Взглянем, что дальше

Питер Артсен (нидерландский художник, около 1508–1575), «Мясная лавка со Святым Семейством, раздающим милостыню», 1551.

Холст, масло, 115,6×168,9 см, Музей искусств Северной Каролины, Рейли

Нужно только протянуть руку, чтобы коснуться товара, и можно уже его взять. Мы еще не знаем, что купим. Прилавок мясной лавки так завален товаром, что мы колеблемся, пораженные изобилием. Все выглядит таким соблазнительным! Мы задерживаем взгляд на колбасе, пускаем слюни на свиной окорок, хотя свиные ребрышки могли бы быть более кстати… Очевидно, в продаже также имеются сливки и свежий сыр. А если мы перестанем сдерживаться, то у нас в руках окажется пара хрустящих золотистых кренделей.

Телячья голова будто смотрит на нас. Нужно прикрыть ее тканью, чтобы не вились мухи. Впрочем, что это за тень на кухонном полотенце?.. Фигура с раскинутыми руками… Это проступает силуэт Христа на кресте… Почти не слышно, что говорят. «Ну что, придет наконец этот мясник? А то в конце концов сегодня мы возьмем селедку».

Художник изображает банальную ситуацию, выбирая близкую точку обзора, с первого взгляда включающую зрителя в происходящее. Наблюдатель сразу становится потенциальным клиентом мясника, который остается невидимым. Глядя на выставленные на прилавке продукты с этой точки, можно почувствовать, что они – дар самого Провидения, своеобразный гимн процветанию. Мы празднуем невинные забавы роскошного стола, предлагая также еду и тому, кто хочет на обед немного постной рыбы. Мы все же не забываем: важно соблюдать посты и помнить о покаянии. Так кстати из окна видна церковь. Но она достаточно далеко.

Это изобилие – серьезная атака на добродетель: внешний вид блюда может быть обманчивым, но вид сырой плоти весьма показателен. И запах тоже не врет. На прилавке нет ни красивой посуды, ни накрахмаленной скатерти и, главное, нет соусов, вина, специй, способных сбить с толку внимание и вкусовые рецепторы. Но одно верно – мясо, несомненно, свежее.

Впрочем, надо было бы все-таки пройти дальше. Войти в картину, не задерживаясь на съестных припасах, которыми изобилует полотно… Нет, не для того, чтобы отправиться обсуждать цену земли, о продаже которой объявяет табличка. Важно видеть дальше кончика своего носа, идти до конца и в глубине картины, прежде чем пасть от неизбежного расстройства желудка, обнаружить между деревянными столбами, подпирающими подмостки, пейзаж – светлую гармонию голубого и зеленого, окутанную мягким светом. И по дороге, идущей вдоль деревни, едут на осле Дева с Младенцем, и она без лишних просьб подает милостыню тому, кто беден.

Все то время, пока мы балансировали между кровяной колбасой и вареной малопросоленной свининой, они были там. Святое Семейство и все остальные. Двойственная реальность картины – вот ее истинный сюжет. К тому же неравное разделение пространства само по себе оказывается чем-то символическим. Но Артсен считает этапы пути более важными, чем выбор между материальными благами и глубиной духовности. Смысл картины не сводится к простому противопоставлению добра и зла. Опыт движения по жизненному пути позволяет нам спотыкаться, задерживаться на переднем плане, обманываться в человечестве, чтобы потом – но только потом! – обнаружить еще одну разновидность пищи, которая всегда будет оставаться бесценной.

Все и сразу

Геррит ван Хонтхорст (голландский художник, 1592–1656), «Концерт», 1623.

Холст, масло, 123,5×205 см, Национальная галерея искусства, округ Вашингтон

Их беззаботность вторглась в картину, равно как их музыка, а также голоса, слышимые издалека. Хонтхорст собрал их за столом на переднем плане, и каким-то образом они с самого начала стали частью нашей жизни, на мгновение, на час или больше. Рама удерживает их только по привычке.

Серый фон за ними даже не удосуживается изображать стену. Его нейтральность служит опорой для их красочного присутствия, она обеспечивает тишину, которая подчеркивает звучание музыки. Скрипка и лютня, мужчина слева, женщина справа, игра синего и желтого в перевернутых пропорциях с разных сторон картины. У каждого здесь своя роль, своя нота в общем аккорде.

Один из них увидел, как мы приближаемся: смеясь и поднося палец к губам, он делает нам знак не шуметь, поднимая бокал, чтобы не мешать своим компаньонам. Он может спонтанно пригласить нас выпить и поделиться весельем. Веселая парочка, развлекающаяся рядом, ни на что уже не отвлекается.

Таким образом, суть картины заключается в непосредственности пространства, где наслаждение прочно привязано к настоящему. Нам уже не нужно стремиться дальше, это нам больше не понадобится. Голландия вырвалась из-под испанского ига, она молода и свободна. Сегодня самое главное – возможность весело отпраздновать так дорого завоеванную свободу. Однако смычок мастера, точно указующий на партитуру, по которой он наставляет учеников, недвусмысленно напоминает о важности дисциплины, питающей гармонию.

Здесь и сейчас

Караваджо (итальянский художник, 1571–1610), «Обращение Савла», 1604.

Холст, масло, 230×175 см, церковь Санта-Мария-дель-Пополо, Рим

Человек упал к нашим ногам. Только что. Протягивая руки к своему коню, он пытается удержаться, затормозить падение. Бессмысленный порыв. И вот он лежит на земле, не понимая, что с ним произошло. Он не успел, не смог справиться.

Мы такие же, как он. Толкаемся, суетимся в собственном пространстве и в собственной жизни… Куда идти, куда повернуться, чтобы избежать того, что только что произошло. Кто-то только что рухнул прямо перед нами. Даже если мы не знаем, кто он, даже если мы ничего не знаем о его истории, можем ли мы притворяться, что ничего не видели и ничего не почувствовали?

Картина Караваджо создана для того, чтобы потрясти зрителя. Чтобы с самого начала лишить его всякой возможности рефлексировать. Не может быть и речи о том, чтобы вызвать духовное усилие или хотя бы задать какой-либо вопрос. Картина обращается конкретно к телу. Если нет пути, который следует пройти, нет иллюзорной глубины, в которую мог бы погрузиться взгляд, значит, нечего открывать, нечего желать, кроме того, что есть. Открытое пространство становится рискованным для глаз, всегда стремящихся отвлечься, заблудиться в приятной дали. Здесь нет ни рассуждений, ни поучений, не говоря уже о дискуссии. Мы не спорим с тем, кто падает.

Однако в большинстве работ на ту же тему мы спокойно воспринимаем падение Савла – иногда наблюдаемое настолько издалека, что приходится удовлетворяться еле заметными признаками, как будто художник всего лишь пересказывает нам слухи. Момент всегда один и тот же: когда Савл направился участвовать в гонениях на христиан в Дамаске, ему явился Христос. Ошеломленный Божественным видением, Савл упал с коня. Впоследствии под именем Павла он станет крупнейшим распространителем христианской веры среди неевреев, тех, кого называют язычниками.

Караваджо идет прямо к цели. Он устраняет все, что может отвлечь зрителя от главного. Главный смысл картины – падение человека, иначе говоря, ниспровержение мысли. Не должно быть места ни для чего иного. Ни пейзажа, ни декораций, ни попутчиков, кроме одного, который держит за уздечку обезумевшего коня. Плотность картины является результатом экономного подбора деталей, подчеркнутого мастерским эффектом смешанных рельефов: фигуры, расположенные достаточно близко к зрителю, возникают из черного фона, как из небытия. Вот они вырвались из темноты, и вдруг – яркий свет. Резко. Грубо. Никаких сомнений. Шок от смены тьмы на свет.

Контрреформация намерена искоренить протестантскую ересь, и она как никогда нуждается в достойных образах, чтобы собрать верных ей последователей. Сейчас не время для медитации. Время литаний прошло. Нужны эффективные образы, которые увлекают, захватывают, переворачивают душу. Таким образом, работа Караваджо становится частью стратегии чрезвычайной ситуации. Разворачивая святую историю перед зрителем, он вновь наполняет ее силой и окончательно превращает древнее повествование в жгучую новость.