1 октября

Сегодня надо забрать у хирурга список документов и анализов, необходимых для оформления госпитализации, быстренько за несколько дней обежать всех положенных врачей и начать собирать чемодан для поездки в маммологическое отделение онкоцентра. Я, конечно, знаю, что надо мной и моей идеей с чемоданом друзья потихоньку смеются, но, поговорив со многими уже лежавшими в отделении, я точно решила, что на побывку надо приезжать именно с чемоданом. И много одежды с собой необходимо собрать, и термос обязателен для вечернего чаепития, и ноутбук для того, чтобы днем работать, а вечером интересное кино смотреть. Да даже просто несколько бутылок питьевой воды и несколько рулонов туалетной бумаги куда-то надо сложить? А потом, уже по прибытии, в чемодан удобно прятать от проверяющих комиссий верхнюю уличную одежду. Сдашь пальто, как положено по регламенту, в гардероб — и на улицу уже прогуляться не выйдешь. А ведь захочется. Если уж ни куда-то далеко, так хоть на крыльце корпуса постоять, свежего воздуха между процедурами и перевязками вдохнуть. И не говорите мне, что я не права.

Вчера успела побывать у кардиолога. Она вертела в руках мою розовую шуршащую кардиограмму и непонятно вздыхала. “Что не так?” — спросила я. Мы с нашей молодой девушкой-кардиологом в поликлинике уже больше трех месяцев каждые две недели встречаемся, мы друг для друга почти как родные, я себе позволяю с ней немного панибратски разговаривать. “Не нравится мне ваш результат, — качает она головой, — никогда такого еще не было. Неужели сердце от агрессивного лечения сдается?” Я черчу пальцем по столу замысловатые фигуры: “Эээ… Помнится, я вчера в то время, когда ко мне датчики прикрепили, несколько раз прокашлялась. Уверена, что это именно мой кашель ритм и сбил. Вы же знаете, не подведет сердце, выдюжит”. Она снова вздыхает, смотрит на меня настороженно и подписывает разрешение. “Вам же там в клинике перед операцией еще раз кардиограмму сделают?” — аккуратно подстраховывается она вопросом. “Обязательно”, — киваю я уже на бегу и, торопливо кидая в сумку медицинские бумаги, выскакиваю из ее кабинета.

Ну что же, остальные положенные обследования буду проходить только в платной клинике. В государственном медучреждении я уже просто не успею собрать все анализы. Сами все знаете, с нашей бесплатной страховой медициной на каждую сдачу крови по две недели в очереди стоишь. Пока талончик получишь, пока твой номерок по этой записи подойдет, там уже никакие обследования и не понадобятся. Впрочем, о том, что даже при бесплатной медицине платишь очень много, я писала уже не раз. Даже не хочется повторяться. Все равно коммерческих клиник не избежать. Впрочем, ладно, что загадывать. Пока еще надо дождаться своей очереди к хирургу и забрать искомый список того, что необходимо перед операцией обследовать.

Эльмире немного за шестьдесят, я ее знаю, мы уже встречались в этих мрачных коридорах онкологического центра. Приветливая она и добродушная, а в ее сумке всегда припасены вкусные сладости для тех, кто ей симпатичен и нравится. Бывший торговый работник, она и выглядит как классический торговый работник советских лет. Высокая прическа, крупные серьги, ухоженные хваткие руки. Сегодня она мне привычную конфетку не протягивает. “Эльмира, случилось что-то?” — “Выписываюсь я, Вероничка”. — “Так это же хорошо!” — “Ничего хорошего, — протяжно вздыхает Эльмира, — три дня подряд мне тут на местном аппарате кардиограммы делали. Все твердят: у вас был микроинфаркт, микроинфаркт. Может, и был. Я не знаю. Но если он микро, если я его не почувствовала, значит, это же и несерьезно? А они к лечению не допускают, отправляют в специализированную кардиологическую клинику. Ждут меня здесь не раньше чем через три месяца”. Эльмира снова вздыхает. А я замираю, не зная, что сказать в ответ. Впрочем, она меня все равно не услышит, она уже просчитывает свои шаги прощания. У Эльмиры поздняя стадия рака. Три месяца отсрочки лечения для нее — это фактически неизбежная смерть. И мы обе это прекрасно понимаем.