Глава вторая

Общество спектакля

Городские общества Старого порядка подчинялись законам представительства. Отправление власти требовало зрелищ и ритуалов, разнообразных сложных представлений, начиная с въезда в город короля и заканчивая дворцовыми праздниками. Культура аристократии, сохранявшей привилегированное положение, ставила ценность индивида в зависимость от его общественного статуса. Простолюдин и придворный сознавали, что каждый из них играет определенную роль, воплощает определенный статус, и никому бы не пришло в голову противопоставлять своему публичному образу подлинную, «настоящую» внутреннюю сущность. К такому представлению о социальной игре хорошо подходит метафора theatrum mundi: жизнь – это представление, вечный спектакль, где каждый должен действовать в соответствии с предписанной ему ролью. Рост городов в XVIII веке, появление густонаселенных мегаполисов вроде Парижа и Лондона, а также Неаполя и Венеции, где жителям приходилось все время взаимодействовать с незнакомыми людьми, в первое время лишь усиливали подобное положение вещей: в теорию о социальном человеке, играющем определенную роль и озабоченном впечатлением, какое производит на зрителей его игра, была привнесена свежая струя. Из пьесы, за которой с небес следит лишь Господь Бог, theatrum mundi превратился в спектакль, где люди представляли себя друг другу.

Хотя все люди были актерами, некоторые имели на это звание больше прав, чем другие: они занимались этим делом профессионально. Театр не сводился больше к представлениям на тему страстей Христовых, разыгрывавшимся на папертях церквей во время религиозных праздников, или к дворцовым спектаклям, предназначенным для монарха и его окружения; он сделался специфически городским видом развлечения. С середины XVII века во всех главных европейских столицах и постепенно в крупных провинциальных городах начали появляться постоянные публичные театры. Оперы, комедии, комические оперы, равно как и ярмарочные представления, собирали многочисленную и не всегда однородную публику, состоявшую из знати, буржуа и даже простонародья (в Париже представители этого сословия теснились в партере Комеди Франсез). В Европе XVIII века театральные представления стали одним из важнейших атрибутов городской культуры.

Всеобщее увлечение театрами вызвало критическую реакцию двоякого рода. Во-первых, критике подвергались искусственность и фальшь той модели социальной жизни, в которой каждый вынужден играть определенную роль; во-вторых, изобличалась порча нравов, вызванная успехом театров. Представители обоих направлений сходились в неприятии пагубного влияния на человека современных городов. Утверждающийся идеал аутентичной личности, в основе которого лежало представление об «эмоциональном» и «искреннем» человеке, требовал отказа от разделения людей на профессиональных актеров, получавших деньги за имитацию чувств, и пассивных зрителей, завороженных этим подражанием жизни. Жан-Жак Руссо, самый непримиримый из критиков сцены, противопоставлял ей простые деревенские праздники, где все активно участвуют в коллективном излиянии чувств.

Как известно, критике театра и зрелищ с позиций приверженцев «подлинной» личности уготована долгая история. Мы обнаруживаем признаки такой критики в эпоху романтизма. Новый импульс ей придает развитие в XX веке аудиовизуальных медиа, способствующих увеличению разрыва между зрителем и предлагаемыми ему образами. В наиболее радикальной форме эту критику выразил Ги Дебор в книге, которую можно определить как гремучую смесь неомарксизма и черной романтики. Написанная в классическом стиле, который нередко пародирует труды моралистов «великого века», а иногда повторяет особенности авторской манеры Руссо, эта книга переформатирует Марксову идею о товарном фетишизме, применив ее для критики медиаобразов. Феномен знаменитости, составляющий основу современных механизмов зрелищности, объявлен одним из наиболее характерных атрибутов общества спектакля. «Звезда» определяется как «зрелищное представление живого человека», воплощенное отрицание индивидуальности; звезды олицетворяют стили жизни, типы характера, формы личностного роста, которые стали недоступными отстраненному зрителю, вынужденному влачить жалкое и бессвязное существование.

Сегодня, в эпоху расцвета культуры знаменитости, подобная критика, которую зачастую отделяют от ее антикапиталистического посыла и сводят к простому лозунгу, превратилась в набор ничего не значащих клише. Впрочем, сама формула Дебора не утратила ценности, напоминая, что «медийная» экономика, которая наполняет публичное пространство знаменитыми фигурами, ведет свое происхождение от городских спектаклей XVIII века, где появились первые звезды. Комедианты, певцы, танцоры постоянно находились на виду у публики; на этих публичных выступлениях строилась их социальная жизнь. Те, что мелькали больше других, сделались настоящими публичными фигурами, известными за пределами зрительного зала: их имена все знали, портреты тиражировались, частная жизнь становилась объектом всеобщего интереса. Моя задача в этой главе – показать, какие социальные и культурные преобразования привели к появлению звезд.

Рождение звезд: экономика знаменитостей

Сам термин «звезда» (vedette), хотя он и начинает употребляться по отношению к актерам немного позднее, указывает на эволюцию организации зрелищ. На языке военных слово «vedette» обозначало часового, стоящего на наблюдательном пункте, но уже в XVIII веке им называют также сделанные крупными буквами надписи на афишах. Потом, в начале XIX века, его по ассоциации стали использовать для обозначения главного актера в пьесе, чье имя на афише печаталось крупными буквами («en vedette»). Подобная практика распространялась постепенно, вытесняя прежний порядок, при котором актерская труппа рассматривалась как коллективная единица. Это на первый взгляд незначительное изменение было признаком глубокой трансформации: в Лондоне (начало XVIII века), в Париже (середина того же столетия), позднее – в Неаполе, Вене, Берлине и других крупных европейских городах в устройстве театров случился настоящий переворот, вызванный появлением городской публики и новых коммерческих практик. В театре, так же как и в сфере музыки и танцев, произошел отказ от прежней модели, характерной для дворцовых спектаклей и привилегированных театров, полностью контролировавшихся властью. Спектакли превращаются в городские зрелища, смотреть которые приходит разношерстная публика – от светской элиты до недавно появившегося среднего класса. В некоторых крупных городских центрах культура перестает быть простой циркуляцией придворных элит, группирующихся вокруг принца или монарха; она становится также объектом потребления. Лондонский театр Друри-Лейн мог вместить 2360 зрителей, а после расширения здания, осуществленного в 1792 году, – больше 3000. Почти столько же вмещал конкурирующий с ним Ковент-Гарден. Спектакли нового типа привлекают силы и капитал частных антрепренеров, которые, чтобы окупить вложенные деньги, не брезгуют обращаться к многочисленным рекламным средствам.

Директорам театров было выгодно продвигать успешных актеров. Помимо коммерческого интереса это связано с рядом новых механизмов, вызванных к жизни коммерциализацией развлечений, которая благоприятствует культуре знаменитости. Речь идет в первую очередь о стремительном развитии прессы, специализирующейся на театральных постановках и анонсах культурных событий, о выпуске в продажу портретов актеров и певцов, о появлении комплексов смешанного типа, объединяющих в себе место для представлений, развлечений и торговли наподобие лондонского Воксхолла, созданного в 1730-х годах, где посетители могли потанцевать, подкрепиться, послушать концерт или посмотреть спектакль, прогуляться. Через несколько лет (1742) в Челси были торжественно открыты сады Ре́нилэ (Ranelagh), немедленно ставшие популярным у публики местом. В Париже важной остается роль привилегированных театров, официально связанных с двором (Комеди Франсез, Опера), но развиваются и частные театры, особенно на бульварах, созданных в 1750-х годах. Здесь парижане могли увидеть кукольные спектакли и выступления животных, труппу акробатов Жан-Батиста Николе, переместившуюся на бульвары с Сен-Лоранской ярмарки (труппа пользуется неизменным успехом вплоть до революции). Именно здесь в 1769 году Николя Одино учреждает свой театр «Ambigu-Comique», а Луи Леклюз в 1778 году – «Забавное варьете», где Воланж блистает в роли Жано.

Трансформация театров свидетельствует о возникновении внутри труппы определенной иерархии. Размеры доходов простых актеров и тех, кого публика и директора театров считали незаменимыми, стали существенно различаться. «Незаменимые» получали не только более выгодные условия оплаты, но и другие немаловажные преимущества. В начале века в Лондоне была введена практика бенефисов («benefit nights»), доходы от которых целиком поступали в распоряжение актера или актрисы, обладавших достаточно громким именем для того, чтобы привлечь публику. Первой актрисой, удостоившейся бенефиса, стала Элизабет Барри (1708). Контракт, заключенный в конце XVIII века с великой драматической актрисой Сарой Сиддонс, предусматривает для нее два бенефиса за сезон, что приносит Сиддонс немалый доход. Дэвид Гаррик, считавшийся величайшей звездой английской сцены середины XVIII века, умудряется нажить состояние, которое к моменту его смерти достигает 100 000 фунтов стерлингов. Во Франции коммерческий успех бульварных театров строится на таланте «звездных» актеров, которые привлекают зрителей «сквозными» персонажами, кочующими из пьесы в пьесу. Таким был Туссен Гаспар Таконне, выступавший в середине века в театре у Николе; позднее – Воланж. После успеха последнего в роли Жано театры обзаводятся штатом постоянных авторов (вроде Дорвиньи или Бонуара), которые пишут пьесы «на заказ», специально под Воланжа. Это не только цикл о Жано («Жано у красильщика», «Не в этом дело», «Женитьба Жано»), но также серия пьес о семействе Пуантю («Жером Пуантю», «Бонифас Пуантю», «Добрые люди»). В этих комедиях выведена целая семья парижских буржуа, что позволяет раскрыться дару Воланжа к перевоплощениям. Нередко, к вящему восторгу зрителей, завороженных игрой звездного актера, ему приходится играть нескольких персонажей в одном спектакле.

В Комеди Франсез отношения в труппе строятся по эгалитарному принципу. Тем не менее действие новых механизмов направлено на подчеркивание различий между артистами. Лекен, принадлежавший к числу звезд первой величины среди актеров-мужчин, поддерживал свою популярность гастролями по провинции, из которых извлекал также немалый доход. Драматическая актриса Ипполита Клерон в начале 1760-х годов вызывала у публики такой восторг, что одно ее присутствие на сцене было гарантией полного зрительного зала. «Мадемуазель Клерон всегда здесь главная героиня. Достаточно объявить ее имя, чтобы зал был битком набит. Стоит ей появиться на сцене, как публика взрывается аплодисментами. Ее поклонники никогда не видели и не увидят никого, равного ей». В XVIII веке образовался настоящий международный рынок комедийных актеров, а также певцов и танцоров. Перемещение наиболее известных актеров из одной части Европы в другую объясняется прежде всего острой конкуренцией разных европейских дворов и династий, которые старались привлечь к себе на службу звезд сцены. Итальянские музыканты пользуются спросом по всей Европе, да и лучших французских актеров, к великому огорчению двора, часто приглашают за рубеж, где их таланты находят лучшее применение. Потом и лондонские театры, освободившись от опеки двора, стараются привлечь как можно больше публики и все чаще и чаще посылают эмиссаров в континентальную Европу, предлагая выгодные контракты артистам, которых хотят видеть у себя.

К числу последних принадлежал и Огюстен Вестрис. Его отец Гаэтано, один из самых прославленных танцоров своего времени, провозглашавший себя «богом танца», демонстрировал свои способности при дворах разных европейских монархов. Поколение Огюстена стало свидетелем изменения условий в балете, увидело, как лондонские театры становятся альтернативой придворным представлениям и даже французской сцене. После принятия в Парижскую оперу (1779) Вестрис, которому едва исполнилось двадцать лет, сразу же получает от лондонского Королевского театра приглашение на полгода и добивается там настоящего триумфа. Лондон захлестывает волна «вестрисмании», как пишет историк Джудит Милхаус, которая видит здесь истоки британского увлечения танцами, до того времени остававшимися в тени театра и оперы. Увлечение обуславливалось не столько формальной новизной «драматического балета» (ballet d’action), проводниками которого выступали Огюст Вестрис и его отец, сколько именно личностью танцовщика, вызывавшего восторг лондонской публики сочетанием таланта, юности и красоты. О самих балетах газеты сообщали кратко, но на подробности частной жизни Вестриса не скупились, беззастенчиво муссируя слухи о его победах на любовном фронте. С момента приезда Вестриса пресса только и трубит о размере его гонораров, что вызывает в обществе горячие споры: справедливо ли, что звезде сцены столько платят? Как может какой-то фигляр за один вечер зарабатывать больше, чем честный труженик за всю жизнь? Впрочем, это совсем не останавливает публику, которая валом валит на бенефисный спектакль Вестриса, принесший ему, если верить Горацию Уолполу, весьма солидную сумму (1600 фунтов стерлингов); вечер заканчивается потасовкой – народа слишком много, чтобы театр всех вместил, и люди в буквальном смысле берут его штурмом, так что властям приходится оцепить Хеймаркет.

Шумиха вокруг гонораров Вестриса – лишь начало непрекращающихся споров об «экономике» мира знаменитостей, об исключительно высоких прибылях, которые здесь считаются нормой, о впечатляющем разрыве в доходах между отдельными звездами, обусловленном особенностями этого мира. В наши дни футбольные трансферы и доходы киноактеров постоянно дают пищу для разговоров о «заработках звезд». Экономисты и социологи спорят о причинах того, почему индивидуальные различия в талантах, порой незначительные, часто не поддающиеся объективной оценке, приводят к столь значительному разрыву в доходах, стоит включиться механизмам известности и признания, а также коммерческим технологиям шоу-бизнеса. Однако истоки этих споров лежат в XVIII веке, когда новообразованные газеты, специализирующиеся на модных спектаклях, начали оценивать театральные постановки исходя из размера выручки, которую они приносили, и измерять достоинства актеров по их способности наполнять театральную кассу, не забывая пройтись по поводу размера их гонораров.

В ответ на это театры стали устраивать благотворительные вечера с участием самых знаменитых актеров, которые играли не ради собственной наживы, но ради пополнения театрального фонда, призванного оказывать помощь нуждающимся артистам – неимущим и старикам. Такой признанный кумир, как Гаррик, любыми средствами культивировал интерес публики к собственной персоне и в то же время выступал покровителем английского театра и всячески афишировал свое бескорыстие.

Поза филантропа, которую он принимал, позволяла ему смягчать растущее неравенство в театральном мире и лишний раз подчеркивала его привилегированность, поскольку именно его имя обеспечивало этим начинаниям успех. Забавно, что с годами филантропическая щедрость стала чем-то вроде морального обязательства, от которого звезды не могли уклониться без риска для себя. Сара Сиддонс приобрела стойкую репутацию прижимистой особы лишь потому, что пропустила несколько благотворительных представлений такого рода. Эта репутация долго за ней держалась и чуть было не погубила ее карьеру.

Этот новый тип знаменитости комедиантов, певцов и танцоров внутренне противоречив. Давая определенные преимущества, в первую очередь финансовые, статус знаменитости в обществе Старого порядка отнюдь не гарантирует тем, кто им обладает, почетного положения. Здесь еще больше, чем в случае с писателями, ощущается, до какой степени знаменитость может входить в противоречие с социальным порядком. Такая коллизия сильнее всего видна во Франции, где актерская профессия проходит по разряду самых недостойных занятий, тогда как на деле некоторые из артистов пользуются огромной популярностью. Даже в Англии, где актерам не приходится страдать от столь пренебрежительного отношения к себе, положение знаменитых актрис остается крайне двусмысленным. Их знаменитость свидетельствует об их таланте, и она же превращает их в объект желания публики. Налицо сходство образа актрисы с образом куртизанки. С конца XVII века популярность некоторых актрис поддерживалась тем нездоровым интересом, который публика питала к их реальным или мнимым любовным похождениям. Здесь знаменитость, в отличие от славы, всегда основанной на восхищении, достигается благодаря эротическому влечению публики к актрисам, чья фривольная частная жизнь становится предметом слухов и сплетен. Будучи публичной фигурой, актриса ассоциируется у мужчин с куртизанкой или проституткой. Да и во Франции всех танцовщиц из Оперы считают содержанками богатых мужчин и приписывают им распутную жизнь.

Яркое свидетельство этому – Мари-Мадлен Гимар, которая в прессе и памфлетах того времени всегда фигурирует как «знаменитая Гимар»: о ее бесчисленных любовниках и покровителях говорят больше, чем о ее достижениях на сцене. Публичный образ Гимар размыт: если первыми успехами она обязана собственному таланту, дальнейшее ее восхождение по социальной лестнице объясняется покровительством откупщика де Лаборда и князя де Субиза, а также организацией фривольных празднеств, которые в искаженном и приукрашенном виде отражаются в скандальной хронике.

Новейшая историография всячески подчеркивает этот аспект, иногда даже чрезмерно. На самом деле следует воздерживаться от того, чтобы представлять знаменитых актрис лишь проекцией желаний зрителей. Новообразованная культура знаменитости открывает перед актерами и актрисами большой простор в деле построения собственной карьеры, поддержания зрительского интереса, извлечения выгоды из своей популярности. Особенно это относится к актрисам, использующим прием, который англичане называют «pufifng» (дутая реклама). Речь идет о заказных статьях, превозносящих до небес того или иного актера. Эта сомнительная тактика позволяла добиться головокружительного взлета по социальной лестнице. В Англии эпохи Реставрации образ актрисы, ставшей куртизанкой, в полной мере воплощает Нелл Гвин, возлюбленная короля Карла II, родившая ему двух детей. Ту же роль, хотя и с меньшим блеском, будут не раз исполнять другие звезды и в следующем веке. Фрэнсис Эбингтон, начинавшая карьеру продавщицей цветов и уличной певичкой, достигает большого успеха на сцене, особенно во время пребывания в Дублине в 1759–1765 годах, где она становится звездой местной сцены. Вернувшись в Лондон, она с неизменным успехом выступает на сцене Друри-Лейн. Джошуа Рейнольдс рисует несколько ее портретов, включая и тот, самый знаменитый, на котором она запечатлена в роли мисс Пру и который приобрел скандальную известность благодаря присутствующему в нем скрытому эротизму. Она прославилась не только виртуозным владением всеми тонкостями pufifng’а, но и своими многочисленными романами, особенно связью с будущим премьер-министром лордом Шелбурном.

Успех на сцене открывает путь не только в спальни знатных сановников. Возможны и иные сценарии, как показывает пример Китти Клайв, которая считалась лучшей комической актрисой своего времени и с триумфом исполняла партию Полли в «Опере нищего» Джона Гея, остававшейся одной из самых популярных английских постановок на протяжении всего XVIII века. Актриса постепенно расширяет репертуар (поет не только народные баллады, но и арии Генделя) и сферу деятельности: основывает вместе с Гарриком театр Друри-Лейн, пишет комедии, заводит дружбу с Сэмюэлем Джонсоном и Уолполом; в конце жизни ей, похоже, удается полностью интегрироваться в лондонское высшее общество. Путь других еще более извилист. Мэри Робинсон, снискав в конце 1770-х годов громкий успех исполнением роли Пердиты, чье имя со временем прочно пристанет к актрисе, становится любовницей принца Уэльского, будущего короля Георга IV, который сорит деньгами и ведет разгульную жизнь, дающую газетчикам пищу для бесконечных пересудов. Сделавшись главной героиней театральной и скандальной хроник благодаря успехам на сцене и многочисленным любовным связям, добившись пенсии в обмен на обещание не публиковать письма наследника престола, Мэри Робинсон оставляет подмостки и остаток жизни посвящает литературе, начав писать романы и стихи. Некоторые биографы видят в ней карьеристку, одержимую жаждой славы, стремящуюся добиться известности любыми средствами. На самом же деле Мэри Робинсон, которой с юных лет были ведомы тайные пружины публичного успеха и признания, очень неоднозначно их оценивала, ощущая, с одной стороны, положительные результаты их работы, а с другой – связанные с ними опасности. В «Мемуарах» она признается, что ее первый роман «Ванченца» «обязан своим успехом известности имени автора». Но в других книгах она занимает более взвешенную позицию, осуждая бездумную погоню за славой.

Одной из первых она начинает жаловаться на то, что ее узнают на улице, на любопытство зевак, вызывающее у нее смущение. Когда она отправляется за покупками, толпа всякий раз обступает магазин, куда она заходит, рассматривая ее и мешая сесть в экипаж. Тем не менее ее «Мемуары» свидетельствуют о неослабевающем внимании, которое она уделяет своему внешнему виду: спустя несколько десятилетий после описываемых событий она помнит, какой наряд надевала в том или ином случае.

Слава актеров и актрис основывается на отождествлении их с персонажами, которых они воплощают на сцене. Мэри Робинсон на всю жизнь сохранит прозвище Пердита благодаря роли, сделавшей ее знаменитой. Об актерах и актрисах часто судят по их наиболее известным ролям. Слава некоторых актеров, которая заставляет их искать в обществе личного признания, не всегда им его обеспечивает. Речь идет о явлении, часто отмечаемом и современными киноактерами, которые со смесью удовлетворения и досады видят, что их путают с персонажами их фильмов. Подобная ситуация известна уже в XVIII веке: Воланжу пришлось испытать это на своей шкуре. Хотя успех Воланжа в роли Жано стал ключиком, открывшим ему двери во многие благородные дома, где актер услаждал слух благородного общества своими знаменитыми комическими репликами, он всеми силами пытался расширить репертуар и дистанцироваться от образа, которому был обязан своей популярностью. Когда у маркиза де Бранка его представили именем Жано и он счел нужным исправить ошибку, сказав: «Отныне я для всех господин Воланж», актеру тут же была дана резкая отповедь: «Что ж, хорошо! Но ждали мы как раз Жано, так что пусть господин Воланж убирается восвояси!» Автор «Тайных мемуаров Республики словесности», передающий этот анекдот, возмущается не грубостью де Бранка, а наглостью Воланжа, заносчивого «фигляра», который вообразил, что в благородном доме его будут принимать как светского человека.

Здесь, конечно, взят крайний случай, когда знаменитость персонажа полностью затмила личность актера, по крайней мере в глазах высшего общества, готового опуститься до уровня балаганного театра, но совсем не рвущегося признавать балаганного шута одним из своих членов. Обыкновенно между актером и его персонажами складываются более сложные отношения. По мере того как публичный образ актеров сливается с героями, которых они играют, у публики растет интерес к частной жизни исполнителей. Этот разрыв между публичным персонажем, отделившимся от реального человека, и частной персоной, чью личную жизнь нельзя скрыть от всеобщего внимания, лежит в основе механизмов знаменитости. Когда речь идет об актерах, разрыв углубляется, поскольку зрители любят отмечать контраст между персонажем и тем (или той), кто его играет. Дебют мадемуазель Рокур пробудил у публики столь сильный интерес потому, что юная актриса, отвергавшая любые ухаживания поклонников, с большим талантом изобразила на сцене неистовую страсть, вызвав у заинтригованных зрителей настоящее восхищение. Позднее, прославившись исполнением трагических ролей, мадемуазель Рокур приобрела также и скандальную известность своими долгами, стилем жизни и сексуальными предпочтениями. Склонность к представительницам своего пола, которую в ту эпоху называли «трибадизмом», сделала ее мишенью всевозможных нападок, так что Марии Антуанетте, ценившей ее талант, пришлось публично вступиться за нее. Монаршее вмешательство не следует недооценивать: важным, хотя и неоднозначным элементом публичного образа актрис была подчеркнутая дистанция между ними и королевами, которых они играли на сцене. Чем же именно характеризуется положение тех из комедиантов, кто привлекал публику в театр талантливой игрой, кто мог публично представлять величайших героев и в то же время довольствовался невысоким общественным статусом?

Три примера позволят лучше понять работу механизмов знаменитости, которые в XVIII веке трансформируют театральный мир на всем европейском континенте. Речь идет о трех совершенно разных судьбах: итальянского певца-кастрата, сделавшего успешную, хотя и скандальную карьеру в Лондоне; английской драматической актрисы, ставшей объектом настоящего культа; французского актера, чья известность в контексте революционной эпохи приобрела явную политическую окраску.