Глава 7
Как становятся Венерами Милосскими (шах черному королю)

Вестовой из мобилей ни малейшего понятия о важности сообщения не имел: произнес два невинно звучащих кодовых слова, не более того.

Значение их понял один лишь Ковач: после долгого перерыва вновь проявила себя Черная Мамба.

Ему уже приходило сегодня в голову сравнение с сеансом одновременной игры. Но на одной из досок долгое время ничего не происходило, противник словно бы взял тайм-аут. Сегодня партия возобновилась – и сразу шахом черному королю.

Он шагал к радистам. Дело настолько секретное, что его нельзя доверить проводной связи, только и возможной на нижних уровнях. К проводу может подключится каждый любопытствующий, уж он-то знал. Разумеется, одного любопытства мало, необходимо оборудование, пусть и не особо сложное, но у человека (или у людей), известного под кодовым обозначением Черная Мамба, с техническим оснащением все в порядке.

Радиоцентр находился на минус девятом. И переносить его наверх, поближе к антеннам, размещенным на крыше штаба, Ковач не спешил. Слишком ценное оборудование и слишком ценные люди здесь собраны. Ни то, ни тех при утрате не восстановить. А наверху… там всякое случается, сегодняшние события в стройбате лучший тому пример. Пусть здесь сидят. Надежнее. Кабелей, чтобы протянуть наверх, к усилителям и антеннам, пока хватает (в отличие, к слову, от водопроводных труб, вот с теми проблема из проблем, и как решать, не ясно).

– Есть что? – спросил он у дежурного радиста. – От моих?

– Тишина.

У троих самых надежных и проверенных агентов Ковача (из тех, что за периметром) имелись рации. Даже не рации, а радиоустройства, так точнее, – не поговорить и морзянкой шифровку не отстучать. Можно лишь послать условный сигнал: есть крайне важная информация или иная причина для срочной встречи. У человека, с которым минувшей ночью встречался Ковач, появилась в результате встречи рация четвертая, и действительно рация, допускающая разговоры. И много еще чего появилось…

– А в остальном? – спросил он.

– Как обычно…

«Как обычно» означало: эфир ломится от помех, порой прорываются сквозь них кодированные цифровые передачи, иногда, если с помехами дело обстоит получше, удается послушать обрывки далеких разговоров по УКВ, малопонятные, пестрящие кодовыми обозначениями (их группы общаются в эфире так же). И лишь одна достаточно мощная радиостанция выходит в эфир по десять-двенадцать часов ежедневно. Про нее Ковач и спросил:

– У баронских все по-старому?

– Слушаем. Записываем. Обычная лабуда… Вон, гляньте.

Прозвучали слова радиста не слишком логично, при всем желании Ковач не смог бы глянуть на радиостанцию, находившуюся, по оценкам, километрах в трехстах пятидесяти к западу, а то и в четырехстах. Процесс записи ее передач, происходивший в электронных потрохах аппаратуры, Ковач тоже не разглядел бы. И вообще никакого желания «глянуть» не изъявил, но радист уже крутил ручку настройки

– …нашей великой цели. Конец цитаты, – сообщил им звучный, поставленный мужской голос.

А больше ничего сообщить не пожелал, сменился недолгим музыкальным проигрышем, а после слово взяла женщина:

– Новости культуры. Сегодня в театре соизволением его сиятельства господина…

Ковач замахал рукой, радист выкрутил ручку в прежнее положение. И они не узнали, что же произошло сегодня в театре соизволением его сиятельства господина барона Гельмана: спектакль, концерт, стриптиз-шоу или же отчетно-выборное партсобрание. А когда-то Ковач часами слушал эти передачи, выжимая из словесной ерунды крохи значимой информации. Потом надоело… Барон не скоро окажется в числе приоритетных проблем. И до театров и таких радиостанций они с их темпами дорастут не скоро… Если вообще дорастут.

Кивнув радисту: продолжай, мол, – Ковач пошагал в кабинет Савицкого, командовавшего радиоцентром. Тот единственный на Базе (кроме Ковача, разумеется) был целиком и полностью в курсе дела Черной Мамбы, все остальные, посвященные в эту историю, даже Полковник, знали лишь отдельные детали и аспекты проблемы. Потому что Черная Мамба изначально не была (не был?) человеком. Для них не был, хотя без людей не обошлось, – Черная Мамба был передатчиком, несанкционированно выходившим в эфир в ближайших окрестностях Базы. Без Савицкого с такой проблемой не разобраться.

– Сегодня, – рассказывал Савицкий. – Двадцать семь минут с секундами. Хорошо так поболтали. Основательно.

Ковач спросил точное время, Савицкий назвал.

– Записали?

– Обижаешь, начальник…

– Расшифровка?

Савицкий ответил тяжким-тяжким вздохом…

Общался со своим собеседником (собеседниками?) Черная Мамба через кодер-декодер, и расшифровать разговоры не удавалось, несмотря на все усилия. Аппаратура была чужая, левая, не та, что хранилась на складах базы, и это напрягало больше всего. В закулисных играх своих тоже мало радости, но чужой передатчик в ближайших окрестностях Базы? А то, чем черт не шутит, и внутри периметра?

Ковач медлил, не спешил задать главный вопрос. Предчувствовал, что ответ не порадует.

– Что не спрашиваешь, удалось ли запеленговать?

– Считай, что спросил.

Постоянно гонять пеленгаторы по окрестным лесам они не могли в ожидании редких сеансов Мамбы. Но на уходящей в рейды технике теперь стояла аппаратура, готовая в автоматическом режиме запеленговать сигнал на одной-единственной частоте. Но не пеленговала. Словно Мамба знал время и продолжительность рейдов и выходил в эфир в другое время. Хотя «словно» здесь излишне. Знал. И о пеленгаторах знал. Не случается столько совпадений подряд.

Савицкий держал и держал драматическую паузу. Да ладно… неужели…

– Не томи, Жора. Не нервируй меня.

Савицкий знал, что лучше Ковача не нервировать, может обернуться дисциплинарными последствиями. Но лучше уж нервировать, чем разочаровать… Значительно лучше.

Он прекратил томить:

– Сработал пеленгатор у Малого. Идеально сработал. Плюс постоянный пеленгатор в Печурках.

Все складывалось одно к одному… Малой о времени своего рейда никого не известил. Даже Ковача, хотя именно тот подсказал ему, куда имеет смысл отправиться… И вот чем все обернулось.

– Локализация?

– До тридцати метров.

– И?

– У нас. Казарма второго бата. Крыша, я полагаю. Там антенна и усилитель, но сам Мамба туда не лазает, если не совсем идиот. И провод не протянул, если не идиот. Работает узким лучом со стороны. Хоть из твоего окна в штабе. Мамба – это не ты, случайно?

Ковач молчал, глубоко уйдя в свои мысли, и Савицкий понял, что его шутку особист не услышал.

После долгой паузы Ковач поднялся и молча пошагал к двери. Савицкий спросил в спину, нужна ли помощь в поисках антенны, наверняка замаскированной?

– Не надо. Сам. Извещай, если он снова прорежется, – ответил Ковач на ходу.

Почти ушел, но у самой двери обернулся и сказал:

– Не я.

– Что не ты? – не понял Савицкий.

– Черная Мамба не я. Кто-то другой.

Второпях собираясь, топор они не взяли, упустили из виду. Однако Боба успешно обходился без топора в деле заготовки дров: ломал приличной толщины сухие деревца как спички, куча собранного им топлива быстро прирастала.

Остальные парни возились с устройством лагеря: оборудовали кострище, подвесили над ним закопченный и помятый, видавший разные виды котел, а теперь растягивали палатки – небольшие, двухместные и одноместные.

Три палатки были старые, выцветшие, заплатанные во многих местах. Еще одна – новенькая, словно вчера сшитая, и другой конструкции, – каркас не нужен, палатку поддерживает воздух, закачанный внутрь. Наверное, трофейная или же кружным путем попала в Затопье с рынка кровососов, Марьяша не стала уточнять. Не то выяснится, чего доброго, что ради трофея (а то прямо в нем) прикончили пару мобилей, – а в этой палатке, между прочим, ночевала Лиза, а теперь ночевать ей, Марьяше. Лучше ничего не знать… Ее до сих пор слегка потряхивало – после того, как увидела глазами сестры убийство парня со странным наростом вместо уха, почувствовала его горячую кровь на обнаженной груди Лизы.

Тем временем с трофейной палаткой наметилась проблема.

– Беда, – сообщил Дрын, закончив по второму разу перерывать свой рюкзак. – Насос, понимаешь, не взял, а без него не надуть. Помню вроде, что клал, – а нету. Ну да ладно, мы с Жугой потеснимся, ужмемся, с нами ляжешь… Не мерзнуть же, правда?

Марьяша посмотрела на него внимательно, Дрын изобразил невинное лицо, но слегка перестарался, сфальшивил. Она подумала, что насос он мог не взять специально. А если даже случайно позабыл, то все равно ночевать в одной палатке с Дрыном и шестипалым Жугой не стоит. Особенно с Жугой…

…Наносить мысленные визиты в голову сестры Марьяша прекратила год назад, после одного случая. Вошла, как входят в комнату к близкому родственнику, – не стучась, а там Лизка с Жугой… вернее, Лизку… Причем Марьяша далеко не сразу сообразила, что происходит: на партнера сестра не смотрела, лежала на спине, уставившись в небо, и чувствовала скуку. А потом опустила глаза, и стали видны ухватившиеся за нее руки – а на них по шесть пальцев, тонких и длинных, с парой лишних суставов каждый, – и оттого напоминали эти руки двух здоровенных мерзких пауков.

Она выскочила из сознания Лизы как ошпаренная. С тех пор и до сегодняшнего дня Марьяша стороной обходила Жугу, а когда мысленно общалась с сестрой (теперь гораздо реже), не пыталась больше взглянуть на мир ее глазами. Сегодня взглянула и… и лучше бы Лизка снова с кем-нибудь этим делом занималась, честное слово.

– Без насоса обойдемся как-нибудь, ртом надуем, – решила Марьяша.

– И не думай даже, там ниппель тугой, – щеки треснут, но не надуешь.

– Это смотря чьи щеки… Боба! Хватит дрова собирать, мы тут зимовать не будем. Иди сюда!

Быстро выяснилось, что с Бобой можно обойтись без насоса, как обошлись без топора. Бесценный спутник в любом походе. Тугой ниппель с резким свистом пропускал внутрь воздух, скоро Дрын замахал руками:

– Хватит, хватит, лопнет же!

– Я молодец, да? – спросил Боба, похлопав по натянувшейся, упруго пружинящей палатке.

– Ты самый молодцовый молодец!

– Ты меня любишь?

– Конечно, люблю, Бобочка! Сильнее всех на свете!

Боба расцвел в широченной улыбке. А вот Дрын, судя по его кислой физиономии, и в самом деле нарочно не взял насос.

Возня с палаткой закончилась, но Дрын не отошел, так и мялся рядом с Марьяшей, словно хотел о чем-то еще поговорить, да не знал, как начать разговор. Или не хотел его затевать при Бобе, выжидал, пока детинушка отвалит.

Марьяша не стала заморачиваться и выяснять, что Дрыну нужно. У нее давненько наметилась проблема… Она расшнуровала высокий ботинок, стянула с ноги. Так и есть, натоптала мокрую мозоль приличного размера, и та уже лопнула, загадив носок сукровицей. Надо заклеить пластырем из аптечки, тогда сможет идти… Наверное. Опыт хождения на длинные расстояния она имела минимальный, тем более в такой обуви.

Эти ботинки – новенькие, ненадеванные – принадлежали Лизе. Марьяша их позаимствовала из шкафа сестры вместе с брюками и курткой защитного цвета. Рассудила, что Лиза не обидится, коли уж шмотье и обувь нужны для ее спасения. Да хоть бы и обиделась, все равно босоножки и платье Марьяши для похода решительно не годились.

Ботинки были хороши: прочные и легкие. Но не размятые, и левый натер ногу. Хотя, если бы не этот вот плешивый паразит, – может, и не натер бы.

– Полюбуйся. Твоими молитвами, между прочим.

– Че я-то?! – наигранно удивился плешивый паразит. – Я те че, сапожник?

– А кто кругами нас по болоту водил? Моя мама дебилок не рожала, так и знай… Второе тебе предупреждение. Третье будет не словами. Ты, кстати, не левша ведь вроде?

– Че ты гонишь-то?! С какого хера левша? Ты про че ваще?

– Боба, когда я сделаю так, – она указала пальцем на Дрына, – и скажу: «Третье предупреждение!», сломай ему палец. На левой руке. Ты знаешь, какая рука левая? Или… Боба, прекрати!!!

Боба прекратил. Но Дрына не выпустил. Тот пытался разомкнуть могучие объятия, но без успеха.

– Ты же сделала, – удивился Боба. – И сказала…

Его громадный лоб мыслителя собрался в морщины, Боба искренне недоумевал, что не так.

Марьяша выдохнула, вдохнула, заговорила медленно и раздельно:

– Боба, ты ломай, когда я в ДРУГОЙ РАЗ покажу вот так и скажу «Третье предупреждение!», а пока… Боба-а-а!!!

Хрусть! – мизинец встал под прямым углом к кисти (кстати, к правой). Дрын широко распахнул рот, а лысина побагровела так, что пятна лишаев стали на ней почти не видны. Но заорал не сразу, и Боба успел запоздало уточнить:

– Это ведь был другой раз? Я молодец, да?

Когда Ковач, проклиная медлительность лифта, поднялся наверх, вокруг казармы стройбата кипел бой. Судя по плотности огня, участвовала в мятеже большая часть батальона. Лупили из всех амбразур в сотню стволов, не меньше. Построили казарму так, что при нужде (в случае прорыва периметра) она превращалась в настоящую крепость: мертвых зон нет, все подходы накрываются перекрестным огнем.

Добровольцы из отдельной роты заняли позиции вокруг, тоже вели стрельбу. Да, проштрафились, но кого еще послать в бой?

Было их меньше, чем осажденных, однако скорострельное оружие нивелировало разницу в числе, даже давало определенное преимущество.

Импровизированный командный пункт операции был на крыше штаба, тот возвели в самой высокой точке Базы, вся территория как на ладони. Теоретически, с очень малой вероятностью, туда могла прилететь шальная пуля из карабина. Малой такую возможность игнорировал, кем-кем, а уж трусом он не был ни в малейшей степени. Сидел на крыше в одиночестве – людей крайне мало, каждый надежный штык сейчас на счету, – и распоряжения отдавал через коммуникатор.

Искоса глянул на Ковача, забравшегося на крышу, губы дернулись, словно что-то хотел сказать, но не сказал ничего. Да и что тут скажешь? Облажался пацан по полной, а сейчас пытается выкрутиться, свести ущерб от своей ошибки к минимуму…

Ковач тоже ничего не сказал, разглядывая диспозицию и прокачивая варианты.

Фортификационный бетон, бронелюки и прочие изыски при строительстве взбунтовавшейся казармы не применялись, она хорошо защищала от огня из легкого стрелкового оружия, пули из крупнокалиберных пулеметов тоже не пробивали стены. А вот артиллерия, особенно приличного калибра, превратила бы оплот мятежников в груду обломков и в братскую могилу. Но артиллерии под рукой не было. Никакой. Не встречались до сих пор для нее достойные цели.

«Буксируемых пушек нет и внизу, – думал Ковач. – А расконсервировать хотя бы один «Гиацинт» из хранящихся в подземном ангаре и подготовить для него расчет, с нуля и без инструкторов, – не на один день работы».

Он с любопытством поглядывал на Малого: что предпримет? Вмешиваться особист не собирался, по крайней мере до поры до времени. Сам нагадил, пусть сам и расхлебывает. Пусть доказывает свое право руководить.

Нельзя сказать, что Малой впал в панику, но определенная растерянность в его действиях и командах ощущалась.

Хотя ничего непоправимого пока не произошло. Мятеж начался до срока и развивался явно не по плану: едва ли зачинщики планировали сидеть в блокированной казарме и бессмысленно палить во все стороны.

Беда в другом. Не ясно, на кого можно положиться в предстоящей операции. Если даже добровольцы подвели, то надежность двух охранных батальонов и вовсе под большим вопросом…

Малой, очевидно, это понимал. Два БТР, подтянутые к мятежной казарме, сменили по его приказу позиции. Один встал так, что мог наглухо запечатать пулеметным огнем выходы из казарм двух других батальонов. Второй как бы прикрывал добровольцев, блокировавших очаг мятежа, но был готов при нужде ударить им в спину.

Третий бронетранспортер и разведчики Филина – резерв, готовый пресечь возможную попытку мятежников перейти в наступление, и размещен был тот резерв достаточно грамотно.

Пока неплохо…

Дальнейшие распоряжения Малого понравились Ковачу гораздо меньше, и он решил вмешаться. Потому что пацан начал стягивать к штабу кулак отборных людей из старой гвардии. Снимал их отовсюду: с периметра, с других мест, где они должны были находиться при тревоге согласно штатного расписания. Готовил элитную штурмовую группу? Или всего лишь заградотряд, а на штурм собирался погнать охранные батальоны?

В любом случае риск недопустимо велик. «В бой идут одни старики» – красивое название древнего фильма, и сам фильм годный, но если вновь случится непредвиденная накладка и стариков перестреляют, пусть даже не всех, пусть большую часть, пусть даже половину, – Базе конец. Все здесь держится на старых кадрах, и еще не один год пройдет, пока удастся вырастить достойную им замену из того шлака, из тех человеческих отходов, с которыми приходится работать. А может, вообще не удастся…

– Мне кажется, именно этого от нас и ждут… – произнес Ковач за спиной Малого, вроде как и не к нему обращаясь, вроде как размышляя вслух.

Тот сразу сообразил, что якобы безадресная реплика на самом деле критикует его действия. Резко обернулся, обратился сухо и официально:

– Чего именно ждут, господин майор? И, главное, кто ждет?

– Чего? Того, что сейчас на периметре останутся мобили без командиров. И что разведчики Филина сейчас превратятся в котов, гуляющих сами по себе. И что в автопарке не будет ни од…

– Достаточно, я понял, – оборвал Малой буквально на полуслове. – Но кто ждет? Кто, мать его?!

– Тот, кто все затеял. Я не вижу никакой вменяемой цели у этой авантюры, – Ковач кивнул на мятежную казарму, – кроме одной: добиться того, что ты сейчас делаешь.

Ему не давала покоя Черная Мамба. Антенна на крыше мятежной казармы. Думать, что мятеж затеяли, чтобы не дать добраться до аппаратуры, – бред… Но что-то многовато бреда сегодня оборачивается реальностью.

Малой раздумывал, Ковач за ним наблюдал.

Будет гнуть свое до конца? Или сломает гордость о колено и попросит-таки помощи?

Хрусть! – треснула ломаемая о колено гордость Званцева-младшего. Фигурально выражаясь. А в реале он взялся за коммуникатор и отменил исполнение недавних своих распоряжений, – уверенным командным голосом, но к Ковачу обратился, отключив коммуникатор, совсем иначе:

– Делать-то что, дядь Валера?

– Я делал то, что считал нужным. Ты посчитал иначе, а войсковые операции – не мой профиль.

– Ошибся. И признаю ошибку. Готов исправить. Делать-то что?

«Ладно, можно считать, что этот экзамен малец сдал, – подумал Ковач. – На троечку с минусом, но сдал. А продолжил бы упорствовать, никогда не стал бы командиром Базы…»

Сам он на первые роли не рвался. Знал, что справится, но надолго ли его хватит? Шестой десяток – это шестой десяток. И кто на смену? Филин? Так тот всего на полгода младше… Нет, надо натаскивать Малого, делать из щенка матерого волка со стальной хваткой.

«Разрулим эту хрень, брошу все силы на поиски женщин, способных нарожать нормальных детей, – не совсем логично завершил он свои недолгие размышления. – Нашлась одна, найдутся и другие».

Малой тем временем ждал ответа.

– Для начала прикажи прекратить стрельбу, – посоветовал Ковач. – Полностью.

Видно было, что Малому очень хотелось спросить: «Зачем?», – но удержался, снова взялся за коммуникатор. Через несколько минут стрельба с их стороны смолкла. Мятежники какое-то время продолжали палить во все стороны, но постепенно их огонь тоже слабел, затем и вовсе прекратился. Лишь изредка с той стороны отрывисто рявкали одиночные выстрелы карабинов, и снова наступала тишина.

– Переговоры? – спросил Малой. – Пошлем парламентера с белым флагом?

– Нет. Никаких белых тряпок. Подождем… Захотят потолковать, поискать компромиссы, – пусть первыми выйдут на связь, это сразу плюс несколько очков в переговорных играх. Сейчас, думаю, в дело вступит психология. Бой дело азартное, когда стреляешь, размышлять некогда… А теперь они призадумаются и поймут, в какой заднице оказались. И начнут искать выход.

– А если поразмыслят и двинут на прорыв? Оцепление редкое, могут прорваться.

– Да и пускай прорвутся. Дадим отойти подальше и положим всех крупнокалиберными с бэтээров, у них ни одного гранатомета. Так даже проще, чем выковыривать из бетонной коробки, обойдемся вообще без потерь… Но я от них такого подарка не жду.

– Что ж нам так не везет со стройбатом-то? – риторически спросил Малой. – Второй состав уже теряем… Третий раз придется батальон заново формировать.

Нынешний строительный батальон действительно был вторым не только по номеру. Сформировали его полгода назад, после того как первый стройбат почти в полном составе погиб при отражении ноябрьского генерального наступления мутантов. В строй тогда поставили всех, людей не хватало. Мобили-строители были гораздо меньше остальных готовы к боевым действиям и при ночном выдвижении на позиции допустили фатальную ошибку: сбились с предписанного маршрута и угодили под дружественный огонь. Понесли потери, запаниковали, комбат был убит одной из первых очередей, а двое офицеров из старой гвардии потеряли контроль над побросавшей оружие и побежавшей толпой. На свою беду мобили, ударившись в бегство, наскочили на поле, густо усеянное минами… Уцелевшие были добиты мутантами. На общий исход боя этот локальный провал никак не повлиял, но с тех пор тактической подготовке заново набранных строителей уделяли гораздо больше времени. Как сегодня выяснилось, лучше бы не уделяли.

…Время тянулось медленно. Десять минут, двадцать, тридцать… Оба молчали, потом Ковач спросил:

– Противогазы, что в штабе лежат, в порядке? Давно их проверяли?

– Газовыми гранатами будем выкуривать, если не сдадутся? – сообразил Малой.

– Вроде того.

– Никто не проверял, думаю… Нужды в них нет, валяются мертвым грузом. Сейчас прикажу, чтобы проверили. Если что, доставим новые.

Ковач кивнул и снова погрузился в свои мысли.

По истечении часа Малой сказал:

– Не сработала твоя психология, дядь Валера…

– Не спеши. У них там наверняка грызня на тему «Кто виноват и что делать?». Быстро к единому решению не придут.

– Или уже пришли… И ночи дожидаются. Периметр в темноте станут прорывать. Подтяну-ка я прожектора, хорошо?

– Подтяни, – равнодушно сказал Ковач. – Лишними не будут.

Но раньше к командному пункту подтянулся Рымарь. Они слышали, как внизу, у лестницы, ведущей на чердак, доктор громко переругивается с не пропускающим его постовым, – судя по голосу, он успел хлебнуть толику медицинского, и немалую. Бороться с его склонностью к выпивке было бесполезно. Служба у него такая, что спирт всегда под рукой, и не прогонишь ведь с нее единственного дипломированного врача…

Приказывать, чтобы доктора пропустили, оба не стали спешить. Может, пошумит, да и схлынет. Не вовремя заявился, сейчас ну совсем не до медицинских проблем.

Рымарь упорствовал. Силой на крышу прорываться не стал, заревел снизу иерихонской трубой:

– Господин майор! Кирюша! Ты меня слышишь?! Невеста твоя сбежала! И сразу начала убивать!

– Пропустить! – крикнул Малой.

– Твою ж мать… – негромко произнес Ковач.

Рымарь был настроен на редкость кровожадно. Пожалуй, Кириллу не доводилось видеть его в таком настроении за все долгие годы знакомства.

– Вот же тварь какая! Ее же в наморднике, на цепи держать надо! – говорил доктор горячо, убежденно, и чувствовалось, что не только в принятом алкоголе дело (а разило спиртным от него прилично). – Хотя нет, нет… какая цепь, этой цепью же и удавит… Придумал: я из нее Венеру сделаю. Точно. Именно так. Венеру.

– Какую еще Венеру? – не понял Кирилл. – Ты о чем, дядь Сережа?

– Милосскую, бля, Венеру! Ампутирую на хер конечности – и пусть беременеет, пусть рожает. Зато с гарантией не убежит. И никого больше не прикончит.

– Не горячись, дядь Сережа, ладно? Ты сам же мне сегодня говорил: она как дикий зверек, как хищник, в капкан попавший. А если охотника такой зверь убьет, на нем вины нет, он так устроен… Нечего расслабляться, когда капканы проверять идешь, на хищника поставленные. Но любую хищную тварь, хоть тигрицу, хоть волчицу, – можно приручить. Выдрессировать. И я это сделаю, поверь. Приручу. Кнутом ли, кусочком ли сахара, или тем и другим, – но приручу. А сегодняшний инцидент – всего лишь несчастный случай. Я понимаю, ты на этого мобиля истратил почти год трудов, а теперь придется…

– Ты идиот, Кирюша! – перебил Рымарь. – И ничего не понимаешь! Там я должен сейчас лежать, я! С глоткой, перерезанной до позвонков, и расплескав вокруг чуть ли не ведро своей крови, – я! И лежал бы, будь спокоен. Если бы Миша пришел на десять минут позже с известием, что твой отец проснулся и зовет меня, – я бы там лег. А рядышком Миша. Кстати: если бы он пришел на десять минут раньше, мы бы с ним оба уцелели. А лежал бы там ты, Кирюша. Зарезанный, как свинья на бойне. Как тебе такая перспективка? Ты сходи, сходи, посмотри на Мишу. Это твое ближайшее будущее. Если не выбросишь из башки идиотскую мысль о дрессировке. Есть твари, дрессировке не поддающиеся вообще и совсем. Хоть ты скорми мешок сахара, хоть кнутом до костей измочаль, – не приручаются, и точка. Вот и она из таких. Сделаем из нее Венеру, и всем будет хорошо. Кроме нее, конечно, ей будет очень хреново… и мне это нравится.

Он помолчал, вглядываясь в лицо Кирилла, – и понял, что не убедил.

Неожиданно сменил вектор атаки, обрушился на Ковача:

– А ты что молчишь?! Растолкуй ему, что не бывает дрессированных акул, не прыгают они через обруч за сардинку! И черную мамбу никто и никогда не приручал! Не молчи! Безопасность – твоя забота! А он собрался запихнуть нам всем под задницы живую бомбу! Себе в первую очередь, но и нам тоже! Если так уж нужны ее гены – то ампутация, ампутация и еще раз ампутация!

«Откуда он знает о Черной Мамбе? – немедленно сделал стойку Ковач. – Не полагается ему о ней знать…»

Тут же сообразил, что тупит от усталости и недосыпа. Рымарь, хоть и алкоголик, но человек начитанный, – так отчего бы и не знать ему о ядовитой заморской гадине, о мамбе с маленькой буквы?

– Ты, Григорьич, немного сбился, считая ампутации, – холодно сказал Ковач, – конечностей у человека четыре… Сколько выпил-то сейчас?

– При чем тут это? Надо решать, что с ней делать!

– Что делать? Во-первых, найти. Во-вторых, стреножить и отобрать скальпель, или чем она там вооружилась… Остальные решения можно пока отложить.

– Ну так ищи! Лови! Посылай людей!

Ковач ничего не ответил. Отвернулся от доктора, долго смотрел на казарму стройбата, освещенную закатным солнцем. Глянул туда и Кирилл: все по-прежнему, никаких изменений. Никто не размахивает белым флагом, призывая к переговорам. Сидят, изредка постреливают, – наверняка ждут темноты для прорыва. А это значит, что никого нельзя послать на поиски беглянки в громадный, многоярусный подземный лабиринт. И еще несколько часов как минимум свободных бойцов у них не будет… Поиски сбежавшей девицы придется отложить до завершения операции.

– Иди-ка ты к себе, Григорьич, – сказал Ковач. – Отдохни, поспи.

– Да разве тут уснешь… – Голос доктора зазвучал по-новому, тускло, без недавнего запала.

Кирилл не удивился резкой смене настроения. Он назубок знал, как протекает у Рымаря опьянение, в какой последовательности одна стадия сменяет другую. Фаза алкогольного возбуждения, желания яростно спорить и доказывать свою правоту миновала, сейчас доктор стал мягок и податлив, но если этим не воспользоваться и его не уложить, то наступит фаза долгих и тоскливых разговоров «за жизнь», оплакивания канувших в никуда перспектив, таланта, молодости… А излив душу до донышка, Рымарь снова захочет выпить.

– Уснешь, уснешь… – сказал Ковач, знавший доктора не хуже, чем Кирилл. – Хлобыстни еще мензурку, и уснешь как миленький. А нам, уж извини, еще работать… Иди, Григорьич, иди.

– Я пойду, – покорно сказал Рымарь, – я уже иду… но все-таки… все-таки я эту змею ам… ампутирую…

Он спускался по железной лесенке, голос становился все тише… Ушел.

А Ковач говорил с кем-то по коммуникатору.

– Так… Который раз за сегодня? Уже седьмой?.. Восьмой?.. Мать твою… пора прикрывать этот блядский цирк… Нет, Жора, не надо глушилок… Я сам.

– Пойдем, – сказал Ковач, завершив разговор.

– Куда? Зачем? – не понял Кирилл.

– Займемся в своем роде ампутацией… – особист кивнул на казарму. – По заветам доктора Рымаря. Не хотел, но на терапевтические методы не осталось времени. Твоя подружка спутала все карты. А к ней присоединилась моя подружка, ты с ней не знаком.

– Не понял…

– Проехали. Со своей сам разберусь. Что с твоей-то делать?

– Мне представляется, что охоту на нее можно отложить… Она в ловушке. Запертые двери она своим скальпелем не взломает, лифтом без магнитного ключа не воспользуется… Будет бродить по минус шестому и минус седьмому, искать выход наружу, – и не найдет, никуда оттуда не денется. А потом мы ее возьмем.

Ковач медленно повернулся, уставился на Кирилла глаза в глаза. Тот не любил мериться с особистом взглядами, а в детстве попросту боялся этих холодных льдистых глаз: маленькому Кирюше казалось, что дядя Валера смотрит на него и видит насквозь, и знает обо всех мелких и не очень мальчишечьих прегрешениях, – и думает, холодно и рассудочно, что с ним за эти грехи сделать. И надумать может все что угодно, в прямом смысле все, даже самое страшное… Сейчас стыдно вспомнить, но как-то раз он даже обмочился от этого взгляда… Не сильно, не опозорившись на всю Базу, лишь несколько капель угодили в труселя, но чувство стыда все равно было нестерпимым. С годами страх, возникавший от взгляда Ковача, исчез, рассеялся, как многие детские страхи. А может, и не исчез. Притаился где-то поблизости.

– Ты сейчас повторяешь вашу ошибку, твою и Рымаря. Не так давно вы тоже считали, что твоя подружка никуда не денется, что стреножена надежно… Ну и? Между прочим, на минус шестом пультовая энергоблока. И в ней сейчас никого.

– Да ладно… Она, наверное, увидит кодовый замок впервые в жизни. Даже не поймет, что это, не говоря уж о подборе кода.

– Танцуешь на граблях… – вздохнув, констатировал Ковач.

…Мнение Кирилла о «подружке» изменилось бы кардинально, если бы он мог видеть ее в тот момент.

Лиза стояла перед дверью. Закрыв глаза, неторопливо проводила ладонью над клавишами кодового замка. Она действительно не встречалась с такими устройствами до сегодняшнего дня, но их предназначение и принцип действия поняла сразу. Код Лиза не подбирала, она не нуждалась в том, чтобы бессмысленно, наугад пробовать многие тысячи комбинаций. И без того все ясно и понятно: одни клавиши – мертвые и холодные куски металла, другие до сих пор сохраняют тепло многих прикосновений…

Четыре клавиши утонули в панели, замок клацнул, дверь подалась назад. Правда, открыла она доступ не в пультовую энергоблока, как того опасался Ковач, – к аварийной лестнице, ведущей на минус четвертый уровень. Уже на минус четвертый…

Да, она не умела ходить по лесу, сегодняшний марш-бросок выдержала, но кто бы знал, чего это стоило. Не умела стрелять и драться (хотя с таким телохранителем, как Боба, отсутствие второго умения не критично).

Но когда на биваке дело дошло до приготовления ужина, Марьяша взяла реванш. И завоевала немалый авторитет – сама, своими талантами, не в качестве сестра Лизы или подружки Бобы. Поглядела, как Хрюнчик, взявший на себя готовку, готовится высыпать в котел почти все захваченные припасы разом, – и решительно отстранила его от поварских обязанностей. Тот возражать не стал, видно, и сам понимал, что кулинар никакой.

В походных условиях фантазию и таланты шеф-повара особо не проявить, и Марьяша сварила самое простое – гуляш. И по ходу его приготовления едва не угробила своих спутников, те всерьез рисковали захлебнуться слюной, когда из-под крышки потянулись первые ароматы. Понятно… Лиза кашеварить не любила и не училась, а какие из парней повара, наглядно показал Хрюнчик, – при этом шлялись они по лесам много, питаясь разными малосъедобными варевами.

– Ну ведь уже сварилось, – ныл Жуга, сидя с ложкой и котелком наготове, – ну разливай уж, сил нет…

– Будет готово, разолью, – строго сказала Марьяша и подбросила в котел несколько корешков болотной душицы, парни и не знали, что буквально топчут ногами отличную приправу.

Хрюнчик не канючил, крепился. Сидел, шумно сглатывал слюну и втягивал воздух своим носом-пуговкой с двумя кругляшками отверстий глубоко-глубоко, словно в долетающих от костра ароматах тоже содержались калории. Затем подвел итог обонятельной дегустации:

– Ох и транс-цен-дент-но же пахнет…

– Сама-то небось в управе натрескалась… – предположил Дрын неприязненным тоном.

Он сидел, баюкая пострадавшую руку (мизинец вернулся в нормальное положение и был теперь прибинтован к двум другим пальцам) и волком глядел на Марьяшу. Впрочем, Бобе тоже доставалась доля злобных взглядов, и немалая.

Сам детинушка еду не клянчил, но смотрел так жалобно и вздыхал так тяжело, что становилось ясно: если в ближайшее же время не выдать ему тройную порцию, а лучше четверную, последствия будут самые мрачные, – истощение, дистрофия, голодные обмороки, коллапс и смерть… Над ним единственным Марьяша сжалилась и вручила здоровенную брюквину – этот корнеплод мог только испортить гуляш, а сырым его никто другой есть не стал бы. Боба радостно захрумкал брюквой и перестал выдувать своими вздохами из костра искры и облачка золы.

Один лишь Щюлка (примерно так он, с трудом и неразборчиво, произносил свое имя Шура) остался равнодушен к доносящимся ароматам, у него была особая диета. Ну и ладно, когда в компании едок по имени Боба, лишних порций в котле не останется.

Ароматы достигли такой концентрации, что даже молчавший Хрюнчик не выдержал, простонал:

– Разливай уж… А то как бы ам-би-ва-лент-ность не случилась: кровососы ведь пожалуют, небось на Базе твой гуляш учуять можно.

Марьяша сняла пробу, кивнула, сделала знак Бобе: убирай, дескать, котел с огня.

Он убрал, и следующие полчаса ситуация балансировала на самом краю, на самой грани голодного бунта: Марьяша никого к гуляшу не подпустила, сказав, что блюдо, в общем-то, готово, но должно еще с полчаса постоять, накрытое крышкой, дабы приобрести наиболее полный и гармоничный вкус. Доспеть и немного остыть.

Полчаса показались голодной компании вечностью, и парни не стеснялись в выражениях, пересказывая требования своих бунтующих желудков. Зато потом…

Потом Марьяша купалась в лучах заслуженной славы и в озере восхищенных комплиментов, и получила два предложения руки и сердца (одно прозвучало вроде даже всерьез), и еще одно предложение – помогать ей по хозяйству: с водой, с дровами, с прочим – за позволение иногда угоститься обедом. Даже Дрын прекратил злобно зыркать и выдавил из себя пару похвал.

Недаром говорят, что путь к мужскому сердцу проходит через желудок. Лишь сердце Щюлки завоевать таким путем Марьяша не могла – ни единая ложка гуляша к нему в желудок не попала. Да и не протиснуть обычную ложку в его рот.

Там, где у остальных людей губы, щеки, нос и все прочее, – у Щюлки торчал вперед небольшой хобот, сходящийся на конус с крохотным круглым отверстием-присоской на конце. Этим-то отверстием он и ел, и пил, и даже пытался разговаривать, но получалось плохо. Может, даже с девушками целовался, кто его знает, Марьяша со свечкой не стояла, – но едва ли какая-то рискнула, ибо выглядела присоска неприятно и опасно, внутри по кругу располагались два ряда мелких остреньких зубов, причем ядовитых.

Питался Щюлка своеобразно, в два присеста. Куснет пищу, вспрыснет яд и отложит часа на два, на три, и лишь потом высасывает получившуюся кашицу. Мог, разумеется, и суп всосать, и нормальную кашу, если жидкая, но их желудок Щюлки не принимал. Пищей служили небольшие зверьки, вроде крыс, хомуг и ежиков, и даже подозревали Щюлку в пропаже нескольких кошек, но он открещивался энергичными жестами и невнятным бормотанием. А в остальном человек как человек, руки нормальные, ноги нормальные, и между ног все в порядке, – Марьяша помнила это еще с тех времен, когда общей компанией купались в речке…

В общем, знаменитым гуляшом Щюлка сегодня не причастился. По дороге словил под камнем хомугу, а позже высосал в сторонке, аппетит остальным не портил. Однако даже он присоединился к хору ценителей Марьяшиных кулинарных талантов, слов было не разобрать, но жесты у Щюлки всегда были очень красноречивые.

Увы, минута славы долго не продлилась (вернее, десятиминутка славы, точности ради). Лиза снова вышла на связь.

Марьяша замахала на парней руками: отойдите, мол, и замолкните, слова всегда сопровождаются сильным мысленным эхом, – они не поняли, тогда она вскочила сама, побежала в сторону, скрылась между деревьями.

– Обиделась… – сказал ничего не понявший Хрюнчик (именно он почти всерьез предлагал руку и сердце). – Ты, Жуга, хвали, да меру знай. Ты чё за об-струк-ци-ю про ее сиськи завел? Опиздоуметь за два дня без бабы успел? Она тебе чё, сиськами гуляш варила?

Жуга сам понял, что нахамил и проштрафился, – и не стал отругиваться, смущенно поскреб щеку шестипалой рукой.

…Похоже, Лиза отдалилась от непонятной машины, напрочь заглушавшей все мысли, – точно так же, как глушит слова рев двигателей обычных кровососовых машин (о том, что непонятной машиной был главный компьютер Базы, сестры знать не могли).

Проблемы ментальной связи разрешились, но у Лизы – там, под землей – начались другие. Кровососы, на удивление равнодушно отнесшиеся к ее побегу, наконец спохватились и начали охоту на беглянку.

И теперь она уже сомневалась, что сумеет пробиться на поверхность… Прежний ее план спасения пошел псу под хвост. Предусматривал он, что Марьяша и парни сейчас покушают и передохнут, а выступят к Базе глубокой ночью. Достанут из тайника припрятанные стволы и устроят пальбу рядом с логовом кровососов – уже под утро, когда у часовых будут слипаться глаза и бдительность ослабеет. Марьяше к самому логову соваться не стоит, она должна ждать в отдалении и держать связь с Лизой. Потому как уносить ноги парням придется резво, возможно, отстреливаясь, – помощи в таком деле от Марьяши никакой, одна помеха.

А сама Лиза под шумок пальбы отыщет лазейку в проволочных заграждениях с другой стороны, дальней от той, куда стянутся кровососы. Такие лазейки есть, она знала точно – мобили тайком от начальства шастают в ближние к Базе деревни, приобретают сивуху в обмен на консервы, а иногда, если повезет, даже патронами расплачиваются.

Изменившиеся обстоятельства прикончили этот план, но Лиза уже успела сочинить новый – рискованный, основанный на блефе и обмане, к тому же теперь требующий непосредственного участия Марьяши. Бобу сестрица тоже включила в свою задумку, отведя ему важную роль.

Инструкции Лиза выдавала отрывисто, с паузами. Похоже, погоня и впрямь висела у нее на хвосте. Потом и вовсе оборвала ментальный контакт, сказав, что свяжется позже, сейчас не до того.

Марьяша постояла в одиночестве, поразмыслила. И поняла, что затеянные Лизой блеф и обман могут обернуться самой настоящей правдой… Вернее, могли бы… Но не обернутся. Потому что их мать упала с пулей в голове, не добежав несколько шагов до леса. И все же… все же… нет, не сумеет, через некоторые вещи ей не перешагнуть… или все-таки…

Она услышала, как перекликаются парни, уставшие ждать ее возвращения и отправившиеся на поиски. Поняла, что стоит здесь слишком долго, завершив общение с Лизой, – и пошагала навстречу приближавшимся голосам.