Какую роль играет в человеческой жизни случайность? Многие на случайность жалуются. Мол, если бы все шло по плану, то все сложилось бы хорошо, а случайность все испортила. Случайно начальник услышал брань в свой адрес и отношения испортились, а потом и работу потерял. Случайно вазу в богатом доме разбил, потом туда приглашать перестали. Раз разбил, значит – не твой уровень, не твоя страта, случайности не было, была закономерность. Да и начальника, видно, вы очень не любили, раз вслух высказались. А может, просто глупость, стоило сдержать раздражение? К добру раздражение никогда не приводит.

Но я о настоящей случайности, как законе человеческой жизни, противостоящей предопределенности. На каком основании возникло в море Азии вдруг маленькое европейское пространство, именуемое ныне античной Грецией? Причин называют много, но как они вдруг сошлись воедино, чтобы случилась подобная мутация? А Петр Великий? Московская Русь должна была развалиться, цари были беспомощны перед народом, перед воющими толпами, бунташный век, как называют это время историки. Пушкин в своих заметках о Петре писал, что человек «видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия провидения». Именно Петр стал тем случаем, тем орудием провидения, тем перводвигателем, «кем наша двигнулась земля», кто удержал Россию «над самой бездной». Когда никто уже не ожидал спасения, когда страна вырождалась в бунтах и мелких интригах бояр, явился Преобразователь («наконец, явился Петр»), которого никто, никакой ум предвидеть не мог, ибо было это – явление, т. е. случай, для России случай спасительный. Отрицать дело Петра – отрицать христианский шанс России, вновь, после татарского погрома, стать христианской, т. е. европейской страной.

Напротив, убийство Столыпина не было случайностью. Все хотели, чтобы Столыпина не стало – большевики и эсеры, охранка и кадеты, Распутин и русская бюрократия, Ленин и Лев Толстой. Случайно как раз то, что он так долго продержался и показал возможность европейского развития станы. Зло всегда детерминировано.

Сошлюсь на свой личный опыт, опыт случайностей, выводивших меня из смертельных (без преувеличения) опасностей. Хотя бы такой момент, что я оказался единственным выжившим ребенком в поголовно вымершем московском роддоме в 1945 г.

Были и другие истории-случаи. Думаю, каждый человек насчитает их в своей жизни немало. Лет пять назад поехали мы с женой на экскурсию из Кисловодска в Чегем. И автобус был старый, даже без кондиционера на той сумасшедшей жаре, за каждый заезд к новой достопримечательности с нас собирали деньги. Ущелье и водопады были красоты неимоверной, но их не люди придумали. На обратном пути, когда мы уже выехали из ущелья, дорога все еще шла вверх, вдруг автобус развернуло боком. Сверху неслись две легковые машины, они сумели притормозить, снизу шел такой же тяжелый автобус. И хорошо, что ехал снизу, тоже притормозил. И вдруг наш автобус понесло в боковой ров у дороги, сквозь стекло водителя я увидел крест, чья-то могила. Все шло к концу. И вдруг автобус остановился. Шофер заорал, что он не понимает, почему машина встала, но чтобы все как можно быстрее выбирались сквозь наполовину открывшуюся переднюю дверь. Удивительно, что пассажиры пропустили вперед и помогали выйти детям, старикам. Мужчины вышли последние. Водитель, конечно, уже был на воле. Тут автобус вдруг дернулся, рванул ко рву, правое заднее колесо сорвало и с искрами оно полетело в сторону, а автобус въехал в ров и перевернулся. Ведь это была абсолютная случайность, что мы уже выехали из ущелья, а потому не рухнули в пропасть. Вскоре появились гаишники, водитель сунул какую-то бумажку, полный и улыбчивый гаишник бумажку прочитал и сказал с кавказским акцентом: «Техосмотр проходить надо, а не справку покупать».

Но весь рассказ я веду о самой невероятной и по сути смешной случайности (теперь – смешной, тогда – страшноватой), которая случилась со мной на Старой площади, когда с портфелем, набитым тамиздатом, я шел к одному из чиновников аппарата ЦК КПСС.

Нынешнее поколение покупает русские книги, изданные там, т. е. тамиздат, не очень вдумываясь, что сие значит для людей старшего поколения. Я смотрю на эту возможность с легким и уже почти привычным радостным изумлением. В мое время тамиздат не покупали в магазинах, его доставали, давали почитать друзья или верные люди, хранение и чтение тамиздата означало риск тюрьмы. За эти книги «давали срок», порой немалый. Спрашивается, какого черта я поперся с этими книгами на Старую площадь? Но надо сказать, что уже с университета немало книг тамиздата перебывало в моем портфеле. Обычно я старался скорее доехать до дома. Но бывали ситуации, когда приходилось идти в библиотеку (я любил больше других Историчку), а там сумки и портфели надо было сдавать. Вначале, сдав портфель, в котором лежал мой тюремный срок, я сидел за книгами и время от времени утешал себя: «Там десятки портфелей, почему должны открыть именно твой?» Речь могла идти, разумеется, не о проверке, а о мелком воровстве, во время которого могла обнаружиться и запрещенная книга. Но библиотека это одно, а аппарат ЦК КПСС – совсем, совсем другое.

Выхода, однако, не было. Мне один из друзей принес в редакцию «Вопросы философии» завернутые в газету три книги: Авторханова, «Жатву скорби» Конквеста и «Колымские рассказы» Шаламова, я спрятал их в портфель. «На три дня», – предупредил приятель. Проблемы нечтения или малого чтения в те годы среди российской интеллигенции не было. Читали не переставая. Я собирался было уже идти с коллегами на обед, где всегда немного выпивали. Разумеется, взяв с собой портфель, чтобы уже не возвращаться. И тут меня позвали к телефону, звонил Квасов, сотрудник аппарата ЦК, автор, статью которого мне поручили вести. Был он мужик бытово очень добродушный, приветливый, чинами и связями не щеголял.

«Я вычитал верстку, – сказал он, – хотел бы кое-что с Вами обсудить, а завтра я на две недели должен уехать. Так что я Вас жду у себя». Уходившие друзья призадержались, глядя на меня с вполне понятным вопросом на лицах. Прикрыв ладонью мембрану, я шепнул: «Квасов». И махнул рукой, мол, не ждите. Друзья ушли, а Квасов в завершение разговора добавил: «Если поторопитесь, то еще в буфет успеете, сегодня четверг, рыбный день, к нам шикарного судака завезли». Цены в цековском буфете, как известно было тем, кто сумел там отовариться, были копеечные. Сами цековцы привыкли к этому, хотя иногда готовы были пособить с продуктами тем, кто так или иначе был связан с ними и попадал на Старую площадь. Напомню, что это была эпоха заказов, начало восьмидесятых. Магазины были почти пусты и только в продуктовых заказах люди получали какие-то продукты. Заказы составлялись так: на полкило колбасы и триста грамм сыра прибавляли вещи совсем не нужные – три пачки соли, набор спичек и штуки три просроченных консервов, скажем, бычков в томате. Их все равно ели – под водку.

Не могу удержаться от одного отступления. Рассказывали байку, как член Политбюро товарищ Михаил Андреевич Суслов посетил Казахскую ССР. Повозили его, показали достижения казахского народного хозяйства. Когда речь зашла об обеде, Суслов поинтересовался, что приготовили они ему на обед. В ответ услышал, что закололи несколько барашков и будет много блюд из баранины: «Шашлык, например, какого не пробовали никогда, Михаил Андреевич». И тут Михаил Андреевич строго сказал: «Какой шашлык? Сегодня же четверг, рыбный день. Нет, мне тоже рыбу. Хочу есть, что ест вся страна». Понимаете, Казахстан!.. Какая уж тут рыба! Но стараются изо всех сил: «А какую рыбу вы предпочитаете, Михаил Андреевич». И тот так скромно отвечает: «Знаете, я к форели привык. Желательно, конечно, свежую». Вопрос: где лучшая форель? Ответ – в Армении, на озере Севан. И что же вы думаете: снарядили самолет правительственный в Ереван за форелью, куда уже дали телеграмму. К обеду поспели. Приготовили, как он любил. И это выяснили. Поковырял Михаил Андреевич рыбку вилкой, из двух, лежавших на тарелке, отъел половину от одной. Он же старался выглядеть аскетом. Потом отодвинул тарелку: «Спасибо. Сколько с меня?» Принимавший партиец воскликнул: «Да что вы, Михаил Андреевич! Вы же гость! С вас ничего». Суслов поднял руку, останавливая холуя: «У нас исключений быть не должно. Хорошо, что я знаю цену. По четвергам в столовой ЦК всегда беру форель. Не думаю, что у вас дешевле». Вытащил из портфеля портмоне, открыл его и отсчитал 37 (тридцать семь!) копеек. И положил на стол, поднял палец и сказал наставительно: «Всякий труд должен быть правильно оплачен. Мы еще не при коммунизме, когда все бесплатно будет».

Такая вот ходила байка. Правда или нет, не знаю. Но похоже на правду. Во всяком случае такими мы и представляли деятелей «высшего звена».

До сих пор мне ни разу не приходилось бывать в цековских столовых. И было очень любопытно. Но книги! Куда девать книги? Оставить в столе? Но тогда уборщицы у нас работали тщательно. Друзья ушли. И я оставил книги в портфеле, завернув их в газету «Известия». И направился на Старую площадь. О ней написано немало. Чтобы не повторяться приведу свидетельство А. С. Бузгалина, человека, там работавшего: «“Старая площадь” – так полууважительно, полустеснительно называли аппарат ЦК КПСС между собой “посвященные” (партийная и хозяйственная номенклатура и обслуживающая их обществоведческая братия). И, действительно, на Старой площади (точнее, в огромном квадрате между этой площадью и подступами к Кремлю) были расположены то ли 5, то ли 6, а может быть и 10, зданий аппарата ЦК (я написал, то ли 5, то ли 10, так как за год так и не научился ориентироваться в лабиринтах этих помещений, регулярно терялся и блуждал едва ли не часами в поисках нужного кабинета)».

В аппарат ЦК на Старой площади можно было проходить по партийному билету. Партийцы доверяли друг другу. Но поскольку членом партии я не был и партбилета у меня не было, мне пришлось идти в бюро пропусков. В отличие от нынешних структур, перенявших повадки секретных служб и требующих везде паспорт при входе, бюро пропусков ЦК без возражений приняло мое удостоверение «Вопросов философии». И получив пропуск, я совершенно спокойно отправился к входу на закрытую от обычных людей территорию и спокойно протянул лейтенанту пропуск и журнальное удостоверение. Он мелком глянул на пропуск, а удостоверение вдруг начал рассматривать очень внимательно, поворачивая в разные стороны, то приближал к глазам, то отдалял. Потом обратился ко мне, указывая на деревянную будку рядом с воротами: «Пройдите туда. Я вынужден вас задержать». Я остолбенел. И первая мысль, что откуда-то он знает о содержимом моего портфеля. Но знал одно, нельзя показывать растерянность, надо о правах говорить. «На каком основании?!» Он издали показал мое удостоверение: «Документ подделан». И слава Богу, речь не о портфеле, не потребовал, чтобы я его открыл и показал содержимое… Ведь от Старой площади до Лубянки, – вдруг подумал я, – здесь совсем недалеко. «Почему это подделан?! – почти выкрикнул я. – Можете позвонить в редакцию, там секретарь редакции еще работает, она допоздна сидит. Ее зовут Ольга Яковлевна». Он довольно резко прервал меня: «Я не спрашиваю вас, кто где сидит, пройдите, куда было указано. И сядьте за стол».

Я вошел в будку, сел за стол, постаравшись наивно запихнуть портфель подальше под стол, будто у меня его и вовсе нет. А с улицы слышал: «Товарищ капитан! Задержал гражданина. Пытался проникнуть на территорию по подложному документу». В будку вошел капитан. Был он пониже ростом и постарше: «Так, покажите мне документ. Так. Вы уверяете, что являетесь сотрудником журнала “Вопросы философии”. Я правильно понял?» Стараясь не довести дело до обыска портфеля, я воскликнул: «Не утверждаю, а и в самом деле являюсь. А почему, собственно, вы сомневаетесь?» В отличие от лейтенанта, капитан оказался любезнее, показал мне раскрытый пропуск и ткнул пальцем в мою фотографию, на которой отчетливо виднелись две печати. И я вспомнил, что Ольга Яковлевна, когда услышала, что я забыл новую фотографию для продления пропуска, махнула рукой и шлепнула печать на старую, сказав: «Сойдет. Кому надо это проверять?». Но не сошло. Я все время держал в голове, что дело может дойти до обыска, а тогда удостоверение – пустяк. И все-таки повторил: «Можете позвонить в редакцию. Там как раз наша секретарь Ольга Яковлевна, которая печать ставила». Капитан отрицательно покачал головой: «Никуда я звонить не буду. Вы садитесь за стол и пишите… А ты, – обратился он к лейтенанту, – дай бумагу и ручку». Передо мной было положено штук пять канцелярских чистых листов бумаги размером A4 и шариковая ручка. «Пишите, – сказал капитан, – вначале слово “Заявление”, а потом – я такой-то, проживающий по такому– то адресу, работающий там-то, пытался сегодня, такого-то числа проникнуть на территорию аппарата ЦК КПСС.» Я подскочил: «Я не буду этого писать! Я не пытался проникнуть, я шел к сотруднику аппарата, я же не враг, не шпион.» А внутри что-то засосало: «Если откроют портфель, то вот и враг!..». Капитан вежливо показал мне снова на стул: «Пишите, что вам сказано».

«.проникнуть на территорию ЦК КПСС, объясняя это необходимостью посетить сотрудника аппарата. Подпись и число». Бессмыслица этого заявления была очевидна, но я подписался и протянул листок капитану: «А теперь что?». Ожидая, понятное дело, что далее последует обыск. Капитан улыбнулся: «Теперь? Берите свой портфель и идите, куда шли. Как глубоко вы его засунули!..» Я вытащил портфель, все еще ожидая вопроса: «А давайте посмотрим, что у вас там!». Но никаких подобных слов произнесено не было. И на не очень твердых ногах я отправился к зданию, путь к которому указал мне капитан. «Почему они меня не обыскали? Ведь незнакомца, «пытающегося проникнуть» на охраняемую территорию, полагается обыскать. Наверняка, есть такое правило. Забыли. Или уж очень я производил впечатление невинного ягненка? Что у такого может быть? А попусту пугать дальше не хотели. Видели, что и без того я напуган. То есть случайность? Они должны были меня остановить, проявить бдительность. Это не случайно. А случайность, что меня не арестовали, хотя должны бы были. «Но ведь я еще назад пойду, – вдруг снова испугался, как и положено советскому интеллигенту, – тут меня и обыщут. Им просто шума не хотелось поднимать, пока я к какому-то чину по делу шел. Да, так и будет». И мне казалось, пока я шел по территории Старой площади, что за мной, конечно, следят. Миф о всевидящем Оке Органов, который был создан в советское время, работал безошибочно. Они ведь знают все. И про книги в моем портфеле тоже. Это было чужое, магическое пространство, где случайностей не должно быть, где живут по другим законам существа, похожие на людей, куда обычный человек может попасть по необходимости, но где он должен быть все время настороже.

Когда я поднялся на третий этаж к своему автору, я взял себя в руки, стараясь держаться солидно, как и положено редактору важного журнала. «Ну что, пойдем в буфет?» – обнял меня за плечи высокий человек. «Нет, нет, сначала статья», – возразил я. «Ну смотри, опоздать можем». Мне было не до буфета. Они, эти похожие на людей, жили уже при коммунизме. Только для них. Ни один утопист (или антиутопист – что, на мой взгляд, одно и то же, das Gleiche) такого не придумал, ни Платон, ни Замятин, ни Оруэлл. Все по-домашнему. Просто они жили в другом пространстве. Это то, что почувствовал и показал Достоевский в проекте Шигалева. Особые законы, а главное – особый быт для высших. Поначалу их отстреливали, но я рассказываю о периоде, когда новая структура сложилась и уже не боялась за жизнь. Я очень хотел как-то вдруг очутиться вне этого пространства, где жила нежить по шигалевской программе. Они всё! А мы никто. Заколдованное место. Оно неуничтожимо. Уйдет аппарат ЦК, придет другой начальственный аппарат, так организовано это пространство. Скорее уйти! Я себя здесь чувствовал абсолютно чужим. С текстом статьи мы разобрались быстро. Но буфет как раз закрылся. «Ну ладно, – сказал мне автор по-отечески “на ты”, – давай свой пропуск, подпишу на выход. Печать моя секретарша поставит. Отдашь охране у ворот».

Я вышел, стараясь не смотреть по сторонам, не оглядываться. Подошел к воротам, вертя в руках подписанный пропуск. Но здесь уже была другая пара охранников. Другой лейтенант взял молча мой пропуск, посмотрел подпись и печать и кивнул, мол, проходи. Значит, предыдущие ничего не сказали этой смене. «Всего доброго», – неожиданно сказал я, обращаясь скорее к себе, чем к ним.

«Ну, ты экстремал», – сказали коллеги, когда я рассказал им эту историю. «Случайность, – пожал плечами тогдашний парторг редакции. – Мог загреметь на всю катушку». На что самый из нас мудрый сказал: «Что ж, случай есть псевдоним Бога».