Глава тридцатая

Когда Жан Ги приехал к Изабель Лакост, старший суперинтендант Гамаш уже находился там.

Бовуар присоединился к ним в кухне.

Они посмотрели друг на друга, а потом одновременно произнесли:

– Расскажи мне, что тебе известно.

– Давай, Жан Ги, ты первый, – сказал Гамаш, улыбаясь зятю и естественным образом принимая бразды правления в свои руки.

Тот вкратце рассказал им о своей встрече с Бернис Огилви. И мыслях, которые посетили его, пока он ехал к Изабель.

– Так ты думаешь… Баумгартнер, возможно, и не знал ничего? – спросила Лакост. – Кто-то мог красть деньги клиентов… прикрываясь его именем?

– И Баумгартнера убили, потому что он обнаружил эту схему, – сказал Бовуар. – Ищи, где деньги. Одно из первых правил сыщика.

Он посмотрел на старшего суперинтенданта. Они провели бо́льшую часть стажировки в качестве агентов, наблюдая, как Гамаш нарушает не закон, а так называемые правила расследования убийств. И Бовуар с Лакост знали: именно поэтому их отдел имел почти стопроцентную раскрываемость.

«Убийцы не читают учебников по криминалистике, – говорил он им. – И хотя деньги играют важную роль, существуют и другие виды ценностей. И бедность. Нравственное и эмоциональное банкротство. Так же как изнасилование имеет не только сексуальные мотивы, так и убийство – оно редко мотивируется деньгами, даже когда деньги играют роль в этом преступлении. Убийство – власть. И страх. И месть. И ярость. Это чувство, а не банковский счет. Да, конечно, ищите деньги. Но я могу вам гарантировать: когда вы их найдете, они будут пахнуть какими-нибудь разложившимися эмоциями».

– Продолжай, – велел Гамаш Бовуару.

– Убийство Баумгартнера в таком случае получает мотивацию, – сказал Бовуар. – Тот, кто воровал у клиентов, рисковал не только своей репутацией, он мог получить реальный тюремный срок, если бы Баумгартнер сообщил о его проделках.

– Убивая Баумгартнера, он сохранял и деньги, и свободу, – добавила Лакост. – Вполне обоснованный мотив, согласна.

– А теперь, – сказал Гамаш, – разложи эту логику на части. Что в ней есть порочного?

Бовуара ничуть не задел этот вызов; напротив, подобные упражнения были одним из его любимых занятий. Он очень умело находил порочность в логических построениях даже собственных теорий. К тому же вовсе не претендовал на авторство этой теории, в которую, как сказала бы мадам Огилви, ничего не инвестировал. Просто эта гипотеза его заинтересовала.

– Допустим, – кивнул Бовуар. – Если он не крал у своих клиентов, то что отчеты делали в кабинете Баумгартнера?

– Он только-только обнаружил, что происходит, – сказала Лакост, беря на себя, к удовольствию Бовуара, роль адвоката дьявола. – Ему, потрясенному и рассерженному, требовалось какое-то время, чтобы изучить их и стопроцентно удостовериться в том, что они собой представляют, прежде чем обвинять кого-нибудь.

– Но как он из этих бумаг мог понять, кто этим занимается? На них одно только его имя.

– Он умный человек, – сказала Лакост. – Он знает «Тейлор энд Огилви» и вполне мог сообразить, чьих рук это дело.

Аргумент был слабый, они это признавали. Дело, которое дьявол в суде проиграл бы. Но аргумент вполне допустимый.

– И кто бы это мог быть? – спросил Гамаш.

Обычно он не вмешивался в эту часть процесса. Предпочитал слушать и впитывать.

По его мысли, такое поведение говорило о том, что они, возможно, нащупали что-то.

– Брокер, который делал для него транзакции, – предположил Бовуар. – Я его вызываю на допрос.

– И?..

– Очевидное, – сказал Жан Ги. – Бернис Огилви.

– И что ты о ней думаешь? – спросил Гамаш.

– Она молода, умна. Заняла это место, конечно, благодаря семье, но она владеет необходимыми навыками и темпераментом для такой работы. Амбициозна. Умеет приспосабливаться.

– Жадность? – предположил Гамаш.

Бовуар задумался.

– Корыстолюбие, может быть. Я думаю, она на все готова, чтобы защитить свое.

– Стала бы она красть у клиентов и ставить под удар своего наставника? – спросил Гамаш.

Жан Ги обнаружил, что слегка покраснел, когда шеф сказал о предательстве ученика по отношению к наставнику. И в его голове мелькнула мысль: а не мог ли Гамаш узнать об утреннем собрании? И о бумаге, которую он подписал?

– Она очень быстро поняла, как могли совершаться кражи, – сказал Бовуар. – Может быть, слишком быстро. И мне показалось, она из тех людей, которые считают себя умнее других.

– Возможно… потому, что она и есть умнее? – спросила Лакост. – К тому же кто из преступников допускает мысль, что его поймают? Мадам Огилви знает… бизнес и знает, как обмануть любые проверки.

– Всего лишь создать липовые отчеты, – сказал Гамаш. – Это же так просто. Никто в «Тейлор энд Огилви» их не увидит. А клиенты ни в чем не разберутся. Они будут получать то, что похоже на реальные отчеты с реальными транзакциями. У них остаются дивиденды и прибыли на их счетах. Все выглядит абсолютно нормальным.

– Вот только их капитал, их начальную инвестицию, она будет переводить на собственный счет, – произнес Бовуар. – И будет выплачивать щедрые так называемые дивиденды, чтобы у клиентов не возникало никаких вопросов.

– А они не могли участвовать в этом вместе? – спросила Лакост. – Огилви и Баумгартнер.

– Агент Клутье подозревает, что в схеме участвовали оба, – сказал Бовуар. – И не забудьте, нельзя сказать, что сам Баумгартнер разбрасывался деньгами. Жил в том же доме. Ездил на хорошей, но отнюдь не роскошной машине. Зачем красть, если не тратишь деньги?

– На хорошую жизнь в отставке, – предположила Лакост. – Спрятать их в каком-нибудь офшорном банке. А потом в один прекрасный день исчезнуть.

Гамаш слушал, и ему на ум пришли фотографии из дома Баумгартнера. Самого хозяина и его детей. Счастливого. Даже светящегося. Какое лицо он видел на этих снимках – человека, готового повернуться к ним спиной, чтобы больше никогда не увидеть? Способного укрыться где-нибудь на Карибах? Ради чего? Ради мощного катера и мраморной ванны?

– Désolé, – сказал Гамаш. – Моя, конечно, вина. Это я вынудил вас поспорить. Ты защищал гипотезу о том, что Энтони Баумгартнер узнал о схеме и предъявил обвинение тому, кто этим занимался.

– Верно, – согласился Бовуар, возвращаясь к действительности. – Значит, он узнаёт о том, что происходит. Может быть, кто-то из так называемых клиентов звонит ему, или он сталкивается с клиентом на вечеринке, и клиент спрашивает о состоянии своего счета. Счета, о котором он ничего не знает. Баумгартнер начинает раскопки, находит липовые отчеты и приносит их домой. Размышляет над ними, потом договаривается о встрече с человеком, которого подозревает…

– Почему? – прервала его Лакост.

– Что – почему?

– Почему он не пошел к управляющему?

– Может, к управляющему у него как раз и были вопросы, – предположил Бовуар.

– Тогда почему не обратиться к регулятору? – спросила Лакост.

– Потому что он не уверен, – сказал Бовуар, нащупывая теперь аргументацию медленнее. – Или он не сомневается, но не хочет верить. Он хочет дать этому человеку шанс объясниться или оправдаться. А может быть, он не понимает, что разговаривает с виновной стороной.

Гамаш зашевелился на стуле и наклонил голову:

– Интересно.

– Может быть, он обратился к кому-то, кто, по его мнению, будет его союзником, – сказал Бовуар, чувствуя себя более уверенно в такой неожиданной теории. – Хотел показать улики и спросить, что тот думает.

– И этот человек убивает его? – спросила Лакост. – А не слишком ли сильная… реакция? Разве не может этот человек просто замутить воду или отправить Б… Баумгартнера не в том направлении? Он же должен был понимать, что после убийства копы наверняка начнут следствие, станут задавать вопросы.

– Зачем? – спросил Бовуар, меняясь с ней ролями.

– Зачем задавать вопросы? Мы вроде как… таким образом раскрываем преступления. Разве нет? – усмехнулась Лакост.

Арман наблюдал за ними. Два умных молодых следователя пытаются раскрыть самое страшное из преступлений. Его следователи. Его протеже. Теперь более чем способные сами возглавлять отдел.

Ему не хватало этого. Не просто сидеть за кухонным столом и пытаться вычислить убийцу. А делать это именно с этими двумя. С Жаном Ги и Изабель. Близкими, как брат и сестра.

– Я знаю, ты предпочитаешь арестовать первое лицо, попавшееся тебе в ходе расследования, – сказала Изабель. – Но остальные из нас и в самом деле занимаются расследованием.

– Merci, – произнес Бовуар, натянуто улыбаясь и принимая снисходительный тон за хитрость, попытку Изабель задеть его. Это действовало гораздо чаще, чем ему хотелось признать.

– Но я имел в виду, зачем бы он стал спрашивать о растрате?

– Затем, – теперь ее голос звучал терпеливо до умопомрачения, – что расследование выявило бы это.

– Ой ли? Я надеюсь, но это далеко не факт, в особенности если Баумгартнер не имеет к мошенничеству никакого отношения, – сказал Бовуар. – Послушай, вот, скажем, Баумгартнер по другим делам собирался встретиться с человеком, который проворачивал мошенническую схему, – он бы не взял с собой улики? Даже если бы он встречался с человеком, которого всего лишь подозревал, он бы их взял. Как доказательство.

– Верно, – сказала Лакост нейтральным тоном.

Она пыталась понять, к чему клонит Бовуар.

Но Гамаш все понимал и улыбался едва заметно.

– И потому этому человеку стали бы известны две вещи, – продолжил Жан Ги. – Что Баумгартнера с кражами ничто не связывает. Ни на его компьютере, ни в его бумагах, нигде. А потому любое расследование его смерти ничего не выявит. И убийца вполне резонно предполагал, что если какие бумаги и есть в наличии у Баумгартнера, – то только их копии. Он мог даже спросить, чтобы знать наверняка.

– И тогда он мог убить Баумгартнера и уничтожить улики, – подхватила Лакост, забывая, что должна возражать.

– Именно.

Гамаш ждал – заметит ли кто из них дефект в этой аргументации. Ждал.

И ждал.

– Если у него нет других доказательств, то почему отчеты обнаружились в его кабинете?

«Вот она, – подумал Гамаш. – Проблема».

Если Баумгартнер встречался с кем-то либо чтобы поделиться подозрениями, либо чтобы предъявить обвинение в краже, то он взял бы с собой доказательства. А человек этот, убив Баумгартнера, доказательства бы сжег.

Так почему же копии разоблачительных отчетов оказались рядом с его компьютером?

У этой теории был и еще один дефект.

– А почему фермерский дом?

«Да, – подумал Гамаш. – Зачем встречаться в фермерском доме?»

– Знакомое место, – предположил Бовуар. – Может быть, он так или иначе туда собирался – взглянуть в последний раз, прежде чем снесут. Может быть, чтение завещания вызвало воспоминания детства и он захотел посетить родные места. Удобный шанс в сочетании с потребностью быть в том месте, которое он, пусть и подсознательно, считал безопасным.

– Вечером? Без электричества и обогрева? – удивилась Лакост.

Бовуар кивнул. Гуго сказал, они вместе обедали. Энтони ушел пораньше, но все же, когда он добрался до фермы, уже стемнело.

– А зачем он поднимался наверх? – спросила Лакост.

– Посмотреть, – ответил Бовуар. – Побывать в спальне своего детства.

Такое не исключалось, хотя и висела его гипотеза на тонкой ниточке правдоподобия.

– Не забывайте, – сказал Бовуар, – Баумгартнер не предполагал, что его убьют. Он либо полагал, что встречается с другом, человеком, который ему поможет, либо считал, что вызывает человека на разговор, который не доставит тому удовольствия. Но он явно не видел в этом человеке физической угрозы. Иначе ни за что не согласился бы на встречу с ним…

– Или с ней, – вставила Лакост.

– …там.

– Тут есть еще одна проблема, – сказала Лакост. – Преимущество разговора в доме, который может в любую минуту обрушиться.

– Какое ж тут преимущество? – спросил Бовуар. – Ведь из-за него тело Баумгартнера нашли, вероятно, скорее, чем предполагал убийца. Если бы дом не обрушился, его тело могло бог знает сколько времени там оставаться.

– Я думаю, не исключено, что Баумгартнер вовсе не договаривался о встрече с этим человеком в доме на ферме, – сказала Лакост. – Может быть, его выследили и убили там.

– Объясни, – попросил Бовуар.

– Предположим, Баумгартнер связался с человеком, которого подозревал, и договорился с ним о встрече… на следующий день в офисе. Человек этот, понимая, что попался, едет домой к Энтони Баумгартнеру… может, чтобы его убить. Но видит, как тот садится в машину и уезжает. Он едет за ним в брошенный дом и там убивает.

– Не слишком ли везучий убийца? – спросил Бовуар.

– Но тут все логично получается: и завещание, и время объяснено, – сказала Лакост, все больше проникаясь уверенностью в своей только что возникшей теории. Она обратилась к Гамашу: – Вы, Мирна и Бенедикт только что прочли им завещание их матери. При всей его нелепости, оно вполне отвечало характеру баронессы. Это пробуждает сентиментальные детские воспоминания, и Энтони решает съездить посмотреть старое… место, прежде чем дом снесут или продадут.

Бовуар фыркнул, но Гамаш наклонил голову. Он сам время от времени проезжал мимо дома, в котором вырос. И Рейн-Мари после смерти матери перед продажей дома хотела в последний раз прогуляться там.

То, о чем говорила Лакост, имело эмоциональную ценность. Но Бовуар тоже был прав. Уж слишком тепличные условия создались для убийцы: Баумгартнер как по заказу приехал в уединенный дом, представлявший собой идеальное место для тихого убийства.

– Bon, – произнес он. – Давайте перейдем к более правдоподобной теории, согласно которой Энтони Баумгартнер не только знал про похищение денег, но и сам организовал кражу. Кто в таком случае мог его убить?

– Один из обворованных, – предположил Бовуар. – Человек, который узнал о хищении.

– Но зачем его убивать? Почему просто не сообщить кому-нибудь в компании? А еще лучше – обратиться в полицию? – сказала Лакост.

– Затем, что в компанию уже сообщали как-то раз, а он остался на своем месте, – ответил Бовуар. – Так, похлопали немного по попке. С какой стати полагать, что «Тейлор энд Огилви» в этот раз примут какие-то меры, если в прошлый раз они так ничего и не сделали?

– Хорошо, но мой вопрос остается, – сказала Лакост. – Почему не пойти в полицию или к адвокату? Почему не укатать его? Зачем выходить с ним на разговор?

– Потому что убийца сомневался, – ответил Бовуар. – Большинство людей не могут признать, что человек, которому они доверяли, оказался вором. Они сначала спрашивают. А если их не устраивают ответы, тогда они решаются на следующий шаг.

– Ладно, – согласилась Лакост. – Адвокат или полиция. План Б явно не состоит в том, чтобы его убить. Но ты говоришь, что именно так оно и случилось. Чего достигал убийца этим шагом?

– Его убили ударом по голове, – сказал Бовуар. – Вероятно, такое объясняется внезапной вспышкой ярости, а не исполнением задуманного плана. Если Баумгартнер никак не ожидал, что его убьют, то наверняка и убийца не собирался его убивать.

Гамаш слушал. У этой теории имелся один крупный недостаток. Знакомый недостаток.

– Почему в фермерском доме? – спросила Лакост. – Почему Баумгартнер согласился именно там встретиться с клиентом, с человеком, у которого он крал? Даже если он не знал… то к чему все это, такой неблизкий путь? У черта на куличках. На частной, личной территории. Этого я не могу понять.

Гамаш слушал их разговор и думал о том, как это непросто – подыскать место для убийства. Даже в сельском Квебеке. В лесу еще имело бы смысл, но как заманить в лес клиента, у которого и без того уже появились подозрения.

– Да брось ты, – сказала Лакост, следуя той же логике. – Какой клиент согласится встречаться в отдаленном и брошенном доме? Я бы не согласилась.

– А почему нет? – спросил Бовуар у Гамаша. – Вы ведь согласились. Когда получили письмо от нотариуса.

Гамаш фыркнул со смеху:

– Верно. Но я ехал туда не для того, чтобы выяснять с кем-то отношения. Я не знал, что дом брошенный, пока не приехал туда.

– О том я и говорю, – сказал Бовуар. – Клиент, которого обворовывают, тоже ничего не подозревает. Он уже зашел довольно далеко, и я уверен, Баумгартнер рассказал ему, что тут дом его матери. Никаких проблем. Все безопасно.

«Не исключено», – подумал Гамаш. Но неправдоподобно. Хотя в таком случае имеется объяснение, почему те отчеты все еще оставались в кабинете Баумгартнера. Он крал. Он и убить собирался. И рассчитывал вернуться домой.

– Итак, – сказала Лакост, – у нас есть две версии. Согласно одной Энтони Баумгартнер обкрадывал клиентов, согласно другой – нет.

– У меня такое впечатление, что мы не продвинулись ни на дюйм, – сообщил Бовуар.

– Давайте перейдем от теорий к фактам, – сказал Гамаш.

– D’accord, – сказал Бовуар, кладя маленький листок на кухонный стол. – У меня есть информация об уволенном секретаре. Его зовут Бернар Шаффер. У «Тейлор энд Огилви» его адрес тех времен, когда он у них работал. Но с тех пор – ничего.

– Бернар Шаффер, – повторила Лакост, взяла бумажку и ввела имя в ноутбук. – Он живет по прежнему адресу, – сказала она, считывая с правительственной базы. – Сейчас он вроде бы работает в… «Caisse Populaire du Québec».

Она посмотрела на коллег над экраном ноутбука. Вскинула брови.

– В банке? – спросил Жан Ги. – «Касса» приняла его после увольнения из «Тейлор энд Огилви»?

– Дайте-ка я быстренько позвоню, – сказал Гамаш, доставая айфон.

Он набрал номер, подождал, потом назвался и попросил соединить его с Жанной Халстром. Президентом «Кассы». Спросив сначала, как поживает ее семья, он задал еще несколько вопросов, послушал, поблагодарил, потом дал отбой.

– Бернар Шаффер уволен с поста финансового советника полтора года назад. Его приняли на работу по рекомендации Энтони Баумгартнера. Согласно его личному досье, месье Баумгартнер поручился за него, сказал, что Бернар превосходный работник. Они предпримут расследование деятельности Шаффера, включая и возможное открытие Шаффером необычайно крупных счетов на его и Баумгартнера имя. Нам потребуется судебный ордер, но она уже приступает к расследованию.

– Возможно, мы только что поняли, куда отправлялись деньги клиентов, – сказал Бовуар. – Похоже, Баумгартнер не разорвал отношений с Бернаром. Напротив.

– Ну, он же не дурак, чтобы открывать счета на свое имя, разве нет? – спросила Изабель.

– Мы узнаем, – проговорил Гамаш. – Даже если задействованы офшорные банки, «Касса», вероятно, сможет отследить деятельность Шаффера.

– Я поеду поговорить с молодым месье Шаффером, как только мы закончим. – Бовуар задумался на секунду. – И еще я попрошу агента Клутье привезти его на допрос.

Он позвонил, а когда отключился, произнес:

– Она уже приступила.

– Хорошо, – сказала Изабель. – Как она – освоилась?

– Да. Наконец. Она расстраивается, что не может проникнуть в ноутбук Баумгартнера и посмотреть его личные файлы. Мы все расстроены. Но мы не прекращаем попыток. Пробовали уже имена детей, матери. И отца. Все очевидные дела.

– Может, там не имя, – проговорил Гамаш. – Может, это цифра.

– Мы пробовали дни рождения детей, – сказал Бовуар. – Его день рождения. Но вы спрашивали про факты, шеф. От Бернис Огилви я узнал и еще кое-что. На сей раз не про Баумгартнера. Про Киндеротов. У пожилой пары с такой фамилией имелся счет в «Тейлор энд Огилви».

Пауза длилась, пока они осмысливали эту информацию.

– И вел его Баумгартнер? – спросила Лакост.

– Нет.

Она разочарованно вздохнула. Такая надежда была чрезмерной.

Но Гамаш подался к Бовуару. Он хорошо знал Жана Ги. Очень хорошо. И понимал, что сказанное им – не просто проходная реплика. Возможно, это была главная информация.

– Продолжай, – попросил он.

И Бовуар рассказал то, что узнал о Киндеротах от мадам Огилви. И об их завещании.

Жан Ги наблюдал за их реакцией и не разочаровался. Гамаш улыбнулся, а Лакост чуть не трясло от возбуждения.

Они втроем сидели за кухонным столом, как уже много раз сидели за множеством столов в Квебеке на протяжении многих лет. Пили крепкий чай и кофе, обсуждали страшные преступления.

Столько всего изменилось со временем, но суть оставалась прежней.

Бовуар обдумывал вопрос, который задала Бернис Огилви. Любил ли он, Бовуар, свою работу? Ответ, в котором он не сомневался, был «да». И любил он не только работу.

Старший суперинтендант Гамаш откинулся на спинку стула, на его лице появилось выражение крайней озабоченности. Потом он достал блокнот из нагрудного кармана.

– Вот что я получил вчера вечером, – сказал он. – От инспектора службы контроля Гунда из Вены. Я просил его отыскать исходное завещание.

– Написанное сто лет назад, – сказала Изабель.

– Сто тридцать. Барон Киндерот, Шломо, имел двоих сыновей-близнецов, – напомнил им Гамаш. – Он каждому оставил все свое состояние. Возможно, мы никогда не узнаем, почему он сделал это, но мы видим, какой эффект оно произвело. Его следствием явно стали обиды и смятение. Кто наследник? Я спросил инспектора, не может ли он поискать в австрийских архивах. И вот что он прислал.

Он надел очки, а Бовуар и Лакост подались поближе к нему.

– Это не дословное изложение, – предупредил Гамаш. – Мой перевод очень плох, но суть, я думаю, мне удалось ухватить. Я переправил текст знакомому, который знает немецкий, а пока нам придется обойтись тем, что есть. Оба сына, конечно, обратились в суд, и спустя несколько лет дело решилось в пользу одного из них – первого из родившейся двойни. К тому времени оба близнеца уже умерли, и наследники другого сына оспорили то судебное решение. Из-за неясности и сложности вопроса о том, кто родился первым, дело затянулось. Дело рассматривалось еще несколько лет, потом несколько лет ушло на вынесение решения, которое было в пользу предполагаемого младшего сына. Он работал в семейной фирме, а первый, кажется, по словам суда, был пройдохой.

– Сколько лет к тому времени прошло после смерти Шломо Киндерота? – спросила Лакост.

– Решение в пользу младшего сына, а теперь его наследников, было вынесено тридцать лет спустя после смерти Шломо. И опять семья старшего сына оспорила решение.

– А деньги? – спросил Бовуар.

– Они оставались в доверительном управлении, – сказал Гамаш. – Росли, но не тратились.

Лакост произвела быстрый подсчет:

– Тридцать лет. Это значит, на дворе уже год приблизительно тысяча девятьсот пятнадцатый.

– Точно, – сказал Гамаш. – Первая мировая. Судя по архивным данным, обнаруженным инспектором службы контроля, многие члены семьи были убиты, по крайней мере молодые люди. В Австрии царил хаос. И новую попытку семья предприняла уже только в тридцатые годы. К тому времени наследники одного из сыновей через брак приобрели фамилию Баумгартнер и переехали в Канаду. Киндероты остались в Австрии.

– Вот это дела… – протянула Лакост.

– Oui, – сказал Гамаш. – У меня есть только судебные решения. Я больше ничего и не просил и не уверен, можно ли получить более подробные сведения, но, кажется, один из Киндеротов пережил холокост и после войны приехал в Монреаль. В Европе, возможно, где-то остались и другие. Инспектор Гунд выясняет.

– Почему в Канаду? – спросил Бовуар.

– Не просто в Канаду, – заметила Лакост, – а в Монреаль.

– Где уже обосновались Баумгартнеры, – сказал Гамаш. – Это не может быть совпадением.

– Они искали семью? – спросила Лакост. – После случившегося в Европе даже далекая, даже неприятная родня была лучше, чем никакая. Может, это было какое-то инстинктивное движение.

– Не исключено, – кивнул Гамаш. – Но я думаю, к тому времени их инстинкты деформировались и их мотивировало что-то другое. Вскоре после войны в австрийский суд было подано еще одно заявление. Претензия на состояние Киндерота.

– Бог мой, – сказала Лакост. – Они что – никогда не собираются сдаваться?

– А что-нибудь от состояния-то осталось? – спросил Бовуар.

– Сомневаюсь, – ответил Гамаш, – но они этого не знали, они основывались на семейных преданиях.

– Или, может, они знали что-то такое, чего не знали власти, – сказала Лакост. – Некоторые еврейские семьи сумели конвертировать свои деньги в живопись, драгоценности или золото. А потом спрятали или тайком вывезли из страны.

– Да, – сказал Гамаш. – Но ни Киндероты, ни Баумгартнеры не могли получить деньги. Деньги хранились в трасте. И нацистский режим должен был их конфисковать. Украсть.

– Значит, они сражались из-за дырки от бублика? – спросил Бовуар. – Все эти годы?

– Все равно ничего материального, – сказал Гамаш. – Но кто знает? Если деньги когда-то были, то, полагаю, остается вероятность того…

Он остановился на полуслове.

– А теперь? – спросила Лакост, глядя в ноутбук на свои аккуратные записи.

– А теперь, судя по тому, что сообщает инспектор Гунд, австрийский суд вскоре должен вынести окончательное решение.

– Когда? – решил уточнить Бовуар.

– Сейчас уже в любое время. Гунд пишет, что его ждали уже целый год или около того, но там скопилось много неразрешенных дел, исков, которые тянутся с войны. Они медленно разбирают завалы.

– Так медленно? – удивился Бовуар. – Большинство людей, которые эти иски подавали, давно уже мертвы.

– Выгодоприобретателями станут их наследники, – сказал Гамаш. – А австрийцы хотят быть крайне осторожными. Быть максимально справедливыми, в особенности если речь идет о еврейском населении и о том, что было похищено. Холокост, конечно, исправить невозможно, но они пытаются выплачивать репарации.

– А почему Киндероты и Баумгартнеры не могли договориться – разделить наследство пополам? – спросила Лакост. – Дело можно было уладить поколения назад.

– Почему бы тебе не предложить им это? – сказал Жан Ги и получил сердитый взгляд от Изабель.

– До недавнего времени дело было неприятное, но шло оно цивильным образом, – отрезала Изабель. – Мы и вправду считаем, что смерть Энтони Баумгартнера…

– И может, его матери, – перебил Бовуар. – Она умерла неожиданно, и ее сразу же кремировали.

– Oui, – сказала Лакост. – Хорошо. Может, и баронесса. Но неужели мы считаем, что их убили из-за завещания более чем столетней давности?

– То завещание, которое вот-вот должно быть улажено, – сказал Гамаш.

– А потом опять оспорено, – добавил Бовуар.

– Non. Суд сказал, что больше не будет рассматривать апелляций. У них слишком много старых дел не рассмотрено, чтобы все время возвращаться к одному и тому же.

– Значит, тот, кто выиграет, может унаследовать состояние, – сказала Лакост.

– Реальное или вымышленное, – заметил Гамаш.

А эта семья, как казалось ему, имеет богатое воображение. Цепляется за миф об аристократии, власти и богатстве, хотя сами водят такси и чистят туалеты.

Бовуар отрицательно покачал головой.

Почему Энтони Баумгартнера убили сейчас? Не убили ли его Кэролайн и Гуго, чтобы их доля в вымышленном наследстве стала больше?

Он познакомился с ними. Они производят впечатление умных людей. А ни один здравомыслящий человек не станет верить в сказку о старом состоянии, которое каким-то образом уцелело, несмотря на войну, погромы, холокост, и теперь вот-вот свалится им в руки.

– А что, если выиграет другая ветвь семейства? Киндероты? Что тогда? Братоубийство ради ничего?

Они, все трое, смотрели перед собой. Думали. Пытались прозреть истину сквозь клубок времени и мотивов.

Гамаш посмотрел на часы. Через двадцать минут он должен встретиться в центре Монреаля с Бенедиктом. Чтобы успеть, надо скоро уйти.

– И остается еще вопрос душеприказчиков по завещанию мадам Баумгартнер, – сказал он.

– Очень подозрительный народ, – добавил Бовуар Лакост, которая согласно кивнула.

Арман терпеливо улыбнулся:

– Мы не знаем, почему она назначила меня и Мирну, но у нас по крайней мере есть хоть какая-то связь через Три Сосны, где баронесса подрабатывала. Хотя мы, кажется, пока ни на йоту не приблизились к пониманию того, почему она назвала Бенедикта.

– Ничуть, – сказала Лакост, которой поручили провести расследование. – Кажется, что абсолютно никакой связи между ними нет. Он никогда не работал в тех местах. Каким образом мадам Баумгартнер вообще узнала о его существовании, я уж не говорю о том, чтобы назвать его в завещании, для меня загадка.

– Тупик? – спросил Бовуар, подкалывая ее.

– Ни в коем случае, – ответила Лакост. – Причина есть, и я ее найду. Я собираюсь поговорить с его бывшей девушкой. Эта Кейти, возможно, знает или помнит что-то, о чем он забыл. Я его не видела, но, судя по вашим описаниям, у Бенедикта ветер в голове.

И опять Арман ощутил тело молодого человека у себя за спиной, когда тот защищал его от падающих обломков.

А потом, когда худшее осталось позади и Гамаш смог выпрямиться и приоткрыть забитые песком и пылью глаза, он посмотрел на молодого человека в дурацкой шапке. По его лицу текла кровь. От падения куска бетона, который почти наверняка – Арман не сомневался – попал по нему.

Это был поступок чрезвычайного бескорыстия. Инстинкт. Действие, говорившее о добром сердце Бенедикта, хотя вряд ли стоило отрицать, что ум у него не из самых острых.

Гамаш поднялся:

– Мне пора – Бенедикт будет ждать. Он отвезет меня назад в Три Сосны. Я, наверно, уже опаздываю.

– Давай я тебя подвезу к нему, – предложил Жан Ги, когда они пошли к двери.

– Если тебе не трудно.

Бовуар спустился по наружной лестнице, чтобы завести машину.

Арман поблагодарил Изабель, она поблагодарила его.

– За что? – спросил он.

– За это. За то, что не оставляете меня на обочине.

– Не за что.

Он поцеловал ее в обе щеки, потом осторожно спустился по обледеневшей лестнице. Но в самом низу остановился. Как вкопанный.

Бовуар, наблюдавший за ним из согревающейся машины, увидел, что Арман развернулся и поспешил назад по лестнице через две ступени. Он что-то кричал на ходу Изабель.

Жан Ги вышел из машины и уже сам поднялся до половины лестницы, когда из дверей дома Изабель появился Гамаш.

– В чем дело? Что случилось?

– Как фамилия той молодой женщины, которая стояла на первом месте в списке контактов мадам Баумгартнер? – спросил Гамаш резким голосом.

Он говорил на ходу, быстро спускаясь по лестнице, вероятно быстрее, чем следовало бы.

– В доме престарелых? – спросил Бовуар. – Не помню.

– Можешь найти?

– Я могу найти мои записки.

– Отлично, – сказал Гамаш, сев на пассажирское сиденье. – Дай их мне, пожалуйста.

Бовуар передал Арману блокнот и тронулся с места, а Гамаш включил лампочку для чтения и принялся просматривать страницы, даже не надев очков. Минуты две спустя он опустил блокнот, протер глаза, уставился в лобовое стекло.

– Кейти Берк.

– Да, вспомнил, – сказал Бовуар и скосил глаза на Гамаша. – А что?

Что-то случилось.

– Я спросил Изабель, как зовут подружку Бенедикта…

– Кейти Берк? – сказал Бовуар и увидел кивок Гамаша. – Черт возьми, – выдохнул Бовуар. – Девушка Бенедикта не только знала баронессу, но и была первой в ее списке контактов?

Он пришел в восторг, но, кинув взгляд на Гамаша, увидел, что тот вовсе не торжествует, обнаружив неожиданную связь. Старший суперинтендант выглядел подавленным.

Они молча ехали по уже темным улицам города, и оба думали, что это может означать.

Бовуар, вырулив к тротуару, чтобы высадить Гамаша, произнес:

– Бенедикт лгал.

– Да.

– Шеф, ты хочешь, чтобы я присутствовал, когда ты будешь с ним говорить?

– В этом нет необходимости. У тебя и так много дел. Изабель обещала найти о Кейти все, что можно найти, а потом сообщить тебе.

– Теперь мы хотя бы знаем, как Бенедикт попал в завещание мадам Баумгартнер, – сказал Бовуар. – Но мы не знаем зачем.

– Узнаем, – проговорил Гамаш резким голосом.

Жан Ги подумал, что поездка в Три Сосны как для Гамаша, так и для Бенедикта будет очень долгой.

Ложь шефу всегда плохо кончалась для лгущего.

Бовуар отправился на разговор с Бернаром Шаффером, который уже ждал его в комнате для допросов в управлении полиции.

Гамаш стоял на тротуаре, искал взглядом Бенедикта. Тепло салона уехало вместе с Бовуаром, и теперь холод проникал ему в рукава и под воротник, прикасался к коже лица.

Но он ничего не чувствовал. Он смотрел. Думал. Пытаясь построить мостик через пропасть между тем, что он знал, и тем, что чувствовал.

– Старший суперинтендант! – раздался знакомый голос; Гамаш повернулся и увидел приближающегося к нему Гуго Баумгартнера. – Кажется, вы погрузились в размышления, – сказал маленький уродливый человек.

Плотное зимнее пальто, шапочка, красные от холода щеки – все это ничуть не улучшало внешности Баумгартнера.

Но его глаза ярко горели, голос звучал тепло.

– Да, задумался.

– Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Нет, я просто жду человека, который меня подвезет.

– Не хотите подождать внутри? – Гуго махнул в сторону офисного здания у него за спиной. Главный офис «Горовитц инвестментс».

– Нет, я в порядке. Спасибо.

Но Гуго не ушел. Он стоял рядом с Гамашем, переступая от холода с ноги на ногу. Он походил на чушку, мартышку, боксера-неудачника, который зарабатывает себе на жизнь тем, что позволяет избивать себя всем, кто обошел его в тренировочных боях.

Гамаш посмотрел на Гуго – тот явно хотел что-то сказать ему.

– Говорят, вы с мистером Горовитцем ходили вместе на ланч.

– Верно, – ответил Гамаш. – Откуда вы об этом знаете?

– А-а, уличные сплетни. Все всё знают. Например, я знаю, что во время ланча Стивен подходил к этому ублюдку Филатро, чтобы сообщить ему, что обрушил его акции.

– Верно. А что ел месье Филатро, вы тоже знаете?

Гамаш задал этот вопрос в шутку, но Гуго ответил:

– Сладкое мясо. А вы – морского окуня.

Улыбка сошла с лица Гамаша, он кивнул. Улица показалась ему хорошо информированной.

– Что еще вы знаете, месье Баумгартнер?

– Я знаю, вы расспрашивали Стивена о моем брате и Стивен сказал, что Тони был жуликом. Мистер Горовитц – финансовый гений, он хорошо разбирается в людях. Но он не всегда прав. Ему нравится измышлять о людях все самое плохое. Он считает, что в мире одни жулики. А если еще не все, то остальные на пути к этому.

– Он хорошо отзывался о вас.

– Ну, может быть, я его обманул, – сказал Гуго. – Мой брат был хорошим человеком, он не стал бы красть. Пошел слух, что поэтому его и убили. Я прошу вас, пожалуйста, найдите, кто это сделал. Случившееся ужасно. Но нельзя уничтожать еще и репутацию Энтони.

– Что вы знаете о завещании?

– Моей матери? То же, что и вы. Что она верила во вздор о каком-то давно потерянном семейном состоянии, которое принадлежит нам. Нам, детям, было забавно, но с годами стало утомлять.

– И все же, когда мы зачитывали завещание, ваш брат и сестра, казалось, чувствовали смущение, вы защищали мать.

– Мать – да, но не завещание.

– Насколько мне помнится, вы все же его защищали, говорили, была у вас мысль, что, может, она и права.

Гуго огляделся и снова переступил с ноги на ногу.

– Я любил мать и ненавидел, если кто ее высмеивал. Будь то Кэролайн или Тони.

– Вы преданный человек.

– Разве это так уж плохо?

– Вовсе нет. Я таким качеством восхищаюсь. Но преданность может сделать нас слепыми к правде о людях. Хотя, как выясняется, ваша мать в конечном счете, возможно, была права.

– Вы что имеете в виду?

Гуго прекратил переступать с ноги на ногу и уставился на Гамаша.

– Я думаю, вы точно знаете, о чем я, месье. Подумайте об этом и позвоните, когда решите, что знаете.

Он дал Гуго свою карточку.

И в этот момент Гамаш увидел, как на его «вольво» подъезжает Бенедикт. Наступили час пик и темнота, и вскоре другие машины стали гудеть Бенедикту, который жестами просил Гамаша поспешить.

– Есть и еще одно, – сказал Гамаш. – Кто такая Кейти Берк?

– Кто?

– Сейчас холодно, и моего водителя убьют другие водители, так что просто скажите мне. Вы знаете, что я знаю.

– Тогда зачем спрашивать?

– Чтобы понять, насколько правдивым вы решили быть со мной. Пока вижу, что не очень.

– Я сказал вам правду о моем брате.

– Да?

Настала пауза, и они услышали, что гудение становится все громче, настоящий визг ярости с рю Шербрук. И вся эта ярость была направлена на Бенедикта.

– Кто такая Кейти Берк, месье?

– Она посещала баронессу в доме престарелых.

– Почему?

– Не знаю. Но мать ее любила, и Кейти Берк сняла с нас часть ответственности, хотя мне и стыдно в этом признаваться.

– Она стояла первой в списке контактов вашей матери.

– Правда?

– Вы не знали?

Бенедикт уже опустил стекло «вольво» и умолял Армана поскорее сесть в машину.

Гуго покачал головой.

– Это имеет значение?

– Я бы не стал спрашивать, если бы не имело. – Арман показал на свою визитку в облаченной в перчатку руке Гуго. – Завещание вашей матери, месье Баумгартнер. Позвоните мне, когда решите рассказать всю историю. Не откладывайте надолго.

Он подошел к автомобилю и помахал ряду машин, выстроившихся за Бенедиктом. Несколько водителей в ответ показали ему средний палец.

– Слава богу, – сказал Бенедикт, выдыхая, и «вольво» влился в поток транспорта. – Кто это был? Такое впечатление, что вы разговаривали с кем-то из «Властелина Колец».

– Гуго Баумгартнер.

– Ах, конечно. Я его не узнал.

Арман пристегнулся; они проезжали по мосту Шамплена, когда он поймал себя на том, что напевает себе под нос: «Эдельвейс, эдельвейс…»