Часть II
Десять заповедей Тома Хэнкса
Шок! Срочно в номер: Том Хэнкс не всегда смотрел на мир оптимистично. Году в 1985-м он говорил: «Я пессимист, в чистом и окончательном виде. Я думаю, это основано на опыте, на определенном запасе мудрости, которую приобретаешь благодаря школе суровых пинков. Я всегда во всем подозреваю какой-нибудь грандиозный подвох. Так не разочаруешься» [1].
Сместимся на шестнадцать лет вперед и спросим Хэнкса, оптимист ли он. «Самым бесстыжим образом» [2], – его ответ.
Давайте предположим, что за эти годы с Томом Хэнксом произошло что-то очень хорошее. Его изменчивая кинокарьера пошла вверх, а потом еще и еще, а после мук горького развода он пришел к семейной идиллии. Но большинству людей непросто отказаться от пессимизма, что бы хорошее с ними ни происходило. В одном психологическом исследовании пришли к выводу, что люди, выигравшие в лотерею, и люди, заработавшие паралич нижних конечностей в результате автокатастрофы, счастливы, грубо говоря, примерно одинаково – вероятно, причина заключается в гедонистической адаптации [3], означающей, что люди привыкают практически к чему угодно и быстро возвращаются к своей обычной пропорции ежедневной радости и печали.
Тому Хэнксу, притом что абсолютно все свидетельствовало, что его жизнь удается, еще пришлось научиться принимать добрые вести. На вопрос, счастлив ли он, он отвечал: «Да. И это мой выбор» [4]. Поражаясь, насколько радость захватила его, он сказал: «Я прошу прощения у своих родных и близких за то, что постоянно говорю об этом, но, скажи вы мне в 1966 году [когда ему было десять лет], что я стану актером и буду делать фильмы, я решил бы, что вы сошли с ума. Скажи вы мне в 1966 году, что я женюсь и у меня будет четверо детей, я и представить бы себе такого не сумел» [5].
Личное – это во многом политическое, включая темперамент. «Я смотрю сейчас на Соединенные Штаты Америки под звездно-полосатым флагом, и, несмотря на все надуманное, что с ним связано, несмотря на проблемы, что у нас есть, на постоянную борьбу, в которой мы живем, я горячо убежден, что сейчас мы – лучшие страна и народ за всю свою историю, и это потому, что мы те, кто мы есть» [6].
Жизнь – сложная штука; стаканы – одновременно наполовину полны и пусты; оптимисты и пессимисты всегда имеют наготове кучу доказательств в пользу той или иной точки зрения. Через несколько недель после этого высказывания Хэнкса, террористы угнали четыре самолета и атаковали Пентагон и Всемирный торговый центр, убив тысячи человек. Борьба в США не стихала.
И в хорошие, и в плохие времена, если попросить Тома резюмировать его взгляды на жизнь, он скажет: «Жизнь – это то одно, то другое».
Иногда он говорит это с раздражением, как однажды в конце неудачного дня, когда женщина в лифте спросила его, каково ему сидеть на вершине мира, он ответил: «Знаете, леди, жизнь – это одна сплошная чертовщина, и без разницы, где ты живешь» [7]. Иногда он произносит это с радостью, например, про свой брак с Ритой Уилсон: «Мы знали, что нас ждет всякая чертовщина, но все это было чертовски хорошо» [8].
Но чаще всего этими словами Хэнкс признает, что человеческое существование полно превратностей судьбы и противоречий. Он описывает жизнь как «что-то хорошее рядом с чем-то плохим, вот происходит хорошее, а затем – две гадости, а потом семь каких-то радостей, а следом снова что-то плохое. Сплошная чертовщина. И кстати, это прекрасно в своем неизменном разнообразии» [9].
Как человек осмысливает эти постоянные суету и хаос, складывающиеся в недели, годы и в конечном счете жизнь? Хэнкс понял, что работает в его случае, и затем решительно применил эти принципы в своем повседневном существовании. Он не спускался с горы с десятью заповедями на каменной скрижали, полными запретов и наказов для человечества, – но, изучая его поступки, мы можем многое почерпнуть из его приобретенной тяжелым трудом мудрости.
Следуя заповедям, которые выбрал для себя один из самых обожаемых людей в мире, чтобы обрести контроль над собственной насыщенной жизнью, вы не превратитесь в Тома Хэнкса. Но если вы возьмете с него пример, то обнаружите, что ваша жизнь стала лучше, в ней больше радости, больше хороших новостей, больше смысла. Пусть Хэнкс предскажет ваше будущее: «Все равно будет череда событий, что-то – настолько ужасное, что вы будете оплакивать человечество, но потом что-то – настолько удивительное и прекрасное, что вы скажете: “Что ж, я буду идти дальше, ведь это возможно”» [10].
ПЕРВАЯ ЗАПОВЕДЬ
Преуспей в главном деле своей жизни.
ВТОРАЯ ЗАПОВЕДЬ
Чти жертвы, которые старшее поколение принесло ради цели, кажущейся невозможной.
ТРЕТЬЯ ЗАПОВЕДЬ
Отдайся своим страстям.
ЧЕТВЕРТАЯ ЗАПОВЕДЬ
Относись к женщинам с уважением.
ПЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ
Почитай богов в храме бейсбола.
ШЕСТАЯ ЗАПОВЕДЬ
Для работы используй правильные инструменты.
СЕДЬМАЯ ЗАПОВЕДЬ
Не задерживайся на дороге, которую отверг.
ВОСЬМАЯ ЗАПОВЕДЬ
Помни, что Шекспир всегда говорит правду.
ДЕВЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ
Цени друзей, но принимай свое одиночество.
ДЕСЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ
Стой за то, во что веришь.
Первая заповедь
Преуспей в главном деле своей жизни
Дело жизни Тома Хэнкса – это, конечно, актерская игра. Вот как он начинал: во время семейной автомобильной поездки юный Том услышал птицу и сообщил об этом в духе Шекспира: «Чу! Скорбящая голубка!» [1] Как он и надеялся, раздался смех. И до конца поездки он играл с аналогичными фразами: «Чу! Коровы!», «Чу! Мне надо в туалет!». К радости окружающих, он в конце концов сменил пластинку.
Усердным поискам метких выражений Хэнкс предавался в старших классах и в своей ситком-карьере. Постепенно он отошел от комедийности в пользу драматической подготовки. Но с привычками школьника, веселящего весь класс, он до конца не расстался. И Хэнкс – один из самых желанных в мире гостей на ток-шоу, поэтому он вел «Субботним вечером в прямом эфире» девять раз (пятое место за всю историю шоу) между 1985 и 2016 годами, вкладывая всего себя в персонажей – от ужасного олимпийского конькобежца до Мистера Забывчивого. Когда он изображал дорожного менеджера группы Aerosmith, то настроил микрофоны на непривычную мощность и спровоцировал смех одной только манерой произносить слово «присвистывание».
В 1989 году после выхода «Джо против вулкана» Хэнкса спросили, как он подходит к работе над комедией. «Вслепую, – ответил он. – Я думаю, она сама о себе заботится» [2]. Он объяснил, что такое отношение – больше чем уверенность опытного профессионала; оно идет от убеждения, что, если все сделали свое дело, то комедия получится. «Предполагается, что актер сделал – и забыл. Но надо работать над конкретными задачами: по-настоящему войти в сюжет, поразмышлять, что происходит с героями, стать живым персонажем, которого другие способны узнать. Я считаю себя в первую очередь актером и уж потом комиком, но, разумеется, знаю, что я смешной и что мои фильмы – это комедии».
«Быть смешным, когда этого от тебя не требуется, – преступление. А не быть смешным, когда требуется, – это чертов грех. Так нельзя. Что бы то ни было – пьеса Чехова, Ибсена, – так просто нельзя. Довольно пафосное заявление от парня, который переодевался в женщину на кабельном телевидении, да?»
Когда Гэрри Маршалл утвердил Хэнкса на роль в картине «Ничего общего», он искренне поинтересовался у своей звезды, как лучше работать с ним. Хэнкс ответил, что предпочитает избегать долгих и невразумительных дискуссий о мотивациях и хорошо реагирует на базовые комментарии, например «громче», «мягче», «медленнее», «быстрее», «светлее», «мрачнее», «умнее», «удивленнее», «осознанно» или «неосознанно». «С Томом можно сделать целый фильм, используя только эти слова» [3], – сказал Маршалл.
Несколько лет спустя Маршалл вспоминал, что Хэнкс по секрету рассказал, как в другом его фильме режиссер сообщил ему: «Я вижу эту сцену как шартрёз» [4].
«И я тоже», – с готовностью согласился Хэнкс, хотя понятия не имел, что имеет в виду режиссер.
Хэнкс был открыт для разных методов работы с разными режиссерами. Клинт Иствуд славился своей любовью снимать сцены с одного дубля; Пенни Маршалл предпочитала репетировать, пока у всех мозги не взрывались. Хэнкс не возражал даже, когда режиссер пытался его «подколоть»: если сюрприз в виде неожиданного элемента посреди сцены обеспечивал желаемый эффект, Том относился к этому нормально. Он утверждал, что один из самых ценных отзывов, что он получал, звучал так: «Это ужасно. Я ни секунды в это не верю. Ты кошмарен. И ты называешь себя актером?» [5]
Единственное, в чем серьезно нуждался Хэнкс, – график съемок. Если он заранее знал, что запланирована крупная сцена, он мог подготовиться и настроиться, позаботившись о том, чтобы хватило энергии и концентрации.
Перед сложной сценой – где он плачет, например, – Хэнкс запирался в трейлере, стараясь оставаться на высшей точке сконцентрированности, что требовало много сил, когда один час растягивался на четыре. «Ты идешь в атаку, и вот все сделано, а ты вымотан и такой: “Меня больше на это не хватает”, – вспоминал он. – Теперь надо так: “Слушай, я работу сделал, я понимаю, что, когда придет время, все будет как надо”. Это точно так же, как если у ребенка идет носом кровь, есть простой способ ему помочь, вместо того чтобы визжать: “О, боже, у него из носа кровь!”» [6]
Скотт Шеперд, игравший антагониста Хэнкса в фильме «Шпионский мост», однажды на площадке решил сосредоточиться на технике Хэнкса. Это был эпизод, где герой Хэнкса спорит в Верховном суде, а персонаж Шеперда стоит в толпе и наблюдает. «Фактически я в той сцене был стажером» [7], – сказал Шеперд. И пока Стивен Спилберг делал сложную следящую съемку судей, Шеперд смотрел, как Хэнкс снова и снова произносит одну и ту же речь. «Я с таким удовольствием пытался разобраться, в чем его фишка, поскольку она была неочевидна, – признался Шеперд. – Остальные надевали наушники между дублями, были заняты какой-то рутиной». Одна из уловок Хэнкса – начинать сцену раньше, чем помощник режиссера успевал выговорить «мотор». «Это профессионально и эффективно, а еще это – хорошая профилактика ненужных рефлексий, – заметил Шеперд, – ты уже в тексте, и ты должен построить речь так, чтобы дойти до конца, прежде чем у тебя появится время составить план».
Шеперд сказал: «Мне трудно было не попасть в ловушку “Это практически идеально – просто повтори это, только измени одну вещь”. Но если ты так сделаешь, то перестанешь креативить. Он проигрывал сцены по-разному – чувствуя, что имеет право избавиться от всего, что только что наработал».
Хэнкс не был хамелеоном или мастером расставлять акценты, и он понимал, что у него лучше получится сыграть чудаковатого служителя зоопарка, чем бесцеремонного инструктора по строевой подготовке. Но снова и снова ему удавался фокус: казалось, что он почти не играет, просто проговаривает текст естественным для него образом. Лишь потом осознаешь, какое расстояние лежит между, скажем, его ВИЧ-положительным юристом, его пережившим кораблекрушение специалистом по транспортировке грузов, его миллионером-простаком и выдохшимся тренером по бейсболу. Разница не столько в их профессии или внешних проявлениях, сколько в их убеждениях, ритме, эмоциональной жизни. Хэнкс проделывал огромную работу, выстраивая за кадром целую жизнь своих героев, так что каждая мелочь, появлявшаяся на экране, ощущалась органично.
Хэнкс никогда не спрашивал режиссера о мотивации своего персонажа – он считал, что разобраться с этим – задача актера. «Ведь если не встать из-за стола, чтобы пройти к окну, не увидишь, что в телефонной будке через дорогу – злодей. Так что ты обязан понять, почему ты поднимаешься и идешь к окну – пусть даже это кажется невероятно фальшивым, пусть даже нет причины это делать, тебе надо понять для себя причину, по которой ты встаешь и идешь к окну» [8].
Он не следовал суровой системе Станиславского и сторонился актеров, пытавшихся оставаться в шкуре персонажа на протяжении всех съемок. «“Зовите меня именем моего героя”, – иронизировал он. – Что же вы тогда делаете в гримерке?» [9]
На вопрос, какие воспоминания он гонял в голове, когда ему надо было выглядеть измученным в «Изгое», Хэнкс ответил: «Вы предполагаете, что я скосил глаза и подумал о собаке, умершей, когда мне было семь? Так это не работает. Это просто актерская игра. Именно за это мне и платят» [10].
Нора Эфрон, снявшая Хэнкса в «Неспящих в Сиэтле» и «Вам письмо», говорила: «Чем старше я становлюсь, тем больше меня интересуют люди, которые не собираются рассказывать тебе о своих сокровенных надеждах и страхах. Как раз из этого и растут все эти его роли. Но он не станет всем об этом сообщать, частично потому, что это не ваше дело, и частично потому, что это дурной тон. Это Америка в своей чистой, наичистейшей дофрейдистской форме» [11].
Салли Филд, игравшая с Хэнксом в «Изюминке» и «Форресте Гампе», сформулировала немного по-другому: «Понимаешь, в глубине есть кто-то еще. Кто-то темный. И это – мужчина. Не мальчик, а мужчина, в ком, по моим ощущениям, накопилось много гнева. И ему не кажется, что он обязан скрыть это на экране; он просто прячет это, когда не на экране» [12].
Хэнкс признал, что в наблюдении Филд есть истина, но отказался это обсуждать: некоторые сферы своей жизни он предпочитает не выносить на публику. Он заявил, что все до единой эмоции он берет из собственных воспоминаний. «Эти чувства можно только где-то добыть, – сказал он. – Мне недостает эмоций в обычной жизни. Нужно где-то их взять» [13].
Благодаря сочетанию жизненного опыта, внутреннего хаоса и упорного труда Хэнкс пришел как актер к той точке, где он постоянно мог достигать концентрации, необходимой для работы. Некоторых актеров корежит, если кто-то заходит в их «линию взгляда» на съемочной площадке. Ивестно, что Кристиан Бэйл эпично психанул по этому поводу, когда снимали «Терминатор: Да придет спаситель» (Terminator: Salvation). «Если вы обращаете внимание на искусственность всего происходящего, то вы – не в роли, – говорил Хэнкс. – Концентрация должна служить этаким защитным пузырем, сферой, окружающей тебя» [14].
Бывает, что участники съемочной группы спрашивают Хэнкса: «У меня тут все нормально? Я не мешаю?» Неизменный ответ: «Я тебя даже не вижу».
Упорный труд Хэнкса на этом поприще дал видимые результаты: с течением десятилетий он постепенно рос как актер. Но ему было трудно оценить качество собственных работ в тот или иной момент: «Я поработаю на площадке, потом пойду домой и скажу: “Сегодня я молодец”. Потом глядишь, а в фильме ты как дохлая рыба. И бывали дни, когда я говорил: “Не понимаю, что я сегодня делал. Я даже текста не помню”. А потом смотришь кино, и это – лучшая сцена». Он заключил: «Всякий, кто говорит, что знает, что получится в итоге, – либо лжет, либо одержим демонами» [15].
