3 октября

Вчера даже не стала ничего из произошедшего записывать, вчера могла только громко ругаться. И, обычно спасительная, ночь не помогла. Голова все еще в тумане, мысли мечутся, а я разрываюсь между двумя решениями — то ли хирурга менять, то ли смириться с его словами. Наш вечерний разговор он начал с фразы: “Будем делать полную мастэктомию”.

Мастэктомия — это удаление груди. Правильнее сказать, молочной железы, конечно, но суть от этого не меняется, и я к этому совершенно не готова. В общем, он что-то бубнил, смотрел на меня безжизненными глазами скучающей акулы, а я, слушая его, пыталась осознать происходящее.

Конечно, я уже обсуждала и с родственниками, и с друзьями, что, возможно, мне сделают не легонькую операцию, удалив из разреза лишь опухоль, а могут и все оттяпать, — но это же я так, теоретизировала. Ведь наш разговор более шести месяцев назад начинался с диагностирования: дескать, опухоль у меня небольшая, стадия вторая, начальная, и потому операция будет, несомненно, органосохраняющей. Хотелось понять, для чего же мне полгода мучили организм химией, травили ядом почки, печень, желчный, желудок и заглушали болью мысли и мозги, чтобы потом объявить приговор более суровый, чем тот, что был вынесен до начала лечения.

Я пыталась что-то мямлить, он смотрел мимо меня и всеми фибрами демонстрировал, что ему совершенно некогда. Лишняя я в его кабинете, лишняя, нет у хирурга на меня времени. Пошла. Долго и бестолково ходила по улицам, пытаясь через ноги выбить накатившее настроение, звонила всем подряд, кричала в трубку, какая сволочь мой хирург и как я была права, не доверяя убийцам в белых халатах. Ну не люблю я врачей, не люблю.