Из святых в буржуа

– «Нас назначили в святые, хоть сейчас в иконостас», – поёте вы. Из рокеров 80-х делают рок-героев, этаких мудрецов, чуть ли не совестью нации.

– Мы многое видели и многое на себе испытали. Нам не так повезло, как нынешней молодёжи, которая может слушать, смотреть и читать что угодно. Мы были первопроходцами – отчего же нас не уважать за это? С другой стороны, есть хорошее высказывание о рок-н-ролльной журналистике: люди, которые не умеют писать, берут интервью у тех, кто не умеет говорить, для тех, кто не умеет читать (смеётся).

– Ещё вы поёте: «Кто-то учит, но в знаниях явный пробел, за собою ведёт в никуда». Это относится к вашим коллегам по рок-цеху?

– Ты знаешь, давай будем считать это просто краской, художественным высказыванием.

– А вы не учите?

– Избави Господь. Я не политик, а блюзовый музыкант. Если хочешь заниматься политикой, то сначала выучи историю мира, чтобы понимать, откуда растут ноги. Своё мнение – это дело хорошее, но только когда оно подкреплено знаниями предмета.

– Социальные темы вам неинтересны?

– Почему же? Интересны. Но я обсуждаю их с людьми, которые погружены в материал, которые действительно в курсе происходящего вокруг. Мы все были в детстве бунтарями, нам хотелось совершенно другого, нежели нашим родителям: других книг, музыки, джинсов, гитар. Это жизнь, цикличность, против которой не попрёшь. Сейчас наши дети и внуки заняли наши места, и мы их тоже не особо понимаем. Мы превратились потихоньку в буржуа, поседели, пополнели, и выдернуть нас на какую-то откровенность становится просто нереальным. Леннон тоже стал буржуа – за это и был убит.

– И всё-таки что вас не устраивает в современной России?

– На эту тему есть прекрасный анекдот. Старый еврей ночью ходит по городу и тайком расклеивает листовки. Его, конечно, забирают, приводят в участок. И видят, что листовки – просто чистые листы. «Здесь же ничего не написано!» – восклицает начальник милиции. «А что писать? И так всё ясно», – отвечает задержанный.

– Что значит любить свою родину? Принимать её такой, какая она есть? Или, наоборот, не принимать и переделывать к лучшему?

– У Шевчука есть отличная песня про родину, и более точные слова сложно придумать. «Еду я на Родину. Пусть кричат «уродина», а она нам нравится – спящая красавица…» Россия поменяется тогда, когда сама этого захочет. Я здесь родился, и другой родины у меня нет, да уже и не будет.

– «Сколько нас уже пристало к берегу, и летят без боли, налегке письма из Израиля в Америку на великом русском языке», – написали вы в 80-е. Эмиграция из России не прекращается, в том числе эмиграция лучших умов.

– А сколько людей возвращается! Многие из тех, о ком написана эта песня, приехали обратно, хотя прощались мы навсегда. До перестройки всё было беспросветно, а потом тучи несколько рассеялись.

– А сейчас светло или беспросветно?

– Если копнуть историю, то Россия с 30-х годов жила под санкциями, и ничего. Конечно, нет человека, которого бы не задела нынешняя ситуация. Но мы через столько всего уже прошли. Как сказал мой приятель, пережили невзгоды – переживём и изобилие.

– Общение с западными коллегами не усложнилось?

– Нисколько. Музыканты – отдельная нация со своим языком. Этот язык и зовётся музыкой.

Дорогу молодым

– Следите за отечественной музыкой?

– Слежу. Мне нравятся Jukebox Trio, IOWA, Иван Дорн.

– Исполнители не самых интересных текстов…

– Когда началось наше знакомство с музыкой, мы обращали внимание прежде всего на мелодику, а текст лишь дополнял её. Это уже потом текст в нашей стране вышел на первый план, компенсируя неумение играть. Сегодняшняя молодёжь играть научилась, потому-то и не нуждается в серьёзных текстах.

– Играть научилась, но вне России почти никому не интересна.

– Всё, что играют здесь, вторично по отношению к тому, что играют там. Однажды мы в течение года отслушали порядка четырёх тысяч команд. Нам понравился только один исполнитель. И дело не в недостатке таланта. Дело в том, что в России нет индустрии музыки, продюсирования. Некому заниматься группами, направлять их. У нас нет таких специалистов, поэтому нужно приглашать их в наши музыкальные училища из-за рубежа. На Западе огромная индустрия, заточенная под юные дарования: курсы, музыкальные учреждения. У них даже в общеобразовательных школах есть уроки вокально-инструментальной музыки. Вся система направлена на то, чтобы выявить талант. На то, чтобы прирождённый музыкант зарабатывал себе на жизнь музыкой и ни на что другое не отвлекался. А у нас музыкантам приходится заниматься чем-то ещё, чтобы с голоду не умереть.

– Пишут, что в детстве вы хотели стать не музыкантом, а космонавтом.

– Кем только я не мечтал стать! Сперва мы воспринимали музыку как хобби и были нацелены на получение профессии. Помню родительские наставления: освой профессию, а дальше хоть в дворники иди. Наше поколение рок-музыкантов Гребенщиков назвал «поколением дворников и сторожей». Мы умеем и яму выкопать, и диван перетянуть, и о физике поговорить.

– Не сожалеете, что ушли из медицинского училища?

– Нет. Чтобы стать хорошим медиком, нужно полностью погрузиться в эту профессию. А для меня в какой-то момент всё поменялось: хобби превратилось в профессию, а профессия – в хобби. Музыка перевесила.

– Не думаете, что принесли бы людям больше пользы, став врачом?

– Давай поставим вопрос по-другому. Музыкой я никому жизнь не испорчу, а плохим выполнением врачебных обязанностей – испорчу, и ещё как. Не навреди – вот главный принцип. Кстати, врачебный.

– Вы отмечали, что остаётесь с «Машиной времени» в дружеских отношениях и что покинули группу просто ради сольного творчества под брендом «Маргулис». То есть вы добровольно занялись менее прибыльным проектом?

– Да, потому что получаю от него больше удовольствия. К тому же не приходится тратить время на разбор полётов. Жизни осталось не так уж много, и хочется потратить её с наслаждением. Есть музыканты, предназначение которых – играть «у кого-то». А мы – придумщики.