Глава 27

– Попытаюсь объяснить вам, как действует этот наркотик, – сказал своему начальнику генералу Феликсу Бакмэну главный судмедэксперт полицейской академии Лос-Анджелеса Фил Вестербург. – Вы о нем не слышали, потому что им еще никто не пользовался. Скорее всего Элис похитила наркотик из секретной полицейской лаборатории.

Судмедэксперт взял карандаш и принялся рисовать на листе бумаги.

– Умение ориентироваться во времени – одна из функций мозга. По сути, это структуризация восприятия и ориентации.

– Почему она погибла? – спросил Бакмэн. Было поздно, у него болела голова. Скорей бы кончился этот день и все исчезло. – Передозировка?

– На данный момент мы не в состоянии определить, что представляет собой передозировка препарата КР-3. Идут эксперименты с заключенными трудового лагеря в Сан-Бернардино, но пока… – Вестербург продолжал рисовать. – Так вот, как я вам уже говорил, умение ориентироваться во времени – это функция мозга. Мозг способен ее выполнять до тех пор, пока получает сигналы извне. Известно также, что мозг перестает нормально функционировать, если ему не удается связать воедино пространство и время… Почему это так, мы не знаем. Возможно, какую-то роль играет инстинкт стабилизировать реальность таким образом, чтобы ее фрагменты могли быть объяснены в категориях «до» и «после». Еще важнее то, что каждый предмет должен занимать в пространстве определенное место. Это характерно для всех трехмерных предметов в отличие, скажем, от предмета, нарисованного на листе.

Он показал рисунок Бакмэну. Генерал тупо уставился на лист, пытаясь сообразить, где в такое время можно достать лекарство от головной боли. Может, у Элис есть? Она, как белка, запасла кучу таблеток.

– Одним из характерных аспектов пространства, – продолжал Вестербург, – является то, что любая выделенная единица пространства исключает все остальные. Другими словами, если эта вещь там, она не может находиться еще и здесь. Точно так же и во времени: если событие произошло раньше, оно не может произойти потом.

– Нельзя подождать до завтра? – спросил Бакмэн. – Вы сказали, что для установления токсина потребуется двадцать четыре часа. Двадцать четыре часа меня устраивают.

– Но вы же попросили ускорить анализ, – удивился Вестербург. – Потребовали, чтобы вскрытие началось немедленно. В два десять сегодня пополудни, когда меня впервые вызвали по этому делу.

– В самом деле? – пробормотал Бакмэн. Ну да, подумал он. Конечно. Прежде чем маршалы успеют придумать свою версию. – Ладно, только ничего не рисуйте, – попросил он. – Объясните на словах. У меня глаза болят.

– Исключительность пространства, как мы уже знаем, – всего лишь функция мозга в момент восприятия.

Она разбивает поступающую информацию на дискретные единицы. Их миллионы. Миллиарды, если точнее. Однако само по себе пространство не ограничено. На самом деле само по себе оно вообще не существует.

– То есть?

Оторвавшись от рисунка, Вестербург сказал:

– Наркотик типа КР-3 подавляет способность мозга выделять и отличать друг от друга дискретные единицы пространства. В момент восприятия понятия «там» и «здесь» перестают существовать. Мозг не может определить, находится ли предмет на своем месте или его уже нет. Когда это происходит, мозг теряет способность выделять альтернативные пространственные векторы. Он начинает одинаково воспринимать весь спектр пространственных вариаций. Мозг не в силах определить, существуют ли данные предметы на самом деле или это их латентные внепространственные вероятности. В результате перед испортившейся системой восприятия открываются несколько параллельных пространственных коридоров. Для сознания начинается построение новой вселенной.

– Понятно, – кивнул Бакмэн. На самом деле он ничего не понял. Да и не хотел понимать. Скорей бы домой. Забыть все.

– Это очень важно, – искренне произнес Вестербург. – КР-3 – настоящий прорыв. Попавший под его воздействие субъект вынужден воспринимать нереальные вселенные, хочет он того или нет. Как я уже говорил, миллионы возможностей становятся теоретически реальными. И тут в игру вступает случай. Воспринимающая система человека выбирает из представленных возможностей одну. Она обязана сделать выбор, иначе параллельные вселенные наложатся друг на друга и пропадет само понятие пространства. Вы следите за моими рассуждениями?

Сидящий неподалеку за своим столом Герберт Мэйм сказал:

– Он имеет в виду, что мозг хватается за ближайшую пространственную вселенную.

– Именно, – кивнул Вестербург. – Вы читали секретный доклад по КР-3, мистер Мэйм?

– Прочитал час назад, – откликнулся Мэйм. – Большая часть от меня ускользнула, слишком уж все сложно, но я понял, что эффект препарата временный. Рано или поздно сознание восстанавливает контакт с изначально выбранной пространственно-временной системой.

– Правильно, – снова кивнул Вестербург. – Но в промежутке, когда препарат действует, подопытный существует… или думает, что существует…

– Между этими двумя понятиями нет никакой разницы, – вставил Герб. – В этом особенность наркотика. Он снимает все отличия.

– Технически, – согласился Вестербург. – С точки же зрения подопытного, все немного не так. Новая, актуализированная реальность окружает его, и он начинает вести себя так, словно попал в другой мир. Мир с другой системой координат, причем количество изменений зависит от того, насколько далеко отстояли друг от друга в пространстве-времени мир, в котором он жил раньше, и мир, где он вынужденно оказался.

– Я пошел домой, – заявил Бакмэн. – С меня хватит. Спасибо, Вестербург. – Он машинально протянул руку главному судмедэксперту. – Подготовьте рапорт, – сказал генерал Герберту Мэйму, – я просмотрю утром.

Он направился к двери, перебросив через руку серый плащ. Он всегда носил его подобным образом.

– Теперь вы понимаете, что произошло с Тавернером? – спросил Герб.

– Нет, – сказал Бакмэн, остановившись.

– Он попал во вселенную, в которой его раньше не было. И мы его просмотрели, потому что являемся объектами его системы восприятия. Потом, когда действие наркотика закончилось, он вернулся. По сути дела, его вернула сюда ее смерть, а не то, что он принял и чего не принял. Соответственно и центральная база данных тут же выбросила нам его досье.

– Спокойной ночи, – сказал Бакмэн.

Генерал прошел через огромный пустой зал с металлическими столами, на которых не было ни единой бумаги, – под конец дня все прибрались, в том числе и Мак-Налти. Миновав зал, он ступил в ведущий на крышу лифт.

* * *

Ночной воздух, прохладный и чистый, вызвал прилив невыносимой головной боли. Генерал зажмурился и заскрипел зубами. Надо было взять у Вестербурга какое-нибудь обезболивающее, подумал он. В аптеке академии их полно, а у Вестербурга есть ключи.

Он снова вошел в лифт и спустился на четырнадцатый этаж. Вестербург и Герб Мэйм все еще были в офисе.

Увидев Бакмэна, Герб произнес:

– Я хочу объяснить кое-что из того, что сказал. Я говорил, что мы – суть объекты его системы восприятия.

– Это не так, – возразил Бакмэн.

– Это не так и вместе с тем это так. Тавернер ведь не единственный, кто принимал КР-3. Была еще и Элис. Тавернер, как и все мы, стал субъектом в ее системе восприятия. Перейдя в иное измерение, она и его туда перетащила. Вместе с тем он, как и мы, продолжал оставаться в нашей вселенной. Мы как бы заняли два пространственных коридора одновременно; один реальный, другой нет. Один из них – это наше настоящее, другой коридор – латентная вероятность, одна из многих, временно зарезервированная препаратом КР-3. Временно. Всего на два дня.

Это достаточный срок, чтобы причинить огромный ущерб вовлеченному сознанию. Мозг вашей сестры, мистер Бакмэн, был разрушен не токсическими веществами, а невероятной перегрузкой. Причиной смерти стала несовместимая с жизнью травма кортикальной ткани, ускорение естественного неврологического старения… Другими словами, за эти два дня ее мозг получил такую нагрузку, что она умерла от старости.

– У вас есть что-нибудь от головной боли? – обратился Бакмэн к Вестербургу.

– Аптека закрыта, – ответил Вестербург.

– Но у вас есть ключ.

– Я не имею права им пользоваться в отсутствие аптекаря.

– Сделайте исключение! – резко сказал Бакмэн. – Один раз.

Вестербург поднялся и принялся перебирать ключи.

– Если бы аптекарь был на месте, – заметил Бакмэн, – ключ бы вам вообще не понадобился.

– Вся планета, – покачал головой Герб, – управляется бюрократами. – Он посмотрел на Бакмэна. – Похоже, с вас хватит. Примите лекарство и отправляйтесь домой.

– Я не болен. Просто мне нехорошо.

– Не перегружайте себя. Вы же собрались уходить, а потом вернулись.

– Я как животное, – вздохнул Бакмэн. – Как лабораторная крыса.

Зазвонил телефон на огромном дубовом столе.

– Думаете, кто-то из маршалов? – спросил Бакмэн. – Сегодня я не в состоянии с ними общаться.

Герб поднял трубку. Затем, прикрыв рукой микрофон, прошептал:

– Это Тавернер. Джейсон Тавернер.

– Я поговорю с ним. – Бакмэн взял трубку из рук Мэйма и произнес:

– Привет, Тавернер. Поздний час.

Металлическим голосом Тавернер ответил:

– Я хочу сдаться полиции. Жду вас в квартире Хизер Гарт. Мы вместе вас ждем.

– Он хочет сдаться, – прошептал Бакмэн Мэйму.

– Пусть приезжает сюда, – прошептал в ответ Мэйм.

– Приезжайте сюда, – сказал Бакмэн в трубку. – А с чего бы это вы решили сдаться властям? – спросил вдруг он. – Мы же вас в конце концов прикончим. Ты что, не понимаешь, сволочь несчастная? Почему ты не пытаешься убежать?

– Куда? – простонал Тавернер.

– В какой-нибудь кампус. В Колумбию. У них достаточно прочное положение. Есть вода и пища.

– Я больше не хочу, чтобы за мной охотились, – сказал Тавернер.

– Жизнь – это когда за тобой охотятся, – назидательно произнес Бакмэн. – Ладно, Тавернер, – вздохнул он – Приезжайте сюда. И бабу эту с собой берите. Возьмем с нее объяснение.

Чертов дурак, подумал он. Сдаться, видите ли, решил!

– Перед тем как приехать, можешь отрезать себе яйца! – рявкнул он в трубку.

– Я хочу во всем признаться, – прозвучал слабый голос Джейсона.

– Как только сюда приедешь, я собственноручно тебя расстреляю, – сказал Бакмэн. – Заявлю, что ты сопротивлялся задержанию. Или еще что-нибудь придумаю. Что угодно. У нас тут большой выбор. – Он повесил трубку. – Едет сюда, чтобы его шлепнули, – сказал генерал Мэйму.

– Вы сами завели на него дело, – пожал плечами Мэйм. – Если хотите, можете оставить его в покое. Пусть выпускает пластинки и ведет свое дурацкое шоу.

– Нет, – покачал головой Бакмэн. Вестербург принес две розовые капсулы и бумажный стаканчик с водой.

– Ваше лекарство, – сказал судмедэксперт, ставя стакан перед генералом. – Смесь Дарвона.

– Благодарю. – Бакмэн проглотил капсулы, выпил воду, скомкал стаканчик и бросил его в уничтожитель. Наступила тишина.

– Идите домой, – сказал Герб. – А еще лучше, в мотель, хороший мотель в центре города. Выспитесь, не вставайте рано, я разберусь с маршалами, когда они позвонят.

– Мне надо встретить Тавернера.

– Не надо. Я сам заведу на него дело. Или дежурный сержант. Как на любого преступника.

– Герб, – остановил помощника Бакмэн, – я действительно хочу его пристрелить.

Подойдя к столу, генерал открыл нижний ящик, вытащил из него шкатулку из кедрового дерева и поставил на стол. Из шкатулки извлек однозарядный пистолет «дерринджер» двадцать второго калибра. Зарядил пистолет патроном с полым наконечником и взвел курок, удерживая пистолет стволом вверх, как требовали правила безопасности. Привычка.

– Разрешите взглянуть? – произнес Герб. Бакмэн протянул ему оружие.

– Сделано Кольтом. Кольт закупил все матрицы и шаблоны. Я забыл когда.

– Отличное оружие. – Герб взвесил пистолет в руке. – Просто отличное. – Он вернул пистолет генералу. – Но пуля двадцать второго калибра слишком мала. Нужно попасть ему точно между бровями. Для этого он должен стоять строго напротив вас. – Мэйм положил руку на плечо генерала. – Возьмите лучше служебный тридцать восьмой или сорок пятый. Договорились?

– Вы знаете, чей это пистолет? – спросил Бакмэн. – Элис. Она хранила его здесь, так как боялась, что может застрелить меня во время ссоры или ночью, когда она… в депрессии. Но это не дамский пистолет. Дерринджер делал дамские пистолеты, но это не дамский.

– Вы купили его для Элис?

– Нет, – вздохнул Бакмэн. – Она сама нашла его в ломбарде в Уаттсе. Отдала за него двадцать пять долларов. Хорошая цена, учитывая состояние оружия. – Генерал поднял голову и посмотрел Гербу в глаза. – Мы действительно должны его прикончить. Если мы не навесим на него это дело, маршалы меня распнут. А я не хочу терять работу.

– Я обо всем позабочусь, – сказал Герб.

– Ладно, – кивнул Бакмэн. – Я пошел домой. – Он уложил пистолет на красную бархатную подушечку в шкатулке, запер ее, потом снова открыл, вытащил пистолет и разрядил его. Герб Мэйм и Фил Вестербург молча следили за действиями начальника. – В этой модели ствол переламывается вбок, – сказал Бакмэн. – Не привившееся конструктивное решение.

– Отправляйтесь домой на служебной машине, – посоветовал Герб. – После всего, что случилось, вам не следует вести вертушку.

– Я могу вести, – сказал Бакмэн. – Я в любом состоянии могу вести, – повторил он. – Чего я не могу, так это убить стоящего напротив меня человека пулей двадцать второго калибра. Кто-то должен сделать это за меня.

– Спокойной ночи, – спокойно произнес Герб.

– Спокойной ночи. – Бакмэн вышел из кабинета и зашагал к лифту по пустым коридорам полицейской академии. «Дарвон» уже начал действовать, боль уменьшилась, и Бакмэн испытывал благодарность и облегчение. Теперь я смогу подышать ночным воздухом, подумал он. И не страдать.

Дверь лифта скользнула в сторону. На пороге стояли Джейсон Тавернер и красивая женщина. Оба были бледны и испуганы. Высокие, красивые, нервные люди. Сразу видно, шестые. Шестые, которые потерпели поражение.

– Вы арестованы, – произнес Бакмэн. – Я зачитаю ваши права. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вы имеете право на защиту, если вы не можете позволить себе адвоката, он будет вам предоставлен. У вас есть право на суд присяжных, если вы от него отказываетесь, судью назначит полицейская академия Лос-Анджелеса. Вы поняли, что я вам сказал?

– Я пришел, чтобы снять с себя всякие подозрения, – произнес Джейсон Тавернер.

– Мои сотрудники вас выслушают. Пройдите по коридору в голубой кабинет, вы там уже были. Видите, возле двери стоит человек в однобортном костюме и желтом галстуке? Он вас ждет.

– Я хочу, чтобы с меня сняли подозрения, – повторил Джейсон. – Я признаю, что я был в доме, когда умерла Элис, но к ее смерти я не имею никакого отношения. Я поднялся на второй этаж и увидел ее в ванной комнате. Она хотела дать мне торазин – чтобы снять действие мескалина, который она дала мне раньше.

– Он увидел ее как скелет, – вставила женщина, судя по всему, Хизер Гарт. – Под действием мескалина. Может ли это послужить ему оправданием? Он был не в состоянии контролировать свои поступки, он находился под действием мощного галлюциногенного препарата. Разве этого недостаточно, чтобы человека оправдали? А я вообще не имею к ее смерти ни малейшего отношения. Я даже не знала, что она умерла, пока не прочитала в газете.

– В некоторых штатах этого достаточно, – сказал Бакмэн.

– Но не здесь, – понимающе вздохнула женщина.

– Я заведу на них дело и допрошу, – сказал подошедший Герберт Мэйм. – Идите домой и отдыхайте, мистер Бакмэн. Как мы договорились.

– Благодарю вас, – произнес генерал. – Где мой плащ? Боже, как здесь холодно. На ночь отопление выключают, – виноватым тоном добавил он, обращаясь к Хизер и Джейсону. – Извините.

– Спокойной ночи, – сказал ему Герб.

Бакмэн вошел в лифт и нажал кнопку закрытия дверей. Может, действительно взять полицейскую машину? – подумал Бакмэн. Какой-нибудь курсант-первогодок с удовольствием отвезет меня домой. Или, как предложил Герб, в хороший мотель в центре города. А можно поехать в одну из новых звуконепроницаемых гостиниц в районе аэропорта. Но тогда моя вертушка останется здесь и завтра надо будет снова вызывать такси.

Холодный воздух и темнота на крыше заставили его поморщиться. Даже «Дарвон» не помогает, подумал он. Не до конца, во всяком случае. Голова все еще болит.

Он открыл дверь вертушки, забрался в салон и захлопнул дверь. Здесь еще холоднее. О боже. Бакмэн завел двигатель и включил обогрев кабины. Ледяной воздух из вмонтированных в пол вентиляторов ударил по ногам. Бакмэна затрясло. Дома мне будет лучше, подумал он. Наручные часы показывали половину третьего утра. Неудивительно, что так холодно.

Почему я выбрал Тавернера? – задумался генерал. Из шести миллиардов человек, населяющих эту планету, выбрать одного конкретного мужчину, который никому не причинил зла и вообще ничего не сделал, разве что подвернулся властям. Так вот в чем дело, понял он. Джейсон Тавернер позволил себе попасться на глаза. Не зря у нас говорят, если тебя один раз заметили, потом уже никогда не забудут.

Но я же могу выбрать кого-нибудь другого, как заметил Герб.

Нет, тут же возразил сам себе генерал. Снова и снова нет. Жребий был брошен с самого начала. Еще до того, как кто-либо из нас приложил к этому руку. Тавернер, ты был обречен со старта. С первого своего шага.

Мы играем роли, думал Бакмэн. Занимаем должности. Кто большую, кто маленькую. Кто заурядную, кто странную. Кто выдающуюся и причудливую. Кто заметную, кто менее заметную. А кто и вообще невидимую. Роль Джейсона Тавернера была грандиозна – в финале. И в финале надо было принимать решение. Если бы он остановился на том, с чего начал: ничтожный человечек без документов, прозябающий в грязном вонючем клоповнике… если бы он там и остался, тогда его можно было бы и отпустить… Или в худшем случае законопатить в трудовой лагерь. Но Тавернер выбрал другое.

Какая-то иррациональная внутренняя воля порождала в нем стремление выделиться, стать заметным, известным. Хорошо, Джейсон Тавернер, думал Бакмэн, ты снова известен, знаменит, как прежде, даже еще больше. Твоя новая известность послужит высшим целям о которых ты ничего не знаешь и которые ты примешь на веру. И даже у края могилы твой рот будет все еще открыт, произнося один и тот же вопрос: «Что я сделал?» Так тебя и похоронят, с открытым ртом.

И я никогда не смогу тебе этого объяснить. Разве что сказать: не попадайся на глаза властям. Не буди нашего интереса. Не заставляй нас узнавать о тебе больше.

Когда-нибудь твоя история, детали и подробности твоего падения станут достоянием публики. Это случится не скоро, когда никому до этого больше не будет дела. Когда не будет исправительных лагерей и студенческих кампусов, окруженных полицейскими со скорострельными пулеметами. Полицейские в противогазах – это делает их похожими на отвратительных земляных тварей с хоботами и огромными глазами, опасных, низших животных. Когда-нибудь, может, даже проведут посмертное расследование и выяснят, что ты никому не причинил вреда, ничего не сделал… просто тебя заметили.

Настоящая, окончательная истина заключена в том, что, несмотря на твою славу и бешеный успех у публики, тебя можно пустить в расход. А меня нет. Вот и вся разница. Поэтому ты уйдешь, а я останусь.

Вертушка взмыла в небо, к скоплению звезд. Генерал принялся тихонько напевать про себя, представляя, как совсем скоро он погрузится в мир своего дома, музыки, размышлений и любви, книг, резных шкатулок и редких марок. Эти мысли на мгновение оттеснили холодный ветер, порывами налетающий на машину, – крошечную светлую точку, почти невидимую в ночи.

Существует красота, которая никогда не будет утрачена, произнес про себя генерал. Я сохраню ее; я один из тех, кто знает ей цену. Я в ней живу. И это в конечном счете самое главное.

Он беззвучно пел про себя. И наконец почувствовал тепло – стандартный полицейский нагреватель заработал.

По щеке генерала скатилась капля. О боже, в ужасе подумал он. Я снова плачу. Он вытер влагу с глаз. «По ком я плачу? – спросил он себя. – По Элис? По Тавернеру? По Хизер Гарт? Или по ним по всем?»

Нет, подумал он. Просто я очень устал и перенервничал. Это ничего не значит. Почему вообще плачут мужчины? Они ведь плачут не так, как женщины. Не из-за чувств. Мужчина плачет о потере. О ком-нибудь живом. Он может плакать о больном животном, которое не выживет. Или смерть ребенка – мужчина может из-за нее плакать. Но не потому, что жизнь печальна.

Мужчина, думал Бакмэн, плачет не о будущем и не о прошлом. Он плачет о настоящем. А что есть настоящее? В здании полицейской академии допрашивают Джейсона Тавернера, и он дает показания. Как и всем прочим, ему придется доказывать свою невиновность. Джейсон Тавернер занимается этим сейчас, когда я лечу домой.

Повернув руль, генерал направил аппарат по длинной дуге, которая завершилась полупетлей; теперь он летел назад, не потеряв и не прибавив скорости. Он просто летел в противоположном направлении. В академию.

При этом он продолжал плакать. С каждым мгновением слезы капали чаще, он глубоко всхлипывал. Зря я повернул, подумал Бакмэн. Герб прав, мне следует держаться от этого подальше. Иначе я просто стану свидетелем событий, которые я уже не контролирую. Меня нарисовали, как фреску. Я живу только в двух измерениях. Я и Джейсон Тавернер – фигуры на старом детском рисунке. Потерянном в пыли.

Он выдавил педаль скорости и потянул руль на себя. Машина пошла вверх, двигатель начал захлебываться, аппарат несколько раз дернулся. Дроссельная заслонка закрыта, подумал он. Надо было вначале разогнаться. И хорошо прогреть двигатель. Он снова изменил направление.

Наконец, кривясь от боли и усталости, Бакмэн опустил карточку с описанием маршрута домой в приемник автопилота и отключил ручное управление. Мне надо отдохнуть, сказал он себе. Дотянувшись до переключателя, он активировал усыпляющий контур. Раздалось ровное гудение, генерал прикрыл глаза.

Искусственно вызванный сон наступил, как всегда, мгновенно. Бакмэн чувствовал, как погружается в забытье, и это было приятно. И вдруг неподконтрольно усыпляющему контуру возник сон. Он не хотел его видеть. Но уже не мог его остановить.

Сельская местность, сухая коричневая земля, лето – он жил там в детстве. Он едет на коне, а слева к нему приближается эскадрон всадников. На них сияющие одеяния, у каждого свой цвет, на каждом сверкающий на солнце остроконечный шлем. Рыцари медленно и торжественно проезжают мимо, он успевает разглядеть лицо одного из них: древнее, мраморное лицо, невероятно старый человек с окладистой белой бородой. Какой у него сильный нос, какие благородные черты. Он такой уставший, такой серьезный, такой непохожий на обычных, маленьких людей. Наверняка это король.

Феликс Бакмэн дал им проехать. Он не обратился к всадникам, и они не сказали ему ни слова. Он последовал за ними, и они вместе подъехали к дому, из которого он вышел. В этом доме замуровал себя одинокий человек, Джейсон Тавернер. В безмолвии, темноте, без окон, один до конца вечности. Он сидит в этом доме, неподвижный, но живой.

Феликс Бакмэн не остановился возле дома, а проехал дальше. И услышал позади ужасный одинокий крик. Они убили Тавернера, а он, увидев их на пороге, различив их среди теней, понял, зачем они пришли, и закричал.

Феликс Бакмэн ощутил внутри себя безысходное, глубокое, отчаянное горе. Но во сне он не повернул назад и даже не обернулся. Он ничего не мог сделать. Никто не в силах остановить кавалькаду вооруженных всадников в разноцветных одеяниях, им нельзя говорить «нет». Как бы то ни было, все кончилось. Тавернер был мертв.

Измученный, тяжелый мозг генерала сумел послать сигнал на релейный переключатель сонного контура. Раздался щелчок, и громкий серьезный голос пробудил Бакмэна ото сна.

О боже, подумал он и содрогнулся. Как такое могло случиться. Навалились опустошенность и одиночество.

Огромное горе, которое он пережил во сне, продолжало скитаться по закоулкам сознания, причиняя ему мучения и боль. Надо приземлиться, сказал себе Бакмэн. Увидеть кого-нибудь. Поговорить. Я не могу оставаться один. Хотя бы на пару секунд…

Он отключил автопилот и направил машину к скоплению ярких огней внизу.

Спустя мгновение аппарат жестко приземлился возле круглосуточной заправки, прокатился еще немного и замер возле какой-то машины. Внутри никого не было.

В свете неоновых фонарей Бакмэн увидел средних лет человека, черного, в плаще, аккуратном цветном галстуке, с аристократическим, резко очерченным лицом. Чернокожий прохаживался, скрестив руки, по залитому маслом цементному полу заправки с отсутствующим выражением на лице. Очевидно, он ждал, пока заправят его машину. Чернокожий не проявлял ни нетерпения, ни недовольства, он просто ждал, отрешенный, недосягаемый, величественный. Высокий, стройный, судя по всему, очень сильный, он ни на что не обращал внимания, поскольку смотреть, в общем, было не на что.

Припарковав вертушку, Феликс Бакмэн заглушил двигатель, активировал замок двери и неуклюже выбрался из машины в холодную ночь.

Чернокожий не удостоил его взглядом. Он продолжал спокойно, с достоинством, расхаживать по заправке.

Замерзшими пальцами Феликс Бакмэн пошарил в кармане пиджака, вытащил шариковую ручку, снял колпачок и принялся искать по карманам хотя бы листик бумаги. Найдя бумагу, он прижал листок к капоту машины чернокожего. Под резким белым светом фонарей заправки Бакмэн нарисовал на листке пронзенное стрелой сердце; дрожа от холода, повернулся к чернокожему и протянул ему рисунок.

В глазах чернокожего промелькнуло удивление, он хмыкнул, взял листок и принялся его разглядывать. Бакмэн ждал. Черный перевернул листок другой стороной, ничего там не увидел и снова посмотрел на пронзенное стрелой сердце. Затем нахмурился, пожал плечами и вернул рисунок Бакмэну. После чего вновь скрестил руки и повернулся к полицейскому генералу спиной. Листок исчез, подхваченный ветром.

Феликс Бакмэн молча вернулся к своей машине, открыл дверь и сел за руль. Он завел двигатель, захлопнул дверь и взмыл в ночное небо. Спереди и сзади вертушки замигали фонари подъема; они автоматически отключились, когда Бакмэн выровнял вертушку и полетел вдоль линии горизонта, думая ни о чем.

Его снова начали душить слезы.

Неожиданно он резко повернул руль – вертушка пошла вниз по широкой дуге и спустя несколько секунд опустилась на залитую ярким светом заправку рядом с колонками и прохаживающимся черным. Бакмэн выключил двигатель и вылез из машины.

Чернокожий повернулся к нему.

Бакмэн двинулся в его сторону. Тот не отступил и продолжал стоять на месте. Подойдя к человеку, Бакмэн протянул руки и обнял его. Черный хмыкнул, удивленно и испуганно. Никто из них не произнес ни слова. Мгновение они стояли рядом, потом Бакмэн отпустил черного, развернулся и, пошатываясь, побрел к своей машине.

– Подождите, – сказал чернокожий. Бакмэн обернулся.

– Вы не знаете, как проехать в Вентуру? По воздушной тридцатой? – Он ждал ответа, Бакмэн молчал. – Это в пятидесяти милях к северу отсюда, – добавил черный. Бакмэн продолжал молчать. – У вас есть карта района?

– Нет, – ответил Бакмэн. – Извините.

– Ладно, спрошу на заправке, – сказал черный и слегка улыбнулся. Робко. – Я… рад, что мы встретились. Как вас зовут? – Наступило долгое молчание. – Вы не хотите мне сказать?

– У меня нет имени, – произнес Бакмэн. – Во всяком случае, сейчас.

– Вы официальное лицо? Чиновник? Или вы из торговой палаты Лос-Анджелеса? Мне приходится иметь с ними дело.

– Нет, – сказал Бакмэн. – Я просто человек. Как и вы.

– Ну, у меня есть имя, – сказал чернокожий. Он ловко вытащил из внутреннего кармана визитную карточку и протянул ее Бакмэну. – Монтгомери Л. Хопкинс. Обратите внимание на визитку. Мне нравится такой шрифт. Прекрасно отпечатано, не правда ли? Они обошлись мне в пятьдесят долларов за тысячу. Особая скидка при открытии предприятия, больше они ее не дадут. – Надпись была исполнена красивыми тиснеными буквами. – Я произвожу недорогие наушники с обратной биосвязью аналогового типа. В розницу они продаются по сотне долларов.

– Приходите в гости, – пригласил Бакмэн.

– Позвоните мне, – произнес чернокожий. Медленно и твердо, хотя и нарочито громко он добавил:

– Ночью на этих автоматических заправках может накатить ужасная тоска. Мы с вами пообщаемся позже. В более приятной обстановке. Я понимаю ваше состояние. И сочувствую вам. Я обычно заправляюсь на фабрике, так что не часто попадаю на заправки ночью. Хотя мне нередко приходится выезжать по ночам. По разным причинам. Да, я вижу, что вам сейчас плохо, у вас депрессия. Поэтому вы и протянули мне свой рисунок. Боюсь, что тогда я его не оценил. Зато теперь я вас понимаю. А потом вам захотелось обнять меня и постоять так хоть мгновение, как ребенку. У меня было такое несколько раз в жизни. Порыв или, лучше сказать, импульс. Мне сорок семь лет. Вам не хотелось оставаться одному ночью, особенно когда так резко, не по сезону, похолодало. Да, я с вами полностью согласен, хотя сейчас вы не знаете, что сказать, потому что поступили так, повинуясь импульсу, и не думали о последствиях. Все в порядке, я понимаю. И не переживайте ни минуты о том, что случилось. Обязательно навестите меня. Вам очень понравится мой дом. У меня красиво. Познакомитесь с женой и детьми. Их у меня трое.

– Непременно, – произнес Бакмэн. – Я сохраню вашу карточку. – Он вытащил бумажник и положил в него визитку. – Спасибо.

– Похоже, моя вертушка готова, – кивнул черный. – Масло тоже пришлось доливать, – добавил он.

Он неуверенно двинулся к своей машине, потом остановился, обернулся и протянул руку. Бакмэн ответил быстрым рукопожатием.

– До свидания, – сказал черный.

Бакмэн видел, как он расплатился с заправкой, сел в несколько потрепанный автомобиль, завел двигатель и поднялся в темноту. Пролетая над Бакмэном, черный оторвал руку от руля и помахал ему.

Доброй ночи, подумал Бакмэн и молча махнул в ответ озябшей рукой. Затем сел в свою машину, чего-то подождал, с силой захлопнул дверь и завел двигатель. Спустя мгновение он был уже в воздухе.

Пролейтесь, слезы, подумал он. Первое абстрактное музыкальное произведение. «Вторая книга для флейты» Джона Доулэнда. Поставлю ее на огромном новом проигрывателе, когда приеду домой. Она напомнит мне об Элис и всех остальных. Будет симфония, камин, будет очень тепло.

Потом заберу своего мальчика. Завтра же утром полечу во Флориду и заберу Барни. Теперь он будет жить со мной. Он и я. Вдвоем. И плевать на последствия. Хотя сейчас никаких последствий уже не будет. Все закончилось. Теперь можно. Навсегда.

Машина летела по ночному небу. Как раненое, наполовину растворенное насекомое. Несла его домой.