Часть VI

Моровые поветрия и дудочники-искусители

Глава 35

“Зеленый плащ”

В легенде о пестром дудочнике из Гамельна рассказывается о крысолове в диковинной одежде, который за плату берется избавить город от наводнивших его крыс. Он играет на своей волшебной дудочке (или флейте), и зачарованные музыкой крысы идут следом за ним. Дудочник уводит их к ближайшей реке Везер, и там крысы тонут. Но потом горожане отказываются уплатить дудочнику обещанное, и тогда тот проделывает свой фокус уже с детьми – уводит их в лесную пещеру. Все дети, кроме троих, исчезают навсегда. Это предание возникло в XIII веке, и вполне возможно, что в его основу легли какие‐то реальные события, хотя остается не до конца понятно, почему все‐таки пропало так много детей. По одной правдоподобной гипотезе, эта легенда рассказывает о вспышке бубонной чумы, которую действительно разносят крысы. Впрочем, в изначальном варианте рассказа ничего не говорилось о крысах – они попали в этот сюжет только в XVI веке.

Двадцатый век тоже стал временем моровых поветрий – и дудочников-избавителей. Как хорошо известно, конечный этап Первой мировой войны совпал с массовой пандемией “испанки” – смертельной разновидности вируса гриппа, которая быстро разнеслась по всему миру и убила десятки миллионов людей, особенно молодых. Это была не единственная моровая язва, обрушившаяся на человечество между 1917 и 1923 годами. По Евразийскому материку пронесся еще и мутантный штамм марксизма, выведенный русскими большевиками. Почти во всех европейских странах зародились новые и крайние формы национализма, которые вылились в озлобленные движения фашистского толка. Питавшие их идеи оказались настолько заразными, что проникали даже в укромные уголки Кембриджа и поражали там вполне благополучных англичан. Разразилось и экономическое бедствие – чума гиперинфляции, обрушившаяся не только на Германию, но и на Австрию, Польшу и Россию. В надежде спастись от всех этих напастей люди обращались к дудочникам в ярких нарядах – харизматическим вождям, предлагавшим радикальные выходы из затруднений. Но в итоге, подобно гамельнцам из средневековой легенды, народам, которые наделили таких дудочников властью, пришлось расплачиваться с ними жизнями собственных детей.

Мир, существовавший перед этим, оставался миром империй. Конфликт, разгоревшийся между европейскими империями летом 1914 года, явился результатом, как мы уже говорили, краха того международного порядка, который установился после наполеоновских войн и представлял собой пятиузловую сеть великих держав, возвысившихся над всеми остальными государствами. Если свести причины войны к основным пунктам, то Британия не справилась со своей ролью балансира, а два враждебных союза – России и Франции, с одной стороны, и Германии и Австро-Венгрии – с другой, – начали войну из‐за политического убийства, совершенного сербскими террористами на недавно присоединенной к Габсбургской империи и вроде бы незначительной территории Боснии и Герцеговины. Когда выяснилось, что планируемое Германией нападение на Францию неизбежно влечет за собой нарушение нейтралитета Бельгии, Британия вступилась за другую сторону – не столько затем, чтобы поддержать Лондонский договор 1839 года, гарантировавший нейтральный статус Бельгии, сколько затем, чтобы не допустить победы Германии над Францией и Россией. В техническом отношении немцы, скорее всего, имели шанс одержать военную победу на континенте, несмотря на слабость их союзников. Во всяком случае, они добились того, что за первые полгода войны французская армия понесла огромные потери (и в 1870‐м, и в 1940 году гораздо меньших потерь оказалось достаточно, чтобы Франция капитулировала). Однако непревзойденных возможностей Британии – финансовых, производственных, экспедиционных средств и живой силы – хватило на то, чтобы длить войну в Западной Европе дальше, несмотря на беспощадное ослабление боеспособности Франции. Они помогали продолжать войну, но не могли положить ей конец. Сама война оказалась заразной. Обширные заморские владения воюющих империй способствовали быстрому распространению пагубы. В драку ввязывались все новые государства. Еще до конца 1914 года в войну вступили Черногория, Япония и Османская империя. В мае 1915 года Италия с запозданием встала на сторону Антанты; Болгария примкнула к Союзу центральных держав (то есть Германии и Австро-Венгрии). Португалия и Румыния взялись за оружие на стороне Антанты в 1916 году. В 1917‐м США стали лишь одним из двенадцати новых участников войны: другими были Боливия, Бразилия, Китай, Куба, Эквадор, Греция, Либерия, Панама, Перу, Сиам (ныне Таиланд) и Уругвай. Все они выступили против Центральных держав. На последнем году войны их примеру последовали Коста-Рика, Гватемала, Гаити, Гондурас и Никарагуа. В Европе нейтралитет сохраняли только Испания, Нидерланды, Швейцария и страны Скандинавии (см. вкл. № 17).

Еще до того, как военные действия в Западной Европе зашли в тупик, правительство Германии принялось экспериментировать с другими средствами, которые в итоге окажутся решающим победоносным оружием. Замысел сводился к тому, чтобы дестабилизировать враждебные империи изнутри, внедрив в них идеологический “вирус”. С помощью турецких союзников немцы намеревались раздуть пламя джихада, которое охватит всю Британскую империю, а заодно опалит французов. Таким образом, сюжет “Зеленого плаща” Джона Бакена – сколь бы фантастическим он ни казался сегодняшнему читателю – основан на реальных событиях. Немцы были правы, разыгрывая эту карту. Однако их первая попытка вызвать революцию провалилась. Дело в том, что лишь некоторые из революционных идей, появившихся в 1914–1918 годах, приобрели вирусный характер – то есть начали распространяться настолько быстро и широко, что у них хватило мощи расшатать и опрокинуть имперскую иерархию. Призыв к джихаду не подорвал господство Британии или Франции в тех странах исламского мира, которые находились под их контролем, зато британский контрудар – в форме содействия арабскому национализму – возымел успех и подорвал власть Османской империи. Точно так же и затеянная Германией кампания по распространению большевизма в итоге уничтожила Российскую империю – впрочем, не раньше, чем волна большевизма откатилась обратно на запад и разрушила саму Германскую империю. Чтобы понять, почему первая из этих инициатив провалилась, вторая увенчалась успехом, а третья тоже удалась, но ударила бумерангом по самому зачинщику, необходимо помнить, что быстроту и охват распространения заразы определяют не только сами вирусы, но и характер разносящей их сети.

Иноземные или необычные идеи гораздо лучше приживаются, если получают одобрение властителей. Кайзер Германии Вильгельм II питал слабость к Востоку и потому был склонен романтизировать ислам. Побывав в 1898 году на Ближнем Востоке, он был так впечатлен, что вообразил себя “Хаджи-Вильгельмом”, а в письмах к кузену, русскому царю Николаю II, признавался: “Я испытывал глубокий стыд перед мусульманами, и если бы я попал туда, еще не принадлежа никакой вере, то непременно обратился бы в магометанство!”. Подобного рода исламофилия вошла в моду и среди немецких ученых – особенно прославился ею востоковед Карл Генрих Беккер. Кроме того, имелись и стратегические основания для вовлечения Османской империи в германскую сферу влияния. Хотя Высокая Порта формально и не входила в пентархию, определенную Ранке, в действительности она являлась неотъемлемой составной частью сети европейских великих держав. Более того, так называемый восточный вопрос – главный спорный предмет дипломатии XIX века – касался именно ее будущего. В 1913 году кайзер Вильгельм заявил: “Или над укреплениями Босфора взовьется германский флаг, или меня постигнет та же печальная участь, что и великого изгнанника на острове Святой Елены” (намекая на своего кумира Наполеона). А еще в Турции открывались прекрасные экономические возможности, и потому Германия планировала провести железную дорогу, которая связала бы Берлин с Багдадом; летом 1914 года ее строительство уже шло полным ходом (хотя ему и сопутствовали некоторые финансовые и технические сложности).

Но особенно привлекательной Вильгельму казалась мысль, что можно сделать ислам своим союзником. Прислушиваясь к Максу фон Оппенгейму – советнику (Legationsrat) при консульстве Германии в Каире, – Вильгельм воодушевился идеей, что мусульманских подданных Британской империи можно натравить на нее, призвав к джихаду. Собственно, ровно эта мысль и пришла в голову самому кайзеру, как только он узнал, что Британия не останется в стороне от войны, которая уже разгоралась на континенте. Живо представив себе, как “Германию берут в кольцо”, разъяренный Вильгельм набросал план, суть которого приблизительно совпадает с сюжетом “Зеленого плаща”. “Наши консулы в Турции и Индии и прочие представители должны разжечь весь магометанский мир, чтобы он жестоко взбунтовался против этой ненавистной, лживой, бессовестной нации лавочников. И пускай нам суждено истечь кровью и погибнуть, зато Англия хотя бы потеряет Индию”. В августе эту идею подхватил Хельмут фон Мольтке, начальник генерального штаба: он выпустил меморандум о необходимости “пробудить исламский фанатизм” среди мусульманского населения империй, воюющих на стороне противника. В октябре 1914 года Оппенгейм разразился в ответ 136‐страничным совершенно секретным “Меморандумом о революционизировании исламских территорий наших врагов”, где назвал ислам “одним из мощнейших видов нашего оружия”. Он предсказал религиозные восстания в Индии и Египте, а также на российском Кавказе. К обсуждению охотно примкнул Беккер, издав брошюру под названием “Германия и ислам” (Deutschland und der Islam).

Эта идея была гораздо менее фантастической, чем кажется теперь, по прошествии времени. Правда, вопрос о том, присоединится ли Османская империя к Союзу центральных держав, отнюдь не был предрешенным. Например, Ганс Фрайхерр фон Вангенгейм, посол Германии, и генерал Отто Лиман фон Сандерс, глава германской военной миссии в Турции, очень сомневались, что союз с османами окажется полезным. Зато младотурки – политическое движение, которое пришло к власти в 1908 году и вынудило султана Абдул-Гамида II восстановить конституционное правление, – имели все основания для вступления в союз с Берлином. Лидеры младотурок Исмаил и Мехмед Талаат считали, что страны Антанты – Британия, Франция и Россия – посягают на те или иные территории Османской империи, тогда как немцы и австрийцы – добросовестные посредники и они могут посодействовать Турции в попытках вернуть себе хотя бы часть владений, утраченных ею с 1870‐х годов. С благословения кайзера 2 августа был спешно заключен союз. Кроме того, Энвер и его соратники нисколько не сомневались в том, что религиозные настроения можно будет использовать как источник османского могущества. К тому же ислам – важная скрепа между турками и арабами. А еще они решили, что подъем религиозного духа оправдает задуманную ими кампанию геноцида против христиан, живших в пределах Османской империи, – в первую очередь против армян. Как докладывал в середине августа Вангенгейм, “почва для революции в исламском мире, желательной для Вашего Величества, заблаговременно подготовлена. Необходимые меры были предприняты в строжайшей тайне”. Его заботило только одно: когда начнут убивать армян, не обвинят ли в этом немцев?

14 ноября 1914 года в мечети Фатих в Стамбуле шейх-уль-ислам Османской империи Ургюплю Хайри-бей вручил султану Мехмеду V Решаду меч пророка Мухаммеда, и эта торжественная церемония ознаменовала официальное начало джихада против Антанты. На площади перед мечетью собралась огромная толпа, и ей зачитали фетву, которая была составлена в форме ряда вопросов и кратких ответов:

Подданные-мусульмане России, Франции, Англии и всех тех стран, что в союзе с ними участвуют в сухопутных и морских атаках, направленных против Халифата с целью уничтожения Ислама, – должны ли эти подданные тоже принимать участие в священной войне против правительств своих стран, от которых они зависят?

Да.

Мусульмане, которые в нынешней войне действуют в интересах Англии, Франции, России, Сербии, Черногории и всех, кто помогает этим странам воевать против Германии и Австрии, союзниц Турции, – заслуживают ли они наказания Аллаха, нанося вред и урон Халифату и исламу?

Да.

Надо заметить, это был необычный джихад – направленный лишь против тех неверных, кто жил в отдельных странах Европы, но только не в Германии и Австрии. А еще разрешалось нападать на тех мусульман, которые воюют на стороне Антанты. Бельгийские граждане становились законной мишенью – в отличие от американцев, живших в Турции. С другой стороны, нельзя отрицать, что османские власти приложили все усилия к тому, чтобы призыв к оружию распространился как можно шире. Кроме того, разведывательный отдел при министерстве иностранных дел Германии, отвечавший за дела на Востоке, сумел завербовать внушительное количество мусульман, готовых сотрудничать с немцами, – в числе прочих тунисского муфтия Салиха аль-Шарифа аль-Тунизия и египетского улема Абдул-Азиза Шавиша.

С наблюдательной позиции, которую занял Макс фон Оппенгейм, перспективы мирового джихада выглядели ослепительно блестящими. Настоящий бакеновский злодей, только из плоти и крови, Оппенгейм был внуком банкира-еврея Симона Оппенгейма. Прославившись как автор книг о путешествиях и археолог-любитель, он в дальнейшем умело использовал свои познания о мусульманском мире и вел роскошную двойную жизнь: в Берлине исполнял роль обласканного кайзером интеллектуала, а в Каире вкушал все экзотические услады Востока – и даже держал собственный гарем. В брошюре, выпущенной в свет в 1915 году и явно предназначенной для широкого распространения, Оппенгейм сетовал на “упадок, постигший исламский мир”, и яростно нападал на державы Антанты. В Индии, Египте и Судане, писал он, “сотни миллионов мусульман” попали “в тиски врагов Господа, неверных англичан”. Народы Магриба стонут под ярмом французов – этих “врагов Господа и его Апостолов”. Мусульмане в Крыму, на Кавказе и в Средней Азии изнемогают от непосильного труда под царским кнутом. Итальянцы угнетают сануситов – суфийский орден и племя в Триполи. Теперь час пробил, и все эти мусульмане должны нанести ответный удар. Оппенгейм и его единомышленники принялись штамповать множество брошюр подобного содержания на разных языках.

Но немцы не довольствовались одной печатной пропагандой. В 1915 году, одевшись бедуином, Оппенгейм отправился в Дамаск, чтобы разнести свою весть по сельским районам Сирии, и в итоге добрался до Синайского полуострова и даже до окрестностей Медины. Его протеже Карл Прюфер пытался разжечь антибританские настроения в Египте. Майора Фридриха Кляйна отрядили в Южный Ирак для встречи с муджтахидами-шиитами Кербелы и Наджафа. Консул Вильгельм Вассмусс предпринимал сходные действия в Иране. Эдгар Прёбстер, германский консул в марокканском Фесе, был отправлен на подводной лодке к шейху сануситов, чтобы убедить его выступить с оружием против Антанты, а во вторую командировку его отправили, чтобы внушить ту же идею марокканским племенам, объединенным вокруг вождя аль-Хиба в долине Сус. Германские секретные миссии посылались даже в Судан и в Африканский Рог (Сомали). Самой амбициозной стала экспедиция в Афганистан, которую возглавили Оскар фон Нидермайер, баварский артиллерийский офицер, до этого много путешествовавший по Востоку, и Вернер Отто фон Хентиг, дипломат, служивший ранее в Пекине, Константинополе и Тегеране. Их цель заключалась в том, чтобы убедить эмира Афганистана Хабибуллу объявить полную независимость от британского влияния и вступить в войну на стороне Центральных держав. 7 сентября 1915 года Нидермайер и Хентиг прибыли в Кабул в сопровождении турецкого отряда под началом Кязима Орбая, а также трех индийских революционеров и нескольких пуштунов. Заключительная часть германской стратегии состояла в том, чтобы провести большую работу и переманить на свою сторону военнопленных-мусульман из стран Антанты, которых специально свезли в особый лагерь “Полумесяц” (Halbmondlager) в Вюнсдорфе. Там появилась первая в Германии мечеть – замысловатое деревянное здание, построенное по образцу иерусалимской мечети Купол Скалы. А еще листовки вроде тех, что сочинял алжирский дезертир лейтенант Букабуйя, забрасывали в окопы, где сидели французские колониальные войска. Германских солдат научили кричать по‐арабски через нейтральную полосу: “Зачем вы с нами воюете? Мы же ваши братья, мы тоже мусульмане, как и вы”.

Нельзя сказать, что все эти усилия пропали втуне. Правда, Вангенгейм подозревал, что призыв султана-халифа в лучшем случае “выманит из‐за теплой печки лишь кучку мусульман”. Однако неверно считать замыслы Оппенгейма пустыми фантазиями. Как орудие мобилизации различных групп внутри Османской империи призыв к джихаду во многом возымел успех. “Если наши враги вздумают запачкать нашу землю своими грязными ногами, – писал Энвер-паша 10 августа 1914 года Накибзаде Талиб-бею в Басру, – то, я убежден, исламская и османская доблесть и сила уничтожат их”. И оказался прав. Злополучная попытка британцев захватить Галлиполи в ходе Дарданелльской операции, возможно, увенчалась бы успехом, если бы Османская Турция по‐прежнему оставалась “больным европейцем”. Без сомнения, религия стала для турок одним из источников боевого духа в той кровопролитной битве. Еще призыв к джихаду вызвал мощный положительный отклик у шиитских племен в районах среднего течения Евфрата – фатла, бени-хасан, бени-хучайм и хазаиль, – а также в племенном союзе Аль-Мунтафик в нижнем течении Евфрата. 19 ноября 1914 года Великий муджтахид Мухаммед Мадхин Язди написал письмо шейху Хазалу, правителю Мохаммеры, обратившись к нему с явным призывом “дать мощный отпор неверным”.

Однако факт остается фактом: германская мечта об общем мусульманском восстании против Антанты не осуществилась. Почему же? Отчасти – из‐за некомпетентности немцев и ловкого контршпионажа британцев и французов. Исследователь Лео Фробениус едва избежал пленения по пути в Эритрею, а потом его выслали в Европу итальянские власти. Алоис Музиль, австрийский востоковед, которому поручили добиться расположения враждовавших между собой арабских вождей Ибн-Сауда и Ибн-Рашида, не только не достиг цели, но и совершенно превратно истолковал их намерения. В Иране в руки британцев попал кодовый словарь Вассмусса, а также ящик с “тысячами яростно подстрекательских брошюр, напечатанных на английском, урду, хинди, пенджаби и сикхском языке и адресованных солдатам Индийской армии”, с “особым воззванием к магометанам в этой армии, побуждавших их вступить в священную войну против неверных англичан”.

Однако имелась и более серьезная причина. Дело в том, что призыв к джихаду просто не прозвучал достаточно широко, по‐настоящему не выйдя за пределы центральных областей Османской империи. Например, шейх Хазал, отдавший порт Абадан в аренду Англо-Персидской нефтяной компании, предпочел проигнорировать призыв Великого муджтахида к мусульманскому единству и решил связать свою судьбу с британцами. Хотя некоторые французские чиновники поначалу встревожились, что их североафриканские подданные могут соблазниться немецкой пропагандой, вскоре выяснилось, что они с такой же готовностью верят и в то (по словам лейтенанта Си Брахима, который выступил перед североафриканскими солдатами в Арле), что, “взявшись за оружие во имя нашей страны”, они “будут сражаться за собственную веру, за честь своей родины и за целостность исламских земель”. В Ливии сануситы в итоге согласились взяться за оружие – но лишь за деньги, а в скором времени, столкнувшись с упорным сопротивлением британцев, просто исчезли из виду. В Афганистане германскую миссию протомили много недель, после чего эмир созвал совет старейшин разных племен – лойя-джирга, и те проголосовали за сохранение нейтралитета в войне. В Индии же британцы без особого труда убедили видных мусульманских лидеров – прежде всего Ага-Хана, наваба-бахадура Дакки, и Совет всеиндийского мусульманского союза, – осудить призыв к джихаду как немецкий хитрый план.

Иными словами, тот панисламизм, который всячески нахваливали до начала войны люди вроде Оппенгейма, оказался миражом в пустыне. Никакое количество брошюр не могло привести в действие сеть, которая существовала лишь в воображении востоковедов. Британская путешественница Гертруда Белл – подобно Оппенгейму, которого она в чем‐то напоминала, – называла ислам “электрическим током, при помощи которого происходит передача чувств”, и заявляла, что “его сила возрастает оттого, что его не уравновешивает почти никакое территориальное или национальное самосознание”. Опытные колониальные администраторы были настроены более скептично. “В качестве фактора британской политики, – высказывался Рональд Сторрз, восточный секретарь британского генерального консула в Египте, – доктрина халифата – панисламского теократического государства – разработана главным образом в министерстве по делам Индии”. Даже такое мнение было преувеличением деятельности тех, кто занимался Индией. В докладной записке, составленной в июне 1916 года, Т. У. Холдернесс, заместитель министра по делам Индии, утверждал, что, “как явствует и из давней истории магометанства, и из событий нынешней войны… панисламизм как движущую силу легко переоценить”. Проницательный Холдернесс очень точно подметил такие особенности мусульманского мира, как “недостаток сплоченности, сектантские расколы и взаимную вражду”, и заключил, что в целом мусульмане “куда больше вдохновляются национальными, нежели религиозными идеями”. Именно так все и обстояло в крайне важной для всех мусульман области Хиджаз, где находятся исламские святыни Мекка и Медина.

Немцы надеялись расшевелить мусульманских подданных всех трех враждебных Германии империй и подтолкнуть их к религиозному мятежу. Этот план провалился – и громче всего не где‐нибудь, а в самой Мекке. Британцы преследовали более ограниченную цель – убедить арабских подданных Османской империи перейти на сторону противника. И их план сработал. Еще до начала войны Хусейн ибн Али, 60‐летний шериф Мекки, послал к британцам своего второго сына, Абдуллу, чтобы сообщить: он не прочь взбунтоваться против своих османских владык. Хусейн был социальным консерватором, и засевшие в Стамбуле младотурки с их программой модернизации вызывали у него глубокое недоверие. Собственно, он подозревал их в том, что они замышляют свергнуть его и покончить с сюзеренитетом его семьи, династии Хашимитов, над Хиджазом. 24 сентября 1914 года британский военный министр лорд Китченер послал через Сторрза в Каире тайное письмо Абдулле, чтобы спросить Хусейна, будут ли “он, его отец и арабы Хиджаза за нас или против нас”, если Турция примкнет к Союзу центральных держав. Письмо завершалось недвусмысленным намеком: “Возможно, истинные арабы захотят создать халифат в Мекке или Медине, и таким образом, с Божьей помощью, из всего того зла, что сейчас творится, вырастет что‐то хорошее”.

Возможно, Китченер подумывал о том, чтобы установить с Хусейном отношения, которые поставили бы того в зависимость от Британской империи, как обычно делалось с правителями Южной Азии и Центральной Африки (к югу от Сахары) в XIX веке. Но сам Хусейн рисовал себе иное будущее. Османское владычество над арабами еще далеко не ослабло, но альтернативой ему было не британское господство, а арабская независимость. Именно этот вариант и обсуждался, когда Фейсал, старший сын Хусейна, тайно встречался с представителями секретного общества арабских националистов Аль-Ахд и гражданского движения Аль-Фатат. Османские власти предлагали на выбор: подчинение – или низложение. Защитники арабских интересов предлагали нечто большее: если Хусейн убедит британцев признать обширное независимое арабское государство, границы которого определялись в их Дамасском протоколе (оно включало бы не только Аравийский полуостров, но и Месопотамию и значительную часть Сирии), тогда они присоединятся к восстанию Хусейна против султана и по окончании войны сделают его “королем арабов”. Судьбоносное решение сэра Генри Макмагона, верховного комиссара Египта, заключить эту сделку с Хусейном – пускай после длительных пререканий о точных границах будущего “Арабского халифата” – отчасти стало реакцией на германо-османский призыв к джихаду, а также на панику, вызванную разгромом британцев сначала в Галлиполи, а затем в Кут-аль-Амаре. Гилберт Клейтон, глава Каирского бюро разведки, говорил: “Если мы преуспеем в этом, то лишим немцев и турок арабской поддержки и пресечем малейшую вероятность того, что арабы поднимут восстание против нас и против французов с итальянцами, то есть настоящий джихад, разжигаемый из святых мест ислама… Я полагаю, излишне большой упор делался на то, что можно назвать положительными преимуществами союза с арабами, тогда как огромные отрицательные преимущества – а именно возможность отсечь их от немцев и турок – были оставлены без должного внимания”. Соглашение британцев с Хашимитами, наряду с сепаратными соглашениями с Францией в отношении Месопотамии и Сирии и с сионистским движением, целью которого было создание еврейского национального государства в Палестине, заложило новый политический фундамент для региона, который сегодня известен нам под названием Ближний Восток. В течение столетия оно сохраняло силу.

Арабское восстание, начавшееся 5 июня 1916 года, побило немцев их же оружием и повернуло ход войны против турок. Но чтобы понять, почему британцы (при поддержке французов) одержали успех там, где немцев и турок ждал провал, нам необходимо оценить по достоинству не только военные успехи, прославленные Т. Э. Лоуренсом, самым страстным британским поборником арабской независимости. Нам необходимо понять еще и то, что Лоуренс работал с активной сетью – а именно сетью арабских националистов, – тогда как Оппенгейм и его единомышленники пытались привести в действие сеть, находившуюся в состоянии спячки и разобщенную, – умму, сообщество всех мусульман. Немцы совершили роковую ошибку: они недооценили силу арабского самосознания, которое успело в значительной степени подорвать официальные структуры османского режима еще до начала войны. Оппенгейм льстил себе мыслью, будто хорошо знает мусульманский мир, но на деле совершенно неверно истолковал намерения Хашимитов. Объявить всемирную священную войну, не завладев предварительно святыми местами, – вот примитивный промах, вполне достойный какого‐нибудь карикатурного тевтонца из романов Бакена. С другой стороны, для того чтобы “жить в одеянии арабов и усвоить азы их самосознания” – что вполне удалось Лоуренсу, – тоже требовался настоящий бакеновский герой.