Глава семнадцатая

Арман потянулся к торчащей руке. К телу, которому принадлежала рука.

– Что там? – прокричала Мирна.

Прижатая к земле за ним, она не видела ни что он делает, ни почему. Но она почти чувствовала его лихорадочные движения.

Она попыталась открыть глаза, но пыль в воздухе не позволила ей сделать это. Билли, который располагался лицом к ней, тоже не мог открыть глаза. И его руки плотно держали ее.

Но Арман глаз не закрывал, он сосредоточился на руке. Надеясь увидеть движение, он тянулся к ней пальцами.

Он подался вперед насколько мог. Но был не в состоянии дотянуться в полной мере. Достать.

– Что? – спросил Бенедикт. – Что происходит?

– Тут кто-то погребен вместе с нами. Я вижу руку.

Бенедикта стал одолевать кашель, и Арман расслабил тело, поняв, что слишком сильно давит на парня. Что, пытаясь дотянуться до того, кто, скорее всего, мертв, вредит живому.

Они услышали над собой крики и движение.

И все же Арман продолжал тянуться. Бессознательно подражая «Сотворению Адама». Два пальца, почти соприкоснувшиеся. Но если Микеланджело изобразил зарождение жизни, то Арман знал, что он тянется к смерти. К чьей-то смерти.

– Кто это? – спросил Арман.

Жан Ги закрыл дверь за собой и сел на сиденье «скорой помощи».

Армана, по его настоянию, медики осмотрели в последнюю очередь. Бенедикта отвезли в больницу на обследование из-за травмы головы. Мирне и Билли после осмотра сказали, что им лучше отправиться в больницу, но они отказались.

– Я хочу одного: поскорее добраться домой, – сказала Мирна. – Принять ванну. Увидеть друзей.

Жан Ги сел против Армана, который, хотя фельдшеры несколько раз промыли ему глаза, моргал, чувствуя раздражение от песчинок и пылинок, все еще остававшихся в них.

Его лицо было покрыто грязью, по́том, каплями воды после промывки. Но крови не было.

Жан Ги не отваживался верить своим глазам. Жив остался не только Гамаш, но и все, кто там оказался. Спасенные крепкой дверью.

– А Бенедикт… – сказал Арман, чуть покашливая и протирая влажной салфеткой слюну вокруг рта. – Он нас всех затащил под этот косяк. А потом прикрывал меня.

Он все еще чувствовал, как обломки падают на его руки, ноги. Молотят его, их со всех сторон. Грудь его сжималась, дыхание было затруднено.

Еще он чувствовал, хотя и не видел, Бенедикта. Который защищал его своим телом.

И слышал рыдания, переходившие в хныканье.

Парнишка был в ужасе. Он знал, что ему грозит смерть. И все же он предпочел тем актом, который мог стать для него последним, попытаться спасти почти незнакомого человека, почти наверняка ценой собственной жизни.

Жан Ги кивал, соглашаясь.

Он был первым, кто проник к ним. Вырвался из удерживавших его рук и забрался на руины, поскальзываясь и спотыкаясь на снегу и отдельных обломках.

А потом услышал их – они кричали, взывали о помощи. Билли, Мирна, Бенедикт. Но тот, чей голос он так отчаянно жаждал услышать, молчал. Паника обуяла его, он начал откапывать завал руками. Он разбрасывал обломки, которые в обычной ситуации не смог бы и приподнять.

Бовуар работал, пока не порвалась кожа на его перчатках. Пока не нашел их.

Сначала Билли, потом Мирну, потом Бенедикта. Наконец последнее лицо повернулось к нему, щурясь на солнце.

И хриплый голос:

– Жан Ги, там есть еще кто-то.

Пока спасатели с собаками откапывали тело, Жан Ги помогал освобождать других.

У Мирны были поцарапаны ноги. У Билли вывихнута лодыжка. Бенедикт получил удар по голове, возможно, и другие повреждения от первоначального обрушения и проведенной на морозе ночи.

А Арману повезло – он практически не получил никаких повреждений.

Их тяжелые ботинки, тяжелые куртки, плотные шапочки и рукавицы по большей части смогли их защитить. Вместе с дверью. И Бенедиктом.

Гамаш снова моргнул, пытаясь вернуть резкость Жану Ги, сидящему в паре футов от него в «скорой». Глаза словно замазали вазелином. Все покрылось матовой пленкой. Мусор около дома.

Как и остальные, он отказался от больницы. Как и все, он хотел одного: побыстрее домой.

Но если Билли и Мирну отвезли в Три Сосны, то Арман остался. Он должен был узнать, чье тело нашли в завале.

– Они только что откопали его, – сказал Жан Ги.

Он протянул шефу бумажник.

Арман раскрыл его, увидел водительские права, но прочесть ничего не смог. Он крепко закрыл глаза, чтобы прочистить их, но все же слова, лицо оставались нечеткими.

Гамаш вернул бумажник Жану Ги:

– Ты можешь прочесть для меня?

Мирна погрузилась поглубже в ванну, пока горячая вода не коснулась ее подбородка, а мыльная пена не поднялась так высоко, что она ничего за ней не видела.

– Господи боже, – прошептала Мирна, когда холод и страх отпустили ее.

То, что не могла сделать теплая ванна, сделали запах лаванды, темное шоколадное печенье и громадный бокал красного вина.

За дверями раздавался Бах – Концерт для двух скрипок. А на фоне музыки – неразборчивое, но узнаваемое бормотание Клары. И очень-очень тихий еще один звук.

Она закрыла глаза.

Билли Уильямс редко принимал ванны и никогда в жизни не принимал пенистую ванну.

Он не то чтобы рассматривал ее как вещь, не подходящую для мужчин, а просто вообще никогда не рассматривал.

Но мадам Гамаш пригласила его, чтобы он вымылся и согрелся. И остался на обед. Билли замерз и проголодался и собирался отказаться, но тут почуял запах роз и, прихрамывая, последовал за ней по коридору в спальню и большую ванную при ней. Ванна была наполнена, пена от пузырьков стояла высоко и пахла, как сад бабушки.

Запах такой зовущий, что отказаться невозможно.

– Я вас оставляю, – сказала она. – Пойду посмотрю, как там дела у Мирны.

– Скажите… – начал было Билли, но замолчал. – Скажите ей «привет» от меня.

– Непременно. Тут на кровати чистая одежда, а в духовке разогревается тушеное мясо.

Когда мадам Гамаш ушла, он шагнул в ванну, потом сел. Погрузился в горячую воду. Почувствовал, как расслабляются его напряженные мышцы в воде и пене, обволакивающих его измученное тело.

На столике рядом с ванной он нашел банку пива, его любимого. И громадный кусок пирога с лимонным безе.

Билли закрыл глаза и вздохнул.

Амелия Шоке стояла под душем. Все еще слабая. Осоловелая.

Она бы приняла горячую ванну. И долго лежала бы в ней. Но ванная у Марка вызывала у нее отвращение: по всей лохани проходила полоса грязи, унитаз уродовали потеки. Сливные отверстия были забиты волосами – длинными и прямыми, а также короткими и курчавыми. Она хотела выйти отсюда как можно скорее.

Она закрыла глаза, наслаждаясь теплой водой, струящейся по ее пульсирующей голове. Потрескавшимся дешевым обмылком Амелия натерла тело и голову. И на минуту даже почувствовала себя человеком. Представила себе: вот она сейчас откроет глаза и окажется в чистой, яркой душевой академии.

Амелия держалась за эту фантазию сколько могла. Потом открыла глаза и принялась соскребать с себя грязь. Соскребать.

И только тогда заметила какую-то надпись на левом предплечье. Новая татуировка среди многих других.

Она посмотрела внимательнее. Нет. Не татуировка. Надпись фломастером.

Дэвид.

И больше ничего. Просто Дэвид. И цифра: 14.

Это написала не она. Кто-то другой.

Амелия принялась тереть сильнее. Почти до крови.

Но имя не исчезало.

Дэвид. 14.