16

Когда Айрис было четыре, а мне тринадцать, я пообещала показать ей тайное место. Отвела ее за руку вниз по лестнице в сад и спросила, не догадывается ли она, где оно находится.

Айрис оглядела лужайку и приземистые кусты у сарая.

– Ты прячешься в кустах?

– Лучше, – ответила я. – На дереве.

– Тоже мне, секрет! Про дерево я давно знаю. Чепуха!

– Спорим, ты не знаешь, что это ясень. Считается, что ясень оберегает от злых духов. И наверняка ты не знаешь, как на него залезть без лестницы. Этого даже твой папа не знает. У земли же нет веток, видишь? Думаешь, я наверх взлетаю?

Айрис нахмурилась.

– Там привязана веревка?

– Нет. А на стену можно только спрыгнуть с дерева, обратно перебраться не получится.

Айрис любопытно приподнялась на цыпочки, силясь разглядеть, что там наверху, в кроне.

– У тебя есть тайный батут?

– Я научу тебя одной хитрости. Но только обещай, что никому не скажешь, ладно? Об этом знаем только мы с Кассом. Ну что, по рукам?

Айрис серьезно кивнула и протянула мне ручку.

– Обещаю.

Мы подошли к дереву. Из окна квартиры доносились крики. Айрис крепче вцепилась в мою ладонь, и я догадалась, что она все слышит. Я велела ей сосредоточиться на дереве. Объяснила, что я уже все проверила, оно не гнилое, не сухое, но на другие деревья так залезать не надо, потому что может подломиться ветка. И посоветовала ей настроиться на лучшее.

– Что это значит?

– Это значит, что не нужно бояться пробовать. Надо лишь набраться храбрости, как перед балетными выступлениями.

– У меня всегда перед ними ноги от страха дрожат.

– Но ты же все равно пересиливаешь страх и выходишь на сцену, верно?

Она коснулась узловатой растрескавшейся коры.

– Привет, дерево, – поздоровалась Айрис, и мне это понравилось.

– Помнишь, как оно называется?

– Ясень.

– Правильно. А теперь смотри в оба.

Я вытащила из кармана длинную тряпку и показала Айрис, как сделать петлю для запястья.

– Можешь брать ее в любое время, – сказала я. – Я покажу тебе, где ее прячу.

Я просунула левую руку в петлю и затянула узел. Свободный конец обвела вокруг ствола, захватила правой рукой и плотно обмотала кулак тряпкой. Поставила одну ногу на дерево, перекинула тряпку выше, подтянулась и поставила вторую ногу на ствол.

– Сперва нужно потренироваться – простоять так целую минуту, – пояснила я, – и только потом можешь лезть выше.

Касс как-то заметил, что согласно законам физики я преодолеваю силу тяжести с помощью собственной силы, с которой выталкиваю себя наверх, а исходящей от меня вовне силе противостоит сила моих рук. Я заставила его трижды это повторить и запомнила наизусть. И сейчас, чтобы казаться умнее, сообщила Айрис.

– Теперь давай ты попробуй, – я спрыгнула на землю и посмотрела на сестру. – Сразу может и не получиться.

Разумеется, у нее не получилось. Ручки маленькие, мышцы еще не окрепли. Я-то впервые попробовала забраться на дерево таким вот способом без помощи дедушки лет в восемь, и то тренировалась чуть не месяц. Я успокоила Айрис: тряпка прочная, не порвется. Я страховала ее сзади, сестренка прижалась спиной к моему животу и призналась, что боится. Я ее разула, чтобы она почувствовала подошвой кору, но у Айрис все равно не получилось.

Она все оглядывалась на окна квартиры.

– Может, пойдем домой?

– Давай лучше посидим на дереве. Хочешь, я тебя подниму?

Она весила как пушинка. Я усадила ее к себе на плечи, обхватила за ножки и стала подниматься. Наконец Айрис дотянулась до самой нижней ветки и с моей поддержкой уселась.

– Держись крепко, я лезу к тебе, – сказала я.

Я снова обхватила дерево тряпкой и крепко обмотала ее конец вокруг кулака. Подпрыгнула, оперлась ногами о ствол. Чтобы двигаться выше, отталкивалась ногами, скользила руками вверх по стволу и медленно, дюйм за дюймом, подтягивалась.

Усевшись наконец на ветку рядом с Айрис, я показывала ей разные разности – и какие окна наши, и сколько нужно отсчитать от синих занавесок в спальне мамы и Джона, чтобы найти кухню, и какая комната лучше всего просматривается. Рассказала, что когда-то мы с мамой жили в квартире посередине, а потом Джон купил квартиру над нами и объединил их в одну. Показала похожую на розовый шрам линию новой кладки там, где меняли окна.

– Эти кирпичи солнце всегда освещает в последнюю очередь, – пояснила я. – И когда летом видишь, что стена совсем темная, сразу понимаешь, что опоздала к ужину и родители будут ругаться.

– И что же делать?

– Либо вернуться домой и получить выволочку, либо убежать и спрятаться. Мы с Кассом прятались часами. Когда подрастешь, покажу, как по этой ветке перебраться на стену. Оттуда можно спрыгнуть на кладбище, даже если оно закрыто.

– Как бы я хотела быть похожей на тебя, – мечтательно проговорила Айрис. – Правда, тут вкусно пахнет?

Дерево пахло дикой природой: корой, смолой, листьями. Я указала сестренке на сорочье гнездо в кроне и рассказала, что сорока вила его долго-долго.

– Мне кажется, тут пахнет приятнее еще и из-за погоды, – добавила я. – Потому что облака ближе.

Издалека доносились крики Джона и мамины мольбы: они все еще ссорились, но с дерева казалось, будто это какая-то передача по телевизору, которая не имеет к нам никакого отношения. Если забраться повыше, туда, где мы с Кассом положили доски, можно посидеть подольше, подождать, пока родители не уймутся.

– На кухне кто-то есть, – заметила Айрис.

– Это мама.

– Откуда ты знаешь?

– Джон выше ростом.

Тень приблизилась к окну, выглянула наружу: это действительно была мама.

– Нас ищет, – прошептала Айрис. – Не знает, где мы.

– Ничего, подождет. Мы еще посидим тут.

Но Айрис заерзала, попросилась в туалет, захныкала: давай слезем. Я пыталась ее отвлечь, но она не сводила глаз с окон квартиры. Тогда я велела ей посидеть. Я слезу первая, а она спрыгнет ко мне на руки.

– И запомни, – добавила я, – слезать всегда труднее, чем залезать.

Может, я ее сглазила. Это ведь так и происходит? Айрис не прыгнула, а почти бросилась на меня, и мы обе рухнули на землю. Сестра упала на меня, но все равно взвизгнула как котенок.

Я сперва подумала: придуривается. Выползла из-под Айрис и сказала:

– Ну все, хватит притворяться.

А потом заметила, что у нее висок в крови.

В траве скрывался пенек с острыми краями. Я его прежде не видела. Неужели сестренка ударилась об него?

– Айрис! – позвала я. – Айрис!

Она не ответила.

Казалось, прошли часы: я смотрела на сестру, а она лишь стонала, и из виска у нее текла кровь. Я не знала, что делать. Поднять и отнести домой? Я встряхнула ее за плечо.

– Айрис!

Она открыла глаза и тут же закрыла. Всхлипнула. Я вскочила на ноги. Посмотрела на наши окна. В них отражалось солнце.

– Помогите, кто-нибудь, – прошептала я.

Бросилась к ближайшей квартире на первом этаже, постучала в стекло. Никто не выглянул, и я постучала сильнее. Потом в соседнюю квартиру и в следующую за ней.

– Есть тут кто-нибудь? – кричала я.

Открылась дверь, вышла женщина. Молодая, с длинными волосами, собранными в хвост.

– Что случилось?

– Сестра упала, ударилась.

Женщина бросилась к Айрис, опустилась рядом с ней на колени: та лежала с открытыми глазами, стонала и пыталась подняться. Футболка у нее была вся в крови. Женщина попросила Айрис повернуть голову. Над ухом виднелась темная рваная ранка, в которую набилась грязь. Волосы слиплись от крови.

– Родители дома? – спросила у меня женщина.

Я кивнула.

– Беги за ними. Да скажи, чтобы захватили телефон.

Я помчалась вверх по лестнице, а в голове у меня билась мысль: Джон будет орать. Он меня возненавидит. Дорого бы я дала, чтобы повернуть время вспять всего лишь на полчаса, когда мы с Айрис рука в руке спускались по этой самой лестнице. А лучше еще раньше, когда мама попросила Джона сменить тон, иначе она заберет детей и уйдет, а он ответил: «Только попробуй – и увидишь, что будет». Надо было оставить Айрис дома, а самой уйти.

Я ворвалась в квартиру. Джон сидел за столом у себя в кабинете.

– Где мама? – запыхавшись, выпалила я.

– Хлопнула дверью.

– Айрис упала. Возьми телефон.

У него вытянулось лицо. Он словно постарел на сотню лет. «Вот как сильно он ее любит», – подумала я.

Джон ринулся вниз по лестнице, я схватила телефон и побежала следом. Заметив женщину, он остановился как вкопанный – словно не понял, что происходит, и решил, будто незнакомка пытается украсть Айрис или мучает ее, а не помогает.

Он меня никогда не простит. Может, сейчас, при посторонних, он мне ничего и не скажет, но потом обязательно припомнит.

– По-моему, ссадина неглубокая, – сказала женщина, – но, может, придется зашивать. И еще девочку клонит в сон. Видимо, сотрясение мозга.

Джон ничего не ответил и лишь подхватил Айрис на руки.

– Пойдем-ка домой, маленькая, нужно смыть с тебя эту грязь.

Женщина выпрямилась.

– Не лучше ли вызвать скорую?

Я протянула мобильник Джону, но он направился в подъезд, не обращая на меня внимания.

– Он повезет ее в больницу? – спросила женщина.

Я пожала плечами. Никогда не знаешь, как поступит Джон.

Незнакомка бросилась за ним.

– Прошу прощения, но, по-моему, девочку нужно показать врачу. Если хотите, я вас отвезу, куда скажете.

Не замедляя шага, Джон двинулся вверх по лестнице. Он не проронил ни слова. Обычно он не упускает возможности покрасоваться перед незнакомцами, и я подумала, уж не спятил ли он часом. Так сильно он любил Айрис.

Соседка обернулась ко мне.

– Где твоя мама?

– Понятия не имею. Она куда-то ушла.

– Ты знаешь ее телефон?

Я порылась в мобильнике Джона и назвала женщине номер экстренного вызова – я знала, что это мамин.

Я поднялась в квартиру. Джон сидел в ванной с Айрис на коленях. Она была очень тихая и бледная. Джон протирал ей висок губкой и что-то шептал. Успокаивал, мол, все будет хорошо. Я хотела было напомнить ему про скорую, но взрослый здесь он, и если Айрис сейчас умрет, сам и будет виноват.

Мама позвонила Джону на мобильный, и я взяла трубку.

– Что случилось? – Судя по голосу, мама не помнила себя от страха.

«Она тоже меня возненавидит», – подумала я.

И рассказала ей, что Айрис упала и Джон сейчас отмывает ее от крови. Мама велела включить громкую связь.

– Джон, что происходит? – спросила она. – Как она?

Высокий, словно нездешний голос ее эхом отразился от стен ванной комнаты.

– Если она ударилась головой, надо отвезти ее в больницу. Ты меня слышишь, Джон? Она в сознании? Я не слышу ее плача. Крови много? Чего молчишь? Отвечай!

Казалось, она вывела его из транса.

– Все не так страшно, как выглядит, – ответил он.

– С травмами головы не шутят. Пусть посмотрит врач, ему виднее.

– Ладно-ладно.

– Ты отвези ее в больницу, а я возьму такси и подъеду к вам.

Джон укутал Айрис в полотенце, подхватил на руки и пошел вниз. Я схватила ключи от машины и ринулась следом. Он ведь мне не запрещал. Джон усадил Айрис на переднее сиденье и пристегнул ремень, а я забралась назад. Казалось, он не вполне осознает, что я тоже тут, хотя я протянула ему ключи от машины. Он по-прежнему молчал, лишь утешительно шептал что-то Айрис, но я не слышала, что он говорит.

Мама ждала нас на больничной парковке. Она держалась великолепно: не психовала, не рыдала, как утром, была спокойна и собрана. Совсем как раньше. Мама отодвинула полотенце, чтобы осмотреть ранку, и ничуть не испугалась вида крови. Айрис захныкала, и мама сказала ей, что она умница и очень храбрая.

Я похолодела от страха.

– Она поправится? – спросила я.

– Ну конечно, – ответила мама и сказала Джону, чтобы он припарковался, а мы пойдем внутрь. Она подхватила Айрис на руки, прижала к груди.

– Не спи, – попросила мама. – Нам нужно найти врача.

Сама не знаю, зачем я отправилась с Джоном парковать машину. Дурацкое решение. На больничной стоянке не было мест, а парковаться на соседних улицах имели право только жильцы окрестных домов.

– Какого черта нет паркоматов? – рявкнул Джон.

Надо было мне пойти с мамой и Айрис. Как же мне сейчас хотелось оказаться в больнице, где доктора и медсестры. Объяснить разумным людям, что я пыталась ее поймать, что мне очень стыдно и я никогда в жизни сознательно бы не причинила боль Айрис.

Мы остановились за каким-то фургончиком. Джон ударил ладонью по клаксону и гудел, пока не вышел водитель и не спросил, что ему надо. Я вжалась в сиденье. А Джон опустил окно и ответил, что у него дочь попала в больницу, а этот сраный фургон мешает проехать.

– Две минуты, чувак, – ответил водитель фургончика.

– Убери его сейчас же! – рявкнул Джон.

«Меня здесь нет», – подумала я. Меня никто не видит. Я старалась дышать тихонько и неглубоко. И не сглатывать. Скоро все кончится – фургон отъедет, мы припаркуемся, зайдем в больницу, там будут люди, шум, суета. Но я как ни старалась слиться с сиденьем, все-таки поймала взгляд Джона в зеркале заднего вида, и он спросил:

– Почему из-за тебя вечно одни неприятности?

Я покачала головой.

– Неправда.

– Твой дед с тобой не согласился бы.

Я уставилась на Джона. В горле стоял ком.

– Что, нечем крыть? Хочешь сказать, ты не виновата в том, что он всю ночь лежал на полу и медленно умирал? – Он бросил на меня взгляд в зеркало. – Все время не одно, так другое. Сперва сбежал твой папаша, потом умер дед, а теперь вот сестра упала с дерева. И каждый раз в этом замешана ты.

Я плакала. Слезы затекали мне в рот.

Джон снова ударил по рулю, высунулся в окно и нажал на клаксон.

– Да убери ты уже свой долбаный фургон! – заорал он.

Водитель вышел из дома, махнул Джону:

– Все-все, уезжаю.

– Давно пора, черт бы тебя подрал, – ответил тот.

Мы описали большой круг и вернулись на больничную стоянку. Там как раз освободилось место, Джон оплатил парковку и положил квитанцию на торпеду. Мы не сказали друг другу ни слова. Джон шагал к главному входу. Я семенила следом.

«Ты не обязана идти за ним», – напомнила я себе. Ты можешь убежать.

Но я пошла за Джоном – сперва в регистратуру, и там он спросил, где Айрис, а потом по желтым линиям на полу в отделение травматологии.

Айрис с мамой и врачом была в палате. Сестра пришла в себя. Врач сказала, что это просто ссадина. Достаточно промыть и заклеить специальным клеем.

– А я тебе что говорил! – вскинулся Джон.

Мама извинилась перед врачом за то, что подняла панику. Та ответила, что раны на голове всегда выглядят жутко, а оказывается, ничего страшного. Джон вставил, что именно так он маме и сказал по телефону, но она устроила переполох, и что ему оставалось делать? Доктор сочувственно ему улыбнулась, словно хотела показать, что понимает, как от этого устаешь. И велела маме не давать Айрис сегодня спать днем, а если состояние ухудшится, тут же ехать в больницу. Еще сказала: «Сейчас заполним документы – и вы свободны». Посмотрела на меня и спросила:

– Ты лазаешь по деревьям?

Я кивнула, и на глаза снова навернулись слезы.

– Не плачь, – сказала доктор. – Я ведь тебя не ругаю. – Она улыбнулась Джону. – В жизни всякое бывает, верно? Я вот детям не запрещаю лазить по деревьям. В наши дни все ссадины да ушибы у них оттого, что запнулись о провод от телевизора. А тут хоть старая добрая царапина.

– Совершенно с вами согласен, – ответил Джон.

И снова мило улыбнулся.

На обратном пути от его очарования не осталось и следа. Едва мы сели в машину, как Джон обернулся и пронзил меня взглядом.

– Ты затащила сестру на дерево, – прошипел он. – Ей же всего четыре года! Ты с ума сошла?

– Не надо, – попросила мама. – Давай не сейчас. Сперва доедем до дома.

– А если бы Айрис расшиблась насмерть? – не унимался Джон.

– Но ведь не расшиблась.

– Если кому и надо сказать спасибо, то уж точно не твоей дочери. – Он взглянул на часы. – Сколько мы пробыли в больнице? Два часа? Пустая трата времени. Я так и знал, что зашивать не придется. Почему меня никто не слушает? Почему никому нет дела до того, что я говорю?

Мы молчали.

Джон снова повернулся к маме.

– И вечно ты лезешь со своими ценными указаниями! Ты звонишь мне и, даже не видя Айрис, велишь везти ее в больницу! Как ты там сказала? «Пусть посмотрит врач, ему виднее». А в итоге выясняется, что я был прав.

«Пожалуйста, оставь ее в покое», – подумала я.

– Почему, как ты думаешь, врачиха принялась нас расспрашивать, как да что? А я тебе скажу: потому что решила, будто мы безответственные родители. Какие-нибудь нищеброды. Ты, может, и нищебродка, но я-то нет! Что, по-твоему, я должен был чувствовать? – Он откинулся в кресле, чтобы лучше видеть маму. – Как доберемся домой, я обязательно позвоню в больницу и скажу, что, когда все это случилось, я сидел и работал, зарабатывал деньги, чтобы прокормить семью, а ты оставила детей одних на дереве и смылась.

– Я же не знала, что они там. Я понятия не имела.

– Господи, женщина, тебе достаточно было посмотреть в окно!

– Я и посмотрела, но их не увидела.

– То есть не знала, где твои дети, и все равно умотала?

– Ничего подобного. Я знала, что они играют в саду. И подумала, что, когда им надоест, они сами вернутся домой. – У нее дрожал голос. – Я не бросала их одних. Ты же был дома.

– То есть это я во всем виноват?

– Я этого не говорила.

– Изволь отвечать за свои поступки. – Он ткнул в нее пальцем. – Наша дочь могла умереть. Ты вообще отдаешь себе отчет в том, что произошло?

Я посмотрела на Джона. На его выдающийся подбородок и бешеные глаза. Потом перевела взгляд на маму. У нее дрожали губы, а пальцы, сжимавшие руль, побелели.

И тогда я схватила атлас, лежавший сзади в кармане на водительском сиденье, опустила стекло и вышвырнула карты на дорогу. От удара книга рассыпалась; страницы трепыхались, точно крылья раненой птицы. Задняя машина загудела. Проезжавшая мимо велосипедистка ударила по крыше нашего автомобиля.

Джон тут же обернулся ко мне.

– Что ты натворила?

Я схватила валявшийся на полу мусор – пакетик из-под чипсов, фантики от ирисок – и пустила по ветру.

– Немедленно перестань. Что на тебя нашло?

Я моргнула. Сама не знаю.

Он посмотрел на маму.

– Ты совсем ее не контролируешь?

Мама посмотрела на меня в зеркало заднего вида.

– Лекси, что бы ты ни делала, перестань, – попросила она.

Я выудила из бокового кармана пластмассовый скребок для льда и вышвырнула в окно вслед за мусором.

– Господи. – Джон застонал. – Да она просто чудовище.

– Что она там вытворяет? Мне в зеркало не видно.

– Выбрасывает вещи из окна. – Он впился в меня взглядом. – Ты что, с ума сошла?

Я покачала головой.

– Давай я остановлюсь? – предложила мама.

– Нет, она сейчас перестанет. – И он сурово уставился на меня, чтобы я присмирела. Ту часть меня, что мечтала увидеть его золотую улыбку, я спрятала в коробку и убрала подальше.

– Она сегодня как с цепи сорвалась, – пожаловался Джон маме.

– Что она еще натворила? – спросила та.

– Кроме того, что затащила сестру на дерево?

– Кроме этого.

– Во-первых, позвала на помощь соседку, – начал Джон. – И эта настырная корова гонялась за мной по всему саду, мол, вызовите скорую. – Он снова повернулся ко мне. – Ты должна была сразу же бежать за мной. Какого черта ты постучалась к соседке?

– Господи боже мой, – вздохнула мама.

– Ты ведь ей дала мамин телефон? – не унимался Джон. – И попросила позвонить маме?

– Нет, она и без меня знала номер.

– Не лги мне.

– Джон, – вмешалась мама, – давай я сама с ней дома разберусь.

– Слышала? – сказал мне Джон. – Дома мама с тобой по-другому поговорит.

– Слышала, – кивнула я.

Джон покачал головой. Мама покачала головой. Он погладил ее по коленке. Она улыбнулась.

– Мы живем с чудовищем, – сказал Джон.

– Она просто перенервничала.

– Мы все перенервничали. С ней надо построже.

Мама кивнула.

– У нас там часом леденцы не завалялись?

Джон открыл бардачок, достал банку, выудил леденец и положил маме в рот. Взял себе еще один и убрал банку.

Чудовище, с которым мы живем

После этого случая я частенько вела себя плохо. Словно на меня что-то находило.

Будь я героиней фильма, у меня в такие моменты бугрились бы мышцы, разрывая футболку, но я была самой обычной девочкой и просто разбивала тарелку или роняла чашку, или ругалась, чтобы отвлечь на себя внимание Джона. Так дедушка в темноте собирал улиток с помощью налобного фонарика. Они застывали в луче света, а он брал и топил их в ведре с соленой водой. Вот и Джон направлял на меня луч света, орал, размахивал руками, говорил маме, что я неуправляемая.

Однажды я швырнула на пол любимую пепельницу Джона (ту, которой он пользовался со студенческих времен). Мама ее мыла и кокнула о кран.

– Черт, – выругалась она. – Только этого не хватало.

Я вырвала у нее половинки пепельницы и шарахнула об пол.

– Лекс! – крикнула мама. – Что ты натворила!

Наверное, надеялась, что пепельницу удастся склеить и Джон ничего не заметит. Но он обязательно заметил бы.

Джон выбежал на кухню.

– Моя пепельница! – он упал на колени и принялся разглядывать осколки.

– Она меня бесила, – сказала я.

– Иди к себе, – процедил Джон.

Я ушла в свою комнату и села у окна. Выпустили меня нескоро.

Когда Джон в первый раз запретил мне выходить из дома, я сбежала. Сидела на низкой ограде перед домом Бена и Мерьем, смотрела, как они ужинают. Я не слышала, о чем они разговаривали, мне было просто приятно смотреть на них. Дома я не извинилась, и Джон оставил меня без ужина. В тот день был рыбный пирог, и я ответила: ну и плевать, не хочу я жрать эту блевотину.

Если у нас гостил Касс, все было иначе. Он подбивал меня насыпать Джону в пижаму красного перца, подменить ему мыло, вместо сахара положить соли в чай. Если мы попадались, было весело. А когда Джон ругался, мы с Кассом прятались в кладовке или забирались на дерево, спрыгивали на кладбище и часами не появлялись дома.

Однажды Касс уехал, и я, зная, что увижу его нескоро, села на автобус, приехала к его дому и долго стояла в темноте под окнами, мечтая, что он вернется. Даже подумывала спросить у мамы Касса, нельзя ли мне пожить с ними. Я так долго проторчала под его окнами, набираясь смелости зайти, что, когда вернулась домой, мама уже билась в истерике: она думала, меня похитили.

Я написала ей записку: «Вот бы мы с тобой были хлыстохвостыми ящерицами».

Мама погуглила и выяснила, что у этого вида есть только самки.

– Что это тебе в голову взбрело? – удивилась она.

Я и сама не знала.

На это мама ответила, что Джон старается быть мне хорошим отцом. Но я сама все порчу. Мне нужно держать себя в руках. Жизнь – сложная штука, каждый должен нести свой крест.