Глава 59

FANG, BAT и Евросоюз

В марте 2017 года комитет по внутренним делам британской палаты общин во главе с председателем Иветт Купер обвинили Google, Facebook и Twitter в том, что они делают слишком мало для цензуры в интернете от имени своих компаний. Купер пожаловалась, что Facebook так и не удалил страницу, которая называлась Ban Islam (забанить / запретить ислам). Она заявила: “Нам нужно, чтобы вы делали больше и брали на себя больше ответственности за защиту людей”. На той же неделе министр юстиции Германии Хайко Маас предал гласности проект закона, по которому социальным сетям грозил штраф до 50 миллионов евро в том случае, если они не удаляли несущие ненависть высказывания или фальшивые новости. Вот его слова: “Противозаконный контент удаляется слишком редко, а если и удаляется, то недостаточно быстро”.

Можно выдвигать аргументы как за, так и против цензуры в отношении публикаций одиозного содержания. Можно только поражаться тому, что компании и государственные органы умудряются тратить деньги на онлайн-рекламу настолько неразборчиво, что их тщательно продуманные лозунги в итоге перекочевывают на джихадистские веб-сайты. Однако те, кто утверждает, что цензуру должны осуществлять Google и Facebook, не просто снимают с себя ответственность, но еще и расписываются в собственной необычайной наивности. Словно две эти компании еще недостаточно могущественны, европейские политики явно желают им предоставить все полномочия для ограничения свободы слова их же собственных сограждан.

Нужно понимать, что у информационной революции есть три важных аспекта. Во-первых, она почти целиком является американским достижением, хотя в нее и внесли немалый вклад компьютерные специалисты, съехавшиеся в Кремниевую долину со всего мира, а также азиатские производители, благодаря которым сильно снизились цены на аппаратуру. Во-вторых, безусловно господствующее положение сейчас занимают важнейшие из технологических компаний США. В-третьих, как мы уже говорили, это господство оборачивается для них колоссальными доходами. Наблюдая за американской сетевой революцией, остальной мир оказался перед выбором: капитулировать и регулировать – или не пускать и конкурировать. Европейцы выбрали первый вариант. Напрасно вы будете искать европейский поисковик, европейский интернет-магазин, европейскую социальную сеть. Самая крупная интернет-компания, созданная в Европе, – это Spotify, основанная в Швеции в 2006 году стриминговая компания, позволяющая слушать музыку и просматривать видео. FANG так прочно поселились в странах ЕС, что теперь Европейская комиссия может в лучшем случае докучать этим американским гигантам обвинениями в монополизме, налоговыми уведомлениями, датированными задним числом, более жесткими законами о защите частной жизни и личной информации, не говоря о трудовом праве. Конечно, европейцы первыми установили правило, согласно которому американские компании не могут действовать на их территории независимо от национальных или общеевропейских законов. Француз Марк Кнобель первым заявил о том, что Yahoo не имеет права рекламировать нацистскую атрибутику на сайте своего аукциона, и не в последнюю очередь потому, что сервер, через который французские пользователи попадают на этот сайт, находится в Европе (в Стокгольме), а еще потому, что Yahoo способен (вопреки его утверждениям) отличить французов от пользователей из других стран. Ряд европейских стран – не только Франция, но и Британия и Германия – приняли законы, которые требуют от интернет-провайдеров блокировать запрещенный контент (например, педофильское порно), делая его недоступным для граждан этих стран. Вместе с тем европейская политическая элита сегодня фактически зависит от американских компаний вроде Facebook, которые, как ожидается, будут осуществлять цензуру от их имени, и при этом она явно забывает о возникающем риске: а именно что “стандарты сообщества”, принятые в Facebook, могут в итоге оказаться суровее европейских законов.

Китайцы же, напротив, сделали выбор в пользу конкуренции. Американцы не ожидали такого – они предсказывали, что Пекин просто попытается “контролировать интернет”, а президент Билл Клинтон даже заранее сравнил эту попытку с “попыткой приколотить к стенке желе”. “Интернет – губчатая сеть, – писал в 2003 году один американский профессор, – и если люди в Китае… захотят получать информацию из Кремниевой долины, даже самое всесильное правительство не сможет им помешать”. Он оказался не совсем прав. Конечно, цензура вводилась. С 2012 года, когда Центральный комитет по делам киберпространства возглавил Лу Вэй, Китай повысил эффективность своей “Великой огненной стены”, которая блокирует доступ к десяткам тысяч западных веб-сайтов, а также “Золотого щита”, который осуществляет интернет-надзор, и “Великой пушки”, которую можно использовать для атак на враждебные сайты. За микроблогами и социальными сетями вроде Sina Weibo ведется самое пристальное полицейское наблюдение, и тем, кто размещает в интернете лживую или провокационную информацию, грозят тюремные сроки. Достаточно привести всего один пример того, как действуют китайские власти: в сентябре 2016 года правительство заставило Netease закрыть все онлайн-форумы, кроме тех, что были посвящены недвижимости и обустройству дома. Хотя правительство мирится с тем, что в интернете его вовсю критикуют, цензура быстро пресекает все призывы к любым неофициальным коллективным действиям.

Однако цензура – не главное в китайской реакции на наступление сетевого века. Суть китайской стратегии состояла в том, чтобы всеми силами, пуская в ход честные и нечестные средства, ограничивать крупным американским IT-компаниям доступ на китайский рынок и, напротив, всячески поощрять местных предпринимателей, чтобы те создавали китайскую альтернативу FANG. Если Yahoo и Microsoft приняли навязанную китайским правительством “самодисциплину”, Google ушел из Китая в 2010 году, после неоднократных пререканий с китайскими властями из‐за цензуры и из‐за атак на почтовые ящики сервиса Gmail местных борцов за права человека. Facebook же пытался укорениться в Китае с 2005 года, когда он только зарегистрировал доменное имя www.facebook.cn, но его заблокировали в 2009 году, когда китайские власти обвинили западные соцсети и их руководство в том, что они разжигают волнения в Синьцзяне – провинции с преимущественно мусульманским населением. В итоге в китайском интернете сегодня господствует триада BAT: Baidu (поисковик, основанный Робином Ли в 2000 году), Alibaba (ответ Джека Ма Amazon – компания, учрежденная в 1999 году) и Tencent (ее создал годом раньше Ма Хуатэн, и эта компания известна прежде всего своим приложением для обмена сообщениями WeChat). Эти конгломераты – отнюдь не клоны американских аналогов: каждая компания оказалась новаторской на свой лад, и поскольку их совокупная рыночная стоимость превышает 473 миллиарда долларов, а годовые доходы составляют 20 миллиардов, то по масштабу они вполне сопоставимы с американскими аналогами. Мессенджером WeChat пользуются 86 % китайских интернет-пользователей, и он быстро вытесняет некогда обязательные азиатские корпоративные карточки с удобными QR-кодами. В 2015 году доходы Alibaba в Китае превзошли доходы Amazon в США; его доля в общем объеме доходов от розничной торговли в Китае (более 6 %) вдвое больше, чем аналогичная доля Amazon в США.

Естественно, Кремниевая долина щерит клыки, злясь на то, что ее не пускают на обширный китайский рынок. Цукерберг еще не оставил надежду – он дает интервью на беглом мандаринском наречии и даже бегает трусцой по затянутой смогом площади Тяньаньмэнь, но недавняя капитуляция Uber наверняка обескуражила его. В прошлом году, понеся годовые убытки, превысившие миллиард долларов, Uber вывесил белый флаг и смирился с тем, что он не в силах победить местную карпулинговую компанию Didi Chuxing. Отчасти эта неудача объясняется большей энергией и большими финансовыми возможностями Didi, но отчасти и нормативными изменениями, явно нацеленными на то, чтобы поставить Uber в невыгодное положение на китайском рынке. Разочарование американских компаний, возмущенных этими и другими помехами, вполне понятно. И все же трудно не восхититься тем, как Китай принял вызов Кремниевой долины – и вышел победителем. Это было не только экономически умное решение – оно было умным еще и в политическом и стратегическом отношениях. Теперь “Большой брат” в Пекине сам располагает большими данными, которые нужны, чтобы держать под колпаком всех китайских “граждан сети”. Между тем, если АНБ вдруг понадобится собрать метаданные, касающиеся Поднебесной, ему придется штурмовать китайскую “Великую огненную стену”.

Расхожее мнение на Западе до сих пор гласит, что сетевой век в той же степени враждебен режиму Коммунистической партии Китая, в какой был враждебен Советскому Союзу. Но есть и те, кто думает иначе. Прежде всего, партия и сама является сложно устроенной сетью: грани, связывающие ее вершины, – это отношения попечительства и товарищества между коллегами или людьми, стоящими на одной ступени. Например, если исходить из принципа центральности по посредничеству, Си Цзиньпин обладает не меньшим могуществом, чем любой из лидеров со времен Цзян Цзэминя, и он намного могущественнее Дэн Сяопина, с которым его иногда ошибочно сравнивают западные обозреватели. Сетевой анализ позволяет исследователям, изучающим китайское государственное управление, отойти от упрощенческих теорий о партийных кликах и вникнуть во все тонкости современной системы гуаньси. Чэн Ли подчеркивал, что в восхождении Си на вершину власти важную роль играли связи между наставником и подопечными – то есть отношения, существовавшие между высокопоставленными партийными чиновниками и их ближайшими помощниками (мишу). Те, кто проводит различия между элитарным “лагерем Цзян-Си” и популистским “лагерем Ху-Ли”, преувеличивают жесткость фракционных границ. Сам Си начинал карьеру секретарем при тогдашнем министре обороны Гэн Бяо, затем перешел на руководящую работу в провинциях Хэбэй, Фуцзянь, Чжэцзян и Шанхай, а там выстроил собственную сеть подопечных, в число которых вошли столь несходные между собой деятели, как экономический технократ Лю Хэ и консерватор-милитарист Лю Юань. Как считает Франциска Келлер, Китай проще понять, если смотреть на него с точки зрения сетей попечительских отношений, а не с точки зрения фракций или кланов. К другим важным сетям относятся сеть, куда вошли члены “узких составов” Си, и сеть, связывающая корпорации с банками через рынок облигаций.

Китай вовсе не собирается “приколачивать желе к стенке”: его подход заключается в том, чтобы узнавать из микроблогов о том, что заботит граждан, и все эффективнее использовать эту информацию. Когда исследователи из Гонконга, Швеции и США обрабатывали массив данных 13 с лишним миллиардов блог-постов, размещенных на Sina Weibo с 2009 по 2013 год, они с удивлением обнаружили, что в 382 тысячах постов речь шла о социальных конфликтах, а примерно 2,5 миллиона содержали упоминания о массовых протестах, например забастовках. Возникла гипотеза, что в настоящее время власти используют социальные сети, чтобы отслеживать проявления инакомыслия, а также выявлять случаи коррупции. Примечательно, что из 680 чиновников, которых обвиняли в коррупции пользователи Weibo, те, кому в итоге предъявили официальные обвинения, упоминались почти в десять раз чаще остальных. Другой массив данных – о 1460 чиновниках, в отношении которых проводилось расследование по подозрению в коррупции с 2010 по 2015 год, – позволяет получить более четкое представление о сетях, управляющих Китаем. В данном случае речь идет о сети “тигров и мух” (то есть крупных и мелких правонарушителей), чьи преступления и проступки сделались главным объектом внимания правительства Си Цзиньпина. Существует вероятность, что информационные и компьютерные технологии позволили Пекину выстроить систему “социального кредита”, аналогичную западной финансово-кредитной системе, которая (выражаясь официальным языком) “позволяет благонадежным расхаживать под небесами повсюду, но мешает запятнавшим себя сделать даже шаг”. В Китае уже существуют системы хукоу (прописки по месту жительства) и дан-ань (личных дел), а еще разработан порядок награждения отличившихся работников и партийных кадров. Если объединить эти системы с теми данными, которые власти без труда могут получить у компаний BAT, то можно выстроить такую всеобъемлющую систему социального контроля, какая и не снилась правителям тоталитарных государств середины ХХ века.

Илл. 50. Сеть членов ЦК компартии Китая. Величина узлов пропорциональна количеству имеющихся у них связей (степени), величина имен пропорциональна центральности по посредничеству. Обратите внимание на то, что связи между попечителями и подопечными важнее, чем связи между родственниками.

В то же время лидеры Китая, по‐видимому, гораздо лучше разбираются в “сетевом искусстве”, чем их американские коллеги. Если Транстихоокеанское партнерство, вероятно, скоро распадется из‐за выхода из него США уже при Трампе, китайские инициативы – например, программа “Один пояс – один путь” и Азиатский банк инфраструктурных инвестиций – продолжают привлекать все новых участников. Замечательная проверка китайского подхода покажет, насколько успешно китайцы смогут опередить США в быстро растущем секторе финансовых технологий. С древних времен государства присваивали себе право выпускать в обращение деньги – будь то монеты с отчеканенными на них портретами царей и королей, банкноты с изображениями давних президентов или электронные страницы на экране. Однако цифровые валюты вроде биткоина и эфириума, основанные на блокчейнах (цепочках блоков баз данных), сулят немало преимуществ перед официальными валютами, например, долларами США и китайскими юанями. Как платежным средством – особенно для транзакций в реальном времени – пользоваться биткоином и быстрее и дешевле, чем кредиткой или безналичным денежным переводом. Как средство сбережения он обладает многими важнейшими качествами золота, прежде всего – конечными запасами. Как расчетная денежная единица биткоин, конечно же, совсем не устойчив, но это оттого, что он сделался заманчивым объектом для спекулянтов – “цифровым золотом”. Хуже того, на биткоин, похоже, расходуется чересчур много компьютерных ресурсов, потому что его “добывают” или “измельчают” и удостоверяют его подлинность. С другой стороны, из‐за технологии распределенного реестра, к которой привязан биткоин, проблема установления подлинности и безопасности решается настолько легко, что биткоин может функционировать и как защищенная от мошенничества технология обмена сообщениями. А эфириум может даже автоматизировать принудительное исполнение договоров, благодаря чему отпадает нужда в дорогостоящем чиновничьем надзоре, который является неотъемлемой и крайне затратной частью существующей системы национальных и международных платежей. Словом, “доверие распределяется, персонализируется, социализируется… и необходимость в центральном контролирующем и проверяющем ведомстве отпадает”. Конечно, китайские власти отнюдь не жаждут отдать свою платежную систему биткоину – не больше, чем отказаться от своей системы таксопарков в пользу Uber. Более того, их тревожит, что 40 % мировой сети биткоина уже приходится на долю китайских майнеров, а около трех четвертей сделок с биткоином совершается на бирже цифровых валют BTCC (Bitcoin China). Контрольно-надзорные органы фактически прекратили внутренние операции с обменом китайской криптовалюты летом 2017 года. Однако Пекин явно присматривается к потенциалу блокчейна как технологии. Поэтому Народный банк Китая и ряд исполнительных органов в провинциях уже готовятся в ближайшем будущем запустить в одной или двух провинциях страны официальную криптовалюту – возможно “бит-юань”. Возможно, Сингапур обгонит Китай и первым выпустит такую криптовалюту, но можно не сомневаться, что Пекин опередит Вашингтон. Если китайские эксперименты окажутся успешными, они ознаменуют начало новой эпохи в истории денежного обращения и будущему доллара как главной международной валюты будет брошен серьезный вызов.