Глава 5
Реми встал. Он заколебался. Что сказать, если он встретит Клементину? К черту!.. Реми что-то защищал… от всех от них. И ему даже казалось, когда он брался за ручки двери, что он защищал в какой-то степени свою жизнь. Раймонда не имела права уезжать, оставлять его в плену у… Он не знал, в плену у кого, у чего, но внезапно почувствовал себя узником. Он рывком распахнул дверь, чтобы она не скрипнула. Неяркий свет заливал лестничную площадку, лестницу, ведущую будто в морские глубины. Да, именно так: Реми жил в аквариуме, он аквариумная рыбка, близорукая, безразличная, ослепленная неизвестными фигурами, скользящими вдоль стекла в замкнутом пространстве. Время от времени ему меняли сосуд, иногда воду. Чьи-то лица склонялись над ним, когда он спал, или следили, как он перемещается по своей хрустальной тюрьме. Он было подумал, что Раймонда… но Раймонда, как и все остальные, была по ту сторону. Он пересек лестничную площадку. В тишине вестибюля медленно тикали стенные часы, иногда можно было услышать легкий, едва слышный стук маятника о деревянный футляр. Внизу паркет блестел, как водяная гладь. Реми всем телом подался вперед над пустотой и вспомнил осторожную медлительность этого движения. Он уже делал это движение когда-то раньше, давным-давно, может, во сне, может, в какой-то другой жизни. Он уже знал, что сейчас прямо под собой увидит черные неровные очертания…
Реми, с мокрым от пота лицом, вцепившись в перила, смотрел на ужасный силуэт, распростертый внизу, на плитках, и не решался даже дышать. Неужели ему хватило немного ненависти, чтобы… Он начал спускаться. Ощущение собственного могущества сжало ему горло, у него подкашивались ноги. Он уже не чувствовал холода плиток под босыми ногами. Реми играл в затянувшую его страшную игру, и, остановившись у трупа, похожего на опрокинутую шахматную фигуру, он подумал: «Шах и мат».
Он никогда не видел трупов. Но это не произвело на него сильного впечатления. Дядя был в пижаме, в тапочках на босу ногу. Он лежал на животе, подогнув правую руку. Крови не было. Очень чистый труп. Чисто сработано.
Реми встал на колени, вдруг почувствовав себя внезапно таким же пустым и обмякшим, как распростертое перед ним тело. Да, он ненавидел дядю, и не только из-за Раймонды. Существовали причины, сформулировать которые было гораздо труднее. Потому что дядя носил траур по Мамуле… Были и другие, еще более расплывчатые и в то же время более глубокие. Нечто вроде обиды, будто дядя не сделал чего-то, что мог сделать только он, из-за принятого обета молчания и потому, что в течение долгих лет повиновался своему брату. Реми бы на его месте… Реми пожал плечами. Он совсем не представлял себя на месте дяди. А ведь будь у него хоть половина дядиной энергии, живости… Ах, как бы он двинулся вперед, он бы просто ринулся! К какой цели? Да цель не имеет значения! Главное — быть сильным.
«Я сильный, — подумал Реми, — раз я убил его». Он отлично знал, что это была неправда, но играл с этой мыслью, чтобы хоть как-то взять реванш или, что было гораздо проще, придать себе немного смелости. Ну же! Ведь все становится слишком просто, если только…
Он протянул руку, тронул труп за плечо. И резко отдернул ее, затем заставил себя протянуть ее вторично и оставить на неподвижном плече, но ужаса не испытал! Дядя упал через перила, обманутый темнотой. Вот и все. Что толку выдумывать истории?!
От вранья заболевают… Но действительно ли дядя упал, наткнувшись на перила? Может быть, это одно из типичных объяснений в стиле Вобере, чтобы скрыть главное?
Светало. Реми тихо встал. Он внезапно почувствовал себя старым человеком, с большим жизненным опытом. На память ему пришли слова умершего: «Вот если бы тебя иначе воспитали!.. Если бы я за тебя взялся!» Глаза его оставались сухими, но отчаяние переполняло душу. Дядя умолк, умолк навеки. Важная вещь, касающаяся Реми, никогда не будет ему рассказана. Смерть пришла именно в тот момент, когда все должно было измениться, словно предусмотрительная рука толкнула дядю в темноту. «Рука, — подумал Реми, — но не моя». Подбоченившись, уткнув подбородок в грудь, он смотрел на труп, пытаясь вспомнить… Нет. Он не шевелился, не вставал, даже не видел снов. Случай с собакой был совсем иным. Тогда Реми сделал угрожающий жест. Собака отпрыгнула в сторону. Взаимосвязь фактов была бесспорной. Но какая связь между вчерашней ссорой и этим разбитым телом? Как можно, находясь в здравом уме, поверить?.. То была мысль больного человека. Раньше — да, достаточно нажать кнопку звонка, и кто-нибудь приходил, Клементина или Раймонда. Малейшее желание тотчас исполнялось. Казалось, любое желание Реми наделено всесильной властью. Но тогда всемогущей была его слабость. Теперь капризы бесполезны. Раймонда не любила его. Отец продолжал оставаться далеким, и даже Мамуля… Казалось, Мамуля умерла во второй раз. «Я сумею» — обычная медицинская уловка… Но как объяснить тогда падение дяди?
Реми поднял голову и услышал семенящую походку Клементины. Он попался. Никакой возможности убежать. Но зачем убегать? Чего бояться старую служанку? Опять он чувствует себя как виноватый ребенок. Виноватый в чем? Заложив руки в карманы, он пересек вестибюль и пошел навстречу Клементине, остановившейся на середине лестницы.
— Реми… ты болен?
Болен! Первое их слово. Первая мысль.
— Я проснулся, — пробурчал он, — и сделал странное открытие.
— Какое?
— Иди посмотри.
Она заторопилась, и Реми следил за ней с таким напряжением, что ему стало больно. Клементина спускалась бесшумно, вся в черном, ее морщинистое лицо, казалось, висело в воздухе, как маска.
— Вот, — сказал Реми.
Она повернула голову и вскрикнула.
— Боже мой!
— Он свалился ночью. Не знаю точно когда. Я ничего не слыхал.
Старушка сцепила руки.
— Несчастный случай, — прибавил Реми.
— Несчастный случай, — повторила Клементина.
Она, казалось, проснулась и взяла мальчика за руку.
— Бедный мой мальчик!.. Иди наверх, ты окоченеешь.
— Надо что-то делать.
— Я вызову врача, — пробормотала она, — а затем сообщу мсье… Правда, он, может быть, уже в пути.
Она опасливо подошла к трупу. Реми протянул было руку, но она оттащила его.
— Нет-нет… Не нужно ничего трогать, пока жандармы…
— Жандармы? — сказал Реми. — Ты собираешься предупредить жандармерию?
— Это необходимо. Я знаю, что…
— Что ты знаешь?
И тогда Реми заметил, что старая Клементина плачет. Может, она плакала с самого начала, без малейшей дрожи в лице и голосе. Слезы вытекали из ее покрасневших глаз, как под действием внутреннего давления. Впервые со смерти Мамули Реми видел, что она плачет.
— Тебе его жалко? — пробормотал он.
Она посмотрела на него не понимая, с немного потерянным выражением и машинально вытерла руки о краешек своего фартука.
— Пойду-ка разбужу Раймонду, — сказала Клементина.
Она покачала головой. Губы ее шевелились, как у грызуна. Казалось, она рассказывала себе какую-то очень старую историю, с невероятными перипетиями, но, увидев, что Реми направляется к телефону, бросилась к нему.
— Нет! — закричала она. — Нет… Это не твоя забота. Оставь!
— Я как-никак достаточно взрослый, чтобы позвонить. Доктор Мюссень — номер один?
Она семенила за ним, запыхавшись, всхлипывая, и, когда Реми поднял трубку, повисла на его руке.
— Да оставь же меня в покое! — вспылил Реми. — Если мне нельзя даже позвонить… Алло… Номер один, пожалуйста… Ты что, боишься, а?.. Ты боишься?.. Ты думаешь, что его столкнули?.. Но это же глупо!.. Алло!.. Доктор Мюссень?.. Говорят из Мен-Алена… Реми Вобере. Да… Я хожу, я излечился… Ах, это целая история… Вы можете сейчас приехать? Сегодня ночью мой дядя упал со второго этажа. Он, видимо, наткнулся на перила и потерял равновесие… Он скончался, да… Что?
Старушка попыталась вырвать у него трубку, и Реми с трудом удалось ее оттолкнуть.
— Алло… Мне плохо слышно… Да, спасибо… До скорого…
— Что он тебе сказал? — взволнованно спросила Клементина.
— Он садится в машину и едет.
— Нет, он сказал что-то еще.
Реми никогда не видел Клементину в таком потрясении, возбуждении и отчаянии.
— Уверяю тебя… — начал Реми.
Она следила за его лицом, как потерявший слух калека, стараясь все прочитать по губам.
— Я знаю, он сказал что-то еще.
— Он сказал: «Вам решительно не везет!» Ну что, теперь довольна?
Клементина еще больше съежилась, в руках она мяла косынку, и вид у нее был такой испуганный, как будто слова доктора заключали в себе некую скрытую угрозу.
— Иди наверх, — простонала она. — Я не узнаю тебя, мой маленький Реми. Можно подумать, что все это доставляет тебе удовольствие. Твой отец будет взбешен, когда узнает…
— А что ты ему расскажешь? Мой отец… мой отец… Он обрадуется, мой отец. Теперь ему уже никто не будет перечить.
Клементина упрямо подошла к телефону. Она сняла трубку и вызвала жандармерию. Она очень тихо говорила, у нее был бегающий взгляд.
— Если ты скажешь что-нибудь против Раймонды… — начал было Реми.
Он резко замолчал. Да что это он выдумал? Кстати, легко можно было…
— Раймонда, — позвал он. — Раймонда!
Так как она не отвечала, он взлетел вверх по лестнице, начал дергать дверь.
— Раймонда!.. Откройте скорей! Я прошу вас, Раймонда.
Он через пижаму нажал пальцами между ребрами, пытаясь унять непереносимую колющую боль в боку. Прислонился головой к притолоке.
— Раймонда! — умолял он.
Внизу монотонным голосом разговаривала Клементина, тем самым голосом, каким она обычно, сидя одна на кухне, читала газету. Только на этот раз на другом конце провода жандарм делал записи. Внезапно дверь распахнулась.
— Что такое?.. Вы что, больны?..
— Да нет, я не болен, — мгновенно ощетинившись, сказал Реми.
Они смотрели друг на друга враждебно. Она еще не успела затянуть пояс своего халата, и лицо ее было опухшим от сна. Реми никогда прежде не видел ее неубранной, с тусклыми глазами, серыми губами. Без особых причин ему стало жаль ее.
— Что вы хотите? — спросила Раймонда.
— Вы ничего не слышали ночью?
— Я никогда ничего не слышу, когда принимаю снотворное.
— Тогда пойдемте!
Он почти силой увлек ее за собой к краю лестничной площадки.
— Наклонитесь.
Луч солнца, красный, негреющий, наискось пересекал вестибюль. Голос Клементины смолк.
— Как раз под нами, — сказал Реми.
Он ожидал вскрика, но Раймонда не крикнула. Она согнулась, как бы увлекаемая вперед, и руки ее на перилах задрожали.
— Он мертв, — прошептал Реми. — Можно было бы поклясться, что это несчастный случай, но вот только… Действительно ли это несчастный случай?.. Вы уверены, что ничего не слышали?
Раймонда медленно повернула голову. У нее были безумные глаза, и нечто вроде кашля сотрясало ее плечи. Реми обнял ее за талию и проводил обратно в комнату. Ему не было больше страшно. В некотором роде последнее слово оказалось за ним. В некотором роде он завоевал свою свободу. Не полностью. Не окончательно. Все было ужасно неясным и запутанным. Но все-таки он чувствовал, что разорвал круг. Нет, он не убивал дядю. Все это были мысли прошлого, мысли того времени, когда он был лишь несчастным ребенком. Тем не менее что-то он победил. Он разбудил нечто, что будет отныне расти и убыстрять свое движение, как снежная лавина. Он был похож на человека, который выстрелил из ружья и слушает теперь отзвуки эха.
Раймонда села на разобранную кровать. Ставни рисовали две световые лесенки, отражавшиеся в стенке старинного шкафа, в заваленном вещами кресле, в графине с водой и даже на лице Раймонды, которое, казалось, смотрело из-за решетки.
— Жандармы будут задавать вопросы, — сказал Реми. — Не в наших интересах говорить им о вчерашней ссоре. Они вообразят Бог знает что… а я вас уверяю, что не покидал свою комнату всю ночь… Вы верите мне, Раймонда? Я хотел его смерти, это правда. И даже теперь я, может быть, не столь расстроен случившимся. Но я клянусь вам, что ничего не делал, ничего не пытался сделать. Остается одно — предположить, что у меня дурной глаз…
Он попытался улыбнуться.
— Ну скажите, что у меня дурной глаз!
Она молча покачала головой.
— Что вы так на меня смотрите? — спросил Реми. — У меня что-нибудь на лице?
Он подошел к туалетному столику, нагнулся над зеркалом и увидел челку, голубые глаза, худой подбородок Мамули.
— А я действительно на нее похож, — заметил он. — А впрочем, сегодня утром не более чем обычно.
— Замолчите! — простонала Раймонда.
На столике лежала пачка «Бальтоса», и Реми закурил сигарету, прищурив один глаз, а дым медленно поднимался вдоль щеки.
— Можно подумать, вы меня боитесь. Почему вы так испуганы?.. Из-за моей истории с дурным глазом?.. Вы не считаете, что это смешно?
— Идите оденьтесь, — сказала Раймонда. — Простудитесь.
— Вы уверены, что я опасен? Отвечайте!
— Да нет же, Реми… Нет, нет… Вы ошибаетесь.
— Может быть, я и опасен, — задумчиво сказал он. — Должно быть, дядя тоже так думал, и мне кажется; он что-то знал.
Они услышали, как у подъезда остановилась машина и хлопнула дверца.
— Уходите! — крикнула Раймонда.
— Вы не расскажете о ссоре, — сказал Реми. — Никому. А не то… я скажу, что я ваш любовник. А это вам не понравится, верно?
— Я запрещаю вам!
— С сегодняшнего дня я не принимаю во внимание запреты. До скорого.
Он вышел. Снизу доносился голос доктора Мюссеня, зычный и хрипловатый. Голос человека прямого, который далек от хитростей и тайн.
— Вы предупредили господина Вобере? — спросил Мюссень. — Каким это будет ударом для него, когда он приедет!
Клементина тихо произнесла какую-то длинную фразу, но разобрать ее было трудно.
— И все же, — продолжил доктор. — Прямо рок какой-то!
Он внезапно понизил голос, как если бы Клементина посоветовала ему говорить тише, и Реми уже больше ничего не смог разобрать. У Клементины все было государственной тайной. Реми надел тапочки, накинул халат и сошел вниз. Клементина исчезла. Склонившись над телом и тяжело дыша, Мюссень осматривал его. Заметив на полу тень Реми, он поднял голову.
— Вот это да!
Несмотря на присутствие трупа, он рассмеялся. Чувствовалось, что он не любил ни болезни, ни смерть, ни даже, быть может, медицину.
— Вы ходите!.. А я вам не поверил!..
Реми увидел, что Мюссень ниже его ростом, и впервые заметил его дородность, двойной подбородок и круглые, гладкие руки.
— Значит, правда то, что вы мне рассказали…
— Да, — холодно подтвердил Реми.
Что же все они так забавляются, когда речь заходит о целителе? Что знают они о скрытой правде вещей и о тайных воздействиях по ту сторону видимого и осязаемого?.. Почему обязательно нужно, чтобы мир был полон Мюссеней и Вобере?
— Вы позволите? — спросил Мюссень.
И его узловатые руки заскользили по бедрам и щиколоткам Реми.
— В принципе, я не противник знахарства, — заметил он. — Нужно только его контролировать. В вашем случае, при вашей наследственности…
— Моя наследственность? — проворчал Реми.
— Да, у вас очень нервная натура, чувствительная к малейшему удару…
Мюссень внезапно погрустнел и заторопился.
— Разболтался я, как будто речь о вас. Совсем забыл о вашем бедном дядюшке. Видимо, не вынесло сердце.
— Я скорее думаю, что он разбился, — нетерпеливо сказал Реми.
Мюссень пожал плечами.
— Возможно!
Он осторожно, так, чтобы не помять брюки, присел и перевернул тело. Показалось опухшее, застывшее в страдальческой гримасе лицо, испачканное у носа и рта кровью. Реми глубоко вздохнул и сжал кулаки. Презрение! Это следовало презирать. Главное — не думать о том, что дядя мог долго страдать.
— Что это? — спросил Мюссень.
Он достал из-под тела блестящий предмет и поднял его к свету. Оказалось, это сплюснутая серебряная рюмка.
— Ему захотелось выпить, — предположил Реми.
— Значит, он неважно себя чувствовал. На лестнице ему стало плохо; он хотел было опереться о перила… Да, именно так, грудная жаба. Именно тогда, когда ее меньше всего ждешь.
Доктор потянул за правую согнутую в локте руку, но не смог ее даже разогнуть.
— Ярко выраженное окоченение… Почти нет крови… Смерть наступила несколько часов назад, и она не явилась следствием падения. Конечно же, вскрытие покажет все гораздо точнее. Но я надеюсь, вас оградят от… Не было ли вчера у вашего дяди усталого вида?
— Он был лишь немного перевозбужден.
— Он ни с кем не ссорился?
— Да нет… Насколько я помню… Кажется, нет.
Мюссень встал, отряхнул брюки.
— Когда я осматривал его в прошлый раз, у него было повышенное давление. Да, в прошлом году, под конец отпуска. Я его предупредил, но он конечно же не принял всерьез моего предостережения. В общем, красивая смерть. Чисто ушел, никому не став в тягость…
Он вынул трубку и нервно засунул ее обратно в карман.
— Все там будем, — закончил он немного смущенно и направился в столовую, отвинчивая колпачок своей ручки.
— Что касается меня, я сразу же могу оформить разрешение на вскрытие, — сказал он, усаживаясь за стол, куда Клементина уже поставила чашки и бутылку коньяка. — Чем быстрее мы покончим с формальностями, тем лучше.
Пока Мюссень писал, Клементина принесла кофе и подозрительно посмотрела на Реми.
— Все же это странно… — начал Реми.
— Если бы он умер за рулем своей машины или подписывая бумаги, это тоже сочли бы странным. Внезапные смерти всегда кажутся странными.
Мюссень витиевато расписался и налил себе кофе.
— Если я не застану господина Вобере, обязательно скажите ему, что я сделаю все необходимое, — пробормотал он, обращаясь к Клементине. — Вы меня понимаете?.. Новость не разнесется по всей округе. Я знаком с бригадиром Жуомом. Он будет молчать.
— Не вижу причин утаивать тот факт, что мой дядя умер от приступа грудной жабы, — сказал Реми.
Мюссень залился краской и хотел было ответить. Затем пожал плечами и взял бутылку коньяка.
— Никто и не думает что-либо скрывать. Но вы же знаете людей, особенно деревенских. Судачат, привирают. Лучше пресечь слухи сразу.
— Интересно, какие сплетни могут возникнуть? — настаивал Реми.
Мюссень торопливо допил чашку.
— Какие? Очень легко себе представить. Будут говорить, что…
Он порывисто встал, свернул вдвое свое свидетельство о смерти и бросил его на край стола.
— Ничего не будут говорить, — сказал он, — так как я прослежу за этим… Как зовут вашего знахаря, который творит чудеса?
Он с трогательным неумением пытался перевести разговор на другую тему.
— Мильсандье, — пробурчал Реми.
— Ну что ж, вы должны поставить ему свечку. Господин Вобере, наверное, счастлив?
— Он не очень-то разговорчив, — с горечью сказал Реми.
Сбитый с толку, Мюссень взял кусочек сахару и начал рассеянно его грызть.
— А не знаете ли вы, — через некоторое время снова заговорил он, — составил ли ваш дядя завещание?
— Нет. А что?
— Я по поводу похорон. Видимо, они состоятся здесь. У вас есть фамильный склеп?
Реми вдруг снова вспомнил Пер-Лашез, Шмен Серре и могилу наподобие греческого храма.
АВГУСТ РИПАЙ
───
ОН БЫЛ ХОРОШИМ МУЖЕМ И ХОРОШИМ ОТЦОМ
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
— Почему вы смеетесь? — спросил Мюссень.
— Я? Смеюсь? — удивился Реми. — Извините… Я задумался… Ну да, конечно же здесь… То есть я так полагаю.
— Возможно, мой вопрос бестактен.
— Нет, что вы. Просто ваш вопрос показался мне забавным.
— Забавным?
Мюссень с опаской посмотрел на Реми.
— Я не так выразился, — поправился Реми. — Скажем, любопытным… Где, по-вашему, похоронена моя мать?
— Но послушайте! Я не очень понимаю…
Клементина резко распахнула окно.
— Вот и жандармы. Я провожу их в прихожую?
— Да! — крикнул Мюссень. — Я займусь ими.
Он повернулся к Реми:
— На вашем месте, мой друг, я пошел бы отдохнуть до приезда господина Вобере. Сейчас бригадир приступит к осмотру, затем мы увезем тело. Вам ни к чему волноваться. Ни вам, ни кому бы то ни было. Я достаточно хорошо знаю вашу семью.
— Вы отвергаете версию об убийстве? — спросил Реми.
— Категорически.
— А самоубийство?
— К чему этот вопрос? Будьте спокойны, — сказал Мюссень. — Эту версию я тоже отвергаю. Категорически.
