Поздравления

За две недели до праздников на почтах выстраивались очереди. Народ покупал поздравительные открытки. Выбирали покрасивее, разные. Один поздравляемый получал от тебя только одну открытку и сравнить разнообразие не мог: но об этом не думали. В одинаковости всех купленных открыток было бы трафаретное отношение к близким людям. Поэтому требовали три таких, и две сяких, и по одной той и этой, ой, и еще с розочкой четыре штуки и две с салютом.

Люди общительные и многородственные писали пачки поздравлений. Отправлять следовало дней за десять до праздника, иначе перегруженная почта не успеет. Иногда открытки аж в почтовый ящик не лезут: забит, ждет выемки.

Дед умер перед Первым Мая. На столе осталась пачка неотправленных открыток. В его семье была куча родни. Сослуживцы, коллеги, друзья. А он был человек внимательный и аккуратный.

Я взял эти открытки не знаю зачем. Они были только что надписаны его угловатым, резким, раздельным почерком. Так сразу выбросить рука не поднялась. Я знал часть адресатов. Отправить – чтобы оценили внимание ушедшего уже человека, прочувствовали? Ну, уместно ли так…

Открытки остались забытыми у меня в глубине шкафа за мелочью. Я наткнулся на них через год. В апреле.

И вот это чувство невозможно описать… Искушение святотатством? Черный юмор? Узурпация власти над потусторонними сношениями? Озорство циничного негодяя? В груди буквально шампанские пузырьки ужаса и восторга, как перед первым парашютным прыжком.

Рука судьбы взяла за шиворот меня, не имеющего силы сопротивляться, и заставила опустить несколько открыток в синий ящик на углу квартала.

Я пытался представить себе чувства человека, получившего поздравление от родственника, умершего год назад. Пожелания с весенним Первомаем. Здоровья и счастья. Характерный дедов почерк ни перепутать, ни подделать было невозможно.

Это должно говорить о любви, которая сильнее смерти? Или внушить сверхъестественный ужас от привета с Того Света?.. Или попытаться списать на случайное совпадение неаккуратной почты?..

Должен ли человек делиться этим известием с близкими? Что должна чувствовать семья?.. А двое поздравленных – узнают ли друг о друге, обсудят ли ситуацию, обменяются предположениями?

А может, я зря усложняю и накручиваю, люди не так уж впечатлительны. Вздохнут лишний раз, помянут добром лишний раз: мало ли почему открытка могла год где-то проваляться. А если чья-то шутка, то очень кретинская и не смешная.

Но. Через год. Я повторил. Бросил к Первомаю еще несколько открыток.

Я не мог объяснить себе смысл черного эксперимента. Старые люди. Жить осталось мало. И вдруг получают поздравление от родственника, который уже Там…

Молодость, конечно, чудовищно жестока. Некое адское изящество этой дури бесчеловечной – влекло.

Нет, необходимо добавить, что большинство этих людей я не знал, а к тем, кого знал, был достаточно равнодушен. Они воспринимались как люди чужие и сторонние, люди вообще, или даже несимпатичные. Но – живые, приличные, не злые, в общем хорошие и ни в чем уж подавно не виноватые!

Ужастик. Готический роман. Сатанинское наваждение. Психосадизм.

Через два и три года я повторил отправку, страшась разоблачения.

Потусторонняя власть слова над людьми тащила меня.

Шелкография

Когда Бродского выслали за 101-й километр, наступила эпоха борьбы с тунеядцами. Не важно, на какие заработки ты жил – главное, что ты больше двух месяцев не работал. Особенно если вообще постоянно не работал. Ты подпадал под закон. Милиция обретала право на твою судьбу. Донос соседей решал ее.

Было такое слово: БОМЖИР. Без определенного места жительства и работы. Бродяг отправляли на поселение. Однако за неработание лишиться своего жилья и прописки было как нечего делать. Суд, тунеядство, выписка, высылка в места исправительного труда. Совхоз, стройка, целина. Ежемесячная регистрация в милиции. Удержание тридцати процентов заработка.

Поэтому социально неродные личности устраивались и ловчили. Мечтой сияло стать секретарем члена творческого союза – хоть писателя, хоть архитектора. Те имели право на секретарей. В литфонде или худфонде оформляли договор, писали минимальную зарплату 60 рублей. И ежемесячно тунеядец приезжал расписываться в ведомости. Денег реально не брал – но и не делал ничего. Это называлось «трудовая книжка работает».

Был еще вариант: совместительство. Совмещать работы официально было трудно. Разрешение, ограничение, налоги, то-се. Поэтому официально оформлялся один – а реально работал другой. Это устраивало все три договаривающиеся стороны: нанимателя, исполнителя и зиц-работника.

Итого. Когда тошнота от работы делалась непереносимой, а внимание соседей опасным, я устраивал на работу свою трудовую. Дело требовало знакомств, разумеется.

Чем же плохо числиться шелкографом. Например, на фабрике музыкальных инструментов имени Луначарского. Звучит необыкновенно изящно. Типа кардинал Ришелье вышивает шелком, наигрывая при этом на мандолине.

С реальным шелкографом, который в пяти местах заколачивал штуку деревянных в месяц, я подъехал на фабрику. Директор кивнул, глянул паспорт и трудовую, и подписал заявление. Завотделом кадров глянул и оформил. Эти двое были в курсе. Они обязаны. Дир отвечает за все, а кадры представляют КГБ.

Остальные остаются непосвященными. Незачем. Работу всю эту шелкографическую реальный исполнитель привозит, будто он курьер от меня. Работа – надомная! Что и ценно!

В аванс и получку я стою очередь к фабричной кассе, предъявляю паспорт, расписываюсь в ведомости и отвожу деньги кому надо. А он отделяет мне пятнадцать рублей. Я отбрыкивался, но мне разъяснили, что это закон: десять процентов, или десятка от мелких дел, или пятнашка от суммы покрупнее, – это положено платить тому, кто предоставляет свою трудовую и возит зарплату. Эти пятнадцать мне были просто как найденные.

Но. Если на Солнце есть пятна, то дыры в тонких мирах – их отражение. Провал в такую дыру выглядит примерно так:

Отхожу от кассы. И ко мне – мужик. Берет за рукав и ведет речь:

– Я давно хотел с вами встретиться! Вы такой неуловимый! Как я рад, наконец!

Я надуваю щеки и валяю ваньку с мобилизацией всех способностей.

– Я главный технолог. У меня к вам ряд вопросов. Как удачно! Пройдемте в цех, я вам все покажу…

Трах-тибидох. Господи, помоги мне сделать умное лицо.

И полтора часа он мне сует гитары и балалайки всех фасонов, тычет в кружочки вокруг дырок, каемочки и точечки, и парит мозги китайской грамотой. А у меня в голове все плывет от кивания.

– Я рад, что вы со мной согласны. Ведь так же рациональнее, правда? Вы плохо себя чувствуете? У вас такой вид…

Вид у меня был что надо. Я уже прикидывал, сколько мне дадут, или удастся обойтись условным сроком и ссылкой.

С трудом уйдя живым и доехав до моего деловара-шелкографа, я устроил бенц:

– Хоть объясните? что говорить? полтора часа! как кретин!!! а если донесет?., стукнет?., а если снова?! младший технолог? или средний инженер? там этих музыко-делателей полная фабрика!..

– Ах, – сказал он. – Что же, конечно, обязательно, как же так, кто их вообще куда тащит соваться, рационализаторы хреновы, мало им своей работы, так в мою лезут. Технолог!! хренолог…

Через два часа я привез домой сумку вещдоков. Там были рамочки, куски шелка, клей, баночки, пузыречки, кисточки, валики, растворители и разбавители. Я мог открывать мастерскую на дому. Шелкограф в рабочем интерьере.

Вечером сидим с друзьями. Дымно – комната восемь метров. Выпиваем понемногу. Звонок к соседям. А через минуту – стук в мою дверь.

Участковый, лапа моя. Улыбается застенчиво. И счастливое лицо соседки за плечом. Конец тунеядцу, и собутыльникам его с девками мало не будет от родной советской милиции.

Ах, говорит участковый, что ж у вас так накурено. Напитки употребляете? Нет, гости не запрещены. И двадцати трех часов еще нет, пожалуйста. А… паспорт ваш… можно? А работаете… где? А… трудовая ваша… там?

Через час очумелый капитан мог ответить на все вопросы технолога, задолбавшего меня утром. Я показал ему, как натягивается шелк на рамку, и как он спрыскивается лаком из пульверизатора. Как кисточка макается в растворитель, вытравляется по лаку рисунок марки, а фон закрепляется утюгом. Я расплавил пока на плитке воск и пояснил распределение краски по валику и накатывание марок на чистый шелк.

Капитан снял шинель, уместился на диван меж гостей, принял стакан портвейна и закурил. Соседи ваши, по секрету, склочные гады, сказал капитан. Второй донос. Он же обязан отреагировать. А тут человек пашет на дому, как папа карло. Они, суки, не иначе хотят комнату отобрать. Хабалка с колбасного цеха и муж-таксист. Ненавидит он такую публику. Вы звоните мне, если что.

Слушай, так ты что, реально шелкографом работаешь, сколько же получаешь, ошеломленно залюбопыт-ствовали друзья после ухода власти?

Инструктор по шелкографии для всех интересующихся, сказал я. Сегодня с одиннадцати утра.