ГЛАВА ВТОРАЯ. ДОРОГА К ХРАМУ
1.
С погодой творится что-то ненормальное, за ночь температура повысилась градусов до пяти выше нуля и продолжает расти. Аркадий говорит, что такое бывает после массированного применения боевого волшебства.
Снег тает и лес на глазах превращается в непролазную хлябь. К полудню болото станет абсолютно непроходимым, а это значит, что у разбойников Аркадия появился крохотный шанс оторваться от погони. Как я и предполагал, к тайной базе Аркадия ведет и другой путь, но этот путь неизвестен даже в Михайловке. Только те разбойники, что отваживаются принести смертную клятву, знают, как можно быстро выбраться в большой мир из маленького лесного княжества.
Иван принес целых две смертных клятвы: одну - что никому расскажет о коротком пути, а вторую - что будет, не щадя живота своего, заботиться о порученной ему ватаге. А потом Иван получил одну ручную гранату (на всякий случай) и мы отправились в путь.
Примерно через час наши пути разошлись. Аркадий благословил своих разбойников, я благословил Ивана и его стрельцов, и караван углубился в чащобу, а мы с Аркадием отправились в долгий путь по тайным тропинкам вокруг болота. Я сильно удивился, когда Иван попросил благословения, на мой язык уже напрашивались нецензурные слова, но Аркадий толкнул меня в бок и шепнул, что здесь так принято. Я произнес глупые и бессмысленные слова, но крест на груди толкнул меня и я понял, что эти слова не такие уж глупые и бессмысленные.
Оказывается, верховая езда - не такое трудное дело, как казалось мне раньше. Я поделился этой мыслью с Аркадием, но он сказал, чтобы я не обольщался, что уже к вечеру мои бедра будут болеть, а завтра моя походка будет такая, как будто меня только что изнасиловали самым извращенным образом.
- Когда выберемся на тракт и перейдем на рысь, - сказал Аркадий, - мало тебе не покажется. Но не волнуйся, через неделю тебе будет казаться, что ты уже настоящий всадник, а еще через полгода ты действительно станешь настоящим всадником.
Я поменялся одеждой с Устином, из всех моих новых товарищей он ближе всего подходит ко мне по размерам. Сейчас я одет как крестьянин - штопаная дубленка, вытертая меховая шапка, домотканые холщовые штаны, кирзовые сапоги с портянками, овчинные рукавицы заткнуты за широкий кожаный ремень, потому что сейчас слишком тепло, чтобы надевать их на руки. Я хотел снять и шапку, но Аркадий решительно воспротивился, он сказал, что здесь это не принято, что без шапки ходят только совсем нищие бродяги и что лучше ходить босиком, чем без шапки.
- А что вы носите летом? - поинтересовался я.
- Картузы, - лаконично ответил Аркадий.
В общем, я оставил попытки раздеться и мрачно прел в застегнутой дубленке, которая никогда не подвергалась химчистке за все время существования. Расстегивать ее нельзя, потому что тогда станет виден бронежилет, который на здешнем диалекте называется "кираса". Пистолет был подвязан особой петлей к поле дубленки изнутри, автомат привязан к седлу и замаскирован сверху куском рогожи. Плохая маскировка, уже со ста метров видно, что под рогожей скрыто оружие, но лучше все равно ничего не придумаешь.
Лучше бы нам было одеться как стрельцы или купеческие приказчики, но у Аркадия не нашлось такой одежды, которая подошла бы мне по размеру. Я всегда считал, что мой рост составляет совсем немного больше среднего, но в этом мире я выгляжу настоящим великаном. Об акселерации здесь и не слыхивали.
А самое противное в моем нынешнем положении - это то, что Устин, похоже, мылся не чаще раза в месяц и вся его одежда провоняла густым крестьянским потом. Кстати, оказывается, лошадиный пот пахнет почти так же, как и человеческий, и стоит только на мгновение прикрыть глаза, как сразу же в голову приходит непрошеная мысль "где-то здесь прячется бомж".
За час до полудня мы были в Михайловке. На первый взгляд, в деревне все было нормально, но чем ближе мы подъезжали к деревне, тем мрачнее становился Аркадий. К Михайловке вела торная дорога, но мы загодя съехали с нее, стараясь как можно ближе подъехать к домам, не покидая прикрытия леса. Когда деревня была уже напротив и пробираться дальше по опушке стало бессмысленно, Аркадий вытащил из-под дубленки золотой крест и закрутился на месте, как будто он вместе с конем был радаром, а крест - антенной.
- Не понимаю, - пробормотал Аркадий, - то ли там нет ни одной живой души, то ли в домах укрылись монахи, прикрытые святой занавесью.
- Святая занавесь - это заклинание такое? - догадался я.
Аркадий рассеянно кивнул.
- Сколько у нас патронов? - спросил он. Как будто сам не знает.
- Сто двадцать к автомату и пятьдесят восемь к пистолету, - ответил я.
Аркадий наклонился и вытащил автомат из-под рогожи.
- Стой! - крикнул я. - Лучше стреляй из пистолета.
- Но к нему меньше патронов, - возразил Аркадий.
- Патроны к автомату расходуются быстрее. Давай, доставай пистолет. Отсоединяешь кобуру-приклад, снимаешь пистолет с предохранителя, он слева, под твоим большим пальцем, это удобнее делать левой рукой, взводишь курок, поднимаешь вверх и стреляешь.
- Лучше ты, - сказал Аркадий, - а я сосредоточусь на кресте.
Он попытался передать мне свой пистолет, но я остановил его гневным возгласом:
- Стой!
Аркадий непонимающе замер. Я выдохнул, вдохнул и медленно произнес:
- Никогда не передавай пистолет другому, не поставив на предохранитель. И не направляй его на меня! Вот так. Давай, сосредоточивайся на своем кресте.
Аркадий прошептал краткую молитву и сосредоточился на кресте. Я выстрелил, Аркадий пошептал губами и облегченно выдохнул:
- И вправду никого. Никакого чувственного всплеска, даже скотины не ощущается. Не нравится мне все это…
Минут через десять мы были в деревне, а потом я увидел… Нет, я не кисейная барышня, в Чечне я повидал всякого, мне приходилось и устраивать пленным момент истины, и прокладывать автоматной очередью дорогу в толпе женщин и детей, пытающейся отделить преследуемого боевика от погони. Но такого я не видел даже там.
Все обитатели Михайловки лежали напротив Тимофеевой палаты, аккуратно разложенные в три ряда. Голова каждого была аккуратно отделена от тела. Здесь были все, начиная от самого Тимофея и заканчивая грудными младенцами.
- Никого не пощадили, - пробормотал Аркадий, снял шапку и рассеянно перекрестился.
- Но за что? - сипло выдохнул я.
- На всякий случай. Для воспитания. И еще как месть за своих.
- Которых я в лесу положил? А почему детей? Какое они имеют отношение ко всему, что случилось?
- Ты пережидал метель в доме Тимофея. Они помогали тебе. Ты преступник. Они виноваты. Или в твоем мире не так?
- В моем мире закон не имеет обратной силы. Когда они помогали мне, я еще не был преступником. И вообще… дети-то в чем виноваты?
- Дети - ни в чем, - согласился Аркадий. - Убийство детей - жест милосердия, им все равно не выжить без матерей. Так что это не грех, это в порядке вещей.
- А в чем виноваты матери?
- Ни в чем, виноваты их мужья. Это закон - за убийство монаха наказывается вся деревня.
- Но монаха убил я!
- Ты убил его на их земле. Не всегда за преступление отвечает тот, кто его совершил, часто отвечает тот, кто оказался в ненужном месте в ненужное время. Кроме того, я не думаю, что их наказали за убийство того, первого монаха. Трупы совсем свежие, скорее это оттягивались те, которых ты разогнал вчера.
- Нам надо было выехать немедленно, еще вчера!
- Это ничего не изменило бы, эта деревня была обречена, рано или поздно карательный отряд все равно пришел бы к ним. Крестьяне привязаны к земле, они не могут просто так взять и уйти.
- Да, я понимаю, крепостное право. Его ведь у вас так и не отменили?
- Крепостное право здесь ни при чем! Как ты представляешь себе толпу крестьян, которые переезжают с места на место? У них не хватит лошадей, чтобы перевезти столько, сколько нужно, чтобы не умереть на новом месте от голода. Особенно зимой. К тому же, они доберутся только до ближайшего поста дорожной стражи.
- Но как же твои разбойники… то есть, твои крестьяне?
- Они изменили свой образ жизни, они встали вне закона и любой стражник вправе их убить. Более того, любой стражник обязан оборвать жизнь беглого холопа при первой же встрече. Местная дорожная стража предпочитает закрывать глаза на моих людей, ведь если их не станет, стражники лишатся прибавки к жалованью… нет, Сергей, мои люди так же ходят под богом, как и все.
- Монахи не есть бог!
- А кто есть бог?
- Откуда я знаю? Знаешь, когда я последний раз был в церкви?
- Бог не есть церковь. Ибо сказано… как там… короче, истинная вера внутри и не видна постороннему взгляду, а все, что видно - либо отблеск, либо лицемерие и фарисейство.
- Хрен с ним, с фарисейством. Что делать будем?
- Дальше поедем.
- А эти?
- А что эти? Не хоронить же их! Очнись, Сергей! У нас нет времени, нам надо торопиться в Москву. Чем быстрее мы выберемся из этих краев, тем позже на нас начнется облава.
- Сдается мне, что она уже началась.
- Это еще только цветочки. Поехали!
И мы поехали.
2.
День прошел без приключений. В какой-то момент загадочный крест на моей груди зашевелился, как будто предупреждал о неведомой опасности, я сказал об этом Аркадию, тот долго бормотал заклинания, тыкая золотым крестом в разные стороны, но эти заклинания не принесли никакого результата. Видать, тревога была ложной.
Дорога размокла, лошади плелись шагом, непрестанно оскальзываясь, и при всем желании мы так и не смогли покрыть за день больше тридцати километров, из которых десять были потрачены на то, чтобы выбраться на тракт.
Путешественников на тракте было мало и это неудивительно, если посмотреть на календарь. В моем мире, где все магистральные дороги залиты асфальтом уже добрую сотню лет, люди давно успели позабыть, что такое осенняя распутица. Здесь это помнят. За целый день нас никто не обогнал, а навстречу попалось всего две группы всадников, в одной было два человека, в другой - три. Это были молодые дворяне при саблях и пистолетах, они настороженно косились на двух смердов на подозрительно хороших лошадях, но никто из них не рискнул поинтересоваться, что мы делаем на большой дороге в добром десятке верст от ближайшего населенного пункта. Может, и хорошо, что наши автоматы так плохо замаскированы, иначе пришлось бы потратить время и патроны на ненужные стычки. А так, увидев под рогожей странную выпуклость, оценив ее очертания и мысленно представив себе обрез пищали, юные дворяне старательно отворачивались, мы отъезжали на обочину, вежливо уступая дорогу благородным господам, после чего и мы, и они спокойно продолжали путешествие.
В распутице есть и свои достоинства, Аркадий предупреждал, что к вечеру у меня будут сильно болеть бедра, но вечер настал, а никаких неприятных ощущений все еще не нет. Но, наверное, лучше бы погода была нормальной для этого времени года. Тогда у меня болели бы ноги, но заночевали бы мы не в Шараповом Яме, а в Подольске или даже в Щербинке.
Постоялый двор Шарапова Яма напомнил мне "Гарцующего пони" из голливудской экранизации "Властелина колец". Такое же покосившееся бревенчатое здание, тот же сумеречный полумрак, те же неясные силуэты, снующие во тьме от конюшни к трактиру и обратно. Я остался с лошадьми, а Аркадий пошел договариваться о комнате.
Когда мы подъезжали к Яму, я выразил сомнение в том, стоит ли останавливаться на ночлег в официальном, если можно так сказать, заведении. Аркадий ответил, что сейчас не май месяц, а ноябрь, и полевая ночевка в это время года - не самый приятный способ провести время.
- В моем мире, - сказал я на это, - на всех больших дорогах через каждые пятьдесят верст стоят посты дорожной стражи, а в каждой гостинице имеется по крайней мере один стражник, в чьи обязанности входит докладывать о подозрительных гостях.
- Справимся, - отмахнулся Аркадий. - Пара монет кому надо решит любые проблемы, кроме того, здесь меня знают в лицо. Хозяин этого двора сволочь, но не дурак, он понимает, что случится с его заведением, если мне не понравится, как здесь со мной обошлись.
- А что случится?
- Сейчас - ничего. Только он еще не знает, что монахи согнали моих людей с насиженного места. А если бы их не согнали, они обязательно отомстили бы за своего князя. Кроме того, не забывай, у меня есть слово. Одна молитва, и конюшня вспыхнет, как береста в печи.
Чтобы не дразнить случайные взгляды, еще на подъезде к Яму автоматы и гранаты перекочевали в объемистый сверток, притороченный к крупу моего коня. Под дубленкой ждал своего часа пистолет, но я надеюсь, что его час настанет не сегодня. Судя по тому, по какой широкой дуге обходят меня другие посетители постоялого двора, можно надеяться, что никто из них не отважится выяснить, что именно хранится в загадочном свертке.
Хорошо, что, вернувшись из армии, я отрастил бороду. За все время пребывания в этом мире я не встретил ни одного бритого лица, видимо, указ Петра Первого о брадобритии так и не коснулся этих краев. С другой стороны, нехорошо, что моя борода такая короткая и так аккуратно подстрижена, потому что из-за этого мое лицо сразу бросается в глаза. Наверное, именно поэтому я вызываю такое беспокойство - по одежде крестьянин, а по облику совсем даже нет. Интересно, за кого меня принимают - за разбойника, переодетого стражника или дикого монаха?
Аркадий вернулся быстро, выглядел он довольным и от него ощутимо попахивало спиртным.
- Расседлывай коня, - отрывисто бросил он, - я обо всем договорился, Васька Косой меня еще помнит. Даже странно, столько лет прошло… Короче, наша комната последняя по коридору на втором этаже, за жилье Васька денег не взял, за счет заведения, говорит. Боится, засранец, даже клятву потребовал.
- Какую клятву?
- До завтрашнего утра я не должен никому причинять зла, если меня к тому не принудят. Боялся, гаденыш, что я к нему по делу приехал, а как я поклялся, так он аж просиял, даже обещал мимо поста провести. И еще спрашивал, не нужно ли мне продать чего или склад арендовать. Думает, паршивец, что мы с тобой на большое дело едем. В общем-то, он прав, дело и впрямь большое, - Аркадий хихикнул.
- А если ты клятву нарушишь, твое слово потеряет силу?
- Ну да, а как же иначе? Что ты так долго возишься? Дай, я сам, вот смотри, как седло снимается. В следующий раз сам будешь делать. Давай, хватай тюк, пошли.
3.
Ужин нам принесли в комнату, Аркадий резонно рассудил, что оставлять тюк с автоматами без присмотра не стоит, а ужинать по отдельности неинтересно. Думаю, это вызвало определенное любопытство среди трактирной прислуги - крестьяне поселились в комнате, а не на сеновале, и даже затребовали ужин в комнату, прямо как господа. Интересно, что они подумают, когда завтра нам принесут другую одежду, более гармонирующую с нашими лошадьми.
Гостеприимство Васьки Косого ограничилось бесплатной комнатой, за ужин он срубил по полной программе, а за одежду, платье, как здесь говорят, Аркадий переплатил, самое меньшее, втрое. А если учесть, что половина комнат на постоялом дворе в это время года пустует, хозяин заведения явно не остался внакладе.
Ночь прошла спокойно, никто не пытался ни вломиться к нам, ни проникнуть по-воровски, все было тихо. Может, Аркадий зря тревожился?
Утром посыльный мальчишка доставил новое платье, Аркадий расплатился и из комнаты вышли не два крестьянина, а два купеческих приказчика, один постарше и поглавнее, а другой помоложе, с укороченной для форсу бородой. Если не помнить, в каком виде мы вчера здесь появились, не заметно совершенно ничего подозрительного. А если помнить, тоже ничего страшного, надо только не показать странным попутчикам, что ты помнишь, в каком виде они представали вчера, и тогда можно не бояться, что на тебя падет гнев разбойников. В общем, пока Аркадий навьючивал груз на конскую спину, а я неумело помогал ему, наши соседи по конюшне старательно отводили глаза, смотря куда угодно, но только не в нашу сторону, и преувеличенно громко обсуждали какие-то мелкие и незначительные дела и проблемы. А потом мы уехали, и многие вздохнули с облегчением.
4.
Пост дорожной стражи мы проехали легко. Мальчишка из прислуги Васьки Косого подошел к домику с вывеской в виде щита и меча, что-то сказал стрельцу в камуфляжном кафтане, что-то маленькое переместилось из руки мальчика в руку стрельца, а затем мальчик развернулся и побрел обратно, а стрелец вспомнил что-то важное, заторопился и скрылся в домике. Мы проехали мимо, никто нас не остановил и даже не окликнул.
- Хорошо проскочили, чисто, - констатировал Аркадий, - дальше будет труднее, в Подольске я уже никого не знаю. Еще грязь эта…
Грязь по-прежнему оставалась проблемой. Температура поднялась градусов до восьми и в воздухе запахло весной, как будто ноябрь-месяц чудесным образом превратился в апрель. Снег стаял почти весь, завтра, должно быть, лужи начнут подсыхать, но сегодня нечего и думать о том, чтобы пустить лошадей рысью. Печально, но, как здесь говорят, все в руках божьих.
Сегодня путников на тракте стало еще меньше, чем вчера, за целый день нам встретился только один всадник, Аркадий сказал, что это был государев гонец, если судить по одежде. Надо полагать, что те путники, которых не подгоняли совсем неотложные дела, благоразумно предпочли переждать распутицу, отложив путешествие на более подходящее время.
- Докуда сегодня доехать успеем? - спросил я.
- До Подольска, - ответил Аркадий, - в лучшем случае до Щербинки. Только в Подольске придется нелегко. Подорожной у нас нет, а тот же трюк, что в Яме, там не пройдет, это уже не мои владения. Боюсь, придется драться.
- Со стражниками?
- А с кем же еще? А в Подольске не просто пост, там целая рота стоит. Один-два монаха… скорее один, чем два, недавно, говорят, среди них тоже мобилизация была. Вся надежда на твой амулет да на мое слово. Или попробовать… нет, лучше постараться обойтись без стрельбы, незачем губить невинные души, да и патронов у нас мало. А с другой стороны, перед настоящим делом незнакомое оружие надо бы опробовать…
- Автомат - очень простое оружие, - я попытался успокоить Аркадия, - им может пользоваться даже необученный боец. Главное - не жалеть патронов, стрелять на опережение, да не забывать прерывать очереди. Самая лучшая очередь - на четыре патрона, наводишь дуло на противника и полосуешь его наискось не целясь, хоть одна пуля да найдет цель.
- Знаю, ты уже говорил… а все равно на душе неспокойно. Твой крест ничего не чувствует?
- Нет.
- Мой тоже. А в душе что-то свербит. И зачем я только с тобой связался…
- Извини, Аркадий, но что тебе оставалось? Сдаться монахам? Или принять бой с моими стрельцами? Мы с Усманом перебили бы половину гарнизона.
- Ты прав, Сергей, ничего мне не оставалось, все сущее в руках божьих и я не исключение. Как думаешь, дойдем до Москвы?
- А сам-то как думаешь?
- Даже не берусь судить. С одной стороны, шансов вроде как нет. С другой стороны, если у нас слово есть, а у врага, считай, нет, так это вроде как у них шансов нет. Только слово у меня не особенно сильное, тигра мне уже никогда больше не сотворить. Я тогда, собственно, дракона хотел сотворить, только вовремя понял, что сил не хватит, пришлось на ходу молитву менять, вот и получился тигр. Жалко его…
- Тигра жалко, а людей еще жальче.
- Все мы в руках божьих, и повернется все так, как ему угодно, а не по нашему хотению. Ежели возжелает господь, чтобы мы дошли, значит, дойдем, а нет - так не дойдем. Или дойдем, но не сумеем ничего. Может, мне слово до конца приберечь?
- Тебе виднее. Мне думается, мы и без слова должны прорваться. Только где будем в Подольске на ночлег устраиваться?
- Это как раз легче легкого. Найдем какие-нибудь трущобы погрязнее, там и устроимся.
- А не получится так, что проснемся мы, а коней поминай как звали?
- Да ты что! На два креста никакой лихой человек не попрет, это как на медведя с одним ножом и без рогатины. На худой конец, можно смертную клятву потребовать.
- А что, если смертную клятву нарушить, то умрешь?
- Скорее всего. Бывает, что некоторые не умирают, считается, что бог их простил. Но это редко бывает и чаще всего тогда, когда клятву нельзя не нарушить. Ну, например, если поклялся не причинять вреда кому-то, а этот кто-то на тебя с ножом попер. Или если клятву нарушил нечаянно, по неосторожности. Иногда, впрочем, бог и за это карает, но случается, что и не карает. А в твоем мире, что, клятвы не действуют?
- Как сказать… считается, что нарушать обещание нехорошо, но если нарушишь, ничего страшного обычно не происходит. Так, совесть мучает…
- Хорошо вам… Что-то не понимаю я, почему до сих пор никакой суеты на дороге не наблюдается?
- А почему должна быть суета? Если у монахов связиста не было, значит, они гонца послали, а гонец до Москвы еще не доехал, сам видишь, какая дорога.
- Все равно суета должна быть. Не могли стрельцы все разом за ватагой погнаться, кого-то должны были в Михайловке оставить. И в Шараповом Яме должны были разговоры идти, не каждый же день монахи со стрельцами по тракту шастают.
- Ты вроде говорил, недавно мобилизация была.
- Была… может, ты и прав, может, действительно, все подумали, что этот отряд на войну собрался. Но все равно неправильно это.
- Думаешь, за нами следят?
- Нет, не следят. Такие вещи мой крест четко улавливает, да я и без креста могу слежку обнаружить, мое слово это позволяет. Предчувствие у меня какое-то…
- Неопределенное?
- Да, неопределенное. Ладно, нечего сейчас грузиться, чему быть, того не миновать.
5.
В Подольск мы въехали примерно за час до заката. На въезде в город стояла будка дорожной стражи, но она была хорошо видна издали и мы заблаговременно свернули в лес, избежав нежелательной встречи.
Подольск снова напомнил мне о семнадцатом веке. В фильмах про начало правления Петра Первого Россия изображается примерно так же - грязные и оборванные бородатые людишки, непролазная грязь на улицах, все серое и тусклое, но не печальное, а какое-то естественное, природное. Посреди городской улицы валяется здоровенная свинья и прохожие обходят ее, нимало не удивляясь. Женщины подбирают подолы длинных платьев, чтобы не запачкать в грязи, но все равно пачкают. Полуголые дети бегают по лужам, словно не замечая того, что погода стоит хоть и не вполне ноябрьская, но совсем не летняя. Человеческая речь звучит не быстро и отрывисто, а плавно и напевно, будто говорящие никуда не торопятся, и почему, собственно, будто? Так оно и есть, здесь никто и никогда никуда не спешит, здесь все и вся в руках божьих и так будет всегда. Здесь никого не волнует, чему равен курс ефимка по отношению к талеру и как идут военные действия на православно-католическом фронте. Здесь неважно, что сказал вчера государь император, и что порешили бояре в Государевой Думе. Здесь жизнь идет своим чередом, да, местные аборигены чудовищно бедны по меркам моего родного мира, причем бедны не только материально, но и духовно, но я уверен, что количество шизофреников на душу населения здесь в сотню, если не в тысячу раз меньше, чем в том Подмосковье, из которого я сюда явился.
Широкомордая и чудовищно некрасивая девка с густо нарумяненными щеками и пустым водянистым взглядом поинтересовалась, не желают ли благородные господа поразвлечься. Аркадий оживился:
- О, это то, что нужно! Веди!
Девица направилась в лабиринт кособоких сараев, которые при ближайшем рассмотрении оказались жилыми домами. Или, скорее, домишками. А еще точнее, халупами. Ощутимо запахло навозом, в том числе и человеческим, а также пищевыми отходами.
Девица распахнула дверь одного из сараев и нашим взорам предстала крохотная комнатушка с печкой-буржуйкой в углу, только не железной, а, кажется, бронзовой, и кучей неясного тряпья посередине. В печке вяло потрескивал какой-то хлам, трубы не было, и, чтобы едкий дым не ел глаза, приходилось сгибаться в три погибели.
- Любку позвать? - спросила девка. - Или я одна управлюсь?
- Управишься, - пообещал Аркадий, захлопнул дверь и явил на свет божий золотой крест. Нет, пожалуй, свет, излучаемый горящим дерьмом, нельзя назвать божьим светом.
- Для начала принеси смертную клятву, - сказал Аркадий, - нет, лучше не смертную, смертью тебя вряд ли напугаешь. Лучше поклянись… ну, например, так… поклянись, что наших лошадей не сведут до завтрашнего утра, а иначе быть тебе прокаженной. Как тебе такая клятва?
Баба разинула слюнявый рот, рухнула на колени и заголосила:
- Не губите, святые отцы, пощадите дуру грешную! Как же я за ваших лошадей побожусь, нешто воры меня послушаются?
- Послушаются, - пообещал Аркадий, - потому что вот этот рубль ты передашь кому нужно, а кому его передать, это тебе виднее. Только сначала принесешь клятву. Ну?
- Клянусь, - обреченно зашептала девица, - что сих лошадей не сведут до утра…
- Включительно, - подсказал Аркадий.
- Включительно, - согласилась девица, - а ежели сведут, быть мне прокаженной.
- Замечательно, - констатировал Аркадий, - а теперь отнеси рубль куда надо и принеси что-нибудь пожрать.
- На что? - уточнила девица.
- На сдачу. И поживее!
С этими словами Аркадий распахнул дубленку и явил взору несчастной женщины автоматический пистолет Стечкина. Девица разинула рот, поклонилась, перекрестилась и убежала.
Она вернулась почти через час, в течение которого мы с Аркадием успели соорудить из тряпья что-то вроде лежанки, где можно было более-менее комфортно отдыхать, если отрешиться от царящих здесь запахов. Один раз Аркадий, услышав какое-то оживление на улице, выглянул за дверь и проводил задумчивым взглядом стайку убегающих подростков. Если проследить их траекторию, становилось понятно, что убегали они от наших лошадей, привязанных к вкопанному неподалеку столбу неясного предназначения. Да уж, криминогенный район. Потом девица вернулась, как выяснилось, ее звали Надюхой, она принесла пожрать, но я не буду описывать, что именно она принесла. Скажу лишь, что несмотря на ощутимое чувство голода, есть это можно было только с большим трудом. Еще она принесла примерно литр самогона, Аркадий наотрез отказался его пить, а я попробовал, чтобы нейтрализовать возможные последствия поглощения подтухшей вареной требухи. Лучше бы не пробовал. Жалко, что ни я, ни Аркадий не догадались взять в дорогу съестного. Впрочем, в такой суете это было неудивительно.
Мы поели, Надюха немного осмелела и попросила у Аркадия благословения. Благословения она не удостоилась и нельзя сказать, что это ее сильно расстроило, скорее, она рассчитывала на подобный исход и попросила благословения просто на всякий случай.
Получив отказ в благословении, Надюха предложила свои услуги за бесплатно, ответом на что стал наш с Аркадием жизнерадостный смех. Да уж, с такой женщиной иметь дело даже на халяву не хочется. Надюха немного обиделась, но не угомонилась, и предложила поискать девочек помоложе и посимпатичнее, еще не порченых, которые с радостью отдадут свою невинность святым людям, потому что это не только праведный поступок, но и хорошее предзнаменование для дальнейшей жизни. Услышав эту тираду, Аркадий сильно смутился, опасливо покосился на меня, а потом, решившись, спросил:
- А как насчет мальчиков?
Я захохотал. Аркадий сделал обиженное лицо и я поспешил его успокоить.
- Не смущайся, - сказал я, - но это и вправду смешно. У тебя было такое лицо, как будто ты этим предложением смертельно оскорблен и решаешь, что с ней сделать - испепелить на месте или немного подождать. А ты, оказывается, просто стесняешься… нет, это на самом деле смешно.
Надюха открыла рот, несколько раз сглотнула, а затем троекратно перекрестилась.
- Желания вашего священства - закон, - пробормотала она и вопросительно глянула на меня.
- Нет, мне девочку, - я поспешил успокоить несчастную, - и не очень молодую, я педофилией не страдаю.
- А что здесь страдательного? - не понял Аркадий. - Это почти так же, как с мальчиком.
- У нас в мире, - пояснил я, - сношение с несовершеннолетними считается преступлением. До десяти лет тюрьмы, если я не ошибаюсь.
- За нами следят, - сообщил Аркадий, не изменяя интонации голоса. - Не дергайся и не дай сердцу екнуть, за нами следят колдовским взглядом. Наши разговоры им не слышны, но все чувства как на ладони. Сохраняй расслабленность, но будь готов.
- Надо достать автоматы, - расслабленно пробормотал я.
- Доставай, - согласился Аркадий и добавил, - все равно скучно здесь. Это чтобы из роли не выйти, - пояснил он.
Я широко зевнул, неспешно подвинул к себе сверток и начал распутывать тесемки. Это заняло добрых пять минут, в течение которых Аркадий валялся на груде грязного тряпья лицом вверх и меланхолично рассуждал о роли искушения в человеческой жизни и о том, как хорошо иллюстрирует этот факт то, что каждый из нас, делая сексуальный заказ, предпочел запретное.
Среди складок рогожи хищно блеснуло дуло автомата.
- Не позволяй себе думать о нем как об оружии, - сказал Аркадий. - Или, лучше, представь себе, что ты его чистишь. Я, пожалуй, займусь тем же самым.
Он протянул руку, лениво поднял тот автомат, который был без подствольника, и щелкнул предохранителем.
- Прорываться будем прямо сейчас? - лениво спросил я.
- Чем быстрее, тем лучше, - лениво ответил Аркадий. - Представь себе, что отложил оружие в сторону. Представил? А теперь пойдем отольем под венец.
- Под какой венец? - не понял я.
- Ну под угол. Угол бревенчатого сруба называется венец, - пояснил Аркадий.
Мы вышли на улицу и я пожалел, что в "Газели" не оказалось приборов ночного видения. Уже давно стемнело и сейчас без колдовского зрения никак не определить, откуда именно за тобой наблюдают чьи-то внимательные и недобрые глаза.
Аркадий вытащил из кармана дубленки ручную гранату, взглянул на меня и приоткрыл рот, но я остановил его жестом. Не нужно слов, я и так уже все понял. Я забрал у него гранату, выдернул кольцо, широко размахнулся и метнул ее через крышу сарая так далеко, как только мог.
Взрыватель звонко щелкнул, запахло порохом. Если бы сейчас было светло, можно было бы видеть, как за летящей гранатой тянется белесый дымок. Аркадий непроизвольно вздрогнул, вытащил крест из-за пазухи и закружился на месте, как волчок. А через четыре секунды ночная тишина взорвалась громом.
Залаяли собаки, истошно закукарекал разбуженный петух, Аркадий резко дернулся туда-сюда, после чего принял решение и мы побежали со всех ног куда-то… пожалуй, на северо-запад, если считать, что я не потерял ориентировку в этом трущобном лабиринте.
- Лошади! - вскрикнул я.
- Забудь! - зло ответил Аркадий. - На лошадях нам отсюда не выбраться. Будем прорываться пешком, лошадей потом сведем каких-нибудь.
Прямо по курсу выросло что-то черное, что при ближайшем рассмотрении оказалось бревенчатым домишкой, лишь немного более добротным, чем сарай Надюхи. Аркадий замешкался, я вырвался вперед, размахнулся автоматом и выбил прикладом слюдяное окошко.
- Гранату! - прошипел я.
Аркадий понял меня правильно и граната отправилась внутрь сруба.
- Богородица дева пресвятая… - донеслось изнутри, мой крест дернулся и я ощутил, как через выбитое окошко накатилась волна чего-то светлого, но одновременно злого и опасного. Аркадий сдавленно крякнул.
Сруб содрогнулся и волна схлынула. Когда уши немного отошли от грохота взрыва, стало слышно, как внутри домика кто-то тихо и отчаянно поскуливает. Но мы были уже далеко.
Аркадий резко остановился, он протянул руку и резко дернул меня. Я тоже остановился, и вовремя.
Потому что земля задрожала и в неверном свете луны, на мгновение высунувшейся из-за облаков, я увидел, что прямо перед нами земля разверзлась и продолжает проваливаться куда-то вниз. Уже успела сформироваться нехилая яма, которая расширялась все больше и больше. За пару секунд ровная земля под моими ногами приобрела заметный наклон, я сделал рефлекторный шаг назад и едва не поскользнулся.
Крест засуетился и показал мне вперед. Я увидел, как за полуразрушенным плетнем прячутся трое неясных существ, окрашенных злобно-пурпурными аурами. Восьмипатронная автоматная очередь придала аурам кроваво-красный оттенок, а граната из подствольника подействовала на них, как выключатель на горящую электрическую лампочку.
Целый фонтан земли взметнулся в небо из того места, где только что была яма. Исполинская ладонь, сотканная из воздуха и земляных комьев, ударила меня в грудь и отбросила метров на пять назад. Каким-то чудом я исхитрился не выронить автомат.
Аркадий что-то сдавленно прошипел, вскочил на ноги и заозирался по сторонам. Казалось, его распирает изнутри какая-то злая сила. Наконец, решившись, он повернулся чуть вправо, простер руки вперед и вверх, и метрах в ста-ста пятидесяти от нас соломенная крыша деревянного домика вспыхнула в мгновение ока.
- Уже поздно отменять волшебство, - пояснил Аркадий.
Стало светло и я увидел, что земляной фонтан иссяк. Я взглянул вверх и оказалось, что над городом бушует смерч. Он уже окончательно сформировался и удалялся куда-то влево, разметывая берестяные, дерновые и соломенные крыши, а также приводя в смятение монахов, занявших оборону в той стороне. Я с удивлением понял, что последнее подсказал мне крест, причем произошло это так естественно, как будто сейчас он стал частью моего тела… или души.
Я дернул Аркадия за рукав и мы побежали вслед за удаляющимся смерчем. В первую секунду Аркадий пытался увлечь меня в противоположную сторону, туда, где горел дом, но, увидев смерч, переменил решение.
Когда мы пробегали мимо плетня, разорванного взрывом гранаты, из смородиновых кустов донеслось сдавленное проклятие. Аркадий дернулся и чуть не упал, но удержался на ногах. Он резко остановился, развернулся и дал назад по-чайницки длинную очередь. Он не попал, но монах заткнулся. Аркадий развернулся обратно и побежал за мной, очевидно, думая, что убил врага. Я не стал его разубеждать.
Смерч мчался впереди нас все быстрее и быстрее, мы неудержимо отставали от него и похоже, что мы уже вышли из-под его защиты. Сейчас монахи отвлекутся от смерча и снова обратят на нас внимание, и тогда… Смерч беззвучно взорвался и исчез. Земляные комья, охапки соломы, трава, ветки и всякий мусор тихо осыпались на землю и воцарилась почти тишина. Почти - потому что далеко позади продолжали надрываться собаки и доносились человеческие голоса, некоторые испуганные, а некоторые - разгневанные.
Крест задрожал, он ощутил, как слева-позади, метрах примерно в пятистах, взбухает чудовищный пузырь какого-то заклинания огромной мощности. Мне не удержать его! - испуганно пискнул крест.
Я дернул Аркадия за рукав и мы побежали в сторону готовящегося заклинания.
- Ты что?! - завопил Аркадий. - Там же…
- Вижу! - крикнул я.
- Видишь? - удивился Аркадий. - Но…
- Крест видит! - пояснил я. - Быстрее!
- Не туда! - отчаянно крикнул Аркадий. - Надо убегать, укрываться…
- От этого не укроешься!
Я перепрыгнул через широкую канаву, не замедляя бега, и понял, что прекрасно вижу в темноте. А еще я понял, что заклинание вот-вот сработает и дальше медлить нельзя. Далековато, но придется рискнуть.
Я поднял ствол автомата под углом сорок пять градусов и мягко надавил на спусковой крючок подствольника. Ничего не случилось. Черт меня возьми! Я же не перезарядил его!
Я неловко залез под дубленку и потянулся к подсумку на правом боку. Гранаты где-то здесь… не расстегивается… черт, не успеваю! Пузырь взбухает, сейчас что-то родится… уже вот-вот…
Пальцы наконец справились с застежкой, я выдернул гранату, она выпала и застряла где-то в складках одежды. Я мысленно плюнул и вытащил вторую, последнюю. Я загнал ее в ствол и это произошло.
Темный пузырь взорвался и из его недр явилось на свет что-то белое, острое и колючее, как снег на склоне Эльбруса в морозный солнечный день. Крест затрепетал, пространство другого зрения мгновенно заволоклось туманным сиянием, оно не слепило, но видеть стало труднее… я понимаю, что эти объяснения сбивчивы, что они не проясняют, а только запутывают, что это похоже на бред сумасшедшего, но это действительно похоже на бред сумасшедшего и я не могу подобрать других слов, кроме тех, которые уже подобрал.
Стараясь не обращать внимания на то, что творится сейчас… где? в астрале?… я поднял автомат, тщательно прицелился, насколько вообще можно говорить о тщательности прицеливания с такого расстояния и потянул спуск. Подствольник гавкнул, автомат в моих руках дернулся, граната полетела по крутой параболе, я взглянул на нее другим зрением и с ужасом понял, что она отклоняется в сторону, вихрь, бушующий вокруг белой твари, относит гранату далеко вбок. Вторая граната, похоже, провалилась в штаны, лимонка осталась только одна, я израсходую ее, и из оружия останется только автомат и пистолет, а с таким набором вооружения пусть Рембо воюет, у нормального человека в таком бою шансов немного… все это промелькнуло в моем смятенном разуме, я взмолился, крест отрезонировал, и граната круто изменила траекторию. Она отвесно рванулась к земле, как будто для нее перестали существовать законы инерции, у самой земли так же резко изменила направление полета с вертикального на горизонтальное, она влетела под существо, которое, оказывается, висело в воздухе, не касаясь земли, а затем взмыла вверх и соприкоснулась с плотью существа. Она прошла насквозь… оно нематериально!… контактный взрыватель не сработает!… нет, граната замедляется… это существо наполнено слизью… сейчас…
Бабах! Белое покрывало взметнулось в ночи, видимое невооруженным глазом. Как ни странно, существо сохранило целостность, его тело раздулось метров до пятидесяти в диаметре, но не разорвалось. А теперь оно медленно сжимается и… а почему осколки все еще прыгают внутри? Односторонняя прозрачность? Ну-ну…
Я высадил в существо остатки магазина и выбросил использованный рожок. Я вгляделся в существо и увидел, как пули весело прыгают внутри него, оставляя за собой туманные следы, внутри которых субстанция теряла структуру… Короче говоря, существо колбасило, причем не по-детски.
Аркадий заворожено смотрел на разворачивающуюся перед нами картину, я оглянулся по сторонам и понял, что окружающие нас монахи (как их много!) не отрывают своих взглядов от корчащегося существа. Я вставил в автомат последний рожок и больно ткнул Аркадия под ребра.
- Уходим! - крикнул я. - Быстрее, пока они не опомнились!
Аркадий посмотрел мне в глаза рассеянным и каким-то убитым взглядом. Он непонимающе кивнул, повернулся и побрел прочь, переставляя негнущиеся ноги, как Буратино-переросток.
- Быстрее! - я еще раз ткнул его, на этот раз в спину. - Не спи, надо уходить, сейчас будет поздно!
- Уже поздно, - пробормотал Аркадий. - Это конец.
И в этот момент существо взорвалось. Пространство сзади меня вспухло невидимым, но ослепительным светом. Невидимая и неощутимая иначе, чем с помощью магического зрения, ударная волна покатилась во все стороны, вначале неспешно, но набирая ход с каждой секундой. Надо прятаться! Нет, я увидел, как волна проходит через дом, будто не замечая стен, и понял, что прятаться бессмысленно. Крест на моей груди напрягся и прошептал: я прикрою тебя. Только тебя. Извини, но мои силы не безграничны.
Я беспомощно взглянул на Аркадия, тот спокойно принял мой взгляд и его губы зашевелились в беззвучной молитве. А потом нас накрыла волна.
Наверное, на секунду я потерял сознание, потому что никак не могу вспомнить, что происходило в этот момент. В моей памяти есть только два кадра, между которыми нет ничего. Первый кадр: я понимаю, что нас накрыла волна. Второй кадр: Аркадий, мертвый, лежит на земле, а я деловито обшариваю труп, снимая с него оружие, боеприпасы и деньги. Аркадий выглядит как живой, но его сердце не бьется и я знаю, что ему не поможет ни искусственное дыхание, ни непрямой массаж сердца. Тело Аркадия не повреждено, но душа уничтожена, а тело без души - не более чем пища для могильных червей и других трупоедов.
Я с трудом выпрямился, посмотрел на мертвого товарища (или все-таки друга?) и понял, что не знаю ни одной молитвы. Ничего страшного, я верю, что бог и без молитв способен отличить грешника от праведника. Если, конечно, бог есть. Я вспомнил чудовищно националистический анекдот про Иисуса Христа и палестинского шахида, улыбнулся и пошел прочь.
6.
Я сидел в круглосуточной забегаловке, на которую каким-то чудом набрел, бесцельно слоняясь по ночному городу. На столе передо мной стояла глиняная миска с гречневой кашей, в которой, если очень потрудиться, можно было откопать крошечный кусочек чего-то, отдаленно похожего на мясо. Рядом лежала краюха свежего и еще теплого черного хлеба, а чуть поодаль стояли глиняная кружка с поганым пивом и глиняная же рюмка со столь же поганым самогоном. Нефильтрованное пиво - это, конечно, хорошо, но всему должен быть предел.
Я смиренно сидел в самом дальнем от входа углу заведения, объемистый куль с упакованным внутрь автоматом лежал под лавкой, придавленный моей ногой. Рядом оттягивалась компания неотягощенных интеллектом молодых ребят. Судя по разговорам, обслуга купеческого каравана. Или охрана. Пожалуй, второе больше похоже на правду, ни один из них не ниже ста семидесяти сантиметров, а в этом мире это рост значительно выше среднего.
На меня настороженно косились, но с разговорами не приставали. Заметили оружие под рогожей? Нет, это невозможно, они пришли позже и не видели, как я прячу куль под лавку. Тогда что? За кого они меня принимают? За разбойника?
Полумрак расступился и на лавку напротив взгромоздился коренастый парнишка, на вид лет пятнадцати, но не по годам крепкий. Несколько минут назад товарищи послали его разузнать последние новости насчет того, что такое громыхало час назад в бляжьей слободе. Судя по тому, как возбужденно бегали глаза юноши, он разузнал много интересного.
- Слушайте, пацаны, - начал он, - там такое… - он перекрестился. - На московском тракте монахов-то, монахов… сотни две будет, не меньше.
- Да хватит тебе заливать, - буркнул кряжистый бородатый мужик лет сорока, судя по всему, начальник этого коллектива. - Скажешь тоже, две сотни.
- Вот те крест, дядя Сидор, - парень перекрестился еще раз, - истинно говорю, две сотни, не меньше. Так и шныряют везде, так и шныряют. И какие-то они… перепуганные…
Парень произнес эти слова, и так и замер с открытым ртом. Видно, до самого дошло, что только что сказал. В этом мире испуганный монах - настоящее чудо.
- Кого им бояться? - удивился дядя Сидор. - Ты, Афонька, говори, да не заговаривайся. Две сотни монахов только антихрист и напугает.
Афонька осознал эту новую мысль, побледнел и перекрестился еще раз.
- А вы как думаете, уважаемый, - обратился ко мне дядя Сидор, - разве может что-нибудь напугать две сотни монахов?
Я пожал плечами. Я думал, что этого хватит, но дядя Сидор выжидательно смотрел на меня и мне пришлось дать более развернутый ответ.
- Напугать можно кого угодно, - сказал я. - Антихрист, не к ночи будь помянут, - я перекрестился, - тому пример, да и обычный дьявол тоже любого напугает. Ну или почти любого. А еще две сотни монахов могут испугаться трех сотен вражьих монахов, только откуда врагам взяться в самом сердце России? Или там мог быть один дикий монах, только очень сильный.
- Такие монахи только в сказках и бывают, - усмехнулся Сидор. - Сдается мне, здесь в другом дело. Помните, ребята, как в позапрошлом году под Серпуховом над лесами змий летал? Думается мне, и сегодня что-то подобное сотворилось. Вот только что? Как взрывы пошли, показалось мне, будто белое зарево поднялось над домами, словно ангел божий сошел на грешную землю. Только это не ангел.
- Почему? - поинтересовался я.
- Так ведь ангела божьего не только земное оружие не берет, но и слово чужое против него бессильно. Над ангелом только сам бог властен, да еще рука божья.
- Какая рука? - не понял я.
- Того, кто воззвал к всевышнему и призвал ангела на грешную землю, называют рукой божьей. Никакому человеку, даже самому святому, не под силу самому ангела вызвать, над ангелами только бог властен, потому тот, кто ангела вызвал, есть рука божья. А ты, добрый человек, куда направляешься? - Сидор резко переменил тему разговора.
- В Москву, - ответил я.
В какой-то книжке, кажется, детективе, я читал, что если не знаешь, говорить правду или солгать, лучше говорить правду. По крайней мере, меньше вероятность запутаться. Вот я и сказал правду.
- Один или с обозом? - поинтересовался Сидор.
- Один.
- С нами пойдешь?
- А чего бы не пойти? Пойду.
- Расплатишься пищалью. Как Серпуховскую заставу пройдем, так и расплатишься.
- Какой пищалью? - мне показалось, что я ослышался.
- Которая у тебя под лавкой. Обрез?
- С чего ты взял? - деланно изумился я. - Нет у меня никакого обреза под лавкой!
- Не гневи бога, - серьезно произнес Сидор, наставительно подняв палец, - не лги без нужды. Днем тебя здесь не было, ты пришел ночью, в аккурат после того, как в бляжьей слободе отгромыхало. На монаха ты непохож, поскольку про ангелов божьих ничего не ведаешь. Значит, или тать, или случайный прохожий, скажем, приказчик, от каравана отбившийся. На случайного прохожего ты, уж извини, тоже непохож, случайные люди по непотребным местам по ночам не шастают.
- А с чего ты взял, что я именно оттуда пришел?
- А откуда еще? Грязный весь и глаза… не то, чтобы испуганные, но озадаченные. Сидишь здесь один, забился в угол и думаешь, куда податься. А я тебе говорю, подавайся к нам.
Я провел по лицу тыльной стороной руки и обнаружил, что Сидор прав, морда у меня не самая чистая. Это неудивительное, было бы странно, если бы после того смерча я остался неиспачканным. Стоило раньше обратить на это внимание… ладно, чего уж теперь…
- А с чего ты взял, что под лавкой у меня обрез пищали? - поинтересовался я.
- Из таких приключений убегают, света белого не видя, - ответил Сидор. - А ты убежал, но тюк не бросил, а тюк у тебя тяжелый и громоздкий.
- Откуда ты знаешь про тюк? Ты же в трактир позже меня зашел!
- Я видел, как ты в двери входил. Пищаль ты, кстати, плохо завернул, сразу видно, что внутри. Пистолетов у тебя один или два?
Но мгновение я задумался, а потом решил сказать правду:
- Два.
Сидор удовлетворенно кивнул.
- Я так и думал. Хочешь, расскажу, что там с тобой приключилось? Ты забрел в бляжью слободу… вряд ли по бабам, скорее по делу, по какому судить не берусь, но вряд ли по законному, - он усмехнулся. - И тут все и началось. Взрывы, вспышки, монахи молятся, пищали стреляют, чернокнижник отбивается…
- Чернокнижник?
- Ну да, чернокнижник, а кто же еще? На кого еще такую облаву могли устроить? Короче, пищали палят, от волшебства земля трясется, друзей твоих шальным колдовством положило, а ты в землю забился и схоронился, пока все не кончилось. А как все кончилось и чернокнижника забили, встал ты, отряхнулся, осмотрелся по сторонам и видишь, что остался один на всем свете, если не считать пищали. Подхватил пищаль, завернул ее в куль и побрел куда глаза глядят. А тут, глядь, кабак на пути. Зашел внутрь, засел в угол, пищаль под лавку, пистолеты поближе к рукам, сидишь и думу думаешь, куда теперь податься. А я тебе говорю, подавайся к нам. До Москвы проводим, без нас тебе через заставы никак не пройти. А потом, если ты мне понравишься, да и сам если захочешь, так с нами и останешься. Ты муж справный, статный, на лицо неглупый… повоевать пришлось?
Я кивнул.
- Словакия?
- Чечня.
Сидор огорченно зацокал языком.
- Снова, выходит, абреки зашевелились? Ох, беда с ними. Я всегда говорил, надо ихнее племя гадское извести, как господь Содом и Гоморру извел, все одно беды меньше. Так, значит, воевал… убег, поди, с войны-то?
- Отпустили.
- Изранен был?
- Нет, бог миловал. Срок вышел.
- А сколько тебе годков-то?
- Двадцать три.
- А где ты служил-то? Что-то не знаю я частей, где через семь лет отпускают.
- Два года, а не семь, меня забрали в двадцать один.
- И что, через два года отпустили? Где служил-то?
- Разведрота сто девяносто второго десантного полка, - ответил я чистую правду.
Сидор звонко хлопнул ртом.
- Так ты что, из монахов, выходит? Дикий?
- Я постриг не принимал, - снова сообщил я чистую правду.
- Но слово знаешь?
- Чуть-чуть. Иначе бы мне сегодня не выжить.
- Что умеешь? - в голосе Сидора проявились деловые нотки. А он не так прост, как кажется…
- Говорят, я неплохо дерусь, - начал я, - стреляю из пистолета, пищали…
- Да я не о том! - перебил меня Сидор. - Слово твое что умеет?
- Почти ничего, - честно признался я. - Я совсем недавно его получил, я им почти не владею, если честно.
Сидор задумчиво пошевелил челюстью.
- А может… кстати, как тебя зовут-то?
- Сергей.
- А меня Сидор. Будем знакомы, стало быть. А может, Сергей, ты выложишь аккуратненько пистолетики на лавку, да и пойдешь куда глаза глядят? А? Или думаешь, коли стрелять начнешь, пуля не в потолок уйдет?
- Первая пуля в потолок, - согласился я и вытащил Стечкина из-под полы.
Я отсоединил магазин и продемонстрировал его верхний срез Сидору.
- Здесь двадцать пуль, - сказал я, - и девять в другом пистолете. Хочешь рискнуть?
Я защелкнул магазин на место и убрал Стечкина под дубленку. Сидор решил не рисковать.
- А ты серьезный человек, - проговорил он. - Где достал такую игрушку?
- В лесу, - честно сказал я. - Верст пятьдесят-семьдесят отсюда. Там еще есть.
- Сколько? - быстро спросил Сидор.
- Тебе хватит.
- Сколько за штуку?
Я задумался. Какой тут курс рубля?
- В Москве обсудим, - сказал я после долгой паузы.
Сидор кивнул.
- Пищаль у тебя такая же хитрая? - спросил он.
- Ага, - кивнул я. - Кстати, это не обрез, она такая же короткоствольная, как и пистолеты.
- На сколько шагов стреляет?
- С трехсот в человека попасть можно.
- С трехсот шагов?!
- Ну, перед этим потренироваться надо…
- С трехсот шагов, - со вкусом проговорил Сидор. - Минуту назад мне показалось, что я продешевил, но теперь я так не считаю. Приноси клятву и поехали в Москву.
- Сначала ты.
- А ты умный парень, - усмехнулся Сидор. - Клянусь отцом и сыном и святым духом, что не причиню никакого вреда рабу божьему Сергею, пока мы не окажемся в Москве.
- И день после этого, - добавил я.
- И день после этого, - согласился Сидор и замолчал.
- Ты не закончил, - сообщил я.
Сидор глубоко вздохнул и закончил:
- А если нарушу сию клятву, не быть мне живым.
- Пусть поклянутся остальные, - потребовал я.
- Сначала ты, - уперся Сидор. - Забыл порядок?
Поколебавшись пару секунд, я произнес смертную клятву. Крест шевельнулся. Надо же, действует, а я уж подумал, что он растерял всю свою силу.
Приказчики или охранники или кто они там есть один за другим повторили клятву, а потом мы выпили за знакомство. А потом мы выпили за то, чтобы добраться до Москвы без затруднений. А потом просто так.
7.
Я продрал глаза и подумал, что пить надо меньше. Оказывается, я проснулся не сам, меня усердно пинал в бок парнишка… как его зовут-то… Афонька, вроде бы. Нет, он не пинал меня, он толкал. Я с трудом сел и голова взорвалась болью, я с силой сжал виски и услышал насмешливый голос Сидора:
- Что, Сергей, отвык от водочки-то? Афонька, сгоняй на кухню, принеси рассолу!
Я ощупал карманы и обнаружил, что оба пистолета на месте. От сердца немного отлегло. А где автомат?
- Не суетись, - сказал Сидор, - то, о чем ты подумал, уже спрятали. Эту вещь под полой не пронесешь, даже если приклад отпилить. Слушай, Сергей, ты не одолжишь мне один из… ну ты понимаешь?
Я кивнул, огляделся по сторонам и обнаружил, что нахожусь на сеновале, а вокруг снуют разнообразные крестьяне и купцы или кто их там вообще разберет. Я сделал усилие над собой и встал на ноги. Пошатнулся, но устоял, хотя для этого мне пришлось облокотиться на Сидора. Пистолет системы Стечкина незаметно перекочевал из-под полы моей дубленки под полу дубленки Сидора. Сидор присвистнул.
- Ты точно ничего не перепутал? - спросил он. - Ты дал мне тот, который больше.
- Не обольщайся, - улыбнулся я. - Он предназначен для опытных бойцов, а для нас с тобой это просто пугач. Когда будешь из него стрелять, будь готов к тому, что промажешь.
- Понятно, - ухмыльнулся Сидор. - А я уж подумал, что ты с похмелья человеколюбием страдаешь. Афонька! Ты где там пропал?
Афонька притащил рассола и мир стал заметно лучше.
8.
Первое препятствие ожидало нас у выхода с постоялого двора. Перед воротами стоял десяток стрельцов в полном вооружении, сзади маячили черные рясы монахов. Путешественники толпились посреди двора, лошади ржали, люди нервничали.
- Запомни, - сказал Сидор, - ты идешь с нами от самого Харькова. Потребуют клятву, скажешь так - клянусь, что сопровождаю сей караван с начала похода. Понимаешь, - он хихикнул, - наш поход на самом деле только начинается.
- Что ты имеешь ввиду? - не понял я.
- То, что мы везем из Харькова, гораздо менее ценно, чем ты и твои игрушки. Так что можно считать, что поход начался только что.
- Понятно. Монахи подумают, что я говорю одно, а на самом деле я говорю совсем другое. Здесь так часто делают?
- Постоянно. А ты что, раньше никогда не приносил обманные клятвы?
- Никогда. А это точно подействует?
- Подействует, не сомневайся.
Строй стрельцов покачнулся и вперед вышел монах в высоком клобуке и с большим золотым крестом на груди. Видать, не простой монах.
- Во имя отца и сына и святого духа, - пророкотал он хорошо поставленным басом, прямо как генерал на параде. - Всем, владеющим словом, повелеваю выйти вперед.
Я попытался обратиться к кресту, и, к моему удивлению, он легко ответил. Я спросил, можно ли сказать про меня, что я владею словом, крест хихикнул и заявил, что это спорный вопрос. Я уточнил, смогу ли я принести смертную клятву, что не владею словом, крест на мгновение задумался, а потом сообщил, что смогу. Надо только твердо решить для себя, что сам я словом не владею, а владеет им крест, и тогда можно будет смело приносить любую клятву.
Я не вышел вперед, и никто не вышел. Сидор толкнул меня в бок, но я посмотрел на него уверенным взглядом. Я знаю, что делаю, говорил этот взгляд. Сидор отвернулся.
- Всем, имеющим пищали и кулеврины, также повелеваю выйти вперед, - продолжил монах.
Стрельцы дружно сделали шаг вперед, монах обернулся и досадливо произнес:
- К вам это не относится.
Стрельцы сделали шаг назад, пряча на лицах довольные улыбки. Наверное, в любом мире нет для солдата большей радости, чем точно исполнить дурацкий приказ командира, и чем глупее приказ и нелюбимее командир, тем больше радость.
Я наклонился к Сидору и прошептал ему на ухо:
- Эта штука правильно называется автомат. Если потребуют, можешь смело клясться.
- Потребуют, можешь не сомневаться, - кисло процедил Сидор.
Никто не вышел, и монах потребовал принести клятвы. Процедура затянулась почти на час, но по истечении этого времени наша странная компания покинула двор в полном составе. Никто не умер, ни среди нас, ни среди других посетителей.
9.
Погода точно сошла с ума, кажется, что с каждой минутой становится чуть-чуть холоднее. К полудню температура упала градусов до десяти ниже нуля и мороз продолжает крепчать. Мои попутчики в один голос утверждают, что причиной этому колдовство, случившееся прошедшей ночью, дескать, после освобождения таких сил погода всегда чудит.
Стали известны кое-какие подробности происшедшего в бляжьей слободе. Вчера вечером где-то в самых зловонных трущобах засекли двоих чернокнижников. В самом деле, где же им еще прятаться, как не в зловонных трущобах? К счастью, в городе находилась полусотня монахов, остановившихся на ночлег. Поднятые по тревоге, монахи выставили оцепление, но проклятые исчадия ада учуяли присутствие светлых сил и пошли на прорыв. Один чернокнижник погиб, второй сумел вырваться и сейчас наверняка бродит в лесу в обличье волка или медведя-шатуна. Кое-кто говорит, что это были не простые чернокнижники, а рыцари смерти, потому что люди видели, как над слободой разлетались ошметки ангела, которого эти твари убили. Но здравомыслящие люди не верят в такие глупости, потому что если два рыцаря смерти способны играючи расправиться с настоящим божьим ангелом, то тогда с ними вообще не сладит никто и никогда. И вообще, никаких рыцарей смерти не бывает, это такие же сказки, как и теневые демоны, пылевые демоны, Кощей Бессмертный и святой мальчик Игорь гончаров сын.
Как бы то ни было, в бляжьей слободе имела место истинно могучая волшба, в результате которой там, по слухам, полегло все живое. И это даже хорошо, потому что ту слободу давно пора было сравнять с землей, ибо никакой пользы от ее обитательниц нет уже пятый год. Потому что уже пятый год эти бабы поголовно больны заморской напастью люэсом, с тех пор, как там пережидали метель немецкие купцы, которые, как говорят, вовсе и не купцы были, а лазутчики, что перед войной военные тайны выведывают да всякие подлости учиняют. В общем, как ни крути, все, что ни делается, делается к лучшему. А монахов ночью строилось вовсе не две сотни, как показалось Афоньке, а неполных четыре десятка.
Коротая время в пустых разговорах, мы неспешно двигались к Москве. Караван включал в себя всего две двуконные подводы, доверху заполненные мешками с сахаром. Мне показалось, что девять человек, включая меня - слишком много для сопровождения такого груза, но мои новые товарищи дружно ухмылялись и с загадочными улыбками говорили, что сахар нынче в цене.
- Вы что, опиум, что ли, везете? - спросил я, не выдержав, и по вытянувшимся лицам понял, что попал точно в цель.
Сидор загадочно посмотрел на меня и поинтересовался, как я догадался до того, что они везут, раз я не владею словом. А если я владею словом, то как остался жив, произнося смертную клятву. Я ответил на это, что сравнив ценность груза и количество сопровождающих, нетрудно сделать определенные выводы, и для этого не нужно владеть никаким словом. Сидор поинтересовался, владею ли я все-таки словом или вчера наврал. Я сказал правду.
- Как посмотреть, - сказал я. - Вот если когда… ну, когда магию творишь, так сказать… так вот, если при этом ты ни одного слова не произносишь, можно ли считать, что ты словом воспользовался?
Сидор рассмеялся.
- Интересный подход, - сказал он. - А разве можно без молитвы этой твоей магией пользоваться?
- А почему бы и нет? Чем вообще молитва отличается от… ну, скажем, от хорошего стихотворения?
Никто не знал, что такое хорошее стихотворение и я продекламировал "Спокойную ночь", "Белеет парус одинокий", "Красное на черном", а на десерт "Алюминиевые огурцы". Кажется, мой авторитет поднялся на недосягаемую высоту.
10.
Следующую ночь мы провели в Бутово. Это еще не Москва и даже не пригород, это захолустная деревенька в дне пути от столицы. Главной достопримечательностью деревни является огромный в сравнении с остальными домами постоялый двор с круглосуточным трактиром, борделем и бильярдной для благородных.
Вместе с нами коротали ночь человек пять монахов, но они заперлись в комнатах с девицами легкого поведения, в то время как мы ютились на холодном сеновале, прижавшись друг к другу, как щенки в конуре. Оказывается, местные монахи пользуют этих девиц на совершенно законном основании, ведь в святом писании сказано о безбрачии, но не о целомудрии, и не нужно путать эти два понятия.
В этом мире настоящий рай для монахов. Они бесплатно пользуются услугами гостиниц и ямов, в любом трактире их бесплатно кормят и поят, лишь самые дорогие яства составляют исключение. Монах имеет право потребовать любую женщину и ни одна женщина не вправе отказать монаху. Я спросил, как насчет государыни императрицы, мои товарищи задумались и через несколько минут оживленной дискуссии пришли к выводу, что государыня императрица все-таки является исключением. Также я узнал, что за хулу на императорский двор здесь рубят голову, а за хулу на святую церковь сжигают живьем на костре. Почему-то это меня не удивило.
Сидор где-то разжился табаком и пригласил меня покурить на крыльце. Когда мы вышли на улицу и отошли в сторону от крыльца, он спросил:
- Откуда ты взялся, Сергей? Ты ничего не знаешь о мире, ты говоришь странными словами, у тебя невиданное оружие и ты знаешь неслыханные молитвы.
- Это не молитвы, это стихи, - поправил я.
- Любой стих - молитва, - отрезал Сидор. - Откуда ты, Сергей? Где ты родился, как ты стал тем, чем стал, откуда у тебя эти пистолеты, в конце концов?
Я глубоко вздохнул и начал рассказывать. Я рассказал почти все, я только не называл имен и умолчал о планах на будущее. Но Сидор и так все понял.
- К митрополиту идешь сдаваться… - понимающе протянул он. - Может, ты и прав, когда на тебя такая облава идет… постой, так ты, что, и есть тот самый чернокнижник?
Я скромно потупился.
- Я не чернокнижник, - сказал я, - я за всю жизнь ни одной колдовской книги и в глаза не видел.
- Это неважно. Читать умеешь? Молитвы творить можешь? Духовное звание есть? Нет! Значит, чернокнижник.
- Тогда выходит, чернокнижник, - согласился я.
- Вот именно. А что там за белое сияние было?
- Черт его знает. Монахи какую-то тварь наколдовали, большую, белую и какую-то… слепящую, что ли…
- Ангел… - выдохнул Сидор и перекрестился. - Ты что, с настоящим ангелом управился?
- Не знаю, ангел это был или не ангел, - раздраженно проговорил я, - только как я его пулями нашпиговал, так он и лопнул, словно пузырь мыльный.
- А как же мертвь? Мертвь была?
- Какая еще мертвь?
- Говорят, что если ангела убить, то вокруг мертвь разливается. На целую версту вокруг все живое гибнет, а потом в нетленные мощи обращается.
Я пожал плечами.
- Что-то такое было.
- А как же ты? Почему ты еще жив?
- Есть у меня одна вещь… короче, на меня чужое волшебство почти не действует.
- Крест святой? - догадался Сидор. - Разве это не сказки? Значит, не сказки… Тогда все понятно, он тебя оберегает и он же силу дает. А сам ты словом не владеешь, правильно?
Я кивнул.
- Значит, чернокнижник… - Сидор, казалось, размышлял вслух. - Слушай, Сергей, а на хрена тебе митрополит? Облава стороной прошла, теперь тебя ловят в лесу в зверином облике, в Москве тебе бояться нечего. А с твоим крестом, да с пищалями этими мы и лесное княжество основать сможем. Станешь лесным епископом, обложишь данью пару уездов, будем жить, как баре. А потом, глядишь, и монастырь свой организуем…
- А потом откроют на нас с тобой большую охоту и поминай как звали рабов божьих.
- Точно, - согласился Сидор. - Но каков соблазн… Ладно, пошли спать, утро вечера мудренее.
11.
К Серпуховской заставе мы подъехали уже вечером. Впрочем, подъехали - это слишком сильно сказано, ехали мешки, а мы шли пешком рядом с телегами. Здесь это основной способ перевозки тяжелых грузов.
Достойно удивления, как увеличиваются расстояния, стоит только перейти от современного транспорта к лошадям и телегам. Я всегда думал, что в средние века конный путник покрывал за день 150-200 верст, но оказалось, что это далеко не так. Трудно найти лошадь, которая могла бы бежать рысью весь день и не сдохнуть к вечеру, а еще труднее найти человека, который без веских причин согласился бы на такую бешеную скачку. Ямщики не в счет - у них люди и лошади меняются на каждой станции, но ямщики возят только государеву почту, никакой другой груз не окупит затрат на столь быструю перевозку. Вот и получается, что дорога от Харькова до Москвы занимает почти месяц.
Московские предместья оказались такой же патриархальной клоакой, как и Подольск. Только свиньи больше не валялись в лужах, да еще исчезли с улиц полуголые дети. Но это не потому, что столица сильно культурнее, чем провинция, а потому, что лужи замерзли и ни одна здравомыслящая свинья не покинет относительно теплый хлев ради сомнительного удовольствия поваляться на голом льду.
Сама застава больше напоминала блокпост где-нибудь в Грозном или Гудермесе, чем то, что находится в этом месте в моем родном мире. Ни гигантского перекрестка, окруженного со всех сторон автомобильными пробками, ни сверкающей башни налоговой инспекции, выстроенной на самый маленький в Европе подоходный налог (если не считать Швейцарии, о которой реклама стыдливо умалчивает), ни подавляющей своими размерами развязки третьего кольца, ни трамвайных путей, разрезающих площадь пополам. А если повернуть голову налево, виден овраг на том месте, где в моей Москве пролегает переулок "прощай, подвеска", являющийся кратчайшим путем с Шаболовки на Севастопольский проспект.
Дорогу перегораживал шлагбаум из цельного бревна толщиной с ногу взрослого человека, сейчас этот шлагбаум был отодвинут в сторону и к заставе тянулась длинная очередь груженых телег и пеших путников. Немногочисленные всадники в медвежьих шубах и песцовых шапках проезжали без очереди, они бросали пару слов дорожной страже, иногда в качестве дополнения к словам в замерзшую грязь летела монета. Здесь не было такого ощущения близкой войны, какое не отпускает на чеченских блокпостах, но стрельцы не расслаблялись и службу несли строго по уставу, постоянно бросая по сторонам цепкие внимательные взгляды.
Сидора здесь знали. Когда подошла наша очередь, из караульного помещения вышел рослый мужчина лет тридцати с укороченной рыжеватой бородой (прямо как у меня) и длинными вислыми усами. Одет он был в шинель с большими отворотами, как на офицерской шинели советского образца, на голове шапка-ушанка, в общем, точь-в-точь бравый защитник советской родины. Только петлиц на шинели не было, а четыре звезды на капитанских погонах размещались в два ряда.
- Здравия желаю, ваше превосходительство, - поприветствовал офицера Сидор и согнулся в раболепном поклоне. Мои товарищи спешно последовали примеру предводителя, и я решил не становиться исключением.
- И ты здравствуй, - добродушно ответил офицер. - Давай, опись показывай.
Сидор вытащил из-за пазухи нечто, отдаленно напоминающее офицерскую планшетку, оно незамедлительно перекочевало в руки таможенника, при этом что-то явственно звякнуло, но не звонко, как стекло, а приглушенно и переливчато, как монета.
Офицер остался удовлетворен описью, он сделал недвусмысленный жест и подводы пересекли границу стольного града.
- Что дальше? - спросил я. - Мне с вами на склад или разбегаемся?
- Коли брезгуешь нашим обществом, так и разбежимся, - обиженно ответил Сидор. - А коли не брезгуешь, так пойдем с нами, груз сдадим, жалованье получим, да и обмоем успешное прибытие в столицу нашей родины. Заодно и в оружейную слободу сходим, поговорим кое с кем.
- Пистолет отдай, - вспомнил я.
Сидор тяжело вздохнул, но подчинился.
- Может, продашь? - спросил он. - Ты же сам говорил, это оружие для благородных, а для нас с тобой как пугач. Зачем тебе эта игрушка?
- А тебе зачем?
- Продать. А хочешь, продадим в пополаме?
- Не хочу. От него патроны к другому пистолету подходят.
- Ну и что? Тебе таких пимпочек любой оружейник понаделает по копейке за штуку.
- Не понаделает. Там порох особый и еще капсюль нужен.
- Это еще что такое?
- Такой кружочек в центре донца гильзы, если по нему ударить, высекает искру внутрь патрона. Разве ваши оружейники умеют делать такие вещи?
- Откуда я знаю? Они свои тайны кому попало не доверяют. А ты все-таки к митрополиту намылился?
- Вроде как. Где у него резиденция, кстати?
- В Донском монастыре. Если отсюда смотреть, это не доходя Замоскворецкой стены, поворачиваешь налево…
- Спасибо, я знаю, где Донской монастырь.
- В твоем мире он тоже есть?
- Есть.
- А Новодевичий?
- Тоже есть. И Храм Христа Спасителя тоже.
- А это еще что такое?
- Здоровенная такая церквуха у Крымского моста.
- Какого моста?
- Крымского. Между Октябрьской площадью, как она раньше называлась-то… Калужская вроде… и Зубовской площадью.
- Нет там никакого моста, - сообщил Сидор. - Так что, идешь с нами? Нам, в общем-то, по пути.
- А где у вас склад этого зелья?
- У нас? - хохотнул Сидор. - Кто бы таким, как мы с тобой, такой склад доверил. Нет, Сергей, в такие дела со свиным рылом не суются. Думаешь, это зелье мне принадлежит? Нет, брат, это собственность Евлампия Федоровича Рогаткина, боярина третьего разряда, подполковника внутренней стражи. Служит он, кстати, в разбойном приказе, а занимается как раз пресечением недозволенной торговли в пределах государства Российского.
- Не боишься его имя называть первому встречному?
- Какой же ты первый встречный? Нет, Сергей, тебе это имя я могу без всякой опаски назвать. Потому что у тебя голова варит и, прежде чем языком трепать, ты подумаешь. А подумав, сообразишь, что никакой пользы от этакой трепотни ты не получишь, а головы лишиться можешь запросто. Так что, пойдешь с нами в подворье?
- А почему бы не пойти? Посмотрю заодно, как у вас благородные живут.
- Посмотри, только осторожнее. Сам в разговоры не вступай, а коли спросят, отвечай быстро и кланяться не забывай. И обязательно добавляй… как это объяснить-то… короче, пока не разберешься, всякому говори "высокопревосходительство". И оружие запрячь поглубже. Там всякий знает, кто мы такие, но на рожон лучше лишний раз не лезть.
За разговором мы миновали деревянный пригород, как-то незаметно прошли через широченный проем, зияющий на месте ворот в полуразрушенной деревянной стене, и оказались в Москве.
Земляной город, он же нижний город, почти не отличался от того, что мы видели раньше. Те же неказистые бревенчатые избы без труб на крышах, те же покосившиеся и подгнившие заборы, те же груды нечистот прямо на улицах, те же оборванные неторопливые люди. А вот за белокаменной стеной Замоскворечья открывалась совсем другая Москва.
Сидор сказал, что раньше эта стена входила в систему оборонительных сооружений города, но затруднился сказать, использовалась ли она хоть раз по прямому назначению. Наполеон в этом мире не вторгался в Россию, Лжедмитрий был разбит под Смоленском, и последним иностранным войском, осаждавшим Москву, скорее всего, была орда какого-нибудь крымского хана. Хотя, кто его знает, в книге Аркадия было написано, что Русь и Орда долго существовали в режиме личной унии…
Как бы то ни было, сейчас стена Замоскворечья исполняла только декоративные функции, как и стены Кремля, Китай-города и Белого города. Все эти стены регулярно подновлялись из городской казны, но никто не относился к московским стенам как к оборонительным сооружениям. И действительно, глупо отгораживаться стеной от противника, умеющего сотворять ангелов, драконов, горгулий и всякую другую летающую нежить. А без летающих тварей, как авторитетно объяснил Сидор, к осаде приступают только неисправимые оптимисты, а по-местному - богом обиженные придурки.
За белокаменной стеной начиналась белокаменная и златоглавая Москва. Контраст разительный - ни одного деревянного сруба, даже сараи сложены из чего-то, похожего на шлакоблок. По словам Сидора, еще Николай Василиск запретил строить в Москве деревянные дома во избежание пожара и с тех пор этот закон неукоснительно соблюдается. В этом есть своеобразный шик - отгрохать любимой собаке будку из уральского хрусталя и обложить ее самоцветами, украсить нужник ионическими колоннами, покрыть крышу сусальным золотом, а потом нанять трех священников, чтобы молитвами запрещали непогоде и воронам портить драгоценную кровлю. Здесь нет шестисотых мерседесов, но настоящий новый русский найдет, чем выделиться, в любом мире и в любых условиях.
Насколько я понял из сбивчивых объяснений Сидора и его подчиненных, государственное устройство этой России выглядит следующим образом. Во главе державы стоит государь император Николай Александрович, самодержец всероссийский, царь польский, король шведский, шах иранский и прочая. Правит император самодержавно, какие-то политические механизмы существуют, имеется Государева Дума, какие-то приказы, страна разделена на губернии, но целостной картины государственного управления, судя по всему, не представляет никто, включая самого императора. Потому что это ненужно, ведь все, существующее в пределах Российских, существует по государеву волеизъявлению, и стоит ему только захотеть, как Дума будет распущена, приказы разогнаны, а губернаторы перевешаны. Вряд ли император поступит так в реальности, но местными законами такие действия не воспрещаются.
Во главе русской православной церкви стоит митрополит Филарет, молодой, но энергичный служитель господа, в прошлом простой крестьянин из Сибири. Патриарха нет, патриарший престол пустует с тех самых пор, как бусурмане повоевали Царьград, тогда митрополиты не смогли договориться, кто их них главнее, и, наверное, не договорятся уже никогда. Если грузинская и армянская митрополии негласно признают верховенство русской церкви, то от сербов и греков этого не дождешься, по крайней мере, до конца войны. А если война окончится победой, то в Российскую империю войдут все православные земли и тогда Филарет воссядет на Цареградском престоле не как митрополит всея Руси, но как патриарх всех истинно верующих.
Считается, что церковь не имеет светской власти, но на самом деле все не так просто. Силу и славу русского войска составляют боевые монахи, способные силой молитвы обрушить огненный дождь с ясного неба на пару квадратных километров вражеской обороны или сотворить из лошадиных трупов ужасного трехглавого змия, не имеющего аналогов во всем цивилизованном мире. Стрельцы потому и носят камуфляж, что сила молитвы тренированного человека в этом мире нисколько не уступает силе огнестрельного оружия, а святые представляют собой самое настоящее оружие массового поражения.
У обычного воина есть только один шанс против обученного монаха - ударить исподтишка, пока убийственное слово не только не произнесено, но и не сформулировано. Только мало кто рискнет напасть на монаха, потому что все помнят о том, что следует за удачным нападением. До сих пор меня передергивает при воспоминании о бывшей деревне Михайловке.
Священники повсюду - в каждый пехотный батальон входит взвод боевых монахов, в каждом околотке городовой стражи имеются бойцы особого назначения в фиолетовых рясах, всюду, где одновременно собирается больше двух десятков стражников, обязательно присутствует хотя бы один монах. Все школы здесь церковноприходские, других не бывает, об университетах здесь и не слыхивали, говорят, что при монастырях есть какие-то продвинутые учебные заведения, но чтобы причаститься к высокой науке, надо принять столько обетов, что мало кто отваживается вступить на сей тернистый путь. Единственный вид живописи - иконы, скульптуры и литературы не существует, классическая музыка вроде бы есть, но запрещена к прослушиванию недуховными лицами, дабы не вводить в искушение незрелые души. Обучение грамоте может разрешить только духовный отец, он же благословляет все мало-мальски серьезные дела, начиная от вступления в брак и заканчивая тем, на какой рынок везти продавать картошку. Ежемесячная исповедь обязательна, регулярно проводятся выборочные проверки искренности с использованием специального волшебства, за сокрытие грехов полагается прилюдное покаяние, за неискренность в прилюдном покаянии - пожизненная кабала в монастыре. Оскорбление монаха карается на усмотрение оскорбленного, вплоть до смертной казни, несанкционированное обучение грамоте - ослеплением, чтение священного писания нерукоположенным лицом - пожизненной каторгой без права помилования, то же самое вслух - смертью через сожжение заживо.
Я спросил Сидора, почему при всем этом считается, что державой правит не митрополит, а император, и Сидор ответил, что хула на императорский двор карается отсечением головы. Это я уже слышал.
Несмотря на драконовские законы, люди на улицах не кажутся печальными. Люди как люди, нарядные и оборванные, довольные и печальные, трезвые и пьяные, нормальная городская толпа. Не такая плотная, как в метро в час пик, и не такая нарядная, как в "Сибирском цирюльнике", толпа как толпа. Бабы, похожие на матрешек, закутанные до самых ушей в разноцветные шерстяные платки, громогласно обсуждают, что Матренин муж за одну ночь прокутил недельное жалование, но уже опохмелился и снова работает, и вообще, Матрене с мужем повезло, не то что Настасье… Двое татар, один - пожилой усатый мужик, другой - совсем мальчишка, с натугой волокут по колдобинам тележку с чем-то тяжелым, запакованным в ткань, похожую на брезент. Вот мимо прошел монах, так основательно закутанный в черную рясу, что больше похож на инопланетянина из компьютерной игры, чем на живого человека. Мальчишки в натуральных меховых ушанках, совершенно не гармонирующих с заплатанными штанами из грубой дерюги, играют в снежки прямо посреди улицы, прохожие ругаются, но проходят мимо, не отвлекаясь на расшалившуюся молодежь. Стайка девочек-подростков в песцовых шубках оживленно обсуждает происшедшее на последнем приеме у какого-то советника, сзади чинно следуют два телохранителя, похожие на казаков из исторического фильма, их сабли чиркают концами ножен по мостовой. Кстати, здесь есть брусчатая мостовая, в отличие от пригорода. А вдоль особо богатых домов даже выложены тротуары с бордюром. Улицы густо посыпаны конским навозом, но к этому быстро привыкаешь и уже через пять минут перешагиваешь через смерзшиеся кучки, не испытывая никаких особенных чувств. Интересно, местные дворники принципиально игнорируют эти катышки?
В общем, мир как мир, жизнь как жизнь и не так уж все плохо в этом мире. Здесь нет терроризма, почти нет наркотиков, нет средств массовой информации, а значит, нет и массового психоза. Здесь все спокойно и почти все лица здесь счастливы. Не зря Христос говорил, что блаженны нищие духом… или это был не Христос? Жалко, что нельзя обратиться с этим вопросом к встречному священнику - нерукоположенным не положено интересоваться священным писанием. "Разве бог нуждается в твоей вере?" - вопрошал какой-то местный святой. "Кто ты такой, чтобы верить в бога? Бог верит в тебя, и блаженному этого достаточно". Блаженный, кстати, на местном наречии означает вовсе не "юродивый", а "правильный".
Удар дубинкой по голове прервал мои размышления.
12.
Я открыл глаза и обнаружил перед собой грубый деревянный стол из почти неструганных досок, а на другом конце стола - молодого, лет двадцати пяти, монаха с умным доброжелательным лицом. Перед монахом лежали листы бумаги формата А4, приглядевшись, я заметил, что это не просто бумага, а какие-то бланки, изготовленные типографским способом. Поодаль размещалась прикрепленная к столу чернильница, в которой мокло гусиное перо.
Я сидел на грубой деревянной скамье, стены вокруг были сложены из шлакоблока, когда-то оштукатуренного, но штукатурка давно отвалилась. Картину дополняло широкое, но очень низкое окно под самым потолком, забранное массивной чугунной решеткой. Тюрьма.
Дверь деревянная, но окованная железом. Я примерился к ней взглядом и решил, что вряд ли смогу ее выломать. Да и зачем? Наверняка за ней охрана. Монах проследил направление моего взгляда и ласково улыбнулся. От этой улыбки мне стало не по себе.
Я опустил взгляд и обнаружил, что раздет до пояса, с руки исчезли электронные часы, но руки и ноги не связаны, а крест, как ни странно, по-прежнему висит на шее. Я потянулся к нему, крест откликнулся, но монах быстро сказал:
- Не стоит. Любое волшебство расценивается как попытка сопротивления и дальнейший разговор будет происходить двумя этажами ниже.
Я представил себе, что может находиться двумя этажами ниже, и решил, что с крестом я пообщаюсь как-нибудь в другой раз.
- Вы нормально себя чувствуете? - участливо спросил монах.
Я прислушался к своим ощущениям и с удивлением обнаружил, что чувствую себя совершенно нормально. Немного холодно, немного тревожно, но с организмом все в полном порядке. Голова совершенно не болит, и это странно, если учесть, сколько времени после удара я провел без сознания. Я приложил руку к затылку, но не обнаружил никакого намека на шишку.
Монах расценил мое молчание как знак согласия, обмакнул перо в чернильницу и начал допрос:
- Имя?
- Сергей.
- Отчество?
- Петрович.
Монах удивленно поднял глаза и поставил на бланк небольшую кляксу.
- Господи прости, - сказал монах и занялся удалением кляксы. Покончив с этим делом, он снова посмотрел на меня и спросил с некоторым удивлением в голосе:
- Вы дворянин?
- Нет.
Монах скривил губы и записал в бланке "Петров".
- Сословие?
Гм… как же на это ответить-то? Не скажешь же "шофер".
- Пролетарий, - ответил я.
- Чего?
- Ну, вроде как извозчик.
- Понятно, - сказал монах, снова скривился и записал в бланке напротив слова "сословие" слово "третье".
- Духовное звание?
- Нет.
Монах вытаращил глаза.
- Как к тебе попал крест? - спросил он, уже не пытаясь прикидываться вежливым.
- Одна старушка подарила.
- Какая старушка?
- Обычная старушка. Если не считать того, что она прожила в чеченском ауле все время начиная с первой войны.
- Она чеченка?
- Русская.
- Как называется аул?
- Не помню.
- На дыбу хочешь?
- Никак нет.
- Никак нет… в войске служил, что ли?
- Так точно… то есть, да.
- В каких войсках?
- Воздушно-десантных.
- Чего?
- В воздушно-десантных войсках. Это такая пехота…
- Которая с ковров-самолетов на врага прыгает? Стража!
В комнату вошли два бритоголовых амбала в кроваво-красных рясах с откинутыми капюшонами. От их безразличных взглядов мне стало не по себе.
Монах-следователь перегнулся через стол и плотоядно потянулся тонкой рукой интеллигента к моему кресту. "Сейчас или никогда!" - мелькнула мысль, и я ударил его снизу в переносицу, отсекая все пути к мирному разрешению конфликта. Если этому типу повезет, он останется жить, летальность этого удара составляет менее пятидесяти процентов.
Монаху не повезло. Я почти не ощутил отдачи от удара, зато явственно почувствовал, как под костяшками пальцев хрустнула и сложилась носовая кость. Покойся в мире, раб божий.
Амбалы замерли на месте, переглянулись и двинулись ко мне, расходясь в стороны по широкой дуге. Я обратился к кресту, но ответа не получил. Я только ощутил некоторое любопытство, если можно говорить, что грубо сработанная железяка, пусть и волшебная, может испытывать подобное чувство.
В руках амбалов нарисовались короткие, но тяжелые дубинки. Совсем плохо. Хотя…
Я лучезарно улыбнулся, выбрался из-за стола, сделал шаг вперед и вправо, и доброжелательно сказал:
- Сдаюсь.
И улегся на спину прямо на каменный пол.
Амбалы переглянулись, на их лицах отразилось замешательство. Один из них отвлекся на мертвого следователя, лежащего на столе, другой подошел ко мне, явно намереваясь ударить по почкам окованным сапогом.
Он уже занес ногу для удара, когда я резко согнулся пополам, не вставая, и ударил его в колено опорной ноги с внутренней стороны. Несмотря на то, что носок моего сапога не был окован, даже без этого удар тяжелого кирзача в эту точку обычно вызывает серьезное растяжение связок, которое лечится только в госпитале. Если очень повезет (или не повезет, смотря с какой стороны посмотреть), нога ломается, но сейчас это необязательно.
Амбал рухнул на пол и я едва успел откатиться в сторону, избежав погребения под стокилограммовой тушей. Дубинка покатилась по полу, звонко подпрыгивая, я подхватил ее и вскочил на ноги.
Второй амбал проворно отскочил от стола, тело следователя при этом рухнуло на пол, издав утробный стон. Такое бывает со свежими покойниками, это называется последний вздох - при перемещении тела грудная клетка сжимается и воздух выходит наружу. Амбал этого не знал, если судить по выражению его лица. Его рука сделала судорожное движение, как будто он захотел перекреститься, но воздержался от этого жеста, осознав его неуместность.
Я сделал два быстрых шага навстречу противнику и замахнулся дубинкой. Монах выставил свое оружие, намереваясь парировать удар, но удара не последовало. Дубинка со свистом прочертила воздух между нами, описала полуокружность и двинулась обратно. Я позволил телу сместиться вслед за оружием, а левой ноге - продолжить движение тела, а затем резко распрямиться.
Я намеревался нанести удар в печень, но монах сделал шаг назад и моя нога ударила только воздух. Левую руку монах запустил под рясу и вытащил оттуда простой глиняный свисток. Только этого мне еще не хватало!
Дубинка покинула мою руку и отправилась в автономное путешествие в голову противника. Он уклонился, но при этом выпустил из руки свисток и, что еще лучше, отвлекся от своей правой руки. Этого оказалось достаточно, чтобы я захватил ее в наружный захват. Сдается мне, эти ребята - палачи, а не воины, нельзя же быть таким неуклюжим!
Монах попытался выдернуть руку, но добился только того, что наружный захват превратился в верхний. Дубинка выпала из руки, а сам монах тяжело осел на колени. Дальше все просто - резко выпустить руку из захвата, удар ребром ладони по шее, удар коленом в скулу, удар ногой в подбородок. Нокаут.
Первый монах запоздало потянулся к свистку, но неудачно дернул поврежденной ногой и жалобно заскулил. Я подскочил к нему, ударил ногой в висок и прекратил мучения несчастного. Не знаю, на время или навсегда.
Вся схватка заняла не более четверти минуты. Я стоял посреди камеры или комнаты, никогда не задумывался, как правильно называется помещение для допросов, в общем, я стоял посреди этого помещения, тяжело дышал и не мог поверить, что так легко расправился с охраной.
Ты молодец, - сообщил крест.
Почему ты не вмешался?
Ты и так хорошо справился.
Я начал раздевать следователя. Если у меня и есть какой-то шанс покинуть это негостеприимное заведение, то только если я замаскируюсь под монаха. Хотя и в этом случае шансов практически нет. Но не идти же добровольно на дыбу!
Монах-следователь был не только мертв, но и успел обгадиться перед смертью. Хорошо, что пострадало только нижнее белье.
Плохо, что ряса мне мала размера на три по объему и на один по росту. А сапоги совсем не подходят.
Хорошо, что ряса такая безразмерная одежда. И еще хорошо, что палачи здесь такие здоровые, сапоги того, кого я припечатал в колено, а потом в висок, оказались впору.
Я мысленно перекрестился и вышел из комнаты.
Длинный коридор. Вдоль одной стены одинаковые окованные двери, вдоль другой - одинаковые зарешеченные окна под потолком. Окна темные, а это значит, что сейчас ночь. Плохо.
Интересно, если я надвину на голову капюшон, я сразу привлеку внимание или монахи иногда ходят в таком виде внутри здания? Не знаю. У всех троих капюшоны были откинуты, значит, лучше не рисковать и идти так. Здание на вид большое, вряд ли тут все знают всех.
Справа коридор заканчивается тупиком, слева - круто заворачивает куда-то в неизвестность. Выбора нет, надо идти налево.
Я подошел к изгибу коридора, глубоко вдохнул, выдохнул и совершил маневр думера. То есть, повернулся лицом к стене и сделал плавный, но быстрый шаг в сторону.
Коридор заканчивался мощной решеткой из чугунных прутьев в палец толщиной. А за решеткой стоял тощий и белобрысый паренек лет восемнадцати и с любопытством таращился на меня. Одет юноша был в коричневую рясу. За ним смутно угадывалась в полумраке вторая решетка, за которой… кажется, там начинается лестница.
Я не смог скрыть удивление при виде этой картины, и брови юноши, на мгновение взлетевшие на лоб, сошлись на переносице.
- Ты кто такой? - спросил он деланно строгим голосом.
Крест!
Нет. Ты справишься сам.
- Задержанный, - сказал я.
И доброжелательно уставился на часового. Он сделал сложную гримасу, как будто хотел помотать головой в растерянности, но в последний момент удержался.
- Почему без охраны? - спросил он.
- А от кого меня охранять? Нешто я епископ какой?
Парень не нашелся, что ответить. Несколько томительных секунд он пытливо вглядывался в меня, а потом достал свисток, такой же, как у амбалов в красных рясах, и засвистел. Звонкая трель в гулких каменных коридорах действует оглушающе. Я непроизвольно вздрогнул.
Я присел на корточки, прислонившись спиной к стене, и вежливо спросил парня:
- Как дела?
- В порядке, - машинально ответил тот и тут же резко спросил:
- Откуда у тебя ряса?
- Замерз.
- Что с отцом Афанасием?
- Ничего, - ответил я чистую правду. Смерть - это ничто, не так ли?
Парнишка свистнул еще раз, откуда-то со стороны лестницы донеслась неразборчивая брань и снова все стихло.
- Хорошо у вас служба поставлена, - констатировал я и достал крест из-за пазухи.
Часовой тонко завизжал, бросился к противоположной решетке и стал трясти ее изо всех сил, не забывая оглушительно свистеть. Решетка не поднималась, не опускалась и не уезжала в стену, очевидно, она управляется дистанционно и часовой просто не может покинуть пост без разводящего. Оригинально.
Лестница изрыгнула очередную порцию проклятий и где-то вдалеке гулко затопали сапоги. Кто-то спешил на помощь.
- Чип и Дейл, - пробормотал я и засмеялся.
А потом подумал "а что мне терять, собственно?" и запел.
Я начал петь "Дальше действовать будем мы", но не успел еще допеть первый куплет, как за второй решеткой появилось подкрепление в лице двух монахов, на этот раз, видимо, для разнообразия, одетых в серые рясы. Скудное освещение не позволяло разглядеть их лица.
- Семка, господи тебя накажи! Чего свистишь? - рыкнул один из монахов голосом терминатора.
Семка выронил свисток и начал объяснять заплетающимся голосом:
- Ваше преподобие… чернокнижник… не губите…
При слове "чернокнижник" монах поднял голову и увидел меня. Коротким жестом он оборвал Семкино словоизвержение и воцарилась полная тишина. Несколько секунд я чувствовал на себе мрачный взгляд этого неподвижного серого изваяния, потом изваяние заговорило:
- Ты действительно чернокнижник?
- Никак нет, ваше преподобие, - ответил я и лучезарно улыбнулся.
- Как ты здесь оказался?
- Его отец Афанасий… - начал объяснять Семка, но серый силуэт цыкнул на него и Семка умолк.
- Затрудняюсь сказать, - сообщил я и улыбнулся еще раз.
- Ты мне глазки не строй! - рявкнул серый. - Отвечай быстро, внятно и по делу.
Я состроил серьезное выражение лица, я представил себе, что передо мной стоит не загадочный серый монах, а подполковник Сухостоев, бывший мой замкомполка по строевой. Стоило мне только подумать об этом, как сработал рефлекс, вбитый двумя годами муштры, я выпрямился и застыл по стойке "смирно". Серый удовлетворенно крякнул.
- То-то же, - пробурчал он. - Две недели по двести поклонов в день. И еще пять нарядов вне очереди. А когда протрезвеешь, зайдешь к отцу Иоанну на покаяние, я прослежу. И чтобы молитвы не орал больше! Здесь тебе не лавра какая-нибудь! Беда с этими учеными…
- Ваше преподобие! - пискнул Семка. - Разрешите обратиться!
- Не разрешаю, - отрезало ваше преподобие и серые силуэты стали таять в полумраке, удаляясь.
- Но это же чернокнижник! - завопил Семка, проигнорировав запрет начальника. - Его красные братья в спячке принесли, а он ожил и на нем ряса отца Афанасия!
Серая гора снова явилась из сумрака.
- Это правда? - спросило преподобие.
- Никак нет, - ответил я, - я не чернокнижник. Я только подозреваюсь в чернокнижничестве.
- Издеваешься? - догадался серый. - Где ученый?
- Там, - я показал рукой назад.
- Отойди от решетки, - приказал серый.
Я отошел.
- Дальше!
Я сделал еще шаг назад.
Силуэт монаха совершил неясное шевеление, дальняя решетка поднялась и на освещенной части сцены появились два новых персонажа.
Серый монах был воистину огромен, больше всего он был похож на Арнольда Шварцнеггера в роли Конана-варвара, только еще больше и страшнее. И еще, в отличие от Конана, его большие серые глаза светились какой-то неясной внутренней силой, напомнившей мне Коннора Макклауда. Наверное, таким же был взгляд Сталина.
Второй монах выглядел сильно уменьшенным подобием Микки Рурка в фильме про ирландских террористов. Молодой, симпатичный, но какой-то совсем не мужественный, тем не менее, он выглядел опасным. Так опасна гремучая змея или мелкая собачка, натренированная по схеме "укуси и отскочи".
Оба персонажа вошли в пространство между решетками, большой монах пошевелил губами и задняя решетка опустилась, острые пики, которыми увенчивались нижние концы вертикальных прутьев, вошли в углубления в полу и решетка снова стала несокрушимой стеной, отделяющей тамбур от остального здания. Похоже, что эта решетка управляется магией. А значит, чтобы выбраться отсюда, нужно подобрать заклинание… нет, мне отсюда точно не выбраться.
Большой монах хмуро посмотрел на меня исподлобья и зашептал что-то неразборчивое. Крест отметил, что творимая волшба вредоносна и направлена на меня, но недостаточно сильна, чтобы крест не смог ее нейтрализовать. Я поинтересовался, что это за волшба, но крест сообщил, что этот вопрос выходит за рамки его компетенции.
"А ведь это выход", - подумал я и медленно опустился на четвереньки, состроив обиженное лицо. Далее я представил себе, что я - Рэмбо, которого пытают враги и скорчил несколько соответствующих гримас, после чего расслабленно улегся на пол.
- Он притворяется, - сообщил маленький монах мягким и мелодичным тенором.
Воцарилось напряженное молчание. Потом большой спросил:
- Ты уверен?
- Уверен.
- Попробуй ты.
Неразборчивый шепот. Голос маленького:
- Нет, ничего не получается. На него не действует слово.
- Темный святой? - саркастически усмехнулся большой.
- Надеюсь, что нет. Может, у него амулет…
- Тогда пойдем отсюда. Кто его знает, на что он способен. Думаю, владыка не рассердится, когда я ему доложу. Случай слишком серьезный.
Снова шепот и я услышал, как дальняя решетка поднимается.
- А ты куда собрался? - рявкнул серый.
- Я… а… а что… - запищал Семка.
- А то! Пока смена не кончилась, стой здесь! А потом…
- Отец Амвросий, - вмешался маленький монах, - устав запрещает накладывать взыскания на часового.
- … после узнаешь, - закончил мысль большой.
И они удалились. Я открыл глаза и сел. Семка стоял, прижавшись спиной к дальней решетке, он смотрел на меня расширенными от страха глазами и его нижняя челюсть заметно тряслась.
13.
Следующий час оказался не столь богат событиями. Я прогулялся по коридору, в котором был заперт, и заглянул во все комнаты, благо у одного из амбалов из кармана выпала связка ключей. Все комнаты оказались стандартными помещениями для допросов, в каждой имелся стол со стулом, скамьей и письменным прибором, обитая железом дверь, зарешеченное окно под потолком и больше ничего.
Оба красных брата были живы. Тот, кого я уложил первым, чувствовал себя совсем плохо, похоже, я серьезно повредил ему череп, когда ударил его ногой, чтобы не дергался. У нас во взводе санитаром был парень, который на гражданке тоже работал санитаром в травматологическом отделении какой-то больницы, он рассказывал, что в таких случаях делают рентгеновский снимок мозга, определяют, где произошло кровоизлияние, а потом в нужном месте черепа просверливают дыру и откачивают кровь специальным устройством вроде большого шприца. А в особо запущенных случаях в черепе сверлят дырки по всей окружности, потом снимают скальп, срезают верхушку черепа циркулярной пилой и вправляют мозги в самом прямом смысле из всех возможных. Он еще рассказывал, как у них в больнице один пациент, хорошо приложившийся башкой по пьяни, потом, когда отошел от наркоза и протрезвел, решил, что находится в вытрезвителе, и поперся на пост к медсестрам качать права, вырвав при этом все капельницы, когда вставал с постели. Брр… Жутко, конечно, но, скорее всего, в этом мире медицина до такого уровня еще не доросла, а значит, этот монах - не жилец.
Второй красный брат, судя по всему, отделался легким сотрясением мозга. Когда я зашел в комнату, где меня допрашивали, этот тип стрельнул глазами в сторону валяющейся на полу дубинки, но благоразумно решил не лезть на рожон. И правильно сделал.
- Ну что, оклемался, болезный? - спросил я.
- Оклемался, - мрачно проговорил болезный.
- Как зовут-то тебя?
- Степаном.
- А меня - Сергеем. Будем знакомы, стало быть.
На лице Степан явственно читалось, что новому знакомству он совершенно не рад. Я его понимаю.
- Скажи мне, Степан, - начал я, - а где это мы находимся?
- Нешто сам не знаешь? - удивился Степан.
- Не знаю.
- Матросская тишина это.
- Надо же! - удивился я. - А я думал, Донской монастырь.
Степан посмотрел на меня, как на идиота.
- А вот еще что, - спросил я, - почему у вас, монахов, у всех рясы разноцветные? У тебя с товарищем рясы красные, у пацана, что на часах стоит - коричневая, у этого, - я показал на раздетый труп, - серая была?
- Коричневая раса - послушник или чернец, стало быть, - Степан говорил с крайне удивленным выражением, видимо, он объяснял мне азы, известные здесь каждому ребенку, - черная - монах-воин, серая - монах-келейник, фиолетовая - меч господень.
- А красная?
- Красная - плеть господня.
- Палач, что ли? И много вас тут таких плетей?
- Да почитай, что вся обслуга тюремная.
- А серые - это следователи?
- Следователи носят серое или черное.
- Понятно…
Второй палач резко сел и его обильно вытошнило.
- Надо бы его вытащить отсюда, да к врачу, - сказал я, - жалко человека.
- Разве ты умеешь решетку поднимать?
- Нет. А ты?
- Кто бы мне слово доверил… Нет, не вытащить нам его. Да и зачем? Все одно не жилец.
- А если волшебством там или молитвой…
- Кто же ради него бога просить станет? Нет, Андрюшка теперь не жилец, ты его славно приложил.
- А что мне делать оставалось?
- Не дергаться. Ты уж извини, добрый человек, но ты тоже уже не жилец. Знаешь, что за убийство келейника бывает?
- Видел уже. Всю деревню вырезают.
- Вот именно. Ты бы лучше поясок от рясы взял бы да и повесился бы. Чего тебе терять, душа все равно загублена, а так родных спасешь.
- До моих родных им не добраться.
- Зря ты так говоришь. Устроят тебе зеленый лист - сам все и расскажешь. Только не будет тебе зеленого листа, для тебя и дыбы хватит, ты уж поверь мне.
- Добрый ты.
- Какой есть.
В конечном итоге мы со Степаном подтащили Андрюшку к решетке, что вызвало у Семки очередной приступ ужаса, но уже не столь впечатляющий. Привыкает парень. Я привалился к стене, палачи разместились напротив и мы принялись беседовать о всякой всячине, коротая время. Вначале я пытался что-нибудь выяснить о том, что представляет собой эта тюрьма и как отсюда выбраться, но палачи отвечали неохотно, да и сам я быстро уразумел, что выбраться отсюда можно только чудом. Интересно, почему мне совсем не страшно? Крест?
Ага, подтвердил крест, я дал твоему страху пройти сквозь тебя. Зачем тебе страх?
"И то верно", - подумал я, - "Зачем мне страх?" И рассказал палачам анекдот про влюбленную парочку, высококультурную маму девочки и вареный фаллоимитатор. История понравилась и повлекла за собой дискуссию о месте и роли фаллоимитаторов в жизни общества, и когда на лестнице зазвучали шаги, все, кроме несчастного Андрюшки, пребывали в замечательном расположении духа.
14.
На этот раз по мою душу явилась целая делегация аж из семи человек. Возглавлял ее неизвестный мне щуплый седобородый монах в черной рясе и с высоким клобуком на голове. Я уже знал, что такой клобук - признак высокого чина, вроде лампасов. Несмотря на астеническое телосложение, двигался монах удивительно плавно, он сразу напомнил мне Усмана и я подумал… много чего я подумал, целый хоровод неоформленных мыслей прокрутился в моей голове, но сейчас не время думать, потому что сейчас решится моя судьба.
Черного монаха сопровождали двое предыдущих посетителей, а также целых четыре меча господних в фиолетовых рясах. Судя по тому, как Степан с Семкой вытаращили глаза при виде этой картины, ко мне начали относиться серьезно.
Дальняя решетка подпрыгнула и взлетела вверх, как будто под ней взорвали маленький пороховой заряд. Монах в черном шагнул в освещенное пространство, Семка мгновенно вытянулся в струнку, сложил руки по швам и начал рапортовать:
- Владыка! За время моего дежурства случились следующие происшествия. По приказу и в сопровождении отца Афанасия из следственного отдела брат Андрей и брат Степан, - он указал на палачей, которые тоже стояли по стойке смирно, точнее, брат Степан стоял, а брат Андрей пытался, - доставили в камеру для допросов вот этого чернокнижника. Потом отец Афанасий позвал братьев, был слышен шум драки, а потом сюда вышел чернокнижник в рясе отца Афанасия. Я поднял тревогу и сюда явились отец Амвросий и отец Авраам…
- Я докладывал дальнейшее, - перебил Семку отец Амвросий.
- Ничего-ничего, - отмахнулся владыка, - я послушаю еще раз. Продолжай, отрок.
- Отец Амвросий и отец Авраам, стало быть, - продолжил отрок, - так вот, они явились и хотели сомлеть чернокнижника, и он вроде как сомлел, но отец Авраам сказал, что он притворяется. И тогда они ушли. А чернокнижник встал, и получилось, что он и вправду притворялся. А потом он ушел и вернулся с братьями, сидел здесь и рассказывал похабные байки.
- Что с Афанасием? - спросил владыка.
Семка перевел взгляд на Степана и тот ответил:
- Убит. Кулаком в нос.
Владыка задумчиво посмотрел на меня.
- А ты, чернокнижник, силен драться, - сказал он.
- Я не чернокнижник, - возразил я.
- А кто же ты? Может, у тебя духовное звание есть?
- Нет.
- Может, ты и словом не владеешь?
- Не владею.
- Может, и клятву принесешь?
- Может, и принесу.
- Принеси.
Я глубоко вздохнул и размеренно проговорил:
- Клянусь отцом и сыном и святым духом, что не владею словом.
- Божьим словом, - поправил владыка.
- Божьим словом, - согласился я. - А если я сейчас солгал, пускай умру на месте.
Я не умер. Владыка удивился.
- А почему на тебя слово не действует? - спросил он. - Неужто амулет?
- Амулет, - согласился я и продемонстрировал крест.
Владыка так и впился глазами в мой крест, он даже чуть не подпрыгнул на месте от возбуждения.
- Святой крест, - выдохнул он. - Ребята, - он оглянулся назад, на фиолетовых, - вперед.
Фиолетовые монахи выступили вперед. Двое вытащили откуда-то из-под ряс увесистые булавы, третий - кистень, четвертый - нунчаки.
Кажется, это конец, сообщил я кресту.
Посмотрим, напряженно ответил крест. И добавил после едва уловимой паузы: Попробуй открыть в себе внутреннюю силу. Почувствуй ее и она пребудет с тобой… чего ты ржешь?
Я не ржу… я просто вспомнил… неважно.
Это важно! Соберись!
Решетка прыгнула вверх и Степан отступил назад, явно не желая лезть в драку. Фиолетовый монах с нунчаками выступил вперед и встал в стойку, вроде бы совершенно не опасную, но как раз этим и опасную, потому что я никак не мог понять, откуда может последовать удар. А если даже я угадаю движение… всегда есть шанс прорваться на ближнюю дистанцию, где оружие не играет большой роли… если у этого типа не спрятан нож где-нибудь в потайном кармане рясы… а что тогда делать? Сдаваться? Этот фокус второй раз не пройдет, они уже знают, на что я способен. Тогда что? Сила? Попробуем ее почувствовать…
- Стоп! - крикнул владыка и монах с нунчаками послушно отступил. - Ты! Ты владеешь словом! Почему ты жив?
Я сделал глупое лицо и пожал плечами.
- Вам виднее, владыка, - сказал я.
Владыка сделал задумчивое лицо и стоял так несколько секунд.
Он атакует. Я накапливаю энергию, сообщил крест, чувствуешь?
Нет.
Владыка сложил руки в молитвенном жесте и что-то зашептал.
А теперь?
Нет.
В воздухе из ниоткуда сформировалась шаровая молния. Запахло озоном. Я что-то почувствовал и немедленно толкнул это что-то в сторону врага. Молния взорвалась с негромким хлопком, запах озона стал нестерпим, но больше ничего страшного не произошло.
- Почему ты не атакуешь? - спросил владыка.
Я ответил вопросом на вопрос:
- Разве у меня есть шансы?
Теперь настала очередь владыки пожимать плечами.
- Если ты поклянешься никому не причинять вред в этом здании, и не пытаться покинуть его, я позволю тебе выйти из этого коридора, - сказал он.
- Даже если меня будут пытать? - уточнил я.
- А ты, что, хочешь гарантий?
- Конечно.
Владыка состроил зверское лицо и уставился на брата Андрея, беззвучно шевеля губами и делая руками странные жесты. Брат Андрей перестал стонать и встал на ноги, тупо озираясь по сторонам. Его движения замедлились, лицо стало неподвижным, взгляд остановился, а потом я заметил, что его тело становится полупрозрачным.
За секунду до конца молитвы - бей! - предупредил меня крест.
Кого? Андрюшку?
А кого же еще? И ни в коем случае не пропусти удар! Приготовься… три… два… один…
Я совершил эффектный разворот на одной ноге и влепил второй ногой звонкую затрещину в голову того, что раньше было Андрюшкой. Голова лопнула, как мыльный пузырь. Владыка тяжело перевел дыхание.
- Ты уже дрался с призраками? - спросил он.
- Нет.
- Тогда откуда ты узнал, что… ну-ка, покажи мне свой крест!
Крест хихикнул и вложил в мое сознание забавный мыслеобраз.
- Сначала принеси клятву, - сказал я, - что не причинишь мне вреда и не будешь ограничивать мою свободу.
- Ты не оставляешь выбора, - вздохнул владыка.
Он что-то прошептал и резко взмахнул руками. Двое фиолетовых бойцов, вооруженных булавами, качнулись, взмыли в воздух и поплыли ко мне, как будто вокруг них чудесным образом установилась невесомость. Впрочем, почему "как будто"?
Стихия воздуха, констатировал крест, ну что ж, подобное лечится подобным.
И сообщил мне мое первое слово.
Я не делал никаких движений и не произносил никаких слов, все необходимое свершилось в моем мозгу или душе или как там оно называется. Что-то злое и безумное в мгновение ока сформировалось внутри меня и передалось по невидимому каналу одному из летящих монахов. Он взревел, взмахнул булавой и ринулся на своего собрата, тот увернулся, и жертва моего заклинания со всего размаху впечаталась головой в каменную стену и рухнула на пол. Что-то много сегодня черепно-мозговых травм.
- Я готов принести клятву, которую ты просишь, но только с ограниченным сроком действия, - заявил владыка, вытерев пот со лба, - только до полуночи.
- До завтрашней. В смысле, сутки и еще сколько-то времени.
- Хорошо. Я не буду ограничивать твою свободу и не буду причинять тебе вреда до тех пор, пока ты не причиняешь никому вреда и не покидаешь это здание, либо до следующей полуночи, смотря что наступит быстрее. Такая формулировка устраивает?
- Устраивает.
- Теперь твоя очередь.
- Я не буду никому причинять вреда в этом здании до тех пор, пока никто не причиняет вред мне и не ограничивает мою свободу, либо до завтрашней полуночи, смотря что наступит быстрее.
- Заканчивай.
- Сначала ты.
Владыка глубоко вздохнул и произнес:
- Если я нарушу свою последнюю клятву, пусть я умру на месте.
Я повторил его слова слово в слово.
- Вот и хорошо, - сказал владыка. Ближняя ко мне решетка взлетела в потолок. - Пойдем, нам нужно многое обсудить.
И мы пошли.
