Глава 4
— Конечно же твой отец забыл предупредить поденщицу, — сказал дядя. — Нет даже дров, чтобы разжечь камин. В деревне, конечно, хорошо, но только когда все налажено.
Он был без пиджака, рукава засучены, лоб вспотел. На столе стояли бутылка с белым вином, стакан и термос.
— Твоя соска, сынок, — снова заговорил дядя. — Но на твоем месте я бы выпил вина.
Он принес еще один стакан и, насвистывая, наполнил его до краев.
— Твое здоровье!
Реми протянул руку.
— Нет, — сказала Раймонда. — Вы не должны.
— Что? Чего я не должен?
— Ваш отец… Он бы вам запретил…
Реми взял свой стакан и назло смеющемуся дяде осушил его залпом.
— Вы не правы, мсье Вобере, — сказала Раймонда. — Вы же знаете, что Реми еще необходимо беречься.
Дядя так смеялся, что был вынужден сесть.
— Вы уморительны оба! — воскликнул он. — Слушай, с такой заботливой медсестрой ты не соскучишься.
Он закашлялся, побагровел и дрожащей рукой снова наполнил стаканы.
— Ах, чертенок! Ну, за твою любовь!
Он медленно выпил, встал, потрепал Раймонду по щеке.
— Не обижайся, девочка!
Потом добавил, указывая большим пальцем на племянника:
— Пусть-ка немного поработает! Не всегда же у него будут слуги.
— Я буду работать, если пожелаю, — бросил Реми. — А вовсе не по чьей-то указке. Мне надоело, что со мной обращаются как… как с…
Придя в ярость, он схватил бутылку. Он уже не знал, хотелось ему пить или разбить ее о каменный пол.
— Смотрите-ка! — сказал дядя. — Молокосос!
Он вынул из кармана коробку сигар, небрежно выбрал одну и ударом кухонного ножа отсек у нее кончик.
— Я с удовольствием займусь твоим воспитанием, — проворчал он, пытаясь найти спички. — Подумаешь, тоже мне принц!..
Он выплюнул крошки табака и направился к двери, открыл ее. Против света он был лишь огромной тенью, которая на секунду остановилась и повернула обратно. Реми наполнил стакан, вызывающе поднес к губам.
— Бедняжка, — сказал дядя. — Ну и зададут же нам за это.
Он спустился по ступенькам, гравий зашуршал под его ногами. Над порогом медленно плыла спиралька голубого дыма. Наверху хлопнули ставни, затем прошлепали семенящие шаги Клементины. Реми неслышно поставил стакан и посмотрел на плачущую Раймонду. Он не решался пошевелиться. Голова трещала, болела.
— Раймонда, — наконец сказал он, — мой дядя — жалкий человек. Не следует принимать его всерьез… Почему вы плачете?.. Из-за того, что он сказал напоследок?
Она покачала головой.
— Ну, тогда почему?.. Потому, что он пил за мою любовь?.. Да, Раймонда?.. Вам неприятно, что дядя вообразил…
Он подошел к молодой женщине, обнял ее за плечи.
— А мне это вовсе не неприятно, — продолжил он. — Представьте-ка, Раймонда, на секунду… что я… немного влюблен в вас, представьте, а?.. Ну что же в этом плохого?
— Нет, — прошептала Раймонда, высвобождаясь. — Не нужно… Ваш отец рассердится, если узнает, что… Я буду вынуждена уйти.
— А вы не хотите уходить?
— Нет.
— Из-за меня?
Она заколебалась. Болезненное напряжение сковало шею и плечи Реми. Он ждал. Он угадал, что она собиралась ответить, и поднял руку.
— Не надо, Раймонда… Я знаю и так.
Он сделал несколько шагов, закрыл дверь носком ботинка. Затем машинально переставил стаканы. Ему стало больно. Впервые в жизни он думал не о себе. Он участливо спросил Раймонду:
— Так сложно найти другое место?.. Наверное, придется долго искать… Читать объявления…
Нет. Пожалуй, дело было не в этом. Раймонда грустно улыбнулась.
— Извините, — продолжил Реми. — Я не хотел вас обидеть. Я только пытаюсь разобраться.
Он налил себе немного белого вина и, видя, как Раймонда потянулась к бутылке, чтобы забрать ее, сказал:
— Оставьте. Вино придаст мне немного воображения. Мне его не хватает.
Он только сейчас осознал, что Вобере платили Раймонде, равно как и Адриену, и Клементине, и всем служащим, которых он не знал и лишь изредка слышал их имена. В его памяти всплывал голос отца: «В конце концов, работаю-то я для тебя…» Целый маленький мир работал ради него, калеки, который нуждался в заморских фруктах, нежных цветах, дорогих игрушках, роскошных книгах.
— Кажется, скоро я тоже начну работать, — пробормотал он.
— Вы?
— Да, я. Вас это удивляет? Вы считаете, что я на это не способен?
— Нет. Но только…
— По-моему, в этом нет ничего сложного — работать в конторе, подписывать документы…
— Конечно! Если вы представляете себе работу именно так!
— Даже, при желании, работать руками… Вот смотрите, я никогда не зажигал огонь… Ну так вот, сейчас посмотрите. Подвиньтесь-ка!
Он снял с плиты комфорку, скомкал старую газету и злобно забил ее в отверстие.
— Вы еще ребенок, Реми!
Когда же она замолчит! Пусть все замолчат! Пусть перестанут встревать между ним и жизнью! Так, теперь щепки. Потом дрова. Ах да! Дров нет. Сейчас дядя их нарубит. Вот он посмеется! Ну и пусть!.. Спички?.. Куда я подевал спички?
— Реми.
Вошла Клементина, и он выпрямился, руки в саже, челка упала на глаза. Клементина медленно прошла через кухню.
— Это что же, теперь ты разжигаешь плиту? Да, чего только не увидишь!
Она подошла к мальчику, поправила ему волосы, посмотрела в его мутные глаза, затем на бутылку и стакан.
— Пойди погуляй. Здесь тебе не место.
— Я имею право на…
— Ступай подыши воздухом.
Она взяла его руки, вытерла краешком фартука, затем вытолкала его во двор и закрыла дверь. Он почти сразу же услышал голоса обеих женщин. Они ссорились. Из-за молока. Из-за вина, плиты, из-за всего. Из сарая раздавались глухие, ритмичные удары: дядя работал топором. Машина с распахнутыми дверцами все еще стояла у крыльца. Все вокруг стало тоскливым, и жизнь напоминала неудавшийся праздник. Реми спросил себя: в чем же его предназначение, истинное предназначение? Чем он был для Раймонды? Местом… Выгодным местом в тридцать тысяч франков в месяц. Она чуть не созналась ему в этом. Ну и что? Разве это не нормально? Не вообразил ли он себе, что все сразу же полюбят его только потому, что с ним стряслось… исключительное несчастье? А бывают ли несчастья исключительными? А его несчастье, разве он поддался ему не по доброй воле?
Он вернулся в холл и чуть ли не подскочил, услышав бой часов. Клементина завела эту старую махину под лестницей. Она даже успела подмести, протереть ступеньки. Реми поднялся на второй этаж в ванную комнату. Там лежали свежие полотенца, новое мыло. Она думала обо всем, следила за всем, проверяла все, пока Реми размечтался в доме, полном беспорядка, с забытой на стульях одеждой, едким запахом сбежавшего на плиту молока, о молодой женщине в пеньюаре, напевающей песенку, натягивая чулки. Он вымыл руки, причесался, с безразличием глянул на свое отражение в зеркале. Вот она, правда. Годами он потчевал себя баснями. Еще и сегодня он навыдумывал Бог знает чего по поводу могилы и раздавленной собаки. Еще немного, и он представил бы себе, что одного его взгляда достаточно, чтобы обречь собаку на смерть. Однако мысль о том, что он способен навлекать зло, подобно ядовитым деревьям, убивающим на расстоянии, как, например, манцениллы, о которых он читал жуткие рассказы путешественников, не была ему отвратительна. Но это все кончилось. Кончилось детство. Его не любили. Может быть, они были даже и правы.
Он выпил два стакана воды. Во рту у него пересохло, и мысли эти казались ему нереальными и деформированными, как рыбы в аквариуме. Солнце медленно опускалось за деревья. Кто-то захлопнул дверцы машины, затем чьи-то шаги гулко отдались на лестнице. Реми вышел из ванной и чуть не наткнулся на Раймонду. Она несла чемодан.
— Давайте.
Он вошел в комнату молодой женщины, бросил чемодан на кровать.
— Раймонда, я должен перед вами извиниться. Я был смешон. Может быть, то, что я вам сейчас скажу, глупо, но… я ревную вас к дяде. Я не могу выносить того, какими странными глазами он смотрит на вас…
Раймонда вынула из чемодана кофточку, расправила ее.
— Разве вы не понимаете, что он намеренно вас злит? Уж вы-то должны его знать.
— По-вашему, он привез вас сюда с одной целью — позлить меня? Но ведь мы с тем же успехом могли бы приехать сюда завтра утром вместе с папой. Так нет! Он хотел провести вечер здесь — с нами, с вами.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы меня удивляете, Раймонда. Можно подумать, вы не видите, в чем здесь дело!
Она накинула халат с застежкой на боку, как у медсестер.
— Бедный мой Реми! Вам просто нравится терзать себя, воображая Бог знает что!
Она взбила белокурые волосы, улыбнулась.
— Поверьте, он вовсе не опасен, ваш дядя.
— Откуда вы знаете? Разве вы привыкли к мужскому обществу?
— Во-первых, я запрещаю вам говорить со мной таким тоном.
— Раймонда!.. Неужели вы не понимаете, что я страдаю?
— Довольно! — раздосадованно воскликнула она. — Пошли накрывать на стол. Это будет лучше.
Он умоляюще взглянул на нее.
— Раймонда, подождите… У кого вы служили до нас?
— Но вы же прекрасно знаете. Я сто раз вам рассказывала: в Англии… Мне не нравятся ваши замашки, Реми. Последнее время вы…
Она собиралась открыть дверь, но Реми удержал ее за руку.
— Раймонда, — прошептал он, — поклянитесь мне, что никто… Я хочу сказать, никто не интересовался вами.
— Да вы становитесь грубияном!
— Поклянитесь! Умоляю вас, поклянитесь!
Она стояла перед ним, совсем рядом. Он видел в ее зрачках отражение окна и крошечное облачко. Ему показалось, что он вот-вот упадет, упадет навстречу этому лицу. Он закрыл глаза.
— Клянусь вам, — прошептала она.
— Спасибо… Подождите… не уходите…
Он почувствовал, как она погладила ему лоб — точно так же, как давным-давно Мамуля. Плечом он оперся о стену.
— А теперь вы будете послушным, — сказала Раймонда.
Она взяла его за руку.
— Пойдемте… вниз!
— Вы останетесь?
— Но, по-моему, речь никогда не шла о моем отъезде.
— Но вы останетесь… из-за меня.
— Конечно.
— В вашем голосе не хватает уверенности. Повторите.
— Ко-неч-но! Теперь вы довольны?
Они засмеялись. Между ними возникло нечто вроде союза. Она не обманывала. Она не могла обманывать. Он бы заметил. Его вдруг охватила уверенность, что она не сердится, что ей нравится это нежное товарищество. Он дал ей увести себя вниз. И прикинул, что ей будет двадцать девять лет, когда он станет совершеннолетним, но прогнал эту мысль и сильнее сжал ее руку.
— Мы будем ужинать при свечах, — заметила Раймонда. — Сейчас слишком поздно, чтобы вызвать мастера из города.
Они вошли в просторную столовую, и, пока Раймонда стелила скатерть, Реми открыл буфет.
— Вы хоть не устали? — спросила она. — Я не хочу, чтобы меня опять отругали… Нет, фаянсовое блюдо… Дайте-ка я сама, так будет быстрее.
На кухне взбивали омлет, откупоривали бутылки. Клементина всегда хорошо переносила общество дяди Робера. Ей даже нравились его резкости, его шутки. В Париже, когда его приглашали к обеду, он не забывал заглянуть на кухню. Приподнимал крышки кастрюль, нюхал, щелкал языком или говорил: «Бабуль, я бы добавил немного уксуса!»
И Клементина всегда следовала его совету. Иногда в своем портфеле он приносил бутылки. «Поммар» или «Шатонеф». Он подмигивал Клементине, зная, что та любит вкусно поесть. Смотрел на вас из-под тяжелых век и мгновенно узнавал то, в чем совсем не хотелось признаваться, заговорщицки смеялся, упираясь подбородком в воротничок. Может, он так же смеялся, глядя на Мамулю.
Раймонда наполнила графины, растворила таблетку в стакане с водой.
— Это чтобы заснуть, — объяснила она. — Вам тоже не мешало бы принять.
— Дети, за стол! — закричал дядя. — Я мою руки и сажусь.
Реми зажег свечи, воткнул их в подсвечники, а Раймонда резала хлеб, расставляла стулья.
— Я сяду рядом с ним, — решил Реми.
Клементина внесла суп. Все сели. Вернулся дядя с двумя бутылками в одной руке и кожаным портфелем в другой.
— Я просто без сил. Терпеть не могу этот свет, словно на похоронах. Тоскливый, все время дрожит. Нет, мне супа не надо.
Он достал из портфеля несколько досье, открыл их, положил рядом с тарелкой, бросил в рот кусочек хлеба, и щеки заходили ходуном.
— Если бы только мой уважаемый брат захотел меня послушать, — проворчал он, — с этим Виалаттом было бы покончено в сорок восемь часов. Купить грузовики у Управления государственного имущества! Вы представляете! Да через сто километров по такой трассе они превратятся в груду металлолома. Но у моего брата принцип — не двигаться с места. Он работает с планами, сообщениями, бумагами.
Дядя повернулся к кухне:
— Ну как там омлет, готов?
И хрипло продолжил:
— Не наша забота таскаться за товаром. Пусть арендаторы сами доставляют его в порт. Или у них грузовиков не хватает?
— Вы все время критикуете, — заметил Реми. — А вы что бы сделали на месте отца?
Он уловил, что Раймонда подает ему знаки, но решил их не замечать. Он никого не хотел замечать.
— Нет, вы слышите! — сказал дядя. — Я критикую! Я не успел и рта раскрыть, как уже не прав. Ну что ж, отныне я не буду неправым. Я покидаю фирму Вобере, мой мальчик. На сей раз решение принято. Потому как мне надоело двадцать лет кряду таскать каштаны из огня для других.
Он плеснул себе вина, пока Клементина раскладывала омлет.
— Для других? — сказал Реми. — Вы, по-моему, перебарщиваете.
— Дурачок, — возразил дядя. — Кому пришла мысль скупить склады Буассари, а? И создать межарендаторский союз производителей? Я университетов не кончал. Я не юрист, но умею управлять людьми. Где бы сегодня был твой отец, если бы я не удерживал его от ошибок? Он не сумел даже стать главой семьи. А что я получил взамен? Даже благодарности не заслужил. Ему все позволено, господину Вобере. Даже наша бедная мать стояла перед ним на коленях. Он был таким серьезным, таким представительным! Глава семьи! Есть, между прочим, кой-какие подробности, которые тебе неизвестны, мальчишка. Но я могу тебя просветить.
Реми побледнел. Он пил, не отрывая глаз от дяди, решив противостоять ему до конца.
— Мне бы хотелось их услышать, — прошептал он. — Особенно в вашей интерпретации.
— Наглец… Клементина, что там дальше? Хотя нет. Дайте мне кофе. — Он кое-как запихнул бумаги в портфель, отодвинул тарелку. Клементина молча принесла ветчину. Уже давно наступила ночь. Над столом нависали во мраке три лица, а за ними шевелились большие тени. Дядя выбрал сигару.
— Я ухожу, — сказал он. — Понимаешь? Ухожу… Это калифорнийское дело, которым пренебрегает твой великий отец… так вот, я беру его в свои руки. И естественно, забираю свою долю капитала из Союза. Мой брат давно предупреждён. Пусть выкручивается. Мне надоело играть роль преданного пса. И кстати, я уверен, мой дорогой Реми, что ты вскоре успешно меня заменишь.
— Не сомневаюсь, — сказал Реми.
Дядя сжал кулаки, мешки под глазами задрожали. Он закурил сигару.
— Вам следовало бы уехать со мной, мадемуазель Луанс. Мне потребуется там секретарша. И уверяю вас, вы не прогадаете.
Из-под полуопущенных век он следил за Реми.
— Мы будем путешествовать, — прибавил он. — Самолеты… Нью-Йорк… Лос-Анджелес… Как вам это нравится?
Клементина поставила перед ним полную чашку горячего кофе, и он зашуровал в сахарнице.
— Теперь, когда мсье, мой племянник, выздоровел, вы уже не нужны ему в роли сиделки. — Он улыбнулся, выпустил дым через нос. — Это будет выглядеть неприлично.
Реми бросил вилку на скатерть и так резко встал, что пламя всех свечей разом отклонилось.
— Все это блеф, — стиснув зубы, заметил он. — Блеф! У вас нет ни малейшего намерения уходить. Вы говорите это, желая произвести впечатление на Раймонду. Вы хотите знать, поедет она с вами или нет, да? Так вот, тут вы тоже просчитались. Во-первых, вы ей не нравитесь.
— Может быть, она тебе это сказала?
— Вот именно!
Дядя залпом выпил кофе, промокнул усы платком, медленно встал.
— Я уезжаю завтра в семь утра, — сказал он Раймонде. — Будьте готовы.
— Она не поедет! — крикнул Реми.
— Посмотрим.
Он остановился рядом с племянником, одна рука под мышкой, в другой — сигара.
— Ты меня ненавидишь, не правда ли?.. Да-да, ты меня ненавидишь. Вы только на это и способны — на ненависть. Если бы я не был твоим дядей и если бы ты был пошире в плечах, я знаю, что бы ты сделал.
В этот момент открылась кухонная дверь, и они повернули головы. На пороге стояла Клементина.
— Я могу убирать? — спросила она.
Дядя пожал плечами, окинул Реми пренебрежительным взглядом.
— Дай пройти… Спокойной ночи, Раймонда. В семь часов. Не забудьте.
Он сверил свои часы со стенными и начал медленно подниматься по лестнице. Реми следил за ним. Он весь дрожал. Да, ему хотелось схватить канделябр и со всего размаху… О, гнусный человек! Он ступил на площадку, подошел к перилам. Они едва доходили ему до пояса. Один толчок — и…
— Спокойной ночи, — сказал дядя, помахав рукой.
Дверь захлопнулась за ним. Наверху послышался треск половиц, который перемещался от стены к стене.
— Ты ничего не ел, — прошептала Клементина.
Реми провел рукой по лицу, тряхнул головой, будто желая смягчить боль от удара.
— Не важно, — сказал он. — Оставь графин и стакан.
Они не решались говорить громко. Первой села Раймонда. Реми попытался зажечь сигарету, но спички ломались одна за другой.
— Свеча, — сказала Клементина. — Прикури от свечи.
Пожалуй, она была единственной, кто сохранил хладнокровие. Она унесла посуду на подносе. Реми придвинул стул.
— Вы не уедете, — прошептал он.
— Нет, — покачала головой Раймонда.
Он взял подсвечник, поднес его к лицу молодой женщины.
— Что вы делаете?
— Хочу удостовериться, — сказал Реми. — Если бы вы сейчас солгали, я бы увидел. Ах, вы себе не представляете, Раймонда! Если вы уедете, мне кажется, что…
Он поставил подсвечник, резким движением развязал галстук.
— Дайте мне вашу таблетку, — прибавил он. — Иначе мне не заснуть.
Она сама растворила таблетку в воде. Реми выпил, немного расслабился. Попытался улыбнуться.
— Не рассказывайте о сегодняшнем вечере отцу. Он и без этого рассвирепеет, узнав, что дядя нас покидает.
Пламя свечей слегка подрагивало. Наступила ночь, она была повсюду: за окнами, в коридорах, в пустых комнатах. Он наклонился к Раймонде:
— Вы слышали, что он сейчас сказал? Он утверждает, что отец даже не смог стать главой семьи. Что он хотел этим сказать? Вам наверняка случалось слышать словцо здесь, словцо там?
— Нет, — произнесла Раймонда.
Она подавила зевок, протянула руку за канделябром.
— Вы устали, Реми. А ведь я за вас отвечаю.
— Хорошо. Пойду спать. Мне кажется, что до конца дней все будут говорить мне: «Встаньте… Лягте… Ешьте…» Вам меня жалко, Раймонда?
— Ну! Вы опять за свое. Спокойной ночи!
— Поцелуйте меня!
— Реми!
— Поцелуйте меня. Если вы хотите, чтобы я уснул, меня надо поцеловать вот сюда. — Он указал пальцем себе на лоб. — А потом я вам кое-что скажу. Что-то очень важное.
— Реми!
— Вы не любопытны.
— Вы обещаете после этого сразу же пойти в свою комнату?
— Да.
— Господи, какой же вы зануда, бедный мой Реми!
Она чмокнула его и отошла на несколько шагов, словно опасаясь дерзких поступков.
— Это было не особенно впечатляюще, — сказал Реми. — Вы так смотрите на меня! Сознайтесь, вы поцеловали меня, лишь бы узнать. Так вот, только что я пожелал, чтобы мой дядя умер. Я пожелал этого изо всех сил, как тогда собаке… Ну вот и все. Спокойной ночи, Раймонда.
Он захватил самый близкий к себе подсвечник и поднялся по лестнице, волоча за собой преломляющуюся на ступеньках тень. Ему действительно хотелось спать. Его комната показалась ему огромной, враждебной. Он закрыл окно, так как боялся летучих мышей, разделся. Кровать была ледяной, немного влажной. Он застучал зубами, растер ноги. А вдруг завтра они ему откажут?! Да нет! Стоит только захотеть… Сон уже медленно обволакивал его, как туман. Он подумал о портрете там, на шкафу. Но ему нечего опасаться Мамули. Напротив. Она будет его охранять… На лестничной площадке под ногами Раймонды заскрипел пол. Где-то вдалеке, в деревне, залаяла собака.
«Я сплю? — подумал Реми. — Наверное, все-таки еще нет». Сквозь сон он вспомнил, что не закрыл дверь на ключ, но от усталости не мог шевельнуться, чтобы сделать хоть одно движение. Ну и пусть. Впрочем, ничего и не случится. Ничего не могло случиться. Ничего.
Он проспал очень недолго и очнулся оттого, что чья-то рука трогала его лоб. Старческий голос что-то чуть слышно бормотал сквозь зубы. Холодная рука медленно спустилась к щеке, затем вновь поднялась, чтобы удостовериться, что веки его закрыты. Все это происходило где-то далеко, и прикосновения были так нежны! Его трогали любящие руки, завладевшие его гладким сонным лицом. Реми заснул, погрузившись в черные волны.
Когда он очнулся, стенные часы били семь. Серый прямоугольник окна пересекал крест-накрест переплет в виде двух скрещенных шпаг. Реми привстал на локте. Он знал… Он был уверен: Раймонда уехала.
