Если существует слово “голубой”, зачем нужно слово “лазурный”? Они же значат практически одно и то же. Сложно представить себе ситуацию, в которой естественный отбор благоприятствовал бы гоминиду, говорившему: “Небо по другую сторону от этой горы было лазурным”, а не тому, кто произносил: “Оно было голубым”. Возможно, поэтические слова вроде “лазурный” были придуманы для каких-то особых ритуалов или религиозных функций. Но зачем нам тогда еще и “кобальтовый”, “сапфирный”, “ультрамариновый”, “небесно-голубой” и “индиго”?

Размер словарного запаса человека в какой-то момент будто бы вышел из-под контроля. Среднестатистический взрослый англоязычный представитель нашего вида знает 60 тысяч слов. Среднестатистический примат знает примерно 5–20 различных кличей. Самый обширный репертуар птичьих песен насчитывает около 1000 “мелодий”, хотя у этих песен и нет четкого символического значения. Эксперименты по изучению языковых способностей человекообразных обезьян показали, что необычайно умных бонобо, таких как Канзи, можно обучить примерно 200 визуальным символам. Ни у одного другого животного репертуар сигналов с конкретными значениями даже не приближается по богатству к словарному запасу человека.

В этой части я рассматриваю размер словарного запаса в качестве примера того, как половой отбор мог направлять эволюцию языка. Если язык эволюционировал хотя бы частично за счет выбора партнеров как украшение или индикатор, он должен быть затратным, избыточным и более вычурным, чем того требует утилитарное общение. Как понять, избыточен ли язык? Словарный запас удобно изучать, поскольку мы можем сосчитать, сколько слов знают люди, однако нам пока не известно, как измерить сложность грамматики или выявить социальные стратегии ведения разговоров. Но что важнее, мы можем посчитать, сколько слов людям нужно знать для утилитарных целей, и таким образом понять, избыточен ли словарный запас человека.

Словарный запас человека пополняется с такой скоростью, что нам пришлось развить специальные адаптации для запоминания значений слов. Чтобы расширить объем своего лексикона до “взрослых” 60 тысяч слов, с 18 месяцев до 18 лет ребенку необходимо учить в среднем от 10 до 20 слов в день. Зачастую запоминать приходится с первого предъявления. К примеру, взрослый показывает на фагот, говоря: “Это фагот”, и ребенок запоминает значение слова навсегда. Человеческие дети впитывают слова как губки. А вот даже самым блистательным из шимпанзе приходится показывать лексиграмму минимум 20–40 раз, пока они не запомнят, что она значит. Экспериментатору приходится как бы повторять: “Фагот, фагот, фагот…” – и так до тех пор, пока слово не потеряет всякий смысл для человека и не обретет его для шимпанзе. У людей значения слов, кажется, хранятся в специально отведенных для этого участках головного мозга, и повреждение этих участков из-за инсульта или травмы заметно сокращает словарный запас.

Избыточен ли словарный запас в 60 тысяч слов? Большинство из них используется нечасто. Сотня наиболее часто встречающихся слов составляет около 60 % всего общения, а 4000 наиболее частотных слов – 98 %. Такая степенна́я зависимость широко распространена: 100 самых успешных киноактеров предположительно получают 70 % всех выплачиваемых актерской братии денег; 100 самых популярных интернет-сайтов, вероятно, собирают примерно такую же долю от общего интернет-трафика, и так далее. Неудивительно, что частота употребления слов подчиняется степенно́му закону, удивительно, что средний словарный запас у людей так велик, учитывая, как редко мы обращаемся к большинству известных нам слов. Вполне могло бы быть так, что на 98 % наш разговор состоял бы всего из 40 слов (как у большинства двухлеток), а не из 4000 (как у большинства взрослых). Но нет: средняя частота использования в разговоре практически любого известного нам слова – 1:1000000. Когда вы последний раз произносили “небесно-голубой”? Зачем вообще мы выучиваем столько редких слов, чье значение почти совпадает со значением слов куда более частотных, если язык развивался как практичный инструмент для общения?

Чтобы понять, действительно ли наш большой словарный запас развился как дорогостоящее украшение, надо сравнить его с искусственными языками и языками пиджин, специально созданными для утилитарного общения. В искусственных языках может быть очень мало слов. В 1920-х оксфордский философ Айвор Ричардс и его коллега Чарльз Огден разработали урезанный вариант английского словаря всего из 850 слов, который назвали “бейсик-инглиш”. Их мотивировало желание установить мир и взаимопонимание между народами с помощью простого планетарного языка – минимальной, функциональной версии английского, которую легко освоили бы все, для кого английский не родной.

Бейсик-инглиш работает с обычной грамматикой английского языка. Хотя его словарь составляет всего 1 % от обычного английского, Ричардс утверждал, что “с помощью бейсик-инглиша можно выразить все необходимое для повседневной жизни – в бизнесе, торговле, промышленности, науке и медицине – и обменяться информацией в любой сфере жизни и знания, желаниями, убеждениями, мнениями и новостями, в чем и состоит основная задача языка”. Надо сказать, что Ричардс написал эту фразу как раз таки на бейсик-инглише. Ричардс и Огден также обнаружили, что могут с легкостью дать определение любому слову полноценного английского языка, используя только словарь бейсика: в их “Общем словаре бейсик-инглиша” (General Basic English Dictionary) такая работа проделана для 20 тысяч “небазовых” слов. Бейсик действительно весьма прост: он обходится всего 18 глаголами, которые Ричардс называет “услужливыми, надежными маленькими работягами, <…> менее впечатляющими, чем более литературные глаголы, но более удобными и безопасными”. Бейсик не настолько компактен, как стандартный английский: чтобы выразить на нем какую-то мысль, обычно нужно затратить на 20 % больше слов, – но его значительно проще выучить и понять широкому кругу людей. Немного расширенная версия бейсика позволяет даже объяснять академические идеи: серия “Научная библиотека на бейсике” (Basic Scientific Library), изданная в 1930-х, включала учебники начального уровня по астрономии и биологии.

Как и бейсик-инглиш, языки пиджин показывают, насколько эффективным может быть даже совсем небольшой лексикон. Языки пиджин возникают, когда люди, говорящие на разных языках, оказываются в ситуации, требующей хоть как-то наладить коммуникацию – например, становятся рабами на одной плантации. В большинстве таких языков, как и в бейсик-инглише, минимальный набор слов и грамматических правил. Несмотря на это, они вполне способны обеспечить торговлю, совместную трудовую деятельность и базовые потребности выживания. Тем не менее дети, изучающие языки пиджин, самопроизвольно превращают их в полноценные креольские языки, предполагающие словарь покрупнее. Исследователи языка рассматривают креолизацию (увеличение количества слов в языке) как доказательство того, что языки пиджин с маленьким словарем по какой-то причине недостаточны для утилитарного общения. Такая точка зрения предполагает, что любая сложность объясняется прагматической необходимостью. Но, быть может, креольские языки, как и язык вообще, развиваются как более совершенные словесные украшения и более надежные показатели вербального интеллекта?

Если бейсик-инглиш и пиджины позволяют людям общаться, торговать, сотрудничать и жить вместе, используя совсем небольшое количество слов, то почему в полноценных, естественных человеческих языках слов в 100 раз больше? Тут может помочь сравнение с птичьими песнями. Как правило, песни эволюционируют под действием полового отбора путем выбора партнера. Многие птицы имеют узкий репертуар брачных песен, но у некоторых видов, таких как камышовки и соловьи, будто бы переживших “музыкальный” эволюционный взрыв, он превышает тысячу мелодий. У этих видов разнообразие репертуара само по себе стало критерием при выборе партнера: самцы, знающие больше песен, более привлекательны. Размер репертуара выше среднего может служить надежным показателем возраста птицы, ее способности к обучению, интеллекта, размера мозга и его эффективности, то есть работать показателем общей приспособленности. Самцы, распевающие больше песен, по всей видимости, дают более здоровое потомство, так что размер репертуара может служить индикатором наследуемой приспособленности.

Хотя отдельные трели не несут никакого смысла, их общее количество имеет значение: оно отражает наследуемую приспособленность. Каждое слово человеческих языков наделено собственным смыслом, но, вероятно, общее количество известных индивиду слов имеет такое же значение, как разнообразие песенного репертуара птицы. Обширный словарный запас может быть хорошим индикатором приспособленности, а значит, ему мог издревле благоприятствовать механизм выбора партнера. Таким образом, тенденцию к избыточности лексикона вполне мог поддерживать половой отбор.

Очевидно, что объемы лексикона у людей порой различаются в разы, так что словарный запас может служить прекрасной подсказкой при выборе полового партнера. Американский тест оценки знаний (SAT) включает множество заданий по работе со словами и текстом, поскольку словарный запас у учащихся различается достаточно сильно, чтобы служить хорошим индикатором интеллекта и обучаемости. Есть данные, что размер лексикона на 60 % наследуется и на 80 % положительно коррелирует с умственными способностями. (Ну конечно же, корреляция не может быть стопроцентной: к примеру, люди с тем же синдромом Вильямса оснащены интеллектом ниже среднего, но просто обожают необычные словечки вроде “диплодока” и накапливают довольно приличный словарный запас.)

Поскольку слова надо учить наизусть, кажется странным, что объем словарного запаса наследуется, но именно об этом говорят исследования в области поведенческой генетики. Объемы словарного запаса идентичных близнецов, выросших отдельно друг от друга (гены одинаковые – семьи разные), совпадают на 75 %. А вот родительское воспитание, наоборот, отвечает только за небольшую долю различий в размере словарного запаса у детей и примерно за 0 % соответствующих различий у взрослых. Если у вас большой словарный запас – это потому, что родители передали вам гены, позволяющие быстро запоминать множество слов, а не потому, что они вас этим словам научили. Вообще, бо́льшая часть словарной наследственности обусловлена связью способности к запоминанию слов с уровнем общего интеллекта, который в высокой степени наследуется.

Эту связь между лексиконом и интеллектом можно распространить на биологическую приспособленность в целом. Вероятно, сам уровень общего интеллекта – то, что исследователи называют фактором g – служит показателем приспособленности. Одна из работ на эту тему показала, что интеллект примерно на 20 % положительно коррелирует с симметрией тела, известным показателем приспособленности. Таким образом, объем словарного запаса может косвенно указывать на приспособленность. Вероятно, наши предки получали преимущество, выбирая половых партнеров с лексиконом побогаче. Если размер лексикона служил критерием при выборе партнера, древним людям было выгодно его увеличение – так же как павлинам было выгодно увеличение хвоста.

Немногие согласятся с тем, что большой словарный запас прибавляет человеку сексуальной привлекательности (если такая мысль вообще придет им в голову). Объявление о знакомстве показалось бы странным, если бы гласило: “Одинокая женщина ищет мужчину, знающего 50 тысяч бесполезных синонимов”. Тем не менее словарные запасы двух людей, состоящих в длительных отношениях, сходны по размеру, причем ассортативность по этому признаку выше, чем по большинству других. Хотя люди вряд ли сознательно предпочитают встречаться с теми, кто вместо “голубой” говорит “лазурный”, им, скорее всего, не понравится, если возлюбленный скажет “лазурный”, подразумевая бирюзовый, пурпурный или багряный.

Итак, как же можно продемонстрировать размер словарного запаса во время ухаживаний? Рассмотрим словарный запас как показатель интеллекта. Из исследований уровня интеллекта мы знаем, что для произнесения и понимания определенных слов требуются минимальные, пограничные значения IQ. Например, согласно популярному тесту WAIS-R, англоговорящий взрослый с IQ 80 обычно знает слова “материал”, “огромный” и “скрывать”, но не “предложение”, “поглотить” и “коммерция”. Люди с IQ 90 обычно в курсе значений последних трех слов, но пасуют перед “характеризовать”, “поразмыслить” или “не расположен”. Если вы флиртуете с кем-то и этот кто-то говорит, что хочет “поглотить” вас в страстных объятьях, однако не понимает, когда вы отвечаете, что “не расположены” к этому, вы можете сделать вывод, что IQ этого человека колеблется между 80 и 90. Конечно, к таким умозаключениям мы приходим автоматически и бессознательно.

Мы можем не осознавать, что используем словарный запас как индикатор уровня интеллекта. Однако то, что не понимаем мы, понимают умные няни. В фильме “Мэри Поппинс” песня “Суперархиэкстраультрамегаграндиозно” воспевает способность необычных слов рекламировать ум, привлекать партнеров и устанавливать дружеские отношения с махараджами.

Ближе к концу песни Мэри предлагает произносить это “супер…”, если не получается подобрать правильных слов для выражения собственных мыслей. Однако она тут же предостерегает от беспечного использования этого слова, поскольку его мощь способна изменить жизнь. В этот момент подыгрывающий ей барабанщик вклинивается с историей, как однажды выдал своей девушке “суперархиэкстраультрамегаграндиозно”, и от вербальных ухаживаний они тут же перешли к свадьбе. Песня Мэри Поппинс излагает главный тезис теории словесных ухаживаний: слова могут служить надежным индикатором интеллекта (и способности к членораздельному его выражению) даже в том случае, если они, подобно птичьей песне, вообще ничего не означают.

Чтобы проверить теорию словарного запаса как инструмента ухаживаний, нужно добыть намного больше сведений о вербальном поведении человека, чем есть у ученых. У нас нет данных о размере словарного запаса наших предков или представителей современных племен. Нам неизвестно, используют ли люди во время ухаживаний слова более выразительные или более редкие, чем в обычной жизни. Мы не знаем, напрямую ли оценивается большой словарный запас при выборе партнера. И продолжаем не знать, как объем словарного запаса коррелирует с размером мозга, физическим здоровьем, внешней привлекательностью, фертильностью или общей приспособленностью. Данные о межполовых различиях в вариабельности словарного запаса редко просачиваются в научную литературу (хотя ими точно располагает Служба образовательного тестирования, курирующая SAT).

По всей видимости, слова развивались как символические отсылки. Этим они отличаются от других форм сигнализации животных. В этой главе я хотел донести до читателя мысль, что слова также могут играть и роль индикаторов. Компактные, но практичные словари бейсик-инглиша и языков пиджин наводят на мысль, что мы запоминаем и используем гораздо больше слов, чем реально требуется для общения: наши огромные лексиконы не имеют никакого смысла как адаптации, повышающие шансы на выживание. Размер человеческого лексикона, подобно песенным репертуарам некоторых видов птиц, мог увеличиваться под действием полового отбора. Но если у птиц поют только самцы, у людей во время ухаживаний огромный словарный запас используют и мужчины, и женщины. Это связано с тем, что у людей и ухаживания, и выбор партнера – взаимные процессы, а необычные слова могут быть достоверными демонстрациями, только если их значения понимают.