Зверев

Арсений

Григорьевич

(1900–1969)

Арсений Григорьевич Зверев — один из выдающихся министров финансов России. Эту должность он занимал более 21 года. Из всех министров финансов только В. Ф. Гарбузов опередил Зверева по продолжительности руководства государственными финансами.

О жизни и личности Зверева написано очень мало. Основным источником информации о жизни министра финансов являются его мемуары, написанные уже в конце жизни. Благодаря этой книге стали известны многие сведения, касающиеся министра.

Арсений Григорьевич Зверев родился в бедной рабочей семье в Московской губернии в деревне с неблагозвучным названием Негодяево. Отец будущего министра был рабочий-ткач, мать — крестьянка и ткачиха. Семья была многодетной. Кроме Арсения было ещё двенадцать детей (Арсений был шестым). О своём детстве Зверев писал: «Зарабатывал мой отец Григорий Григорьевич, хоть и был грамотным человеком, мало. Прокормить тринадцать детей было невероятно трудно. Почти всю свою жизнь отец трудился на текстильных предприятиях, лет десять работал на железной дороге. Скончался он уже в советское время, в преклонном возрасте. Среди рабочих отец отличался начитанностью. Он был ярым безбожником и поражал этим своих односельчан и товарищей по работе. Характера был строгого. Постоянные заботы о многодетной семье, тяготы, которые непрерывно обрушивались на нас, вселяли в него уныние. Моя мать, Ксения Дмитриевна, была неграмотной. В юности и она хлебнула “фабричного счастья”. Выйдя замуж, снова осела в деревне. У нас был огород, корова. Без этого семья не могла бы существовать. Мы помогали матери по хозяйству. Урожая с маленького клочка земли хватало до декабря. А потом приходилось покупать хлеб, и мы не раз голодали. Только когда мой старший брат и затем четыре сестры, одна за другой, пошли на фабрику, стало немного полегче. Многие наши родственники работали на… мануфактуре — брат, сёстры, жена брата, тётки… И всем нелегко доставалась копейка, все прошли через унижения и оскорбления человеческого достоинства. Сама жизнь делала из нас врагов существующего строя, проклятого царского режима. Сама жизнь толкала на путь борьбы против него. Конечно, неслучайно восемь моих братьев и сестёр стали членами Коммунистической партии. Старший брат вступил в партию ещё в 1906 году».

Зверев начал обучаться грамоте в семь лет и окончил пять классов училища. Арсений Григорьевич воспоминал: «Отец считал, что в нашей тяжёлой жизни, когда рабочему человеку и без того несладко приходится, безграмотный совсем пропадёт. Поэтому после долгих хлопот он добился, чтобы меня приняли в училище. Я старался учиться получше. На третьем году мне стали поручать заниматься с отстающими. В течение зимы и весны я добросовестно помогал одному мальчику. Родители его в благодарность за моё усердие купили мне новую рубашку, которую я очень берёг и надевал только по праздникам». По словам Зверева, после окончания училища у него «была возможность стать священником», преподаватель Закона Божьего «сказал моему отцу, что готов рекомендовать меня в семинарию. Попасть в семинарию было ещё труднее, чем в училище. Но она открывала дорогу к интеллигентному труду». Однако после окончания училища в 1912 году Зверев выбрал другой путь. Он стал работать на Высоковской текстильной фабрике. По его воспоминаниям, «платили… помню, сначала 34 копейки в день. Через полгода, когда мастер убедился, что я стараюсь, меня перевели из подсобных рабочих в ученики к специалисту, а потом начали поручать и самостоятельную работу. В 1913 году я стал получать по 15–18 рублей в месяц — столько же, сколько и мой отец, квалифицированный ткач… Так подростком я стал едва ли не главным кормильцем семьи. Силёнок у меня было мало. Отработаешь десять часов и бредёшь, пошатываясь от усталости, в общежитие. В тесной каморке с низким потолком, грязными стенами и закопчёнными окнами, на жёстких нарах лежат старшие товарищи или ровесники, бормоча во сне. Кто-то играет в карты, кто-то бранится в пьяном споре. Жизнь их сломлена, подавлены мечты. Что видят они, кроме тупой, изнуряющей и однообразной работы? Кто просвещает их? Кто о них заботится? Тяни из себя жилы, обогащай хозяев! И никто не мешает тебе оставить в кабаке свои трудовые…». Зверев писал о том, что он принял участие в одной из забастовок рабочих и после этого уволился с фабрики.

После Февральской революции Арсений Григорьевич «распрощался с родными, забрал с собой нехитрые пожитки и уехал в Москву», где нашёл земляков, которые помогли ему найти работу на «Трехгорной мануфактуре». На этой же мануфактуре позже стала работать Екатерина Васильевна Ревкова, впоследствии ставшая женой Зверева — первой и единственной.

В 1919 году А. Г. Зверев вступил в РКП(б) и ушёл добровольцем в Красную армию. В 1920 году окончил кавалерийскую школу в Оренбурге, стал красным командиром (помощником командира и командиром взвода). По словам Зверева, «военные занятия шли в училище форсированными темпами. Стрельба с лошади и спешившись, одиночная и залпами, рубка шашкой, кавалерийские перестроения, организация боя, умение ухаживать за лошадью… Особенно любопытной для меня была последняя наука — гиппология (то есть “лошадеведение”). Мы изучали анатомическое строение животного, его физиологические функции, болезни, гигиену, ковку».

О своей жизни в период Гражданской войны А. Г. Зверев пишет в мемуарах немного: «Вне чёткой цепи взаимосвязанных воспоминаний, скорее как бы отдельными яркими пятнами, уцелели в памяти некоторые картины оренбургской жизни того времени… Наконец, самые тяжёлые воспоминания, связанные с голодной весной 1921 года, что пережила наша страна в страшные 1921–1922 годы… Участие в боях. Наверное, за всю свою жизнь я не проскакал верхом столько вёрст, сколько за напряжённые до предела апрель, май и июнь 1921 года… Демобилизовался. Был ранен, награждён орденом».

Известно, что в период Гражданской войны Зверев сражался против отрядов Сапожкова и Антонова. Зверев в мемуарах подчёркивал сложность той эпохи. По его словам, «на вещи нужно смотреть не только глазами сегодняшнего дня, а и переносясь в былое. Такое “двойное зрение” при чтении мемуаров просто необходимо, если кто-нибудь хочет вжиться в эпоху и постичь внутреннюю логику её событий. Ныне… люди во многом думают иначе, чем в 1922 году. Не та жизнь, не та обстановка. Тогда наших граждан волновало многое такое, над чем современное поколение даже не задумывается».

После демобилизации в 1922–1923 годах А. Г. Зверев работал продовольственным инспектором, а в 1924 году — финансовым агентом в Московском губернском финансовом отделе. Большую роль в его работе занимала агитация. По его воспоминаниям, «рассказывать обо всём этом населению и вести агитационную работу было очень трудно, прежде всего из-за отсутствия необходимой материальной базы. Поэтому главным оружием агитации и пропаганды были выступления, горячее большевистское слово… Меня слушают учителя, часть которых, пришедшая из дореволюционной школы, настроена по отношению к советской власти скептически. После выступления сыплются вопросы, некоторые — с подковыркой или даже провокационного содержания. Временами я ощущал себя по-прежнему на фронте борьбы с бандитами, чувствовал себя бойцом огромной армии политических работников, сражавшихся за новое общество…».

После того как появилась возможность продолжить образование, Зверев «поклонившись родным местам… направился в Москву», где в 1924–1925 годах продолжил образование на Центральных курсах Наркомата финансов. По его словам, он «всегда находил… поддержку в аппарате Наркомфина СССР Николая Павловича Брюханова».

В 1925 году Зверев был направлен в Клин заместителем заведующего финансовым отделом, где и проработал заведующим уездным финансовым отделом и председателем Клинского уезда исполкома до 1929 года.

С 1929 по 1930 год возглавлял налоговое управление областного финансового отдела Западной области, а также заведовал Брянским окружным финансовым отделом.

В воспоминаниях Зверева сохранились яркие и критические свидетельства об эпохе НЭПа: безработица, преступность, жульничество и т.п. Как известно из работ историков, время НЭПа — расцвет коррупции в органах государственной власти. В частности, об этом Зверев писал, что тогда «остро стоял вопрос об экономии государственных средств». «“Веди аккуратно и добросовестно счёт денег, хозяйничай экономно…” — вот чеканные слова из знаменитой работы В. И. Ленина “Очередные задачи советской власти”», — вспоминал Зверев.

Арсений Григорьевич негативно относился к новой экономической политике. Он до конца жизни был сторонником проведения коллективизации. По его словам, он «не мог спокойно относиться к тому, как иногда, ссылаясь на подобные рассказанным мною факты, кое-кто, кивая на местные просчёты, пытается охаять идею коллективизации сельского хозяйства и её значение для нашей страны. Глубоко убеждён, в частности, что, не проведи партия коллективизацию, Советский Союз не смог бы своевременно построить социалистическое общество. Наличие в СССР колхозного строя — несомненно, один из самых важных факторов нашей победы в Великой Отечественной войне».

В счёт «партийной тысячи» Зверев был отправлен на дальнейшую учёбу в Москву. В 1930–1933 годах Арсений Григорьевич обучался в Московском финансово-экономическом институте (МФЭИ, ныне — Финансовый университет при Правительстве РФ), одновременно с этим являлся секретарём партийной организации института. Преподававший в то время в институте известный советский экономист К. Н. Плотников писал о своём ученике: «Зверев быстро выделился среди своих однокурсников. Сказывалась практическая работа, которая помогла ему освоить курс учебных дисциплин. Внимательный к товарищам, общительный, студент Зверев вскоре был избран секретарём вузовской партийной организации».

Об учёбе в институте Арсений Григорьевич подробно написал в своих воспоминаниях: «МФЭИ принадлежал к так называемым военизированным институтам. Его выпускники получали начальное воинское звание в группе среднего командного состава Красной Армии. Поэтому 11 декад отводилось под военное обучение. Но я как участник гражданской войны, командир с боевым опытом от полного прохождения курса воинских дисциплин был освобождён и в результате окончил вуз за три года. Такие учебные дисциплины, как счетоведение, планово-балансовый анализ, государственный бюджет, кредит, финансовое планирование, государственные доходы, местные финансы, отняли у меня в процессе подготовки сравнительно немного времени. Наибольшие трудности я испытал при изучении иностранных языков. С интересом занимался математикой, статистикой — общей и частной, капиталистическими финансами, денежным обращением. Эти науки принесли мне большую пользу впоследствии, когда пришлось иметь дело с проблемами в масштабе всего СССР, а ещё позднее — в рамках всей социалистической системы и по линии межгосударственных валютных контрактов. Однако главную ценность представляли для меня диалектический и исторический материализм, политэкономия, теория социалистического хозяйства, а также история типов хозяйства и экономических учений, хозяйственное право, экономическая география… Я поставил себе за правило изучать всю основную выходившую в свет специальную литературу и регулярно следить за периодикой — журналами “Вопросы страхования”, “Финансы и народное хозяйство” и газетой “Экономическая жизнь”… К тому времени я был главой семьи, отцом троих ребятишек. Хотя мне как парттысячнику платили повышенную стипендию, денег не хватало. Да и жить в Москве было негде. Мне отвели место в общежитии, а жена с детьми находилась в Клину. По выходным дням, когда мог, я ездил к ним. И ни одна минута, проведённая мною в поезде, не пропала даром: заняв место у окна, я читал. Помимо напряжённой учёбы, дел в институтском парткоме и Бауманском райкоме, оставалась ещё и агитационно-пропагандистская работа на заводах и фабриках, которую вели все студенты. Если удавалось поспать 6 часов, то такие сутки считались хорошими и лёгкими. Нередко в течение многих недель мы спали по 5 и по 4 часа. Даже порой не верится, что в этих условиях мы шли, почти не спотыкаясь. Тем не менее это факт! Наши дети и внуки иногда жалуются на загруженность. Честное слово, если бы кто-нибудь из нас располагал тогда возможностями нынешнего поколения, мы сочли бы себя счастливцами!»

В 1932 году Зверев, ещё будучи студентом, становится заведующим Бауманским районным финансовым отделом Москвы. Арсений Григорьевич об этом периоде своей службы писал: «Если я не приму предложения, это значило снова жить в общежитии, вдали от семьи. Райком же обещал мне предоставить квартиру и помочь решить вопрос с учёбой. Я принял предложение. До окончания института оставалось полгода. И всё это время я уже работал в райфинотделе. И без того “укороченные” сутки стали ещё короче. Квартиру мне дали в Леонтьевском переулке… К моему ужасу, Екатерина, перебираясь в Москву, захватила с собой и кур, которых ей было жалко бросать, да и ребятишки не хотели с ними расставаться. Куры были совсем тихие. Днём их дёргали за хвосты все дворовые мальчишки, а вечером их загоняли в переднюю… До меня финансовым отделом Бауманского района заведовал т. Баух, бывший работник сберегательной кассы. Это был культурный и образованный человек, но с чересчур мягким и нерешительным характером. Не умея противостоять нажиму со стороны и легко поддаваясь чужому влиянию, Баух часто плыл по течению, влекомый административными бурями и финансовым ветром… Его слабостями пользовались. Одни — в корыстных целях, другие — чтобы выгоднее показать себя на фоне безвольного начальства. В результате финансами района занимались все, кому не лень, причём каждый по-своему. Почти любой начальник не стеснялся посылать в райфо записочки с распоряжениями отпустить такой-то школе, больнице, домоуправлению, дорожной конторе и т.д. такую-то сумму сверх бюджетной. Вместо того чтобы пресечь это безобразие, райфо и банк покорно выполняли распоряжения, приводя финансовое хозяйство в беспорядок».

В период работы в Бауманском районном финансовом отделе у Зверева сложились правила работы в сфере финансов. По его убеждению, «финансист обязан быть непреклонным, когда речь идёт об общественных средствах… Финансовая дисциплина — святое дело. Уступчивость в данном вопросе граничит с преступлением. Чрезвычайно поучительным для меня как финансиста явилось открытие того факта, что нельзя отпускать средства лишь на то, что даёт немедленную отдачу…

Всю работу строил по чётко разработанному распорядку. Составил перечень главных проблем, выделил их на первый план. Скажу честно, что соблюдать этот график удавалось далеко не всегда. Постоянно всплывали новые вопросы, многие из них перекрещивались, к тому же заедала текучка. И всё же график помогал рассматривать дела в определённой очерёдности. Этого правила я с тех пор придерживался всегда. Проблемная планомерность нужна в работе любого учреждения».

Во время работы в районном финотделе Зверев познакомился с наркомом финансов Г. Ф. Гринько. Арсений Григорьевич вспоминал об их знакомстве: «По-видимому, у него сложилось во время наших встреч неплохое впечатление обо мне, ибо он тогда же предложил мне перейти на работу в наркомат в качестве начальника одного из ведущих управлений. Многие из сотрудников этого учреждения, давние мои знакомые, отзывались о Гринько очень хорошо и советовали принять предложение. Да и мне самому импонировало в нём то, что за годы его работы на посту наркома, который он занял после Н. П. Брюханова… возглавлявшееся им государственное учреждение резко улучшило свою деятельность и добилось важных успехов».

В 1936 году Зверев был избран председателем Молотовского райсовета Москвы, в 1937 году — первым секретарём райкома РКП(б) того же района. Карьера Зверева складывалась в сложное время, на которое пришёлся пик репрессий, когда фактически в стране шла холодная гражданская война, внутри советского общества и советской элиты шла напряжённая борьба. Многие сотрудники Наркомата финансов и других финансовых учреждений были репрессированы.

Главную роль в успешной карьере Зверева сыграл Сталин. Об этом у Зверева сохранились интересные воспоминания: «Однажды поздно вечером, когда я был уже дома, раздался телефонный звонок. Звонили из ЦК ВКП(б). Мне предложили немедленно приехать в Кремль по вызову Генерального секретаря Центрального Комитета партии Сталина. И хотя мне незадолго до того рассказывали в горкоме партии, что Сталин интересовался моей работой, всё равно вызов к нему был очень неожиданным. Теряясь в догадках и предположениях, садился я в автомобиль. Главное, что меня заботило, — как вести себя, как держаться в кабинете Сталина? Раньше я видел его только на портретах либо издали во время торжественных заседаний и на трибуне Мавзолея на Красной площади. Никогда не думал, что придётся по какому-то поводу встретиться с ним лично, и очень волновался… Рядом со Сталиным, ни разу не присевшим, стояли ещё несколько членов Политбюро, а меня хозяин кабинета усаживал, как гостя, на диван. Естественно, я не счёл возможным говорить с ним сидя, хотя Сталин несколько раз затем повторял приглашение садиться. Так мы и простояли на протяжении всей беседы. Разговор шёл о должностных назначениях. Назывались знакомые мне фамилии… Каково же было моё удивление, когда я вдруг услышал от Сталина: “Мы хотим назначить вас председателем Правления Госбанка. Как вы на это смотрите?” В банках я никогда раньше не работал. Нескольких предыдущих председателей Правления, очень толковых людей, постигла неудача, и они были смещены. Между тем они оба отлично знали кредитное дело. И вдруг такой пост — мне! Я поблагодарил за предложение и прямо заявил, что из меня председателя не получится: в системе банковской я никогда не работал, а пост чересчур ответственный. Как выяснилось, Сталин предварительно ознакомился с моим послужным списком и теперь заметил: “Но вы окончили финансово-экономический институт, обладаете опытом партийной, советской, финансовой деятельности. Всё это важно и нужно для работы в Госбанке”. Я почувствовал себя чрезвычайно неловко: не ценю, мол, оказываемого доверия, к тому же отнимаю время у руководителей партии и правительства. Тем не менее я продолжал отказываться, приводя, как мне казалось, убедительные аргументы. Я сказал, что учился в институте на финансовом факультете, где готовят экономистов, знакомых с бюджетом и финансовым планированием, но не с кредитно-банковским делом. Сталин в ответ начал высмеивать такое деление подготовки специалистов и заметил: “И банковские, и финансовые работники проходят в основном одинаковые науки. Если и имеются различия, то только в деталях. На практике всё это можно почерпнуть из ведомственных инструкций, да и работа сама научит”. Разговор затягивался. Мы касались и других вопросов. Наконец моей “мольбе” вняли и спросили, кто, на мой взгляд, годится на этот пост. Я попросил разрешения подумать и сообщить несколько имён в течение трёх дней, что и было потом сделано. Но, судя по состоявшемуся затем назначению, обошлись без этих лиц. Вероятно, дело решили раньше. А в тот момент со мной распрощались, и только под конец беседы Сталин бросил реплику:“Ведь вы около четырнадцати лет находились на финансовой работе?” Обдумывая эту фразу по дороге домой, я решил, что вопрос ещё не исчерпан».

В 1937 году Зверев был назначен заместителем наркома финансов В. Я. Чубаря. С ним у Арсения Григорьевича сложились хорошие рабочие отношения. После того как В. Я. Чубарь был расстрелян, Зверев был назначен наркомом вместо него. После переименования наркоматов в министерства в 1946 году А. Г. Зверев стал первым советским министром финансов.

На выбор Сталиным Зверева в качестве наркома финансов, скорее всего, повлияла честность и принципиальность последнего. «Уже в начале карьеры Зверев, — как отмечал Б. Г. Фёдоров, — завоевал репутацию жёсткого и откровенного критика недостатков советской финансовой системы, что не соответствовало привычной для того времени “ура-патриотической” атмосфере. Его философия социалистической экономики сводилась к тому, что предприятия должны поддерживать режим строгой экономии, потери продукции должны быть ликвидированы, а перерасходы по зарплате он приравнивал к нарушению государственной дисциплины. В выступлениях подробно останавливался на неэффективности, нарушениях, приписках, растратах, инфляции, недостаточном количестве потребительских товаров и неудачах промышленности. В качестве причин указывал не “измену”, а небрежный бухгалтерский учёт и монополизм производителя».

Зверев вспоминал, что первое, с чем он «столкнулся, став наркомом, — беспрестанная, каждодневная критика нашего учреждения. Изучив обстановку… пришёл к выводу, что критика была справедлива. Государственная финансовая дисциплина нарушалась. Бюджетная инспекция, основной орган по осуществлению финансового контроля, не выполняла своего назначения. Наркомат уполномочили в кратчайший срок навести порядок, восстановить дисциплину». По оценке Зверева, при работе в наркомате его больше всего беспокоили кадры. Подбору новых кадров Арсений Григорьевич уделял повышенное внимание. По свидетельству современников, «Арсений Григорьевич любил сотрудников министерства, не был для них “страшным начальником”, с каждым, кто начинал там работать, беседовал, старался наладить контакт. Все, кто помнят министра, неизменно отмечают его сердечность, доброжелательность».

Работу на должности наркома финансов СССР А. Г. Зверев начал с реорганизации структуры наркомата. Были образованы три главных управления: государственного страхования, финансового контроля, трудовых сберегательных касс, — а также несколько управлений (бюджетное, валютное, госдоходов, госкредитов, налогов, планово-экономическое и др.).

Зверев стал наркомом финансов в сложный период: шёл процесс индустриализации, непрерывно рос объём средств, необходимых для оборонной промышленности. Спецификой советской индустриализации была опора на внутренние источники, а не внешние, как это было до 1917 года. Арсений Григорьевич оценивал дореволюционное развитие России как «кабальную зависимость от зарубежных держав». По его словам, «кредитные средства расходовались так, как хотелось англичанам. Англия стала не только банкиром, но и прямым указчиком при распределении русских военных заказов». Недаром В. И. Ленин подчёркивал, что русский капитал есть не что иное, как отделение всемирной «фирмы», ворочающей сотнями миллиардов рублей и носящей название «Англия и Франция». Поскольку Зверев опирался исключительно на внутренние источники финансирования индустриализации, то в его бытность наркомом организовывался регулярный выпуск государственных внутренних займов, которые размещались среди населения.

По предложению Сталина, большое внимание Зверев уделял увеличению золотого запаса страны. По воспоминаниям В. В. Деменцева, Арсений Григорьевич «предложил из всего добываемого золота 50% класть в казну и не трогать этот запас ни при каких обстоятельствах, а 50% направлять на покрытие необходимых расходов. Сталин такой порядок одобрил и считал золото, положенное в казну, абсолютно неприкосновенным. Текущих доходов было вполне достаточно, чтобы за их счёт покрывать необходимые расходы. Так что никто не имел права продать золото на сторону. Можно было получить лицензию на его добычу, но чтобы потом продать добытое государству».

В своих мемуарах Зверев писал, что одной из сторон его деятельности на должности наркома финансов был сфера драгоценных камней: «Знакомясь с миром драгоценных камней, я погрузился в изучение таких вопросов, относительно которых имел раньше весьма туманное представление: узнал, как ценятся разные камни исходя из их чистоты, размера и игры сложно огранённой поверхности; чем ограночные камни отличаются от поделочных, затем от камней органического происхождения (жемчуг, янтарь, кораллы) и искусственных (например, от стеклянных стразов). Узнал, как работают ювелирно-гранильные фабрики». Большое внимание уделял Зверев и технике монетного дела: «Знакомясь более основательно, чем раньше, с монетным делом, я изучил заодно машинный парк Госбанка. Требовались дополнительные средства на создание новых видов машин. Ручной труд в этой сфере больше терпеть было нельзя, а прежние машины были несовершенны».

А. Г. Звереву выпало испытание — возглавлять Наркомат финансов и в тяжёлые годы Великой Отечественной войны. Под его руководством финансовая система страны была быстро перестроена для военных нужд. Даже в столь тяжёлые военные годы Зверев не изменил своим принципам в руководстве государственных финансов и большое внимание уделял созданию резервов. В. В. Деменцев вспоминает: «Мне коллеги, с ним работавшие, рассказывали, что, когда нарком финансов А. Г. Зверев принёс Сталину государственный бюджет на 1942 год, едва ли не самый трудный в истории страны, Сталин спросил наркома: “А есть ли резервы?”»

Под руководством Зверева проходила эвакуация наркомата из Москвы в Казань. Об этом событии Арсений Григорьевич воспоминал: «Решено было все ненужные бумаги сжечь. И над Москвой поднялись в разных местах пепел и густой дым. Необходимая документация вывозилась по месту назначения. В Москве остались два моих заместителя: один — для связи, другой — для окончательной ликвидации бросового имущества и документов. Сев в легковую автомашину, я решил перед отъездом в Казань заехать в котельную одной из фабрик, где сжигались наши бумаги. Хорошо, что я это сделал. Первым же человеком, на которого я там наткнулся, был начальник одного из отделов наркомата, а рядом с ним лежал запломбированный пакет с некоторыми секретными и очень нужными документами. Помощь, можно сказать, подоспела вовремя…» По воспоминаниям заместителя Зверева Д. С. Бузина, «святая святых» Наркомата финансов «хранились в строжайшей тайне и дальше стен и людей, их слышавших, не распространялись. И это было абсолютно правильно».

Одним из наиболее важных мероприятий, проведённых Зверевым в должности руководителя главного финансового ведомства, была денежная реформа 1947 года. Причинами реформы были резкое увеличение государственных расходов на оборону в период войны, сокращение розничного товарооборота, а также рост инфляции. Реформа носила конфискационный характер. Госбанк СССР провёл обмен старых денег на новые из соотношения 10:1. Металлическая монета обмену не подлежала и принималась по номинальной стоимости. Не подлежали переоценке вклады населения, размер которых не превышал 3000 рублей.

Подготовка реформы началась ещё в период войны. Об этом Зверев писал следующее: «Помню, как-то в конце 1943 года часов в пять утра мне на дачу позвонил Сталин. Вечером я вернулся из Казахстана. Глава правительства извинился за поздний (правильнее было бы сказать — ранний) звонок и добавил, что речь идёт о чрезвычайно важном деле. Вопроса, который последовал, я никак не ожидал. Сталин поинтересовался, что думает Наркомат финансов по поводу послевоенной денежной реформы. Я ответил, что уже размышлял об этом, но пока своими мыслями ни с кем не делился.

— А со мною можете поделиться?

— Конечно, товарищ Сталин!

— Я вас слушаю.

Последовал 40-минутный телефонный разговор. Я высказал две основные идеи: неизбежную частичную тяжесть от реформы, возникающую при обмене денег, переложить преимущественно на плечи тех, кто создал запасы денег спекулятивным путём; выпуская в обращение новые деньги, не торопиться и придержать определённую сумму, чтобы первоначально ощущался некоторый их недостаток, а у государства были созданы эмиссионные резервы. Сталин выслушал меня, а затем высказал свои соображения о социальных и хозяйственных основах будущего мероприятия. Мне стало ясно, что он не впервые думает о реформе. В конце разговора он предложил мне приехать на следующий день в ГКО. На сей раз беседа была долгой. Очень тщательно рассматривалось каждое предложение.

Сталин специально, причём трижды, оговорил требование соблюдать абсолютную секретность при подготовке реформы. Он редко повторял сказанное им. Отсюда видно, какое значение придавал он полному сохранению этой тайны. Действительно, малейшая утечка информации привела бы к развязыванию стихии, которая запутала бы и без того сложные проблемы. Ещё хуже, если о замысле узнает враг и попытается использовать будущую ситуацию в своих целях. На том этапе подготовки реформы из всех сотрудников Наркомата финансов знал о ней я один. Сам я вёл и всю предварительную работу, включая сложнейшие подсчёты. О ходе работы я регулярно сообщал Сталину. Знал ли об упомянутом замысле в тот момент ещё кто-либо, мне неизвестно.

Ещё через год, когда Сталин уехал в отпуск, он сообщил мне оттуда, что просит представить ему мой доклад о будущей реформе. Я отправил ему доклад на 12 машинописных страницах. Это был уже третий этап подготовки мероприятия. Ознакомившись с материалом, глава правительства предложил мне расширить его, дав некоторые объяснения, до 90–100 страниц и через две недели снова представить ему.

Я получил разрешение привлечь к делу ещё 15 человек (14 — из Министерства финансов, 1 — из Госбанка СССР), но с условием, что никто из них не будет знать о плане в целом, а получит представление только о своём узком задании. У отдельных местных сотрудников любопытство перетянуло служебный долг. Пакеты были вскрыты раньше времени. Кое-где пошли слухи о предстоящей реформе. За это нарушение государственной дисциплины виновные понесли серьёзное наказание. Их неправильное поведение не помешало мероприятию в целом».

Денежная реформа 1947 года позволила отменить карточную систему, способствовала снижению цен на товары первой необходимости, сокращению количества денег, находящегося у населения. Многие рядовые советские граждане рассматривали реформу как справедливую, в ходе которой были изъяты незаконно добытые в период войны деньги. По словам В. В. Деменцева, «население тогда с пониманием приняло денежную реформу, ведь рабочим и служащим авансом была выплачена заработная плата за вторую половину декабря 1947 года».

В 1948 году Зверев в течение 10 месяцев был отстранён от должности министра. Постановлением Политбюро ЦК Арсений Григорьевич переведён в заместители министра финансов СССР, а его пост занял А. Н. Косыгин. Понижение в должности могло быть «наказанием» за плохо проведённую денежную реформу. По мнению В. В. Деменцева, Зверев был освобождён от должности из-за того, что не смог предотвратить утечку информации о предстоящей денежной реформе. Из-за появившихся слухов о денежной реформе в некоторых городах накануне обмена денег образовались огромные очереди в сберегательных кассах. По другим данным, Косыгина назначили министром финансов и тем самым понизили его статус из-за «Ленинградского дела». По воспоминаниям В. Н. Семёнова: «Арсений Григорьевич тяжело переживал своё освобождение от работы. Должность заместителя министра с курированием второстепенных вопросов, наказание за чужую вину могло сломить даже человека с сильной волей. Но он не показывал вида и не апеллировал к И. В. Сталину. “Услужливые” чиновники предоставили А. Г. Звереву невзрачный кабинет на втором этаже Минфина, что ещё больше угнетало его и, несомненно, отразилось на его здоровье. Но аппарат министерства не изменил своего отношения к опальному министру, оказав ему поддержку. В декабре 1948 года Арсений Григорьевич снова стал министром финансов СССР». Представляется, что В. Н. Семёнов, уважаемый финансист со стажем, ставший заместителем министра финансов СССР, в своих воспоминаниях, стремясь быть политически корректным, несколько приукрашивает картину. По воспоминаниям других коллег, работавших в Министерстве финансов СССР, большинство сотрудников министерства старались избегать контактов с Арсением Григорьевичем в период его опалы, по-видимому, ожидая, что понижением в должности дело может не ограничиться и вслед за этим могут последовать репрессии (Прим. М. Ю. Алексеева).

Помимо руководства Наркоматом (Министерством) финансов СССР, Зверев одновременно возглавлял Валютный комитет Совета министров СССР, во время Великой Отечественной войны работал в Государственной штатной комиссии при Совете министров СССР. В 1939–1961 годах являлся членом ЦК партии, делегатом многих партийных съездов. С 1937 по 1962 год Зверев был депутатом Верховного Совета СССР. На XIX съезде КПСС в 1952 году избирался кандидатом в члены Президиума ЦK КПСС. Несколько десятилетий был депутатом Московского совета.

Ценные воспоминания о работе со Зверевым сохранились в книге Д. С. Бузина, работавшего после войны в должности первого заместителя министра финансов СССР. Сохранились воспоминания Д. С. Бузина о том, как Зверев выступал по радио с информацией о постановлениях Министерства финансов: «Речь Зверева, как и в других аналогичных случаях, передавалась в записи и до момента выхода в эфир содержалась в строжайшей тайне. Он произносил речь заранее, дня за два — за три, а потом, до оглашения её, немало волновался по мелочам: то не так фраза построена, то надо бы тут иначе сказать, а там употребить другое слово и т.д. и т.п. К моменту передачи по радио мы, члены коллегии Министерства финансов СССР, по традиции собирались обычно у А. Г. Зверева, в его кабинете, хотя весь текст знали почти наизусть. Но собирались ещё и вместе послушать. Такова была традиция. И быть может — неплохая. Подготовка в министерстве к выпуску очередного займа в последние годы проходила нервно. За долгое время своего пребывания на посту министра финансов, выступая ежегодно по поводу выпуска очередного займа, он, как считали, уже “выговорился”: в его речах не было, да, пожалуй, и не могло быть большого разнообразия ни в мотивах, ни в лексике. В те годы Арсений Григорьевич займов уже не любил, мягко говоря… Эта его неприязнь сыграла не последнюю роль в принятии в 1957 году известного постановления о прекращении начиная с 1958 года выпуска массовых государственных займов».

По воспоминаниям Н. В. Гаретовского, работавшего в то время помощником первого заместителя министра финансов СССР Д. С. Бузина, подготовка документов по денежно-кредитной политике проводилась так: «В рассмотрении этих документов участвовали руководители Госбанка: Попов, Владимир Сергеевич Геращенко, Кудрявцев и со стороны Минфина — Бузин, Славный и я как помощник Бузина. После предварительного рассмотрения делался доклад министру финансов СССР А. Г. Звереву и затем принималось окончательное решение о направления их в ЦК КПСС и Совмин Союза. Никаких особых мнений какой-либо из сторон в этих записках не было. Мне запомнилось высказывание А. Г. Зверева, что в высшие органы надо вносить и защищать конкретные предложения, а не материалы для дискуссии. Следует отметить, что особое внимание уделялось экономическому обоснованию записок, связанных с дополнительным выпуском денег в обращение, и тогда тщательно и всесторонне взвешивались предложения Госбанка. Эти записки подписывались только Зверевым и шли лично на имя руководства страны. Также первые экземпляры записки всегда направлялись в ЦК КПСС и Совет министров СССР. Они были абсолютно идентичны по своему содержанию, вплоть до расположения текста и переноса слов. Объём записок никогда не превышал одного листа. Дополнительная эмиссия предлагалась, как правило, на ограниченные сроки. И я не помню случаев, чтобы она не погашалась в сроки, указанные в записках».

После смерти Сталина Зверев сохранил должность министра финансов, но сразу же потерял членство в реорганизованном Президиуме ЦК КПСС. По воспоминаниям В. В. Деменцева, у «железного наркома Сталина» Зверева были сложные отношения с преемником Иосифа Виссарионовича Н. С. Хрущёвым. В. В. Деменцев отмечал, что «однажды А. Г. Зверев пригласил меня к себе и объяснил основную причину своего назначения, рассказав, что с Хрущёвым у них в последнее время нет взаимопонимания по многим вопросам, что он под него “копает”, при любом удобном случае унижает и всеми способами пытается оскорбить. После этого Арсений Григорьевич попросил меня, чтобы я сделал так, чтобы считалось, что он всегда присутствует на собраниях, и чтобы я не выдавал Хрущёву его отсутствия. Сидеть на частых заседаниях у него не было возможности, так как были более важные вопросы. Наша дружба возникла ещё в Ленинградском финансовом институте, она переросла в доверительные отношения, мы стали тесно общаться, и выяснилось, что мы оба работали на Алтае — я командовал Горным Алтаем, а он ранее работал в Алтайском крае в Барнауле. Чтобы не “дразнить гусей”, мы решили всё это никому не рассказывать. Я, конечно, сохранил в тайне отсутствие министра на наших собраниях. Хотя Хрущёв неоднократно выяснял, как работает Зверев в комиссии, и спрашивал у меня, присутствует ли он на заседаниях. Я прикрывал Арсения Григорьевича и врал: “Люди собрались все замечательные, все работают хорошо, посещаемость заседаний 100-процентная, приступаем к посевной (или уборочной) страде”. Старший товарищ мне был очень благодарен, но, если бы кто-то узнал об этом нашем сговоре, нам обоим было бы не сносить головы — Хрущёв сделал бы из нас котлету».

На пенсию Зверев вышел, по его словам, «самостоятельно» из-за разногласий с Н. С. Хрущёвым, готовившим денежную реформу. По другим данным, выход Зверева на пенсию был связан с состоянием здоровья, перенесённым им инсультом. После отставки Зверева с должности министра финансов в 1961 году министром был назначен В. Ф. Гарбузов. Назначение на должность министра своего заместителя Гарбузова Зверев назвал «вполне закономерным».

Денежную реформу, которую провёл Гарбузов, начинал готовить ещё Арсений Григорьевич. По оценке В. В. Деменцева, «мудрый и дальновидный Арсений Григорьевич не согласился с “хрущёвским” сроком реформы. Он считал, что в первую очередь следует вернуть платёжно-покупательную способность рублю и постепенно увеличивать платёжеспособный спрос населения на товары и услуги. Он полагал, что одновременные деноминация рубля и рост цен приведут к банкротству советской экономики и внешней торговли, сориентировав их в основном на экспорт сырья и растущий импорт всё большего ассортимента товаров. И, видимо, он был прав! Денежная реформа 1961 года принесла экономике непоправимый вред, после неё появилась существующая ныне зависимость от нефтяного экспорта и хронический дефицит продовольствия… Последствия этой реформы были губительными. Уход продуктов из магазина на подорожавший рынок больно ударил по благосостоянию народа. Фактически было произведено скрытое повышение цен (ведь зарплата сократилась более существенно, чем цены). Рост цен не ограничился январским скачком, а продолжался и в последующие годы. Особенно тяжёлым было положение в регионах».

Став пенсионером союзного значения, Зверев не мог сидеть без дела. Он стал преподавателем и профессором-консультантом Всесоюзного заочного финансового института, созданного по его инициативе (в настоящее время институт вошёл в состав Финансового университета при Правительстве РФ).

В последние годы жизни Арсений Григорьевич защитил докторскую диссертацию и стал членом Высшей аттестационной комиссии. Докторская диссертация была посвящена национальному доходу СССР и была защищена по совокупности печатных работ. Интересно, что на защите присутствовало много иностранных журналистов, задававших каверзные вопросы. Зверев — автор нескольких крупных научных работ: «Национальный доход и финансы СССР», «Проблемы ценообразования и финансы», «Хозяйственное развитие и финансы в семилетке» и др. Одна из важнейших идей этих работ — борьба за полнокровный государственный бюджет.

В историю Зверев вошёл как «железный сталинский нарком» и первый профессиональный советский финансист, признававший только плановую экономику.

В воспоминаниях Д. С. Бузина, являвшегося некоторое время заместителем Зверева, сохранились интересные свидетельства о тех трудностях, с которыми сталкивалось Министерство финансов. По словам Бузина, Сталин поручил советским писателям, написавшим заявление о нежелании платить высокие налоги со своих больших заработков, встретиться со Зверевым. «Аргументы писателей, — писал Бузин, — выглядели весьма блёкло, невыразительно и неубедительно. В них всё дело сводилось к тому, чтобы потолок прогрессии при взимании налога с заработка (дохода) писателей, превышающий 300 000 рублей в год, уменьшить до 40 процентов. Без мало-мальски аргументированной аргументации. На глазок. Арсений Григорьевич был крайне недоволен такой работой своего аппарата, взволнован, раздражён. В беседе с ним я уловил и нотки, свидетельствующие о некоторой недооценке им серьёзности самого факта выступления группы писателей с их предложениями и обстановки, сложившейся вокруг него, что явствовало из… встречи с А. А. Фадеевым и его ссылкой на задание Сталина… Мы условились с Арсением Григорьевичем: терпеливо выслушаем все претензии жалобщиков, а затем по окончании встречи посоветуемся и решим, как быть. Никогда в жизни, ни до того, ни после, не приходилось мне присутствовать и быть невольным свидетелем более гнетущего и тягостного зрелища, кое являла собой наша встреча с этой группой писателей… А. А. Фадеев на ней не присутствовал… На встречу явились пять товарищей из Союза писателей… Главным выступил Н. Ф. Погодин. Он изложил кратко, с открытым забралом требования писателей: приравнять их, передовую часть творческой интеллигенции советского государства, по уплате подоходного и других налогов к рабочим и служащим… Вопрос, по его мнению, не дискутабельный, а скорее практический, и они желают услышать, как Минфин предлагает осуществить это. А. Г. Зверев, используя наши и своего аппарата материалы и расчёты, спокойно и убедительно показал, что литераторы и работники искусств по существу приравнены в интересующем их смысле к крупным учёным… то есть уплачивают подоходный налог в таком же размере, как и эта категория интеллигенции. И тут началась невиданная перепалка. В каких только грехах ни обвиняли Минфин за его отношение к писателям — и в поборах, и в обкрадывании трудовых заработков, и в дискриминации творческой интеллигенции, и в политической слепоте… Это были не выступления, не речи, а выкрики. Писатели не скупились на дерзости, порой на оскорбительные и близкие к ним эпитеты, перебивали друг друга, изощряясь в грубости высказываний. Да, то явно была психическая атака прежде всего против А. Г. Зверева… Реплика министра переполнила чашу кипения страстей. Опять послышались выкрики: “Мы не обязаны думать за Минфин, как сочинять указы!”, “Вы требовали конкретных предложений, мы их вам вручаем!”, “Мы требуем ликвидации позорной статьи!” Арсений Григорьевич, судя по его виду, еле сдерживал возмущение происходившим. Ни о каком деловом разговоре в таком галдёже не могло быть и речи… Тяжело мне было сдерживать себя, чтобы не отвечать на оскорбления в адрес и мой, и А. Г. Зверева. С огромным напряжением воли я продолжал излагать свои расчёты… Расходились жалобщики не то что недовольные, а хуже — какие-то озлобленные. Когда же мы остались вдвоём, Арсений Григорьевич, разведя руки и распрямив свою могучую грудь, с ухмылкой сказал: “Слышал. Узрел. Вник”. Он добавил солёное словечко в адрес жалобщиков… И в раздумье: “Ну и нахалы. Надо же додуматься: требовать уплаты налога в размере 13 процентов с 800 000 целковых, как платят те же проценты работяги…”»

Д. С. Бузин также вспоминал, что его «попытки выяснить у А. Г. Зверева обстоятельства и подробности обсуждения “наверху” письма группы писателей и, конечно, позиции, занятой при обсуждении Госпланом СССР в лице его председателя, а также Минфином, то есть министром, ни к чему не привели. “Спроси у своего хозяина, — ответил он с явным раздражением. И добавил более спокойно: — А вообще-то рекомендую тебе ни у кого не пытаться узнать о том, и забыть всю историю о налогах с литераторов”.

Он был прав, Арсений Григорьевич Зверев. Обсуждение “наверху” тех или иных вопросов и тем более подробности происходившего там были (и есть) святая святых, хранились в строжайшей тайне и дальше стен и людей, их слышавших, не распространялись. И это было абсолютно правильно. Я, разумеется, знал о таком порядке и прекратил тогда какие-либо попытки выяснить неположенное мне знать».

Про историю с литераторами ходил народный анекдот: «В первый послевоенный год министр финансов Зверев, обеспокоенный высокими гонорарами ряда крупных писателей, подготовил докладную записку и представил её Сталину. Тот попросил пригласить к нему Зверева. Когда министр вошёл, Сталин, не предлагая ему сесть, сказал: “Стало быть, получается, что у нас есть писатели-миллионеры? Ужасно звучит, товарищ Зверев? Миллионеры-писатели!” “Ужасно, товарищ Сталин, ужасно”, — подтвердил министр. Сталин протянул финансисту папку с подготовленной им запиской: “Ужасно, товарищ Зверев, что у нас так мало писателей-миллионеров! Писатели — это память нации. А что они напишут, если будут жить впроголодь?”»

Современник отмечали, что Зверев имел широкий кругозор. Любил рыбалку и охоту, играл на гармони и фортепиано, но особое внимание Арсений Григорьевич уделял чтению. Он всю свою жизнь занимался самообразованием. В Министерстве финансов Зверев продолжил развитие библиотеки, созданной ещё Е. Ф. Канкриным: выделил значительные средства на переинвентаризацию гигантского книжного фонда, расширил читальный зал, в котором занимались сотрудники министерства.

У Зверева был один брак, в котором родились трое детей. Профессии себе дети министра Зверева выбрали разные: юрист, экономист, военнослужащий (полковник Советской армии). На протяжении всей взрослой жизни Арсений Григорьевич был убеждённым коммунистом, но не считал нужным настаивать на том, чтобы все его дети вступили в партию (один из его сыновей не был членом КПСС).

«Деньги любить не надо, их надо уважать» — известная фраза министра ярко иллюстрирует его отношение к деньгам. Как убеждённый коммунист, как большевик старой закалки Зверев критиковал многое из того, что стало появляться в СССР в послесталинское время, в том числе магазины «Берёзка». Зверев был сильным человеком. После инфаркта и инсульта Арсений Григорьевич любил говорить: «У Бога взаймы живу». В 1966 году Зверев сам написал автобиографию «для некролога», а перед самой смертью специально сфотографировался, и этот его последний снимок стоял у гроба во время панихиды. Арсений Григорьевич умер на даче неожиданно от сердечного приступа в день рождения своей дочери.

За годы службы Зверев был награждён многими орденами и медалями. Арсений Григорьевич похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Современники-финансисты считали Зверева особенным человеком. По характеристике А. А. Посконова, «Зверев ни во что не вникал (так казалось), но в критической ситуации гениально находил выход и молниеносно принимал единственно правильное решение». По оценке известного советского финансиста В. В. Деменцева, это «был большой государственный деятель, отдавший службе в финансовых органах около сорока лет, легендарная личность в истории финансов. Его огромная фигура (весил он почти полтора центнера) как бы олицетворяла прочность советских финансов и ценность рубля… Арсений Григорьевич с честью оправдал высокое доверие партии многолетней работой на беспокойном посту министра финансов. Он проводил твёрдую, нередко жёсткую линию в налоговой политике, стремясь сбалансировать государственный бюджет. Он прилагал немало усилий к тому, чтобы развитие производительных сил всегда обеспечивалось финансированием. Зверев не закрывал глаза перед правдой, какая бы она ни была. Высказывал её и отстаивал. Особенно если это касалось крупных государственных дел».

Министр финансов Б. Г. Фёдоров, человек совсем иных, либеральных взглядов, характеризовал Зверева как «смелого, глубокого и сильного человека, силой своих способностей поднявшегося из самых низов».

Известно, что Зверев не был мелочным и мстительным, обладал самоиронией: после того как его из министров сделали «восьмым замом» и он начал приходить с работы «рано» — в 10 часов вечера, его супруга в шутку заметила, что так его и совсем уволить могут, на что Арсений Григорьевич отвечал, обводя взглядом казённую мебель в казённой квартире: «Ничего, поедем куда-нибудь, только сидеть-то нам с тобой не на чем будет». После понижения с неизменной весёлостью отмечал, что некоторые сотрудники перестали с ним здороваться: «Сидим в приёмной, а такой-то очень занят, ничего вокруг не видит, все бумажки перелистывает — очень интересно наблюдать!» Однако после возвращения в министерское кресло мстить никому не стал.

О Звереве сохранились исторические анекдоты, возможно, имеющие под собой какую-то реальную основу. Один из них описан в книге О. Н. Марчука «Сибирский феномен»: «Был такой случай в Академгородке. Для каких-то очень важных дел Президиуму Сибирского Отделения Академии наук потребовалось 2 миллиона рублей. Где их взять? Бюджет Отделения расписан, и ни у кого не отнимешь. Помог случай. В Новосибирск приехал министр финансов А. Г. Зверев. Президент СО Михаил Алексеевич Лаврентьев, хорошо знавший Зверева, пригласил его в Академгородок. Его встретили, показали несколько интересных вещей в институтах, а затем устроили обед на природе. Пока варилась уха, Лаврентьев и Зверев гуляли вдоль речки Зырянки. Михаил Алексеевич объяснил суть дела, для которого позарез нужны 2 миллиона рублей, но Зверева на мякине не проведёшь. Он отказал. Михаил Алексеевич подъезжал к нему и так и эдак, но министр не соглашался. В одном месте овраг спускался к речке высоким обрывом, наверху которого стояли сосны. Михаил Алексеевич подвёл Арсения Григорьевича к самому краю обрыва и сказал: “Вот, если не дашь 2 миллиона — столкну!” Пошла перебранка. Михаил Алексеевич стал наступать на министра. Зверев: “Я буду кричать”. Лаврентьев: “Кричи, не кричи — никто не услышит”. И сделал последний возможный шаг. “Дам, дам, только отпусти!” — выкрикнул Зверев. “Вот так бы давно!” — сказал удовлетворённо президент СО и оттащил бледного Арсения Григорьевича от обрыва».

По воспоминаниям современников, Зверев был «такой полный-полный мужчина, и шофёр у него был ну под стать ему. Их даже иногда путали. Иногда подходили сановники к шофёру и ну давай ему рассказывать о делах государственных. А сам министр, когда выходил к машине, всегда смотрел, где шофёр. Если тот в сторонке, то Зверев бежал к машине трусцой — тяжело ему было, и выглядело это очень смешно, — чтобы первым в салон сесть. Чтоб опередить шофёра своего… Он любил сидеть на первом сиденье. Тогда оно было общее для шофёра и пассажира, а поскольку оба толстые, то кто первый сядет, тот займёт больше места, другой же будет тесниться».

Известен интересный факт о том, как Зверев умный, бескомпромиссный, в меру осмотрительный человек, а попался на удочку вора-афериста В. Б. Вайсмана (он же — Трахтенберг, Рабинович, Зильберштейн). В 1947 году милиция в здании Министерства тяжёлого машиностроения при попытке получить денежное пособие задержала афериста Вайсмана. По результатам стало ясно, что вор Вайсман при побеге из лагеря обморозился, потерял обе ноги и кисть одной руки. Из-за этого не мог заниматься воровством и переквалифицировался в мошенники. Сфабриковал наградную книжку дважды Героя Советского Союза, нацепил на пиджак планки с семью орденами и тремя медалями и в таком виде ходил по Министерствам СССР, добивался приёма у министров и их заместителей, получал от них денежные пособия и промтовары. В 1947 году Вайсман побывал на приёме у министра финансов СССР Зверева, который, не подозревая, что его «разводят», дал распоряжение своему заместителю выдать Вайсману как «бывшему шофёру Киевской городской конторы Госбанка» (каждый раз тот выдумывал себе новое прошлое) из Управления Госбанка СССР за счёт Министерства промтовары на сумму свыше 20 000 рублей.

О Звереве сохранилось и яркое воспоминание известного историка Н. Я. Эйдельмана, учившегося в одной школе с сыном Зверева: «…Мы, старшеклассники, хорошо помним, как директор грозно послал за отцом хулиганистого Зверева, сына министра финансов. Приехала министерша. Новиков (и этим отличался от большинства директоров) не заискивал перед знатными семействами, но, наоборот, держал себя как их благодетель: мамаша была отправлена домой (“Я отца вызывал”). Вскоре прибыл сам министр. В кабинете директора на некоторое время уединились двое взрослых и провинившийся отпрыск; затем Зверев-младший был возвращён коридору с фингалом под глазом (надо думать, директор не смог сдержать непедагогического порыва министра). Сынок притих. Школа получила новые кредиты…»

Зверев — один из немногих министров финансов, кто написал мемуары. Его воспоминания «Записки министра» были изданы уже после его кончины, а позднее переизданы в виде книги «Сталин и деньги». Примечательно, что в воспоминаниях Зверева практически нет критики тех людей, с которыми ему приходилось работать, взаимодействовать, общаться за долгий период его службы, и о своих заслугах в государственном управлении он практически не говорит. Вместо этого Зверев оставил массив интересной информации о многих исторических событиях и деятелях.

Вместе с тем стоит отметить, что биография Зверева и его государственная деятельность историками изучены сегодня слабо.

По воспоминаниям Алевтины Васильевны Елисеевой (род. в 1933), племянницы А. Г. Зверева: «Арсений Григорьевич был очень честным, искренним и добрым человеком. Работа была смыслом всей его жизни, он много трудился, впрочем, и вся семья была трудовой и прогрессивной. Все были передовыми, коммунистами и верили в лучшее. Такие взгляды имел и отец Арсения Григорьевича, который был очень серьёзным и деятельным. Сестра Арсения Григорьевича, Марфа Григорьевна, в 1917 году поехала из деревни в Петроград делать революцию, но там она потеряла ногу и потом получала пенсию по инвалидности. Финансовой деятельностью занимались и другие члены семьи, например племянник Арсения Григорьевича, рано умерший. Арсений Григорьевич любил родные места и природу, родную деревню, ездил в неё до последних лет».

На родине Зверева в Клину сохранился дом, построенный семьёй в 1926 году. В Москве Арсений Григорьевич жил в переулке Грановского, в доме, где жили и многие другие руководители советского государства. В квартире было много книг, в рабочем кабинете все стены были заняты полками с книгами. В квартире было два телефона: один для личных разговоров, другой для прямой связи с Кремлём. Сталин мог звонить Звереву в любое время.

По словам Алевтины Васильевны, Арсений Григорьевич очень любил свою маму, старался, чтобы она была рядом, но она не хотела уезжать из деревни, любила сельскую жизнь. Когда началась война, то она не хотела эвакуироваться, говорила ему: «Арсюша, кто меня тронет? Кому я нужна? Я жена бедного крестьянина», но Арсений Григорьевич считал, что оставаться опасно, и забрал маму в эвакуацию в Куйбышев, где она и умерла. Арсений Григорьевич в течение жизни вёл дневник, который жена Екатерина после его смерти передала журналистам для обработки. Наверное, только часть материалов вошла в книгу «Записки министра».

Отправить