Путешествие по архипелагу ГУВПИ

Испанцы находились в советских лагерях военнопленных дольше, чем все остальные союзники нацистской Германии, – 13 лет. Их пребывание в так называемом «Архипелаге ГУВПИ» продолжалось с 1941 по 1954 г. За это время они содержались в различных лагерях на Украине (в Одессе и Харькове), в Казахстане (Караганде), Сибири, европейской части России (Боровичах, Череповце) и в других местах.

Безусловно, основную массу военнопленных, находившихся в СССР после Второй мировой войны, составляли граждане Германии и ее стран-сателлитов (Италии, Финляндии, Румынии и др.). Но также попала в плен и часть солдат Голубой дивизии.

В докладной записке С. М. Круглова И. В. Сталину, В. М. Молотову и Л. П. Берии на 1 апреля 1948 г. в составе военнопленных бывшей германской армии, подлежащих дальнейшему содержанию в лагерях, значатся 342 испанца. По справке ГУПВИ от 28 января 1949 г. всего было пленено 464 испанца, из них убыло 160 человек, состояло на учете на 1 января 1949 г. 304 человека.

По справке ГУПВИ от 30 марта 1952 г. по состоянию на 1 марта 1952 г. граждан Испании было: военнопленных – 305, интернированных – 34, итого 339 человек.

Первые солдаты Голубой дивизии были захвачены в плен еще осенью 1941 г. во время боев под Новгородом. Немало испанских военнослужащих оказались плененными советскими войсками 10 февраля 1943 г. у Красного Бора (Ленинградская область) во время неудачной попытки советских войск полностью снять блокаду с Ленинграда. Особенно ожесточенные бои велись в этом районе в марте-апреле 1943 г. Среди солдат Голубой дивизии были и перебежчики. Так, в фондах Центрального архива Министерства обороны России сохранились протоколы опросов военнопленных из 250-й дивизии, которые перешли на сторону Красной армии добровольно или были захвачены в плен. Зафиксированы показания капрала Франциско Борреро Эскудеро, рядовых Лусило Корреса Рекивитиса, Хуана Наварро, Хосе Фернандеса Арместо, Антонино Альгано Молеры, Аурелио Гомеса Чаморро, Доминго Ромеро Ортиса и др..

Таким образом, испанские солдаты попадали в плен в основном на северо-западе России: под Новгородом, Ленинградом, Красным Бором, Пушкином, а также и другими городами и деревнями Советского Союза.

Плененные испанские добровольцы, пройдя пункты для приема пленных в Озерках (Ленинградская область), Ленинграде и др., направлялись в лагеря: приемно-пересылочные лагеря № 157 г. Бокситогорска и № 158 г. Череповца. Попавшие в плен 10 февраля 1943 г. у Колпино Ленинградской области направлялись в лагерь НКВД № 270 (Новгородская область).

В разное время испанские военнопленные находились в лагерях: № 58 (г. Саранск), 62 (г. Киев), 99, 144 (Ворошиловградская область), 159 (г. Одесса), 182, 437, 476 (Свердловская область).

В лагере № 270 (Новгородская область) на 1 января 1950 г. было 240 испанских граждан. Кроме того, там же содержались граждане Испании, интернированные Красной армией уже за пределами СССР. И, наконец, в лагере находились убежденные противники генерала Франко – испанские республиканцы. Последние добровольно въехали на территорию СССР во время гражданской войны на территории своей родины (1936–1939 гг.).

По данным советского военного исследователя В. П. Галицкого, после войны в лагерях СССР находилось 452 военнопленных испанца.

Генерал Эстебан-Инфантес отмечал, что 80 % испанских военнопленных стали таковыми после сражения в Красном Бору и попали в лагеря в Колпино и вблизи Ленинграда. Первым местом их концентрации был Череповец, откуда они были распределены по разным местам, в том числе в лагерь № 27 в окрестностях Москвы. Группа офицеров и солдат до июля 1946 г. находилась в лагере № 6 в Суздале, где произошли первые инциденты из-за отказа испанцев выходить на работы. С конца 1946 и весь 1947 г. большинство испанцев находились в районе Горького и в Потьме. В 1949 г. их значительная часть оказалась в Боровичах.

Кроме бывших солдат Голубой дивизии генерал Эстебан-Инфантес упоминает о находившихся в заключении моряках, выехавших из Испании в 1937 г., и 33 пилотах-республиканцах, которые попали в лагеря за стремление покинуть СССР. Из них, как он утверждает, пятеро были расстреляны в Красноярске, остальные направлены в Боровичи.

Одним из первых лагерей для испанцев стал Оранский (село Оранки, Богородский район, Горьковская, ныне Нижегородская область). Этот лагерь военнопленных располагался на территории бывшего Оранского Богородицкого монастыря.

Сразу же после появления там испанских солдат на них обратил внимание Коминтерн. Так, 24 февраля 1942 г. полковой комиссар М. Бурцев предложил секретарю ИККИ (Исполнительный комитет Коммунистического интернационала) Д. 3. Мануильскому следующее: «Представляю различные материалы, характеризующие состав и состояние испанской Голубой дивизии (обзор, протоколы опроса военнопленных, переводы писем и дневников).

Было бы желательно, чтобы по примеру немецкой, румынской и т. и. деклараций был бы выработан аналогичный документ, обращенный к солдатам Голубой дивизии и испанскому народу, и чтобы в Оранский лагерь, где находятся военнопленные испанские солдаты, был командирован товарищ для сбора подписей под этим обращением».

В Череповце первые военнопленные появились в июне 1942 г. Всего за период существования 158-го лагеря через его бараки прошли 43 636 военнопленных, в том числе 266 испанцев.

В марте 1943 г. на основании приказа НКВД № 00933 под Грязовцем недалеко от Вологды был создан лагерь для содержания офицеров противника. 15 мая из Череповца сюда прибыла первая партия пленных в количестве 100 человек. Среди них было 39 испанцев. Им предстояло подготовить жилой фонд лагеря для содержания 4000 военнопленных. В декабре 1943 г. в этом лагере уже содержалось 425 военнопленных, в том числе 36 испанцев.

Начальником это лагеря был полковник Г. И. Сырма, бывший офицер русской императорской армии. У него сложились весьма специфические отношения с некоторыми пленными. Так, бывший военнопленный Эльмар Ульрих позднее вспоминал: «Начиная с зимы 1943 года в лагере содержался главный переводчик шестой армии, зондер-фюрер, граф Борис Дмитриевич фон Найдхардт. Его отец входил в свое время в адъютантскую группу императора.

Полковник Сырма и фон Найдхардт учились вместе когда-то в кадетской школе в Санкт-Петербурге. Их дружеские отношения сохранились. В лагере ходили слухи, что время от времени они вместе пили водку. Найдхардт был избавлен от обязанности работать и вместе с тем мог заниматься всякими махинациями».

Этот же немецкий солдат дал характеристики военнопленным различных национальностей: «Группа испанских военнопленных из “Голубой дивизии” находилась в лагере до марта 1944 года. Затем их отправили в Череповец. Среди них был Эладио, король карманников, который грабил советское государство при любой возможности. Поймать его не удавалось».

Однако далеко не все преступления оказывались нераскрытыми. Так, 12 марта 1947 г. Военный трибунал войск МВД Вологодской области в открытом судебном заседании в г. Вологде рассмотрел дело по обвинению военнопленного Альвареса Риккардо Хозе, родившегося в 1924 г. в дер. Рива де Селья, провинции Астурия, Испания. Суд установил следующее: «Солдат испанской “Голубой дивизии” Альварес Риккардо Хозе 10 февраля 1943 г. в районе г. Колпино – Пушкин войсками Красной Армии был взят в плен и содержался в лагере МВД военнопленных № 437 в г. Череповце.

Находясь на излечении в спецгоспитале № 3739 и пользуясь отсутствием охраны у раздаточной комнаты, в течение декабря – января 1946–1947 гг. путем применения отмычек совершил 4 кражи продуктов и похитил белого хлеба 17,7 кг, сахарного песку 400 г и масла растительного около 100 г на общую стоимость по рыночным ценам 642 руб. 70 коп.

Во время совершения кражи в ночь на 18 января 1947 года был задержан на месте преступления. Виновным себя в хищении продуктов и хлеба не признал».

На основании ст. 162 п. «г» УК РСФСР Альварес Риккардо Хозе был приговорен к лишению свободы сроком на два года с отбыванием в общих местах заключения.

В первое время труд военнопленных использовался только внутри лагерей. Они обустраивали бараки, устанавливали и ремонтировали лагерные заграждения, использовались на других подсобных работах.

В апреле 1943 г. в Москве было принято решение об использовании труда военнопленных на стройках НКВД и других наркоматов. Согласно Положению о военнопленных на работах могли использоваться военнопленные рядового и унтер-офицерского состава.

Контроль за трудовым использованием возлагался на медицинские службы лагерей.

Каждый лагерь имел несколько производственных и строительных объектов, куда выводились военнопленные. Военнопленные были разбиты на бригады численностью от 15 до 35 человек. Руководители производственных бригад назначались из числа военнопленных.

Часть контингента использовалась на лесозаготовках. Помимо внешних работ пленные трудились в лагерных мастерских по изготовлению предметов ширпотреба. Пленные выводились на эти работы ежедневно, кроме воскресений.

Нелегко было вчерашним солдатам неприятельских армий привыкнуть к морозной русской зиме, особенно «теплолюбивым» иберийцам. Только через лагерь № 158 за 1942–1948 гг. прошли 265 испанских солдат и офицеров Голубой дивизии.

Наглядное представление о физическом состоянии военнопленных в это время дают воспоминания сотрудников лагерей. Бывшая медсестра лагеря № 437 М. Д. Волкоедова вспоминала: «Военнопленных гоняли на работу. С утра этакое “войско” выгонят… Некоторые ходить не могли. Выглядели как дистрофики: идут еле-еле нога за ногу, запинаются, тут и падают. Рядом конвой с собаками…

В процессе длительного хронического недоедания нарушался обмен веществ, наступало полное истощение.

Человек превращался в скелет, обтянутый темной сухой кожей, покрытой язвами. Ягодиц не было, туловище держалось на двух палках…».

В ноябре 1942 г. начальник лагеря № 158 капитан госбезопасности В. С. Королев приказал три раза в неделю варить для военнопленных суп на бульоне из костей и выдавать по 80 г дрожжей в сутки на человека. Кроме того, в меню пленных было включена квашеная капуста, выдававшаяся два раза в неделю.

Летом 1944 г. в лагере впервые была проведена массовая кампания по сбору дикорастущей зелени: крапивы, щавеля, грибов, ягод и т. д..

Несмотря на все проблемы и сложности, военнопленные активно использовались для восстановления разрушенного войной хозяйства. Со стороны руководства лагерей к ним применялась политика «кнута и пряника». Те, кто хорошо работал или зарекомендовал себя «активным антифашистом», могли рассчитывать на различные льготы. Те же военнопленные, которые работали недостаточно хорошо или выражали свое несогласие с политикой Советского государства, наказывались. Поэтому особое внимание сотрудники лагерей уделяли выявлению военнопленных, симулирующих болезни с целью уклонения от работы. Так, в 1947 г. в 158-м лагере (Вологда) было выявлено и осуждено 8 саботажников и членовредителей, среди которых был и испанец X. Фернандес.

Одним из важнейших показателей успешного функционирования того или иного лагеря была высокая выработка каждого военнопленного. Из докладной записки оперативного отдела лагеря № 158 на имя начальника ОПВИ УМВД Вологодской области подполковника С. Г. Борисова о фактах вредительства и саботажа среди военнопленных на производстве от 6 апреля 1946 г. следует: «В разрезе директивных указаний МВД СССР за № 66 от 18 марта 1946 года по лагерю № 158 прямых актов вредительства и диверсий не наблюдалось, но факты уклонения от выполнения работ военнопленными имеются.

…кроме фактов саботажа и симуляции на производстве, по лагерю имелось несколько фактов членовредительства, в частности:

…военнопленный испанец Риккардо Хозе в январе месяце на гауптвахте, где находился за симуляцию на производстве, умышленно обморозил себе пальцы».

Тяжелые условиях труда, старые раны и хроническая депрессия сделали свое дело. В вологодской земле навсегда осталось 40 испанских военнопленных.

В лагерях военнопленных особое внимание уделялось политической работе. Она являлась одним из важнейших показателей деятельности администрации. В марте 1944 г. с прибытием переводчика с испанского языка удалось организовать работу среди пленных испанцев, число которых в 158-м лагере достигло 250 человек. Только с ними было проведено за этот год: собраний и митингов – 68; докладов и лекций – 109; конференций – 34; политбесед – 857; занятий в политкружках – 73.

Но одной антифашистской работы было мало. О любых проявлениях недовольства, готовящихся побегах, антисоветских высказываниях должна была доносить внутрилагерная агентура. Благодаря своему языку испанцы до какой-то степени находились в привилегированном положении. Их языка (в отличие, например, от немецкого) никто из администрации практически не знал. На 1 октября 1945 г. испанских агентов в лагере было 13 человек.

Один из испанских военнопленных рассматривался в качестве послевоенной агентуры, т. е. его готовили к отправке в Испанию как советского разведчика.

Агентура позволила взять на особый контроль всех неблагонадежных. Среди испанцев на конец 1945 г. было выявлено: участников зверств – 3 человека; лиц, проявляющих побеговые настроения, – 2 человека; фалангистов – 42. Всего – 47 человек.

Важным направлением оперативной работы были мероприятия по предупреждению и ликвидации побегов военнопленных. Так, 2 сентября 1945 г. с объекта работ на Череповецкой ГЭС бежал военнопленный испанец Ромидас, который в этот же день был задержан вахтером Чураковым на железнодорожной станции Череповца.

Но агентура доносила не только о «плохих», но и о «хороших» военнопленных. Наиболее частыми, да и, наверное, вполне искренними, антифашистские высказывания стали к концу войны. Из отчетного доклада оперативного отделения лагеря НКВД № 158 за июль 1944 г. следует: «За последнее время в связи с большими успехами Красной Армии среди военнопленных испанцев наблюдаются оживленные беседы на темы о судьбе Германии и германского народа в послевоенное время. Некоторая часть военнопленных испанцев, чувствуя свою вину за действия во время войны, интересуется своей судьбой.

…14 июля сего года в группе военнопленных проходил разговор о положении на фронтах. В эту беседу вмешался фалангист Хиль Альпанес, в прошлом – областной руководитель фаланги: “Я – сын войны…Чем раньше кончится война, тем для нас лучше. Я хочу скорее возвратиться в Испанию. Я живу в фашистском бараке, но я ненавижу тех людей, которые со мной живут. Эти люди до фанатизма убеждены в фашизме и дальше фашизма ничего не видят. Разве теперь нельзя понять, что Испания превратилась в мелкого торговца людьми?”

Военнопленный Морено Анкель очень интересуется последними событиями. Как только приходит с работы, так сразу идет к доске последних событий и долго читает. Он заявил: “Я бы сейчас пошел с оружием в руках драться против фашизма. Но нам русские не доверяют оружия, так как вступлением в Голубую дивизию мы себя опозорили на весь мир”».

С бывшими солдатами Голубой дивизии активно работали испанские коммунисты, причем они могли выступать в «трех лицах»: как переводчики, сотрудники лагерной администрации и представители спецслужб. Одним из них был старший лейтенант Красной армии Хозе Севиль – инструктор по антифашистской работе 1-го лаготделения лагеря НКВД № 158. В его служебной характеристике 1946 г. говорилось следующее: «Севиль X. С., 1911 г. р., уроженец Испании, города Авиего, провинции Узека, по национальности испанец, по происхождению из крестьян, образование среднее, член коммунистической партии Испании с 1931 года.

В лагере НКВД № 158 работает в должности инструктора антифашистской работы с марта 1944 года. Товарищ Севиль антифашистскую работу проводит в основном среди военнопленных испанцев. Также он одновременно оперотделом лагеря допущен и используется как переводчик для оперативных целей.

За период своей работы показал себя с положительной стороны, дисциплинирован и исполнителен. Антифашистскую работу знает хорошо, проводит ее умело и старается работать над повышением своего политического и общекультурного уровня, хотя это ему удается с трудом, так как слабо владеет русским языком. Занимаемой должности вполне соответствует».

Но специалистов с испанским языком катастрофически не хватало. В апреле 1947 г. начальник Управления лагеря № 437 (Череповец) майор Н. Н. Попов направил ходатайство на имя заместителя начальника УМВД Вологодской области подполковника М. И. Бузланова о направлении в лагерь переводчика с испанского языка: «В связи с тем, что в лагерь № 437 для дальнейшего содержания прибыли в значительном количестве военнопленные испанской национальности, для работы с ними требуется работник, знающий испанский язык.

Прошу перевести на должность переводчика для работы с военнопленными испанцами вахтера спецгоспиталя № 3739 старшего сержанта тов. Пульгара Филиппа Пруценсио, который сам, будучи по национальности испанец, владеет этим языком.

Кроме этого, тов. Пульгар уже имеет опыт в работе с военнопленными испанцами, работая продолжительное время в должности переводчика в бывшем лагере № 158 МВД». Имя Пульгар стало для испанских военнопленных нарицательным. Уже после освобождения из плена, оказавшись на родине, в своих воспоминаниях они оставили немало негативных оценок сержанту Пульгару.

Для большинства жителей Испании судьба военнопленных из Голубой дивизии стала чем-то родным и близким после выхода в 1956 г. зрелищного фильма «Посол в аду». Его сняли по книге «Посол в аду. Воспоминания капитана Паласиоса (одиннадцать лет плена в России)». В качестве авторов выступили сам капитан и профессиональный писатель маркиз Торкуато Лука де Тена. Их совместное творчество в 1961 г. было отмечено национальной премией по литературе.

Капитан Теодор Томас Паласиос попал в плен зимой 1943 г. под Красным Бором. «Паласиос Теодор Томас, 1912 года рождения, уроженец деревни Поттео, провинция Сантандер, Испания, из торговцев, сам учащийся, испанец, испанского подданства, образование – студент 5-го курса мединститута. Член партии фалангистов с 1937 года. Капитан и командир роты “Голубой дивизии” германской армии».

Своих фалангистских взглядов он никогда не скрывал. Вокруг него сформировалась группа, куда вошли военнопленные Костильо, Россалини и Родригес. 9-10 февраля 1949 г. Военный трибунал войск МВД Харьковской области в г. Харькове на закрытом судебном заседании, рассмотрев дело по обвинению Паласиоса, Костильо, Россалини и Родригеса, приговорил каждого по отдельности к 25 годам исправительно-трудовых лагерей.

Если бы Теодор Паласиос и его товарищи отбыли весь положенный им по приговору суда срок наказания, то они вышли бы на свободу только в 1974 г.

Обвинение состояло в следующем: «Паласиос, Костильо, Россалини – военнопленные офицеры “Голубой дивизии” германской армии, находясь во 2-м лагерном отделении лагеря № 149 МВД (г. Харьков), сгруппировались между собой и вовлекли на свою сторону военнопленного солдата указанной дивизии Родригеса.

Архив Управления Федеральной службы безопасности по Новгородской области (далее – АУФСБ РФ по Новгородской области). Д. 1/9787. Л. 4.

Все они не подчинялись приказам лагерной администрации, нарушали лагерный режим, не выходили на работу в цеха завода “Серп и молот”, запугивали военнопленных, состоявших в антифашистском активе, тем, что по возвращении в Испанию они будут преданы суду Военного трибунала как изменники; занимались саботажем на производстве среди военнопленных испанской национальности, проводили пропаганду, направленную к саботажу на производстве.

В июне 1948 года Паласиос при наличии материалов в цеху не выполнял производственные нормы. С 12 августа 1948 года по октябрь 1948 года совершенно не выходил на работу и не работал 48 рабочих дней.

Костильо со 2 августа 1948 года по 26 октября 1948 года отказался выходить на работу и не работал 48 рабочих дней. Россалини в июне месяце 1948 года при наличии материалов в цехе ширпотреба не выполнял производственные нормы. С 26 июля 1948 года отказался выходить на работу и не работал 53 рабочих дня.

Родригес 1 июля 1948 года категорически отказался выходить на работу в кузнечный цех завода “Серп и молот” для сборки и выпуска сельхозмашин к уборочной кампании».

Что любопытно: когда расспрашивали свидетелей о поведении указанных лиц в советском плену, совершенно не учитывался тот факт, что имя капитана Паласиоса упоминалось в актах ЧГК и даже использовалось в целях советской пропаганды: «28 ноября 1944 г. в УПВИ было представлено заявление 38 испанских военнопленных солдат 250-й дивизии и обращение к руководителям Верховной хунты национального единения Испании, подписанное 199 военнопленными.

В заявлении говорилось, что ознакомившись со зверствами нацистских оккупантов в г. Пушкине, раскрытых Чрезвычайной государственной комиссией, они считают, что этот документ возлагает ответственность на командиров 250-й испанской “Голубой дивизии” Муньоса Грандеса и Эстебана-Инфантеса.

Были выдвинуты конкретные обвинения: “Капитан Гильермо Надар из 1-й роты и лейтенант Муро крали государственные и частные рояли и, продержав их несколько дней у себя, топили ими затем печи…

С ведома командиров дивизии немцы забирали статуи, и картины, и украшения со стен Екатерининского дворца, уничтожали, упаковывали и увозили книги…

Испанские солдаты и офицеры забирали из домов иконы, зеркала и другие предметы, крали иконы и т. п. вещи большой ценности… 2-я артгруппа увезла с собой царские парадные кареты…

Капитан Паласиос, в настоящее время военнопленный, забирал мебель из домов в Красном Бору, обставил ею публичный дом…».

Но, как видно из этого уголовного дела, следователей интересуют не преступления испанцев во время войны, а нарушение внутрилагерной дисциплины, невыполнение производственных планов и, конечно, антисоветская агитация и пропаганда.

Следует отметить, что с процессуальной точки зрения данное дело велось весьма квалифицированно (чего часто нельзя сказать о сталинском правосудии по отношению к советским гражданам). Заслушивалось большое количество свидетелей. По кассационной жалобе Паласиоса и Россалини приговор по предыдущему делу был отменен с возвращением его для нового рассмотрения.

Свидетелей по этому делу можно разбить на три группы. Первая полностью подтверждала факты этих противоправных (с точки зрения советского права) действий. Однако были люди, которые сочувствовали капитану Паласиосу и его товарищам. Они пытались доказать следователям, что заявления обвиняемых носили вполне безобидный характер. И, наконец, некоторые военнопленные говорили о том, что они ничего не видели и ничего не знают.

В процессе рассмотрения этого дела испанские военнопленные поменяли место своего пребывания. Их перевели в Боровический лагерь, находившийся на территории Новгородской области. Судебное заседание началось 9 декабря 1949 г.

Военный трибунал войск МВД Новгородской области на закрытом судебном заседании в г. Боровичи в расположении лагеря № 270 в составе председательствующего капитана Москвенкова, заседателей майора Фролова и капитана Маракулина, при секретаре лейтенанте Истомине, с участием переводчика испанского языка старшего сержанта Пульгара повторно рассмотрел это дело.

В начале процесса все обвиняемые, как один человек, заявили: «Предъявленное мне обвинение понятно, давать показания суду желаю, виновным себя не признаю».

Свидетели на процессе в основном повторяли то, о чем говорили на допросах, однако встречались и дополнения. У этих фалангистов постоянно менялись приоритеты. Изначально они возлагали свои надежды на Гитлера, потом на американцев и, наконец, на своего врага – англичанина Уинстона Черчилля. «После окончания войны, когда немцы были повержены, Паласиос, Россалини и Костильо говорили, что скоро американцы и англичане начнут войну и освободят из плена их и испанских детей, которые находятся в рабстве в Советском Союзе. Затем говорили, что, когда они будут свободны, то всех антифашистов-испанцев, предавших испанскую армию, будут предавать суду Военных трибуналов.

Летом или весной 1946 года после речи Черчилля в Фултоне (состоялась 5 марта 1946 г. – Б. К.) Паласиос перед военнопленными испанцами произнес речь, в которой сказал, что скоро русские будут уничтожены и мы будем освобождены из лагеря».

Все эти заявления практически сразу становились известны лагерной администрации, тем более что кроме слов фалангисты оставляли и вещественные доказательства своей позиции: «Паласиос прикрепил на бараке фашистский флаг. Вообще почти каждый день от Паласиоса, Россалини, Костильо и Родригеса можно было слышать различные нехорошие высказывания. Начиная с 1943 г. и по 1948 г. они ругали коммунистов, хулигански высказывались в адрес Генерального секретаря ЦК партии Испании Долорес Ибаррури и других руководителей Советского Союза».

Для всех советских людей, которые только что пережили самую тяжелую войну в истории своей страны, заявления о том, что кто-то мечтает о новом вооруженном противостоянии, были явно преступными. Но группу Паласиоса это не удерживало. Новарро Хосе Хосе рассказал на процессе о следующем: «Паласиос, Россалини, Костильо и Родригес поочередно высказывались среди военнопленных испанцев, чтобы не боялись русских, действовали воедино, не боялись ничего, а тех, кто будет работать, помогать русским, при освобождении из лагеря будут судить Военным трибуналом.

Говорили, что скоро будет война Америки и Англии с Советским Союзом, и Советский Союз будет разбит в войне, и что тогда мы будем свободными и за все расправимся с русскими. Призывали военнопленных испанцев не работать, быть едиными в борьбе с администрацией лагеря, не подчиняться ей. А если придется работать, то показывать вид, что работаешь, и во всем оказывать сопротивление русским».

Свидетель подчеркивал особую роль в этих разговорах испанского капитана, который не останавливался и перед обыкновенным шантажом: «Главным предводителем фашистской группы в лагере был Паласиос, который не только агитировал нас, но и угрожал с нами расправиться в Испании. Паласиос мне говорил: “Если ты еще будешь ходить на работу и работать на русских, то, когда приедешь в Испанию, с тобой будем разговаривать по-другому”.

Потом я еще получил письмо от Паласиоса, в котором было написано, чтобы я перестал работать и не шел по такому пути, как антифашисты – предатели испанской армии, что своими действиями я помогаю Советскому Союзу, что, если я не перестану работать, то со мной расправятся в Испании и скажут администрации лагеря, что я проживаю под другой фамилией, тогда администрация лагеря примет ко мне меры».

Свидетель Кастро Мануэль Мануэль, 1918 г. рождения, уточнил, что угрозы по отношению к антифашистам были весьма разнообразными: «Они нас пугали, говорили, что тех, кто будет работать на русских, по приезде в Испанию будут предавать суду Военного трибунала. При этом не только будут судить, а будут расправляться с ними, когда поедут в Испанию, будут выбрасывать на ходу в окна поезда.

Военнопленным испанцам он заявлял, что если бы была возможность подложить бомбу под группу антифашистов и тех, которые работают, и взорвать их всех, то тогда бы лучше было.

Эти разговоры влияли на рядовых военнопленных, и были случаи, когда отдельные из них не подчинялись администрации лагеря».

Подлинную картину должен был прояснить допрос самих обвиняемых. Паласиос повел себя по отношению к суду весьма агрессивно: «Я как капитан испанской армии не могу идти против Франко, и я буду отстаивать его до конца. По предъявленному мне обвинению я не хочу говорить, так как я знаю, что все равно меня осудят.

Против меня, представителя испанской армии, дают показания свидетели: Астро, Кастро, Лопес Р., Де-Ля, Новарро, которые предали испанскую армию и испанский народ. Сейчас мне веры нет, и я не хочу ничего говорить. Показания свидетелей не подтверждаю, так как они мне враги».

Россалини тоже пытался обвинить как свидетелей, предвзято к нему относящихся, так и саму советскую пенитенциарную систему: «10 февраля 1949 года я был осужден Трибуналом Киевского округа якобы за саботаж и пропаганду среди военнопленных испанцев как рядового, так и офицерского состава.

Было время, когда я действительно не выходил на работу 46 суток. Я посчитал, что мне за шесть лет нахождения в советском плену хоть какой-нибудь отпуск положен. Других военнопленных я не агитировал, чтобы они не выходили на работу и саботировали, не угрожал им ничем. Свидетели Кастро, Астро и Новарро, представляющие антифашистскую группу в лагере, есть предатели испанской армии, они дезертировали из испанской армии». Виновным он себя, естественно, не признает: «Наговорили на меня то, чего не было в действительности. Остальные свидетели показывают на меня правду. Они говорили, что мною рассказывались сказки, анекдоты, кинокартины. Собраний я никаких не проводил, а просто собиралось несколько человек военнопленных, чтобы проводить свободное время.

По политическим вопросам мы никогда не вели разговоров, и поэтому я предъявленное мне обвинение не подтверждаю».

Россалини в истории с лозунгом на куске железа придерживается версии, что это была критика в адрес неудавшегося писателя: «В лагере № 149 в городе Харькове были написаны слова, адресованные военнопленному Туниону. Его осмеяли за то, что он хочет написать какую-то книгу, а ничего у него не получается. Других призывов я не видел и не знаю, были ли написаны другие лозунги».

Подсудимый Костильо повел себя немного сдержаннее: «На меня показывают свидетели: Новарро и Астро, что, якобы, я не ходил на работу и агитировал других военнопленных испанцев, чтобы они тоже не ходили на работу, саботировали, не подчинялись администрации лагеря и угрожал тем испанцам, которые будут работать.

Это неправильно, что на меня такие показания дают свидетели, которые сами предали испанскую армию. Другие честные свидетели на меня так не показывают.

Почему я не работал, этот вопрос разрешил Трибунал Киевского округа, и я сейчас повторять это не хочу.

Никаких собраний я и другие не проводили, а были только одни беседы с военнопленными испанцами на различные темы. На политические темы мы не беседовали. Все это ложь, и объяснения суду по предъявленному мне обвинению давать не желаю».

Подсудимый Родригес пытался доказать, что он если не антифашист, то не саботажник уж точно: «Ни в какой группе в лагере я не состоял. Никого не агитировал, чтобы не работали. Сам я хорошо работал, всегда выполнял нормы задания.

Было время, когда я четыре месяца болел, но, несмотря на это, работал. Находясь в лагере № 84 и работая на заводе № 3, я только спорил с мастером, а избивать – не избивал. Это неправильно Лопес показывает на меня. С конвойным я, действительно, раз поспорил во время погрузки картофеля в вагоны. Конвойный меня ударил, а я его не бил.

Руководя бригадой в 10–13 человек на заводе № 3, я каждый день работал, а свою бригаду не агитировал на саботаж, и все люди бригады хорошо работали».

На вопросы председательствующего подсудимый Родригес ответил: «В карцере я сидел один раз за спор с бригадиром, но я его не избивал. Летом 1948 года, будучи в лагере № 49, я, действительно, несколько дней не работал, т. к. врач меня освободил от работы ввиду моей болезни. Во всех других лагерях я работал хорошо, и отказов от работ у меня не было».

В своем последнем слове обвиняемые в основном повторили свою позицию: от жестко непримиримой до несколько заискивающей.

Паласиос: «Я сел на скамью подсудимых из-за предателей, дезертиров испанской армии, которые предали своих офицеров. Вины на себя я никакой не беру».

Костильо: «Большинство солдат было в Харьковском лагере, и против нас дают показания только предатели испанской армии. Больше я ничего не хочу говорить».

Россалини: «Я только хочу сказать, что меня предали изменники испанской армии. Остальные свидетели – мои друзья. Больше я ничего не хочу говорить».

Родригес: «Я считаю, что русский суд справедлив, и я верю, что мне вынесут справедливый приговор».

Но для этих военнопленных приговор, вынесенный в Харькове, не был изменен и в Боровичах.

Этот процесс проходил в период истории, во многом переломный для многих тысяч военнопленных Второй мировой войны. Многие из них в это время наконец отправились по домам. Лагеря стали пустеть. Качество содержания военнопленных за время их нахождения в советских лагерях значительно поменялось. Это видно, например, по такому показателю, как смертность. Если во время войны она была заметна, то к концу 40-х гг. ее удалось свести к минимуму.

Что нам известно о том пути, который довелось пройти многим тысячам солдат и офицеров противника, в том числе и нескольким сотням испанцев, с момента их пленения до размещения в тыловых лагерях страны? Эта дорога занимала иногда несколько месяцев и стоила многим из них здоровья, а нередко и жизни. Часть военнопленных поступала с фронтов в таком состоянии, что, несмотря на все усилия советских медиков, им уже невозможно было помочь. Как происходил прием захваченных в плен от войск действующей армии? Где и как они размещались в тыловых районах фронтов? Как обеспечивались их эвакуация, охрана, снабжение, медицинское обслуживание? Если проследить всю судьбу испанских военнопленных, то можно увидеть, что в конце концов они оказались там, где когда-то начинали воевать: на северо-западе России. Это были лагеря военнопленных на Вологодчине и Новгородчине.

Боровический лагерь военнопленных № 270 был образован на основании приказа НКВД СССР от 28 июля 1944 г. В этот день фронтовой приемно-пересылочный лагерь № 270, созданный 14 июля 1942 г., был преобразован в стационарный лагерь. 30 декабря 1944 г. управление лагеря передислоцировалось из дер. Егла в г. Боровичи. В июне 1949 г. на основании приказа МВД СССР № 00604 лагерь был реорганизован в режимный с лимитной численностью в 3100 человек военнопленных.

В лагере находились лица различных национальностей. Среди них были немцы, австрийцы, венгры, румыны, поляки и даже американцы.

К моменту реорганизации лагеря в режимный, к июню 1949 г., в его составе находилось три лагерных отделения: № 1 – в пос. Устье, № 3 – в г. Боровичи и № 16 – в Опочно.

В начале 50-х гг. в условиях усиливающейся холодной войны между странами Запада и Советским Союзом испанские граждане стали использоваться как мелкая разменная монета в большой политической игре.

В это время на карте Европы появилось два германских государства: Федеративная Республика Германия и Германская Демократическая Республика. Из советских лагерей военнопленных на запад потянулись железнодорожные эшелоны. Многие тысячи бывших солдат и офицеров вермахта, а также стран – союзниц Третьего рейха возвращались к себе домой. Однако этот процесс практически не затронул испанских граждан, которые находились в Боровическом лагере военнопленных № 270.

22 марта 1950 г. начальник управления лагеря № 270 получил из Москвы приказ № 00201 «О репатриации немецких военнопленных, подлежащих репатриации путем выселения за пределы СССР». Но через две недели на имя генерал-лейтенанта Кобулова был направлен достаточно обширный список с фамилиями испанских заключенных, ходатайствующих о предоставлении им права политического убежища на территории СССР. В нем значилась 101 фамилия.

У большинства людей со временем вырабатывается привыкание к существующим условиям. Даже в лагерной жизни у человека есть место для маленьких радостей. Иногда эти радости могут быть придуманными, нафантазированными. Заключенные в большинстве своем были молодыми мужчинами, а испанские военнопленные были, кроме того, молодыми мужчинами с «южным темпераментом». Военнопленный Хуан Негро поведал товарищам о своих успехах на любовном фронте. Трудно сказать, насколько они соответствовали действительности, но администрация лагеря об этом быстро узнала.

Значительная часть работников лазарета были женщинами. Время от времени между военнопленными и работниками лагерной администрации складывались неформальные отношения. Понятно, что любые романы между ними рассматривались руководством лагеря как серьезное нарушение дисциплины. С «провинившимися» проводились серьезные профилактические беседы о недопустимости подобных действий. Санитар лазарета Негро так рассказал на допросе о своих взаимоотношениях с врачом Ниной Березовой (фамилия изменена. – Б. К.): «Врача по имени Нина я знаю с первых дней моей работы в лазарете. У меня к ней все время была любовь. Мой первый разговор с ней состоялся, когда она заменяла врача Юлию. Она заполняла истории болезней совместно с врачом Верой, где находился и я. В тот момент, когда врач Вера ушла и я остался с врачом Ниной наедине, и тогда же я говорил ей о том, что я ее люблю. На это она мне ответила, что я военнопленный и мне так говорить нельзя. На второй день я повторил врачу Нине те же самые слова, на что она ответила: “Не надо любить меня”. Третий раз она пришла в перевязочную лазарета специально, так как прием больных проводила врач Юлия. В этот день мы находились с ней наедине минут 15–20 и беседовали на различные темы. Я ей сказал, что люблю ее, но она мне опять ответила: “Зачем ты любишь меня, ты военнопленный. Да и притом через два дня уйду из этого лагеря”. Перед уходом она пообещала мне завтра прийти снова».

На следующий день свидание состоялось вновь: «Примерно в 19 часов вечера 27 января 1950 года я находился совместно с больным Фернандесом в перевязочной лазарета. В это время в нашу комнату вошла врач Нина и села на стул около окна, а я сел напротив нее. С приходом Нины в комнату перевязочной больной Фернандес сразу вышел и оставил нас наедине, где мы находились с ней примерно 30 минут. Мы вели беседу о моих занятиях после освобождения из лагеря и на другие темы жизни. Нина посмотрела на часы и сказала мне: “Мы больше не увидимся, так как я ухожу в другой лагерь, и мне будет очень скучно”. Я попросил у нее адрес, но она ответила, что адреса дать не может и что все то, что было между нами, нужно забыть. Подала мне руку, я пожал ее, затем мы поцеловались, и она ушла. На этом у нас все закончилось».

Во время беседы с руководством лагеря доктор Березова признала, что между ней и военнопленным Негро «имели место неделовые разговоры, встречи наедине и разговоры любовного характера, однако тот факт, что встречи сопровождались поцелуями и другими близкими взаимоотношениями, она отрицает».

Судя по имеющейся официальной переписке, врачи лагерного отделения доставляли немало проблем руководству. То ли они слишком буквально понимали «клятву Гиппократа», то ли не видели в испанских военнопленных закоренелых и опасных преступников. Так, главный врач Гуслина в январе 1950 г. дала распоряжение подчиненным ей врачам не пускать в амбулаторию и лазарет, где находились военнопленные испанцы, оперативных работников. При этом она заявила заместителю начальника лагеря по оперативной работе о том, что «никто не давал права оперативным работникам вести следствие по личному составу и при этом прибегать к допросам военнопленных».

Следует отметить, что со всеми военнопленными регулярно проводились различные пропагандистские мероприятия. Нельзя сказать, что они были безуспешными. Об антифашистской работе среди военнопленных, в том числе испанцев, свидетельствуют планы, которые регулярно получал начальник управления МВД по Новгородской области.

Так, в плане работы на март-апрель 1950 г. значились следующие мероприятия:

а) оборудовать клуб, оформив его наглядной агитацией на испанском языке;

б) оформить наглядной агитацией жилые помещения и создать в каждом из них уголки культурного отдыха;

в) оборудовать помещение для библиотеки и комнаты-читальни;

г) оборудовать доску показателей социалистического соревнования.

Перед лагерным контингентом должны были регулярно проводиться лекции на следующие темы: «Советская избирательная система – самая демократическая в мире», «СССР в авангарде борьбы за мир», «Провал “плана Маршалла” в странах Западной Европы», «Испанские патриоты в борьбе с франкистским режимом», «Как советский народ построил социализм», «Страны народной демократии на пути к построению социализма».

Среди военнопленных предполагалось сформировать актив и через него организовать работу политкружков, разработав тематику занятий. Политкружки должны были собираться раз в неделю на два часа. Три раза в неделю предлагалось проводить политинформации.

С активом нужно было собрать совещание по следующим вопросам:

а) формы и методы работы;

б) задачи по организации трудового соревнования среди военнопленных;

в) задачи по укреплению внутрилагерного распорядка.

Необходимо было подбирать в газетах и журналах наиболее актуальные политические статьи и организовывать групповые читки.

Как видно, идеологическая обработка военнопленных и интернированных являлась важной составной частью работы с ними. При этом определенное внимание уделялось и повышению их культурного уровня. Так, в одном из пунктов плана предлагалось: избрать редколлегии и организовать выпуск стенгазет, создать кружок художественной самодеятельности и подготовить несколько концертов, организовать демонстрацию кинофильмов по графику политотдела, подготовить и провести литературные вечера, посвященные классику испанской литературы Сервантесу и творчеству испанского писателя-патриота Федерико Гарсиа Лорки.

Трудно сказать, что сыграло решающую роль: советская пропаганда или просто желание выйти из лагеря, но очень многие испанские военнопленные в начале 50-х гг. подали прошения о предоставлении им советского гражданства.

Каждое такое заявление рассматривалось, и по нему давалось соответствующее заключение. Так, 16 февраля 1950 г. начальником Управления МВД по Новгородской области было рассмотрено заявление военнопленного Антонио Алмендроса, 1919 г. рождения. Из его биографической справки видно, что он был членом социал-демократической партии, в 16 лет добровольно вступил в республиканскую армию. В 1938 г. был взят в плен франкистами и находился в их лагерях до марта 1940 г. Выйдя на свободу, Антонио несколько месяцев проработал в хозяйстве своих родителей. В 1941 г. его вновь призвали в армию – на этот раз франкистскую. В апреле 1942 г. оказался в Голубой дивизии, был пленен Красной армией зимой 1943 г..

Пробыв в советском плену почти семь лет, Алмендрос подал заявление с просьбой освободить его из лагеря и разрешить проживать на территории СССР, пока в Испании у власти находится Франко. По имевшимся у руководства лагеря сведениям он это сделал от отчаяния, считая, что его никогда не отпустят домой. Тем не менее было принято решение освободить Алмендроса из лагеря.

Его сослуживец Рехино Эрнандес, бывший коммунист, бывший солдат республиканской армии, также прошел через франкистский лагерь, был выпущен на свободу, призван в армию и оказался в России. Он тоже подал заявление с просьбой оставить его в СССР.

Далеко не все заявления военнопленных, просивших предоставить им убежище в СССР, удовлетворялись. Так, Сотер Гарсия, 1918 г. рождения, бывший батрак, перешедший на сторону Красной армии добровольно, получил отказ. Из его справки следует, что «будучи безработным, он в 1941 г. со своими товарищами занимался спекуляцией сельскохозяйственной продукции. С целью этого регулярно нелегально переходил испано-португальскую границу. В это же время он с целью грабежа принимал участие в убийстве одного зажиточного крестьянина и его семьи. Желая избежать преследования полиции, переехал в город Кадис. Там он проживал по подложным документам на имя Франциско Континенто и пытался нелегально на пароходе выехать в Америку. Это ему сделать не удалось, и он в апреле 1943 г. добровольно поступил в Голубую дивизию. Осенью 1943 г. из состава Голубой дивизии был сформирован Испанский голубой легион. В нем Гарсия получил место личного шофера командира Легиона, полковника Антонио Гарсия Наварро, бывшего начальника штаба Голубой дивизии. 27 декабря того же года Сотер Гарсия вместе со своими двумя товарищами перешел линию фронта около города Волхов и сдался в плен. Его продержали шесть месяцев в Бутырской тюрьме, а потом отправили в лагерь военнопленных. Согласно показаниям свидетелей, за время нахождения в лагере Гарсия показал себя “как симулянт и дезорганизатор производства”, который неоднократно в разных выражениях высказывал свое неудовольствие по поводу пребывания в лагере, а также делал враждебные высказывания по адресу Советского Союза». На основании вышесказанного было принято решение оставить Сотеро Гарсия в режимном лагере.

Конечно, людям, находящимся в плену, больше всего хочется скорее вернуться домой. Испанцы не были исключением. Многие из них пытались показать, что сочувственно относятся к советской власти. Так, в характеристике на Гонсалеса Сантоса говорилось следующее: «Военнопленный Гонсалес с первых дней после пленения был в хороших отношениях с военнопленными антифашистами. Но как оказалось позднее, он это делал умышленно, из корыстных чувств. В 1947 году в лагере № 158 (город Череповец) он заявил одному реакционеру: “Я всегда буду с вами, так как я думаю, как вы, и не забыл вас, однако теперь я вынужден притворяться антифашистом, чтобы жить хорошо материально”».

Далее старший инструктор по антифашистской работе среди испанского контингента Пульгар так оценивал своего соотечественника: «В апреле 1948 года Гонсалес был переведен в лагерь № 99 (город Караганда), где он уже открыто вел себя как профашист. Например, когда военнопленный Перес, занимавший тогда должность старшины зоны, назначил Гонсалеса старшиной барака, последний отказался от такой должности, говоря при этом: “Я не желаю помогать русским, я желаю помочь своим товарищам, но из-за тебя я не могу помочь другим товарищам, так как ты являешься старшиной зоны”.

Затем он со своими единомышленниками: Моралем, Пестанья и другими проводил среди испанских военнопленных агитацию, чтобы те отказались от выхода на работу.

Кроме того, в том же лагере он принимал участие в чествовании дня победы Франко с поднятием франкистского знамени в бараке.

Таким образом, можно предположить, что для многих испанцев подача заявления с просьбой оставить их в Советском Союзе не являлась проявлением искреннего желания. Это была своего рода попытка вырваться из лагеря. При этом некоторые военнопленные говорили своим товарищам: «русские собирают заявления не для того, чтобы освободить из лагеря, а для того, чтобы показать общественному мнению всего мира, что испанцы не желают уезжать из СССР».

Можно предположить, что советские власти не очень верили подобным заявлениям, и, скорее всего, советское правительство не было заинтересовано в увеличении численности эмигрантов, как это было и раньше. Следует отметить, что многие из тех, кто просил оставить их на постоянное место жительства в Советском Союзе, впоследствии были судимы и перешли в категорию осужденных. Более того, немалая часть из них вернулась в Испанию на корабле «Семирамис» в 1954 г. Скорее всего, далеко не все подписавшие эти заявления и обращения были искренними. Надо принять во внимание и организованную среди них пропаганду, и естественное стремление как-то облегчить условия своего нелегкого существования в плену.

Необходимо учитывать и тот факт, что советская пропаганда к началу 50-х гг. во многом уже исчерпала лимит доверия у испанских военнопленных и интернированных. Этим людям на протяжении почти десяти лет давались различные обещания и практически ни одно из них выполнено не было (за исключением, конечно, обещания выпустить из лагеря в случае принятия советского гражданства). В этих условиях рождались разного рода слухи, распространение которых интерпретировалось советской стороной как преступление.

На январь 1950 г. в Боровическом лагере находилось 239 испанцев. 34 из них являлись интернированными. Лагерная администрация таким образом характеризовала их на тот момент: «Испанцы разделяются на следующие группы:

1) Группа примерно 70 человек, которые в период войны добровольно перешли на сторону советских войск. Как ранее, так и сейчас они изъявляют желание остаться жить и работать в Советском Союзе, имеют дружественные отношения к советскому народу и его правительству. Они ненавидят режим Франко и не желают ехать в Испанию, пока там существует фашизм.

2) Группа примерно 20 человек, также бывшие перебежчики, но они симулянты, боятся физического труда, в Испании являлись мелкими буржуа. Эта группа не проводит антисоветской линии, но и не поддерживает Франко. В Советском Союзе оставаться не желают, хотят ехать во Францию, Америку и т. д.

3) Группа примерно 35 человек. Военнопленные, которые пошли на службу к Франко по причине тяжелых материальных условий. Они ранее были настроены в фашистском духе, но, будучи в плену, осознали, что их обманывали. Поэтому они сейчас желают остаться в Советском Союзе.

4) Группа 50–60 человек. Эти люди не высказывают своих настроений, но имеют твердое намерение ехать в Испанию.

5) Группа около 30 человек. Бывшие члены фалангистской партии и фашистских молодежных организаций. Они остались верными фашизму и хотят вернуться к Франко. Они желают войны Америки с Советским Союзом, считая, что это ускорит их освобождение.

6) Группа интернированных, около 25 человек. Многие из них имеют близкие отношения с фашистски настроенными лицами и плохо относятся к военнопленным-перебежчикам. Эта группа склонна к поддержке англо-американской политики и желает ехать только в Испанию».

Как видно из этого документа, статистика в целом вполне благоприятная для советских пропагандистов. Почти половина заключенных готова (по крайней мере, на словах) остаться в СССР на постоянное место жительства. Однако по-прежнему все испанцы находились в лагере. Об этом с тревогой сообщало руководство лагеря в Новгород: «В числе испанцев, содержащихся в лагере, имеется 107 человек, подавших заявления об оставлении их на жительство в СССР. Но решений по ним не принято, что вызывает с их стороны нездоровые настроения, о чем они при всяком удобном случае заявляют офицерам лагеря». Понятно, что судьба военнопленных испанцев решалась не в Новгороде, а в Москве. Здесь была замешана большая политика, столь далекая от проблем конкретного человека.

В. Г. Сидоров отмечает, что практически весь послевоенный период испанские военнопленные не вели переписку с родственниками. При этом данным правом активно пользовались военнопленные немцы, австрийцы, венгры, румыны, итальянцы и японцы. Только лишь Инструкция от 24 июля 1953 г. (приказ МВД СССР № 00576) разрешила переписку военнопленным всех национальностей, но только с близкими родственниками, указанными в личном деле осужденного.

Еще раз следует отметить, что очень понятны чувства людей, которые в 20–25 лет оказались в советском плену, провели в нем почти 10 лет и, самое главное, не могли добиться от руководства лагеря ответа, когда же их отпустят домой. При этом испанцы видели, как пустеют лагеря, как эшелоны с немцами, румынами, венграми идут на запад. И даже определенные послабления в содержании не могли и в малой степени компенсировать мечту о родном доме.

Проблема с испанскими гражданами стала решаться только после смерти Сталина. В список осужденных военнопленных и интернированных граждан Испании, которым по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 г. «Об амнистии» срок наказания сокращается наполовину, составленный 9 апреля 1953 г., был включен 31 человек. Все они были осуждены по ст. 193-2, п. «в» УК РСФСР и содержались в это время в лагере № 476 Свердловской области и в лагере МВД № 280 Сталинской области. В нем встречаются фамилии и бывших «боровичан».

Первой крупной и основной партией репатриированных испанских военнопленных была экспедиция на пароходе «Семирамис». Репатриированные были переданы по акту и списку работниками советского Красного Креста Шароновым и Сидоровым представителям Французского Красного Креста М. Барри и Рене ла Флош «согласно соглашению между Красным Крестом Советским и Красным Крестом Французским». В списке указывались фамилии и имена, годы рождения и воинские звания 286 репатриируемых.

Генерал Эстебан-Инфантес приводит в своей книге статистические данные о судьбе военнопленных и интернированных испанцев. Общая картина, согласно его сведениям, такова:

Репатриированные в апреле 1954 г. – 286 человек (имеются в виду прибывшие в Испанию на «Семирамисе»).

Умершие в заключении – 118 человек.

Освобожденные для работы в Советском Союзе – 66 человек.

Пропавшие без вести – 14 человек.

Всего – 484 человека.

Таким образом, при посредничестве Французского Красного Креста первые репатриированные испанские военнопленные были отправлены из Одессы в Испанию. Это произошло почти через девять лет после окончания Великой Отечественной войны – 26 марта 1954 г.