Глава 34

Армагеддон

Провал планов, которые вынашивал “детский сад” Милнера в Южной Африке, показал, что и имперская экспансия Британии имеет свои пределы. Раскол “апостольского” и блумсберийского кружков стал свидетельством того, что если не Оксфорд, то Кембридж утратил всякое сочувствие к самому имперскому проекту. И все же в 1914 году британцы – не говоря уж об имперских подданных – вступили в войну, приняв тот угрожающий вызов, каким стали возросшая экономическая мощь и геополитические амбиции германского Второго рейха. Победа в этой войне, одержанная в итоге Британией, произошла во многом благодаря тому единству англоязычных народов, о важности которого твердили Милнер и его приверженцы. Австралия, Канада, Новая Зеландия и даже Южная Африка – все эти страны оказали значительную экономическую и военную помощь Британии в ее военных действиях с 1914 по 1918 год; то же самое можно сказать об империи в целом и об Индии в частности. Причитания блумсберийцев стали слышны лишь после окончания войны, когда вышли в свет две сокрушительно полемические книги – “Выдающиеся викторианцы” Стрейчи и “Экономические последствия мира” Кейнса.

Нам не нужно заново вступать в тот переполненный зал судебных заседаний, какой представляет собой историография Первой мировой войны. Совсем как адвокаты из диккенсовского “Холодного дома”, историки продолжают препираться между собой над старыми пыльными документами, пытаясь решить исход тяжбы, которая иногда заслуживает диккенсовского же названия – “Германия против Германии”. Окончательного вердикта по этому делу не будет, потому что затянувшиеся на сто лет поиски “виновного” в войне – бесплодное занятие. Общеевропейская война разразилась в 1914 году по той простой причине, что миропорядок, установленный в 1815 году в Вене, рухнул. Историкам правильнее было бы задаваться вопросом, почему это произошло, а не по чьей вине.

К началу 1900‐х годов обозначенная Ранке пентархия пяти великих держав разрослась в пять больших империй, каждая из которых получала свою скромную ренту от деятельности международных торговых, миграционных, инвестиционных и информационных сетей, описанных выше. После Крымской войны недолгое время казалось, что старые иерархии, основанные на принципе наследственной передачи власти, способны неплохо договориться с новыми сетями глобализации. Правительства, стоявшие во главе крупных европейских империй, в значительной мере стали выполнять “сторожевые” функции, предъявляя лишь минимальные требования к рыночной экономике, с которой они в остальном мирно уживались. Пускай государства по‐прежнему желали сами контролировать некоторые почтовые, телеграфные и железнодорожные службы, не говоря об армии и флоте, – зато они не покушались на многое другое, что оставалось в частных руках. В больших европейских городах королевская и имперская иерархии тесно соприкасались с новыми элитами, выросшими на почве коммерции, кредитования и журналистики: настолько тесно, что графы брали в жен дочерей еврейских банкиров. Оптимисты – от Эндрю Карнеги до Нормана Энджелла – были убеждены, что у императоров хватит ума не портить сложившуюся картину.

Но, как оказалось, они заблуждались. Согласно изложению в классической работе Генри Киссинджера, пентархия лишилась устойчивости, потому что “после объединения Германии и «фиксации» Франции как ее вечного противника система утратила былую гибкость”. После 1871 года система целиком зависела от виртуозного дипломата Бисмарка – только он один мог удерживать ее в равновесии. Главной уловкой стал тайный Договор перестраховки, который Бисмарк подписал с российским министром иностранных дел Николаем Гирсом в июне 1887 года. Германия и Россия пришли к соглашению: каждая из них будет сохранять нейтралитет, если другая страна вступит в войну с какой‐нибудь третьей, – если только Германия не нападет на Францию или Россия не нападет на Австро-Венгрию. Это обязывало Германию соблюдать нейтралитет, если Россия попытается установить контроль над черноморскими проливами, однако главная задача состояла в другом: помешать России заключить с Францией договор о взаимной обороне. Именно это Россия и сделала после того, как отставка Бисмарка привела к невозобновлению тайного Договора о перестраховке. “Как ни парадоксально, – писал Киссинджер, – именно подобная двойственность обеспечила гибкость европейского равновесия. И отказ от нее… привел к росту конфронтации, кульминацией которой стала [Первая] мировая война”. После отставки Бисмарка, рассуждал Киссинджер, система великих держав скорее обостряла, нежели смягчала споры. Со временем “политические лидеры утратили контроль над собственной тактикой”, и в итоге “мобилизационные планы превратились в основу дипломатии”. Иными словами, начиная с 1890 года возникла высокая вероятность конфликта, в котором Германия и Австро-Венгрия сообща выступят против Франции и России. Удивительно вовсе не то, что в 1914 году началась эта война, – удивительно, что она не началась раньше.

Подход Киссинджера, непопулярный среди историков, находит заметную поддержку среди политологов и сетевых теоретиков. Конечно, резкое учащение милитаризованных споров после 1890 года явно подкрепляет его довод о том, что в ту пору происходили какие‐то перемены. Вторит его выводам и изящная работа, написанная математиком Тибором Анталом и физиками Павлом Крапивским и Сидни Реднером, которые пытаются доказывать, пользуясь языком сетевой теории, что после 1890 года система великих держав эволюционировала, как ни странно, в сторону “социального равновесия”: появились два примерно равносильных альянса. Равновесие в данном случае явилось “естественным результатом”, но в нем не было ничего хорошего, если ни одна из сторон не могла сдержать другую (см. илл. 23).

Конечно, есть и альтернативные объяснения. Одна гипотеза гласит, что система дала сбой, потому что великие державы позволили менее сильным балканским странам втянуть их в конфликт. И что именно комплекс менее сильных альянсов дестабилизировал систему. Однако просто невозможно поверить в то, что великие державы подтолкнули к Армагеддону 1914 года именно связи с Румынией или Японией, или тем более с Испанией или Португалией. Меньшие страны имели значение ровно постольку, постольку повышали вероятность конфликта между великими державами. Аннексия Боснии Австро-Венгрией в 1908 году и организованное Сербией убийство наследника австро-венгерского трона шестью годами позже создали уникальную ситуацию, потому что – в отличие от предыдущих кризисов из‐за Марокко или предыдущих Балканских войн – три из великих держав увидели в войне единственную альтернативу сокрушительному дипломатическому удару. Позицию Вены и Берлина нельзя назвать неразумной: Россия, похоже, собиралась воспользоваться боснийским кризисом для дальнейшего постоянного ослабления – или даже расчленения – Австро-Венгрии. А так как наследник габсбургского престола пал жертвой покушения, которое подозрительно походило на акт государственного терроризма, австрийцы вполне справедливо прибегли к своим “меттернихианским” правам и потребовали удовлетворения от Сербии. Печально знаменитый австрийский ультиматум Белграду не слишком отличался от похожих требований, какие предъявлялись в 1820‐х годах второстепенным государствам. В то же время ни одна из других двух держав – ни Франция, ни Британия – не нашла достаточно убедительных доводов, чтобы отговорить остальных от войны из‐за Балкан: французы – потому что слишком некритично сохраняли верность своему союзу с Россией, а британцы – потому что не могли придумать такого способа сдержать Германию, который не распалил бы Россию и Францию. Если какой‐то человек и заслуживает того, чтобы лично на него возложили вину за крах общей системы, то это министр иностранных дел Британии, сэр Эдвард Грей. Предполагалось, что Британия будет выступать уравновешивающей силой в кризисах подобного рода. 29 июля 1914 года Грей предупредил посла Германии, что Британия, скорее всего, вмешается, если на континенте разразится война, но что если будет принято посредничество, то “он сможет обеспечить австрийцам любое возможное удовлетворение; уже не идет речь об унизительном отступлении для Австрии, так как в любом случае сербы понесут наказание и будут вынуждены, с согласия России, подчиниться желаниям Австрии”. Через два дня он сообщил немцам, что если они выдвинут разумное предложение, он поддержит его и сообщит Франции и России, что если они не примут его, то Британия уже “не будет иметь никакого отношения к последствиям”. Но оказалось слишком поздно: немцы уже получили известия о всеобщей мобилизации, объявленной в России, а значит, время дипломатии миновало. Пожалуй, более энергичный министр иностранных дел – такой, например, как Каслри, – поторопился бы и отослал эти сообщения неделей раньше – и тем самым предотвратил бы катастрофу. Но дело в том, что Грей душой был слишком предан Франции и России, чтобы пойти на такой шаг.

Илл. 23. Эволюция важных изменений в отношениях между странами – будущими участницами Первой мировой войны, 1872–1907 гг. GB = Великобритания, AH = Австро-Венгрия, G = Германия, I = Италия, R = Россия, F = Франция.

К 1914 году имперская система командования, контроля и связи была уже так хорошо отлажена, что когда два императора (а точнее, их министры) решили начать войну из‐за двух загадочных и сомнительных предметов спора – суверенитета Боснии и Герцеговины и нейтралитета Бельгии, – им удалось за четыре с лишним года мобилизовать в армию и флот более 70 миллионов мужчин. Во Франции и Германии военную форму рано или поздно надело около одной пятой довоенного населения – почти 80 % взрослых мужчин. Триумф иерархии над сетями символизировал полный провал Второго интернационала социалистических партий, которым не удалось предотвратить Первую мировую войну. Лидерам европейского социалистического движения, собравшимся в конце июля 1914 года в Брюсселе, оставалось лишь признать собственное бессилие. Венский сатирик Карл Краус очень тонко заметил, что 1914 год случился из‐за сосуществования тронов с телефонами. Вооружившись новыми технологиями, европейские монархи смогли послать своих молодых подданных навстречу Армагеддону, просто разослав им телеграммы. И многие обозреватели – в том числе Кейнс, – считавшие, что эта война долго не продлится, жестоко ошиблись. Они недооценили возможности имперского государства, которое просто превратило массовое кровопролитие в отрасль промышленности.

В своей глобальной войне против Британской империи германский Второй рейх оказался в весьма невыгодном положении. Достаточно вспомнить, с какой легкостью в первые часы 5 августа 1914 года британский корабль-кабелеукладчик перерезал пять подводных кабелей, которые тянулись из Эмдена к Виго, Тенерифе, Азорским островам и США. После этого немцам пришлось слать телеграммы в свое посольство в Вашингтоне по трансатлантическим кабелям из Швеции или Дании, а они проходили через ретрансляционную станцию в Порткурно в Корнуолле, принадлежавшую Eastern Telegraph Company, и там их перехватывали и отсылали в 49‐й кабинет Адмиралтейства для дешифровки. Как мы уже рассказывали, Британия господствовала в международных сетях связи. Причем это касалось не только телеграфа, но и денежной и финансовой систем, неоспоримым центром которых являлся Лондон, а также (хотя и в меньшей степени) торгового флота. Не сумела Германия догнать противницу и по части военно-морской мощи. Таким образом, у немцев оставалась надежда победить в Первой мировой лишь немногочисленными способами: решительно разгромить британскую, французскую и российскую армии на суше, сорвать поставки товаров во вражеские страны, атакуя их суда подводными лодками, или же разжечь в них пожар революции, по сути, приведя в действие антиимпериалистические сети для подрыва иерархического имперского строя. Как мы увидим, Германия подошла очень близко к осуществлению всех трех поставленных задач. Но самой дерзкой ее затеей стал заговор, который в романтизированном духе описал Джон Бакен в своем триллере “Зеленый плащ” – продолжении “39 ступеней”.

“Готовится джихад [sic], – сообщает Хэннею глава британской разведки сэр Уолтер Булливант в начале романа. – Восток ждет откровения. Оно уже обещано. С Запада вот-вот явится звезда – не то человек, не то пророчество, не то какая‐то безделица. Немцы об этом знают и собираются разыграть эту карту, изумив весь мир”. Сама идея, что Германия могла вдохновить мусульман, чтобы те пошли священной войной против Британской империи, наверняка покажется современному читателю притянутой за уши. Тем больше он удивится, когда узнает, что Бакен писал “Зеленый плащ” с оглядкой на реальные события.