Инспектор Этелни Джонс

Здесь сказать, в общем-то, нечего, кроме того, что Джонс, пожалуй, самый неприятный из всех полицейских холмсианы. Помимо глупости и упрямства, он, в отличие от Лестрейда и прочих, еще и поступает крайне неблагородно и неблагодарно. Будучи единственным олицетворением Государства в «Знаке четырех», он – даже на фоне злодея и подлеца майора Шолто и каторжника Смолла – выглядит крайне непривлекательно. Джонс – прагматик, циник, исходящий в своих словах и поступках исключительно из соображений сиюминутной пользы. Он крайне высокомерен и почти груб, когда чувствует силу; потерпев неудачу с собственным расследованием, Джонс тут же меняется в отношении Холмса и почти беспрекословно ему подчиняется; однако стоило поймать Смолла, как к инспектору возвращаются его самоуверенность, высокомерие и даже почти хамство. Все это еще раз подтверждает любопытную черту викторианского мира: в колониях имперский порядок поддерживают жулики и проходимцы, готовые на любое преступление ради денег. В метрополии на страже Закона стоит тупой циник, готовый отправить на виселицу невинного, лишь бы отрапортовать о раскрытии преступления.

Джонатан Смолл

На Джонатане Смолле сходятся оба сюжета повести – собственно, приключенческий и социально-политический и исторический. Смолл на своей одной ноге стоит посреди действия «Знака четырех». Он – посредник между двумя мирами, «местным» индийским миром и миром белых колонизаторов, он – единственный представитель белых, которого, хотя бы отчасти, принимают за своего жители Индии. В каком-то смысле Смолл благороден (и уж точно его можно назвать «человеком слова»): готов умереть, но не предать тех, кто нашел убежище в цитадели Агры. Смолл злодей и убийца – но с точки зрения этики он гораздо выше своих тюремщиков, да и инспектора Джонса тоже. Наконец, всю историю сокровищ Агры мы узнаем из его уст; иными словами, каторжник Смолл своими поступками создал сюжет, своими словами смог выстроить нарратив, который включил в себя самых разных людей из разных социальных и этнических групп. Наконец, Джонатан Смолл не только связывает колонизаторов с колонизированным миром Востока, который притягивает англичан своей древностью, богатством и экзотическим флером. Смолл включает в сюжет и третий мир – мир первобытных жителей Андаманских островов, которому равно чужды британцы и индийцы. За Джонатаном Смоллом в повести появляется андаманец Тонга.

Здесь стоит обратить внимание еще на одно интересное обстоятельство. Перед побегом с каторги (который он организовал с помощью Тонги) Смолл убивает надсмотрщика-пуштуна. В этом происшествии сосредоточен как бы весь колониальный мир викторианства середины – второй половины XIX века. Напомню: Джонатан Смолл оказывается на каторге на Андаманских островах после того, как – вместе с тремя подельниками – убил и ограбил купца Ахмета, которого один раджа послал спрятать сокровища в Агре. Дело происходит в июле 1857 года, в разгар сипайского восстания; цитадель Агры, куда укрылись бежавшие из соседних районов, городов и самóй Агры белые колонизаторы и лояльные им индийцы, окружена восставшими. Таким же образом там оказался и Смолл, после того как плантацию, где он служил надсмотрщиком, захватили. Смолла ставят командовать караулом, охраняющим одни из ворот цитадели. Там разыгрывается драма с его вступлением в «союз четырех» и убийство Ахмета. Если отвлечься от беллетристического сюжета и вспомнить о реальных исторических обстоятельствах, то ситуация в Агре странным образом будет воспроизведена потом на Андаманских островах. В осажденной цитадели заключенных в местной тюрьме некому охранять, солдаты нужны для обороны от восставших, так что тюремщиками становятся сами заключенные – те из них, кто хорошо себя зарекомендовал и ведет себя вполне лояльно. Система каторги на Андаманах построена точно таким же образом – только более изощренно. Там установлено несколько «уровней» наказания – заключенных поощряют снижением сроков, возможностью более вольной жизни и так далее. Любопытно, что Закон не делает разницы между этническими британцами и индийцами; иерархия выстраивается исключительно в соответствии с поведением каторжников. Отбывают наказание здесь как участники сипайского восстания, так и просто уголовники; как мы видим, охраняют их, в частности, пуштуны – то есть те, с кем Ватсон потом имел в дело в афганской кампании. Наконец, здесь есть и общий враг – местные жители, андаманцы, нападающие и на каторжников, и на тюремщиков. Перед нами будто развернули схему всей викторианской империи в миниатюре – с ее признаками имперскости (универсализма перед лицом власти) и одновременно расизма (взаимная ненависть и презрение белых, индийцев и андаманцев) вкупе с социал-дарвинизмом. Прекрасный образчик последнего – милая дискуссия Холмса и Ватсона о том, являются ли грязные пролетарии, возвращающиеся с работы, людьми и есть ли у них душа.

Тонга

Ну и конечно, Тонга. Персонаж-функция, персонаж-кукла, наряженная в нелепые одежды. Почти все, что Конан-Дойль приписывает Тонге, не имеет никакого отношения к правде – средний рост андаманцев значительно больше, каннибалами они не были, даже отравленными стрелами не плевались. Тонга – материализация расистских страхов и предубеждений Викторианской эпохи, вызывающий ужас призрак, родившийся из совмещения сведений из скверного справочника, которые Холмсу зачитывает Ватсон, и образа ужасного малайца из опиумного кошмара де Куинси. В повести Тонга нужен только для того, чтобы вызволить Смолла из каторги, потом влезть в Пондишери Лодж, убить Бартоломью Шолто – и тем самым непреднамеренно загадать загадку сыщикам (ведь все вышло случайно, не так, как рассчитывал Смолл), а потом, уже в ходе погони, красочно погибнуть, чуть было не прикончив кого-то из преследователей. Причем, что очень важно, Тонга проделывает все это, не промолвив ни единого слова. В «Знаке четырех» говорят все – даже мальчишки из «нерегулярных полицейских частей с Бейкер-стрит», даже охранник Мак-Мурдо. Лишь Тонга нем как рыба – ибо викторианство отказало ему в человеческом достоинстве.