более десяти лет, происходят в психике «необратимые процессы», затрудняющие его способность мирно социализироваться в обществе. Согласно этому мнению, человек после десяти лет камерного содержания превращается, грубо говоря, в зомби, шансы у которого вернуться домой и адаптироваться минимальны.

Что я могу сказать? Насколько я могу судить по себе — это полная ерунда. Я нахожусь в камерной системе уже около пятнадцати лет и что-то не замечаю в себе злополучной психической «необратимости».

Я адекватно воспринимаю реальность и не чувствую никаких ментальных и психических искажений. Я контролирую отрицательные эмоции и мысли. Я склонен к рефлексии, анализу текущей ситуации. Мне не чужды эмпатия, эмоциональная отзывчивость, юмор, сострадание, правила этики и морально-нравственные устои общества. Я не курю и не употребляю при общении ненормативной лексики, слежу за внешним видом, здоровьем и гигиеной, насколько это возможно в моих условиях. Стараюсь развиваться умственно, физически, духовно. Увлекаюсь йогой и философией, читаю книги на английском (медленно) и русские (килограммами), играю в шахматы, пишу стихи, интересуюсь событиями, происходящими в мире. Работаю по делу, держу связь с родными и близкими. Я на равных обсуждаю актуальные темы наших дней со своим адвокатом, защитником, родственниками (за исключением технологических новинок и виртуальной жизни в Сети). Я не потерял способность шутить, смеяться над собой и другими. Несмотря ни на что, я люблю свою страну, ее культуру, книги, музыку, чту ее историю и радуюсь вместе со всеми, когда наши хоккеисты рвут задницу кому-нибудь в финале Олимпиады или чемпионата мира. У меня так же, как у всех, бегут мурашки по спине, когда я слышу гимн России в честь побед наших спортсменов. Я отождествляю себя со своей страной. Я ее часть. Я такой же, как и все, просто сейчас я в клетке, коротко стриженный, и на мне полосатая роба. Поэтому я искренне не понимаю, в чем же проявились (или должны были проявиться) эти «необратимые процессы в психике»?! Где та черта, за которой кончается норма и начинается патология? Кто определяет её?!

Я не знаю, стоит ли доверять мнению отдельного психолога. Мне кажется, что в каждом из нас сидит свой условный «зомби». Но я убежден, что в определенных обстоятельствах человек сам решает — сойдет он с ума или нет, выживет либо сдохнет. Тому примеры ГУЛАГ, Освенцим, Биркенау, войны, блокада Ленинграда и т. д. Если я решил, что я не только не сойду с ума в этом резервуаре тлеющих душ, а, напротив, выверну ситуацию себе на пользу, — то, значит, так и будет. Значит, я сделаю все, чтобы сохранить подвижность своего ума, здоровье, здравомыслие, чтобы выжить — и сделаться лучше. It depends on personality. От меня зависит, удастся ли мне не расплескать, аккуратно донести до конца в ладошках те драгоценные крохи человеческого, что были заложены в меня материнской любовью. Не скурвиться, не остервенеть, не деградировать, не очерстветь сердцем, остаться живым, здравомыслящим, свободным в душе человеком. В перспективе лет это непростая задача, требующая самодисциплины, усилий, воли, терпения, усердия. Но я справлюсь, как справляются миллионы людей со своими трудностями и проблемами. У всех свои сложности. Кому-то легче, кому-то труднее. Надо перестать шуметь и делать то, что должен, не ожидая ничего взамен. Есть тысячи людей, которым приходится тяжелее, чем пожизненнику: одинокие старики, больные онкологией дети и взрослые. Им тяжелее сопротивляться своим обстоятельствам, болезни, своей беде, в которую они попали. Каждый делает усилия, рвет жилы, вытаскивая себя как может на поверхность счастливой жизни. У каждого свой путь, который он должен пройти.

Как писал Пелевин: жить ой. Но да.

И хватит об этом!

Прошло уже много лет с момента, когда я решил выплеснуть на бумагу все пережитое. Когда-то я взял карандаш и стал писать, каждый день, понемногу воскрешая в памяти всё в деталях: слова, жуткие, безвыходные ситуации, отвратительные лица, мысли, чувства. Вспоминая, проживал еще раз, придавая форму воспоминаниям на бумаге. Затем переписывал всё ручкой, накапливая тетради. Это заняло какое-то время.

С какой целью? Для чего я это делал? Нет, не издать книгу (я льщу себе). Нет, не быть услышанным, не оправдаться.

В какой-то момент я почувствовал потребность выговориться самому себе и бумаге, придумав себе воображаемых читателей. Выговориться до конца, откровенно, вытрясти весь душевный сор, всю обиду, злость, проговорить все страхи, сомнения, всю накопившуюся за эти годы боль. Прожить все это еще раз и оставить позади в виде текста. Не оглядываться больше.

Может, также мной двигал страх, страх сгинуть в каком-то «чернеющем нигде» без следа, не оставив ничего после себя. Этот текст — мой крохотный след на затоптанной земле.

Просто так забыть все пройденное — неправильно. Нельзя. Забыть — значит обесценить и обессмыслить все свои страдания. Забыть — значит предать память друга, погибшего в этой мясорубке. Прежде чем умереть, Пашка вынес невыносимое! Его муки, его боль, издевательство над ним — невыразимы словами. Я знаю, время всё сглаживает, но есть вещи, которые нельзя забывать. Что-то надо оставлять в памяти, находить место в своем сердце. Иначе к чему тогда всё?!

Безусловно, я рассчитывал, что с моей историей когда-нибудь ознакомятся люди моего близкого круга плюс-минус кто-то еще. Может, кто-то найдет тут что-то полезное для себя, как я находил отголоски своего опыта в чужих судьбах. Кого-то может зацепить подлинность происходящего, потому что все рассказанное до последнего слова — правда. Потому что разговаривая с собой — душой не кривишь.

В процессе работы я часто задавался вопросом: есть ли смысл, есть ли польза от моей, как я ее называю, «мазни» для постороннего читателя?

I hope so.

Когда я читал книги о судьбах людей, побывавших в самых страшных жерлах человеческого ада; о людях, которые ходили по самому краю, заступая за черту, чьи жизни висели буквально на волоске последних усилий воли и терпения; о людях, которые, умирая, выживали, — все эти истории имели для меня особую ценность, являясь торжеством духа и примером того, что человек обладает бóльшими силами, чем он думает. Я не претендую на то, чтобы встать в этот ряд и быть примером. Нет, нет! На меня ориентироваться точно нельзя. Но ценность моей истории может оказаться в том, что она даст возможность любому свободному, живущему в комфорте человеку заглянуть за кулисы чужой судьбы, губительного опыта, подсмотреть, как все это бывает, как это переносят, чем это кончается, — и сделать вывод. Но, что еще важнее, любой человек, взглянув на обломки моей жизни, может почувствовать некое подобие радости и облегчения, оттого что он не на моем месте. Что это его никак не касается. И, может быть, он даже почувствует себя счастливым, понимая, что у него есть возможность просыпаться каждое утро на свободе. Просыпаться не принудительно в шесть утра по звонку, а оттого что выспался, от теплого прикосновения солнечных лучей, струящихся сквозь домашние занавески. Мне кажется, что в этих «мелочах» и заключается счастье, которого мы не замечаем в бешеной суете наших дней.

Это вам мое черное полотно, моя черная бездна драмы. Сравните его со своим цветущим садом. И возрадуйтесь.