Глава 15
Разочарования и надежды (партия отложена)

Лиза собралась… Себя собрала в кучку относительно быстро, а вот воспользоваться подаренным шприц-тюбиком решилась не сразу.

Понимала, что подсовывать ей отраву глупо, после всего, что только что произошло. Но не решалась… Потом кое-как поднялась на ноги, почувствовала, что способна лишь на одно: улечься обратно, – и решительно сорвала с иглы защитный колпачок.

…Ковач посмотрел на часы, решил: пора, и спросил у Малого:

– Сам пойдешь за подружкой своей? Или пошлешь кого?

– ???

– Она на пожарной четыре-ноль. Или рядом с ней.

Отреагировал Малой правильно. Не стал терять время и выспрашивать, откуда Ковач это знает. Отложил на потом.

– Евсеев! Дуй к пожарке четыре-ноль, сам, без мобилей: она там, бери ее. И аккуратно, мать твою! И смотри, чтобы снова в техсектора не ушла!

– Не уйдет, – буркнул Евсеев и выдернул гарнитуру из гнезда, связь оборвалась.

«Смелое решение, – оценил Ковач. – Чтобы не сказать авантюрное… Посылать за Елизаветой Пахомовной без подстраховки этот шкаф из мышц с мозгом устрицы? Смело, но недальновидно».

Но нет, Малой подстраховаться не позабыл…

– Никончук? Поднимай всех, кто под рукой, и гони в темпе вальса перекрыть все выходы от пожарки четыре-ноль к техсекторам. Вопросы есть? Выполняй!

Неплохо… Новый тур игры в прятки и догонялки допускать ни к чему. Неплохо, но не учтен один момент: а вдруг Елизавета свет Пахомовна не даст деру в техсекторы от бойцового шкафа по фамилии Евсеев, а умудрится его завалить? Не бывает, но вдруг? А у шкафа, кстати, есть с собой магнитный ключ, позволяющий пользоваться лифтом и открывать наружные двери. И если ключ сменит владельца…

– Савин! Ты на месте?

– А где мне быть?

– СВД с тобой?

– А ей где быть?

– Дуй на крышу штаба. Бери под контроль выход из пожарки четыре-ноль. Держись на связи со мной, без приказа не стреляй. Вопросы?

– Гостей ждать снаружи или изнутри?

– Изнутри. Но и снаружи поглядывай… Действуй.

Бинго, Малой! Вот что значит школа… Ну-с, Елизавета Пахомовна, чем ответите? Жаль, не посмотреть, как все произойдет…

Малой словно прочитал мысли Ковача, сказал:

– А ведь там камера была… Наверху… Если не демонтировали…

И он защелкал тумблерами.

Сон повторялся. Лестница была выкрашена не белой краской, а черной, и ступени другого вида, – но бежала по ней Лиза совсем как в давешнем сне, – легко, как на крыльях летела.

Ковач сделал царский подарок, его шприц-тюбик не просто поставил Лизу на ноги – таких сил она не чувствовала в себе с самого начала эпопеи на Базе. Все мышцы переполняла упругая радостная сила, казалось, попадись сейчас десяток мобилей – пройдет сквозь них и по ним, не заметив. И голова чистая, ясная, что порой даже важнее…

Царский подарок, да. Непременно надо при оказии отдариться. Например, если попадет Ковач ей в руки, – подарить ему легкую смерть, чтобы в Колодце не мучился.

Лиза вылетела на верхнюю площадку.

Добралась, добралась!

На двери нет кодового замка, нет вообще никакого… Оно и верно, при пожарах замки и засовы смертельно опасны, могли бы, кстати, и внизу убрать… Она медлила толкнуть дверь, она верила и не верила, что за ней небо, солнце (сейчас ночь, но взойдет же), свобода… Еще останется просочиться сквозь ограду, но это дело решаемое. Есть у нее одна придумка – будет шумно и зрелищно.

Правильно она не верила. За дверью не было ни неба, ни прочего. Еще одно помещение. Не освещенное, в отличие от шахты лестницы, – пришлось доставать фонарик и подсвечивать, чтобы понять, куда она попала.

Очень быстро она сообразила, что здесь когда-то был КПП – не такой, как главный КПП Базы, предназначенный для пропуска техники, а смахивающий на тот небольшой, через который народ на кровососовский рынок запускают… да, очень похоже.

Только стал здешний КПП не нужен, наверное, и его демонтировали, но не до конца. Штырь от турникета, например, остался, торчит из пола, а того, что на штыре должно вращаться, не осталось. А от оградки, что к турникету примыкала, уцелела одна секция из двух. Из помещения выгорожено застекленными перегородками другое, поменьше, – закуток для охраны. Туда Лиза глянула мельком, не заходя, ничего там не было, кроме диванчика у стены, – из прорех торчит набивка, оттого и бросили, наверное. В остальной части КПП обстановка такая же скудная: кроме остатков турникета и ограды, приткнулся к стене небольшой колченогий столик-инвалид, тоже не прельстивший тех, кто забирал отсюда имущество.

На все это невзрачное хозяйство Лиза почти не обратила внимания, выхватив лучом фонаря и взглядом главное: окна. В двух стенах КПП имелись здоровенные окна, и пусть их потом прикрыли снаружи металлическими ставнями, или же попросту обшили металлическим листом, – плевать! Под землей окна не делают, не нужны они там! Она наверху, и вон за той железной дверью – теперь уж точно небо!

Она метнулась к двери, толкнула, – та не шелохнулась. Осветила дверное полотно, поискала замок…

И застонала от разочарования.

Нечто, напоминавшее врезной замок, здесь имелось. Только вот привычных клавиш с цифрами на нем не оказалось. И отпирающую кнопку Лиза не нашла, сколько ни светила вокруг.

Корпус замка прорезала небольшая горизонтальная щель, – и все, больше никакой скважины.

Глухой тупик в шаге от завершения пути.

Дверь выглядела солидно, выбить ее плечом лучше даже не пытаться… если тебя зовут не Боба, конечно. Лизу звали иначе, и пытаться она не стала.

Ставни на окнах, возможно, послабее двери. Но их тоже без подходящего инструмента не одолеть. Значит, надо инструмент найти.

Теперь она осмотрела КПП тщательно, досконально, – и безуспешно. Штырь от турникета был намертво вбетонирован в пол, не выдрать. Секция ограды не поддалась попытке ее разломать. Поддался бы столик, над которым торчал из стены обрывок провода. Но тонкие деревянные ножки этого предмета меблировки надежд не внушали, разлетятся после первого удара по двери. Диван, вероятно, скрывал в себе массивные и прочные детали, – но их тоже без инструментов не извлечь. Круг замкнулся.

И тут она вспомнила, что не так уж далеко вполне может отыскаться отличный инструмент для высаживания дверей и ставней. Боба. Если они с Марьяшей уже тут, у Базы, то…

Потянулась мыслями к сестре, чего давненько не делала, после истории с ефрейтором Груздем Марьяша плотно захлопнула сознание.

Получилось! Отошла, оклемалась и снова на связи!

Оказалось, что Марьяша и Боба уже час как здесь, успели побывать в штольне, все подготовили и ждут ее сигнала.

Лиза задумалась: как бы половчее подтянуть этих двоих или хотя бы Бобу сюда? И не могла ничего придумать, не представляя, что снаружи, за дверью и ставнями… А сказать, чтоб пробивались, действуя по обстоятельствам, – подставит обоих под пули, только и всего. Похоже, придется выбираться отсюда все-таки самой, и надо срочно придумать как…

Ничего придумать Лиза не успела. Почти одновременно произошли два события, и оба неприятные.

Зажегся свет. И не тусклые, пылью покрытые лампочки, как в подземельях, – под потолком затеплился большой прямоугольный плафон, сначала блекло, но через секунду-другую разгорелся и начал светить сильно и ярко.

А из лестничной шахты донесся грохот. Кто-то бежал по металлическим ступеням, кто-то очень торопился сюда… И если сравнить звуки с теми, что раздавались, когда по лестнице шла Лиза, – какие-то дела на заброшенном КПП нашлись у слона. Или у носорога, по меньшей мере.

Лиза не знала, что свет ей дистанционно включил Малой. Освещение на КПП не демонтировали, и камеру, и даже громкую связь. Удачно сложилось…

Одновременно с плафоном заработала камера, и Малой, едва взглянув на экран, уверенно констатировал:

– Она там. Сейчас Евсей ее возьмет.

Он ни секунды не сомневался, что все так и будет… Грохотавшая по лестнице боевая машина походила на мобилей, погибших от скальпеля, как танк на детскую игрушку, его изображающую.

Возьмет, мысленно согласился Ковач не без доли сожаления. Не просматривается что-то шансов у Елизаветы Пахомовны, разочаровывает…

Ошибались оба. Они рассуждали правильно, исходя из имевшейся у них информации, но знали не все.

Если бы Малой сумел как-то установить один из комплектов своей подслушивающе-подглядывающей аппаратуры в голову рядовому Евсееву (не бывает такой аппаратуры, но вдруг) и мог бы сейчас вместе с Ковачем видеть и слышать, что там, в голове, творится, – мнение обоих резко бы изменилось.

Разумеется, они обнаружили бы под толстым черепом не шансы на победу Лизы, откуда там взяться такому… Они бы обнаружили, что выполнять приказ и брать Лизу живой и относительно невредимой Евсеев не намерен. В его ближайших планах было убить проклятую девку. Не сразу и мучительно.

…Отсутствие нормальной практики при сугубо теоретических познаниях сыграло дурную шутку с доктором Рымарем. Будь Рымарь повнимательнее к мелочам, хорошо заметным наметанному глазу психиатра, да пройди он хоть раз стажировку в психиатрической клинике, – заметил бы, что с Евсеевым дело неладно.

Но в клинике доктор по понятным причинам не побывал, и вообще двадцать лет прожил под землей, где совсем здоровых головой под конец не осталось, у всех завелись свои тараканы, у кого поменьше, у кого побольше.

Под землю Евсеев угодил девятнадцатилетним парнем, здоровым и полным сил. Год за годом мужское желание не находило объектов для приложения… Даже к старческим мослам фельдшерицы Галины Васильевны рядовому соваться было не по чину, не говоря уж о разборках, что случились вокруг подросшей Иринки Мартыненко.

Поэтому Евсеев женщин ненавидел. Возненавидел давно. Хотел ими обладать, но люто ненавидел при этом. За то, что не давали.

Женщин-мутанток он ненавидел вдвойне. И, в отличие от женщин Базы, мог с ними воплотить ненависть в конкретные дела… И воплощал. Убивал при любой возможности. А в последнее время (крыша уезжала дальше и дальше) в рейдах Евсеев все меньше думал о поставленных задачах, они стали чем-то вторичным, – а если не удавалось подстрелить хоть одну тварь, считал день, проведенный в рейде, пропавшим зря. И рвался за периметр, вызывался добровольцем только за этим, ни за чем иным.

А нынешняя мутантка – вообще особый случай. Ведь вся, сука, вся по уши в кровище! Его, Евсеева, бойцов кровища-то. Скольких она умудрилась нашинковать своим скальпелем, а?

…Дверь с кодовым замком, ведущая в шахту пожарки, была распахнута, и Евсеев понял, где мутантка. В тупике, вот где, в ловушке. Отбегалась.

Съехавшая крыша не отключила ему инстинкт самосохранения. Топая по лестнице, он заценил расстояние между перилами и стеной шахты – и тут же придумал план, казавшийся ему очень хитрым: замудохает гадину ногами до смерти, этак неторопливо, ломая кость за костью, – чтоб прониклась и почувствовала. А потом скинет тушку в шахту – четыре уровня пролетит и окончательно в лепеху превратится. Сама, дескать, сиганула, когда в ловушке оказалась… Просто, как все гениальное, правда?

Гением Евсеев не был, и даже до среднего уровня ай-кью солдат-срочников недотягивал, и двадцать с лишним лет под землей добавили его голове седины, но не извилин, – не подумал, что после запланированного им шоу на полу КПП останутся следы, и Ковач, не вчера родившийся, непременно их заметит.

О том, что на КПП обнаружилась работающая камера наблюдения, рядовой Евсеев тем более не подозревал.

Что к ней наверх бежит натуральный кровосос, Лиза поняла сразу. Мобили ее слишком боятся, чтобы в одиночку так спешить под скальпель… Едва ли это Ковач решил сделать ей еще один подарок и торопится сюда с ключом от наружной двери. Хотя ключ-пластинка у бегущего может оказаться, отчего бы и нет…

Решение она приняла мгновенно. Никаких зрелищных драк, хватит, намахалась руками-ногами… Она затаится за дверью – и сразу, едва сунется, отоварит по голове дубинкой, со всей дури, не жалея сил. Закончит бой одним ударом, а кровосос даже и не поймет, что поединок начался. Потом Лиза заберет ключ и уйдет. Не будет ключа – тогда и решит, что дальше.

Так и сделала. Кровосос подвернулся глупый, Ковачу не чета. Не постоял на площадке, прислушиваясь, что происходит внутри КПП. Не приоткрыл осторожненько дверь, заглядывая внутрь (Лизу все равно бы не увидел, она таилась за простенком, готовая к сокрушительному удару). Как бежал по лестнице, так и поперся в дверь, не сбавляя аллюра, тупорез.

И она врезала по дурной башке от всей души – так, что шишкой не отделаешься, голову если на куски не разобьет, то уж по-любому проломит.

Голова не разлетелась на куски. И даже не проломилась. Вместо того голова упала под ноги, на пол. И вообще оказалась не головой, а красным баллоном огнетушителя.

А кровосос был уже внутри.

Здоровенный, почти квадратный и очень, очень быстрый, хоть и старый, виски густо серебрила седина.

Он был один опаснее всех, с кем она здесь имела дело, вместе взятых. А она даже скальпель не достала, понадеявшись на свою палку и на один решительный удар…

Кровосос не спешил напасть. Стоял, ухмылялся. Наслаждался моментом. Доволен, как кот, изловивший наконец мышь после долгой и трудной охоты. И собирающийся с ней поиграть, прежде чем запустить когти по-настоящему.

Она махнула дубинкой, метясь в эту ухмылку. Кровосос уклонился играючи и едва не оставил ее без оружия, совсем чуть разминулся пальцами с палкой. А вцепился бы, из такой лапищи обратно не выдерешь.

Лиза отскочила подальше, достала скальпель.

Это оружие кровососа тоже не напугало. Зенки глядели на Лизу по-прежнему, ни тени страха или тревоги в них не мелькнуло. Ухмылка все так же кривила губы.

– Ни единой целой косточки не оставлю, – ласково пообещал кровосос и пошел на нее.

– Евсеев! Отставить косточки! Охренел?! – прокричал Малой.

Камера была сопряжена с микрофоном, и звукоряд, сопровождавший экранное действие, они с Ковачем слышали. Звуки доносились весьма искаженные, но различить слова было можно.

А вот голос майора Званцева, раздающийся по громкой связи, Евсеев, похоже, не слышал. Наверное, сломался динамик. Или что-то сломалось в голове у Евсеева. К какому из двух вариантов склониться, Малой пока не знал.

«Да он… да он ее всерьез работает… Он бы сейчас ее конкретно загасил, да уклонилась…» – понял Малой, недолго понаблюдав за схваткой. Его палец снова втиснул клавишу громкой.

– Евсеев, бля!!! Отставить!!! Прекратить немедленно!!! Сгною под арестом!!!

Рядовой Евсеев не слышал. Либо положил с прибором и на арест, и на майора Званцева.

– Он же… – сказал растерянно Малой уже Ковачу.

Тот молчал, поглядывая то на экран, то на Малого.

Рука Малого дернулась к селектору, но движение осталось незавершенным… Он рывком выбрался из кресла, выскочил за дверь.

«Ну что же, Елизавета Пахомовна, шанс у тебя появился… Но чтобы за него уцепиться, надо минуты четыре выстоять против этого бойцового шкафа, слетевшего с резьбы. Ладно, пусть три, рванул Малой, как наскипидаренный, но и это будет непросто… Ты уж постарайся, не разочаровывай меня».

Схватка с кровососом стала ошибкой, Лиза поняла это сразу, но сделать уже ничего не могла. Не могла завалить этого шкафа, не могла убежать… Могла только сдаться, поднять вверх лапки в надежде, что словами про все косточки кровосос брал на испуг, – но она не умела.

После пропущенного удара по руке – хитрого, угодившего в какой-то болезненный нервный узел, – скальпель улетел в сторону, оставалась только резиновая палка, но кровососа она не пугала. Он и скальпеля опасался не особо, но тот все же помогал сохранять дистанцию.

Оставалось надеяться лишь на чудо. Что у кровососа прихватит сердечко, он же старый, не положено старым так лихо скакать… Или что он хотя бы допустит ошибку, позволит как следует приложить палкой, не снимет, не отведет удар.

Вместо того ошиблась Лиза. Она отпрыгивала, уворачивалась и помнила, что сзади есть пока пространство для маневра, – но совершенно позабыла о валявшемся под ногами трехногом столике-инвалиде. И влетела в него, и споткнулась, чуть не упав, – устояла, но схлопотала удар в корпус, ребра захрустели, и она отлетела и впечаталась в ту перегородку, что выгораживала закуток для охраны.

Надо было немедленно вскочить, и она начала вскакивать, но увидела вдруг совсем рядом громадный ботинок, летящий ей в голову, – и больше не видела ничего.

Раздавшийся вопль:

– Евсеев, сука, отставить!!! – Лиза уже не услышала.

Выстрел, последовавший за криком, не услышала тоже.

Когда Лиза завела речь о том, что для равноправного и прочного мира Базе неплохо бы поделиться с Затопьем кое-чем из своих запасов, в мозгу у Ковача мелькнула картинка: с тентованных «Уралов» сгружают большие ящики, вскрывают, демонстрируя содержимое – оружие и боеприпасы, – и среди ящиков деловито расхаживает Елизавета Пахомовна Седых, ставит галочки в списке, а неподалеку два «броневика с большими пулеметами» ожидают своей очереди быть заприходованными.

Мысленная картинка была с изрядной долей иронии, но оказалась провидческой. С Ковачем часто случались прозрения.

…Бартерная сделка завершилась. Ящики были выгружены с «Урала» и загружены на три телеги (после проверки и пересчета содержимого, разумеется). Содержимое не имело ничего общего с тем товаром, что стал объектом похожей сделки, имевшей место сутки назад. Никакой водки, никаких пачек с сигаретами и пачек с махоркой, все по-взрослому. Винтовки системы Мосина, в просторечии «трехлинейки», в количестве, достаточном для вооружения двух взводов. Ручные пулеметы Дегтярева, две штуки. Противотанковые ружья Симонова, три штуки. Пистолеты-пулеметы Судаева, они же автоматы ППС, восемь штук. Патроны ко всему перечисленному. Ручные гранаты Ф-1 – на вид они не отличались от тех, что использовал сейчас гарнизон Базы, но сделаны были давненько, в одно время с «трехлинейками». И одна из сторон сделки знала, что запалы сработают в лучшем случае у одной гранаты из трех, а многие патроны дадут осечку. Для контрагентов же эти факты должны были стать неприятным сюрпризом.

Командир разведчиков Филин тоже проверил покупку. Выглядела она, покупка, так, словно вернулись старые добрые времена работорговли: потрепанный жизнью мужичонка лет под шестьдесят – жителем Затопья он не был, его привезли издалека.

Любому работорговцу старых добрых времен показалось бы безумным расточительством отдать столько стреляюще-взрывающегося добра за столь неказистого раба.

Филин считал иначе. Его разговор с мужичонкой казался беседой двух профессионалов, непринужденно вворачивающих в речь специальные термины. На деле профи здесь был один, и Филин в том убедился (его же подкованность в предмете имела источником толстенный талмуд эксплуатационной инструкции к вертолету «Робинсон»).

Мужичонка рассказал, что летал и на таких машинах, и на таких, и на этаких, работал и на МЧС, и на коммерсов. Назвал число часов налета, – мог и соврать, поди проверь. Честно признал, что двадцать лет к штурвалу не прикасался, но надеется, что руки все вспомнят. На все вопросы по матчасти ответил без запинки. Филин остался доволен: вспомнят руки или нет, вопрос отдельный, но самозванца ему не всучили.

Сделка завершилась, участники ее разъехались восвояси. Любопытно, что грядущие последствия бартера они расценивали диаметрально противоположно.

Хранитель общака Выра сказал, понукая лошадь:

– Ну, теперь Затопье заживет… Развернется…

Человек, известный Марьяше как Судья, не ответил. Он размышлял, не слишком ли рисковал, лично присутствуя при сделке. Посчитал, что восемь лет (именно столько они не виделись с Филином и близкое знакомство никогда не водили) достаточный срок, а широкая черная лента на глазах очень меняет лицо… Теперь сомневался, вспоминая пару взглядов, которыми его наградил командир разведчиков.

Филин же свою оценку перспектив вслух не произнес, он подумал: «Затопью пиздец».

Фальшивый майор Званцев спятил. Шизанулся, сбрендил, съехал с катушек и потек крышей.

Рядовой Евсеев понял это совершенно точно, глядя, как на его правой икре расползается по камуфляжу красное пятно. Фальшивый майор ебанулся и выстрелил в своего. Из-за поганой мутантки. Прямо в отведенную для удара ногу.

Из непреложного вывода прямо вытекал столь же непреложный план действий.

Съехавшим с катушек занимать командные должности не полагается. И оружие в руках опасные психи держать не должны. А в руках лжемайора был ПМ, да еще и направленный в сторону Евсеева, что уж вовсе никуда не годилось. Значит, пистолет надлежит отобрать, фальшивого майора привести в состояние, безопасное для окружающих, а потом закончить с мутанткой. Логичный и здравый план, хоть весь мозг сломай, лучше не придумаешь.

Вообще-то девятимиллиметровые пули ПМ обладают хорошим останавливающим действием. Попав даже в руку или в ногу, сводят к самому минимуму двигательную активность раненого. Если бы пуля попала как надо, Евсеев свой план не то что воплощать бы не стал, – он бы его не придумал, ему было бы не до того.

Однако пуля вспорола камуфляж и кожу, царапнула по касательной мышечную ткань и полетела дальше, сохранив почти всю свою убийственную энергию.

Губы майора-самозванца шевелились, и Евсеев прислушался: что скажет в свое оправдание? Хотя что тут можно сказать…

– …и ты меня очень разочаровал, Евсеев, – услышал он с середины фразы.

Евсеев понял, что не просто уже слышал эти слова от другого человека, но интонация тоже до боли знакомая, хуже того, знакомым оказалось движение губы, чуть приподнявшейся одним краем после завершения слов…

Рядовой сделал удивительное открытие: оказывается, Дед уже много лет как рогоносец, его жене давным-давно присунул Ковач и заделал этого вот ублюдка, сейчас поехавшего крышей… Открытие многое объясняло, но изменений в участь лжемайора внести не могло.

Он прыгнул, и на редкость удачно, предварительно сбив ублюдку прицел обманным движением, но прыжок странно растянулся, Евсеев летел, летел, летел… и все никак не мог дотянуться.

На самом деле рядовой Евсеев рухнул на пол навзничь и лежал неподвижно, только правая нога тихонько подергивалась…

На застреленного Малой внимания не обращал, убрал пистолет и поспешил к девушке.

Последним, что Лиза увидела перед черным провалом в сознании, был ботинок кровососа, приближающийся к ней. А первым после провала – рука, опять-таки приближающаяся. Лиза сжалась в ожидании удара, понимая, что не успеет ничем помешать. Но рука прекратила свое движение, и Гунька сказал:

– Очухалась? Вот и славно, а то Марьянка натурально на говно изошла…

Только это был не Гунька. Похож, но не совсем он. Лицо то же, но плечи шире, и рост повыше, и вся фигура статная и мускулистая.

В голове у Лизы теснилось вопросов так с тысячу, она порылась в их куче и выбрала главный:

– Где я?

– В моем сне, где еще, – сказал самозванец, прикидывающийся ее братом.

Или не самозванец? Может, Гунька действительно таким себя во сне видит, отчего нет…

– А то от тебя, что не здесь, – продолжал Гунька-из-сна, – оно где-то там валяется, у кровососов…

Она поднялась на ноги, осмотрелась.

Хм… Если Гуньке всегда снятся такие же сны, или этот один сон, – понятно, отчего он ни в какую не желает просыпаться. Очень, очень здесь было неплохо.

Они стояли на косогоре, покрытом удивительно мягкой зеленой травой и спускавшемся к морю, и оно не походило на то мрачное, серое и унылое море, куда стремила свои воды Плюсса и где Лизе довелось однажды побывать. Здешнее море было голубым и даже на вид ласковым и теплым, и хотелось сбросить опостылевший камуфляж, и пробежаться по мелкому желтому песку, и бултыхнуться в воду, и плескаться там с глупым девчоночьим визгом и смехом…

Выше по косогору стояли сосны – высоченные, стволы прямые-прямые, наяву таких не бывает. Под соснами росли кусты, названия их Лиза не знала, и на ветвях были одновременно и цветы, и плоды, но во сне такому удивляться глупо, наверное. Цветы пахли одуряюще, плоды вызывали желание немедленно сорвать и попробовать. Росли кусты и здесь, рядом с ними, но уже без сосен, и за ближним послышалось какое-то шевеление. Гунька-из-сна повернулся туда, раздраженно отмахнулся, и Лиза услышала смех, мелодичный и звонкий, и тоже обернулась, но мало что разглядела сквозь ветви и листья – лишь смуглую кожу, копну золотистых волос, и, кажется, на убегавшей девушке не было ничего, кроме какой-то тряпицы на бедрах.

Ну, братец…

Оказалось, за спинами у них стоял дом, и это был всем домам дом. Огромный, хоромы смотрящего показались бы собачьей будкой рядом с ним. Весь из красивого белого камня, с широченной каменной лестницей… Окна громадные, крыша плоская с оградой по краю, широкой и тоже каменной, а на столбах ее стояли статуи голых девиц, но затесалась среди них и пара-тройка голых парней, и Лиза глянула на Гуньку с легким подозрением. А труб на крыше Лиза не увидела вообще ни одной, так что зима здесь наверняка не случается, и летние ночи теплые.

Хорошо, наверное, в таком доме жить – но только если убираться в нем за тебя станет кто-то другой, не то одни лишь сосновые иголки с этакой лестницы замаешься сметать каждый день.

Невдалеке был другой дом, деревянный, и тоже большой, но с каменным все же не сравнить, и оказался он полуразрушен, причем странным образом: словно не ветшал и не разваливался от времени, а кто-то огромный сдвинул его в сторону великанской ладонью, расчищая место для дома нового, – и раздавил, и разметал на бревна половину дома, а вторая, дальняя, уцелела. Возле тех полуразвалин валялась куча всякой всячины. Лиза не все разглядела, но видела и деревянную лошадку-качалку, и разных ярких пластмассовых зверей, и игрушечное оружие всех видов, и даже велосипеды – в Затопье на ее памяти был один, но сломался, и Вадим-кузнец не сумел починить, а здесь аж пять штук разных размеров. Валялось все барахло в небрежении, открытое всем дождям, если тут бывают дожди, конечно.

Паразит Гунька в свои хоромы не приглашал. Ни погостить, ни так, чайку попить ненадолго.

Он переминался с ноги на ногу и говорил:

– Я рад, конечно, что ты заглянула…

– Как я сюда попала? – перебила Лиза, сообразив, что братец сейчас начнет выпроваживать.

– Да это все Марьянка, повадилась, понимаешь, а мне…

Он осекся, замолчал и стоял с таким лицом, будто прислушивался к чему-то, Лизе не слышному. Заговорил другим тоном:

– Ты, Лиза, лучше просыпайся, очень тебе советую, а то сейчас…

Он говорил все тише и бледнел, становился полупрозрачным, и то же самое происходило с косогором, и с соснами и кустами, и с белокаменным доминой, и с грудой позаброшенных детских игрушек. «Сейчас» стало последним словом, что удалось расслышать Лизе.

А потом она поняла, что вокруг снова КПП, но она не валяется там на полу, как стоило ожидать. Она сидела в закутке, выгороженном для охраны, на диване, из которого сквозь пару прорех торчала набивка. Рядом и лицом к ней сидел кровосос – молодой, единственный здесь молодой кровосос. Тот самый, кто чуть не расколол ей черепушку у броневика. Тот, кто пришел в потрошильню полюбоваться на нее, голую и распяленную.

Рука Лизы протянулась к кровососу, он не подумал уклониться или закрыться, и легче легкого было вцепиться в глотку или выдавить глаза, – но Лизины пальцы лишь провели по волосам легким касанием.

А губы начали шептать:

– Кирю…

Все было Лизино, но погладила кровососа по волосам не она. И слово из ее губ сейчас вылезало чужое.

«Что за херня?!!!»

«Ты обещала, Лиза. Я пришла забрать обещанное».

«Ты… я…»

«Ты обещала. Мы договорились».

«Но…»

«Я беру обещанное. Именно в тот момент, о котором мы договаривались: когда ты встретилась с ним».

«У-у-у-у…»

«Это ты сейчас сказала: хорошо, сестренка, забирай свое, а я на время уйду?»

«Я сказала: у-у-у… И куда я уйду из своей головы?»

«Как… на остров к Гуньке… Тебе там не понравилось?»

«Так это был остров… Мне там понравилось. Гуньке не понравилась я там».

Ну вот что за дела, а? Родной братец гонит со своего острова назад в тело, а в теле хозяйничает родная сестра и гонит обратно на остров… И куда бедной Лизе податься?

«Тогда попробуй просто так поспать, без острова… Ты мало спала, я же чувствую».

«Есть такое… Всю бодрость от химии ты забрала себе…»

«А как иначе?»

«Ладно… Растолкай, уходя».

«Конечно, Лиза. Спасибо».

– Кирюша… – закончили шептать Лизины губы.

– Меня никто так не называет… Давно.

– Ты сам назвал себя так. В моем сне.

– Ты тоже мне снилась… Странно.

– И что мы делали в твоем сне?

– Мы… Не важно… Не помню.

– У тебя же хорошая память… Давным-давно в городке…

– …на берегу Средиземного моря…

– …жил старый столяр Джузеппе…

– …по прозванию Сизый Нос.

– Однажды ему попалось…

– …под руку полено…

– …обыкновенное полено…

– …для топки очага зимой.

– У тебя отличная память.

– Нам снился один и тот же сон? Ты обещала мне детские книжки…

– Но ты вырос… ты стал большой. И ты тоже мне кое-что обещал.

– Это был сон…

– Ты обещал.

– У тебя были длинные волосы… там, во сне. Красивые.

– Я отращу… Ты изумишься и не поверишь, как быстро я их отращу.

– Что ты де…

(пауза)

– Я забираю обещанное.

«Я идиот… Она убила восемь человек… Только за последние сутки… Так не бывает… Я болен, я сошел с ума…»

«Я сошла с ума… Он убил мою мать… Или мог убить… Или это был кто-то из его друзей… Я видела его один раз, во сне, похожем на бред… Или я брежу сейчас?»

– Будь осторожен… я… у меня в первый раз…

«Но ведь Рымарь говорил… Да ладно, Рымарь старый алкаш, забывший, как устроены девушки…»

– У меня тоже в первый… Не смейся, пожалуйста. И не обижайся, если у меня не получится…

– Я не буду смеяться… И у тебя все получится. У нас все получится.

И все у них получилось.

Он был идиот, дебил, кретин, имбецил… Олигофрен и даун.

Его распирало от радостного возбуждения: хотелось петь и беспричинно смеяться, шутить и делать глупости…

Вот он и сделал глупость: пошутил.

И все изгадил. Разрушил.

Олигофрен, че. Забыл, что три четверти жизни провел под землей и шутить с девушками не умеет. Не с кем было учиться.

Она негромко произнесла, перебирая его волосы:

– Знаешь, тебе предстоит узнать много странного о своей жене…

И он пошутил, дебил.

– Я никак не смогу на тебе жениться…

Она резко повернулась к нему. А мгновение спустя что-то произошло. Что-то сломалось и разрушилось. Ее лицо стало неподвижным и мертвым, а глаза пустыми. Маска, гипсовый слепок с лица. Или восковой.

Он выдержал запланированную паузу и закончил шутку, – но уже по инерции, уже сообразив, что все не так, что ляпнул глупость:

– Я не смогу на тебе жениться целых три недели, до первого июля, когда при части откроется ЗАГС.

Он говорил, а маска ожила.

– Да ты не парься… Мне, в общем-то, по херу. – Она потянулась за кителем. – Отвернись.

– Но… мы же…

– Отвернись, бля!

Он отвернулся, ничего не понимая.

– Можно глядеть.

Он повернулся, так ничего и не поняв. Ее как подменили. Потом она изрекла нечто вовсе уж странное:

– Ну вот че ты тут сделал? Что наговорил? Ладно, что ты сделал, я как бы чувствую… А че ты наболтал… э-э-э… в общем… ладно, проехали. Проводишь меня до ограды, миленочек?

– Зачем? Ты останешься здесь.

– С какого хера?

– Но ведь мы…

– Забудь. Не было ничего. Приблазнилось обоим.

– Постой… Послушай меня… только не перебивай, хорошо?

– Говори, говори… не перебью. А я пока скальпелек свой поищу, где-то тут валялся.

– Нет. Сядь и послушай. Потом найдешь.

Он говорил долго. И убедительно, как ему казалось. Но так лишь казалось…

– Ты, миленочек, все здорово придумал и расписал… Прям всю нашу жизнь до самых внуков. Но огорчу, уж извиняй: все чутка по-другому сложится. Здесь я останусь, тока если меня мочканут и прикопают. А коли ты меня обрюхатил… и думаешь этим удержать… или не этим, а замками и решетками… я все равно сбегу. Рано ли, поздно ли, но придумаю как – и сбегу. Веришь?

– Верю. После вчерашнего побега – верю.

– Сбегу, сбегу… И даже если вы Затопье обнулите, как Ковач сулил… не от себя сулил, за других говорил, но неважно… Обнулите, так я в лес уйду, выживу, сумею. Веришь?

– И в это верю.

– Коли поздно будет скинуть, рожу где-нить под кустом… И сначала пуповину перегрызу, а затем глотку твоему выблядку.

– Это будет и твой ребенок.

– Насрать. Не надо мне детей от семени поганого.

«Это было наваждение… Солнечный удар темной ночью… У обоих. Теперь она снова стала собой… Хладнокровной убийцей… А я кем стал, когда дурман развеялся? Только он у меня не развеялся… я все равно ее хочу… не эту… ту, что была… бред, бред, бред…»

– За что ты меня так ненавидишь?

– Не одного тебя. Всех вас.

– За что?

– Тебе в натуре надо знать? А зачем? Я же скажу, а ты заспоришь: мы, дескать, не такие, мы белые да пушистые, и хотим, как лучше, да только вот уродцы всякие мешаются, под ногами путаются… Разведем тухлый базар, а толку ноль. Давай заканчивать. Сговоримся и разойдемся. Ну а вдруг потом встретимся, не обессудь, коли подстрелю. И я на тебя не обижусь, если первым успеешь.

– Смешно. Тебе нечего мне предложить. После всего, тобою сказанного, – нечего. А все, что предлагаю я, тебе не интересно. Не о чем нам сговариваться. Я умываю руки. Пусть другие решают, что с тобой станет. Повезет – попадешь под обмен пленными. Не повезет – попадешь к Рымарю, и тогда… В общем, тогда и узнаешь. Прощай.

– Не суетись… Есть у меня кой-что… карта одна козырная в рукаве. Сдам ее тебе, а как уж ей сыграешь, твоя забота.

– Давай без метафор? Коротко и по делу. Устал я как собака, спать хочется…

– Пожалеть тебя? Лови, жалею: бе-е-е-е-едненький… Я-то сама тока со спальни, тока вот с перин пуховых слезшая, кофию даже испить не успевши…

– Или говори, что надумала, или я ухожу.

– Скажу, скажу… Сперва один вопросец тока спрошу: ты ведь запал на меня? Есть малеха, да? Так?

– Так, не так… теперь какая разница… Уже расхотелось.

– Это типа «да»?

– Да! Ты умная… красивая… но раз не сложилось, что уж теперь.

– Дам тебе в обмен за себя такую же умную и красивую.

– В смысле?

– Сестру свою, близняшку. Один в один, и кожей, и рожей, вот только мысли в черепушке другие, тебе понравятся. Она сызмальства книжек старых много читала и крышей кабы потекла слегонца… Не нравится ей жизнь наша, ей старая по душе, та, какую вы возрождать затеялись… Марьяшка за все, тобой обещанное, обеими руками ухватится. Опять же, прикинь, она еще целочка, от всех парней наших нос воротит… Любовь у вас закружится-завертится с полтычка, зуб даю! Ну как, интересное мое предложение?

– Интересное… Только вот сестру ты мне предлагаешь, как овцу на базаре, согласия ее не спрашивая.

– Ха! Да она уже здесь, у забора вашего, – до того вся из себя согласная. Для того и прискакала сюда – сама, своей волей, – чтоб со мной местами поменяться.

– Позвонить, чтобы пропустили?

– Нет. Вместе мы туда, на главный КПП, пойдем. Ты и я. С другой стороны она с… с еще одним человеком. Потом вернешься с ней сюда, а мы уйдем. Или боишься из норы на свет высунуться?

– Ничего я не боюсь. Но обмен состоится не снаружи. Здесь, на территории. И сначала я поговорю с твоей сестрой. Если она не согласна – все отменяется.

– Все-таки боишься… Ладно, пусть так: и поговорите, и на территории… Пошли, чего мешкать. Сигналь своим, мои сейчас подтянутся.

Вот тут бы Малому и призадуматься: а как она собирается оповестить своих? Без рации, без ничего? Не задумался, мысли были заняты другим: и странным преображением девушки, и своей беспросветной тупостью и дебильным чувством юмора…

Лиза всегда была максималисткой, хоть и не знала такого слова.

Она хорошо оценивала силы и возможности сопротивления и понимала: все засады, все нападения на патрули и на постоянные посты в мирных деревнях, – всего лишь булавочные уколы.

Если тыкать булавкой в задницу, это больно, но не смертельно. И рано или поздно не успеешь отскочить после укола, налетишь на ответку. Колоть надо в сердце. Именно потому, что сил крайне мало, нечего распылять их на мобилей, все равно новых навербуют. Бить надо по логову кровососов, по Базе.

Все остальное, что она придумывала и затевала, служило этой цели. Раздобыть хорошее оружие, научиться справляться с матерыми кровососами, сплотить и натаскать парней…

Рыская в окрестностях Базы, они случайно натолкнулись на вход в старую штольню, километрах в пяти от ограды. Заросший, мимо сто раз пройдешь и не заметишь, и они бы не заметили, да удачно Чупа в кусты по большой нужде забился. Показалось: вот он, путь к победе. Не бывает штолен самих по себе – значит, примыкает к остальным выработкам. Позабытый отнорок, лазейка, ведущая в подземные владения кровососов. К самому сердцу.

А булавкой, воткнутой в сердце, должна была стать взрывчатка. Единственное, в чем Затопье и другие не сдавшиеся могли с кровососами потягаться. Взрывчатки здесь всегда хватало с избытком. Не военной, шахтерской, – аммонала.

Штольня то поднималась почти к поверхности, то заглублялась, следуя за сланцевым пластом, но вела в правильном направлении. Воду никто не откачивал, в двух местах подтопило, но пройти было можно, хоть и по пояс в воде. В одном месте случился обвал, и давненько, завалил путь. Они намаялись и убили месяц, расчищая. Одновременно Лиза начала скупать аммонал, понемногу, подозрений не вызывая. На рыбалку, дескать. Многие на Плюссе так рыбачили.

Все пропало впустую – и труды, и то, что на взрывчатку потратили. Отнорок оказался непозабытым. Кровососы его на большом протяжении перекрыли взрывами, да еще и бетон залили между обломками. Проще новую штольню продолбить, чем эту расковыривать. Не то что к подземному сердцу не подобраться, даже на территорию не попасть – заглушка начиналась снаружи ограды, хоть и невдалеке.

Разочарование было велико… Но аммонал они под землю все-таки перенесли, к самой заглушке, и к взрыву все подготовили. Лиза решила задействовать штольню в любом новом плане (что придумает такой, не сомневалась) как обманный удар: когда рванет, и неслабо, у самой ограды, все внимание кровососов будет приковано туда. А они ударят с другой стороны, с какой, она пока не знала…

Новый план родился, кто б сомневался, и был дерзким до наглости: вторжение поверху на трофейном броневике… Чем завершилась его самая первая стадия, известно.

И она решила использовать штольню для собственного спасения. Без нее, Лизы, все равно не пригодится. Что ячейка в ее отсутствие рассыплется и перестанет существовать, она не сомневалась: никто там не годился на роль командира.

А Марьяшу на Базе она не собиралась оставлять, еще чего… Это был блеф, разводка для глупого кровососа. Да и собралась бы, Марьяша туда не пойдет, разве насильно, связанной… Не сложилось что-то у них с кровососом, не заладилось.

Рассветало, солнце выкатилось из-за горизонта, и утро намечалось красивое – безоблачное, тихое, мирное, безмятежное… Но этим четверым было не до красот просыпающейся природы.

– Отойдем в сторонку, – сказала Лиза. – Туда, вдоль ограды. Потолкуем там без помех.

Пошагали, и в ухе Кирилла зазвучал голос Ковача:

– Все под контролем. Амбал на прицеле у Савина. Но сдается мне, что наша Елизавета Пахомовна что-то затевает… Может, не ждать затеянного? Прострелить ногу амбалу и упаковать всех троих? Решай сам. Ничего не говори, но если согласен, подними левую руку как бы случайным жестом. Затылок, типа, почесать.

Малой не то что руку не поднял – демонстративно запихал ее в карман, в бинокль Ковач прекрасно разглядел этот жест. «И думать не смей, дядь Валера», – так, наверное, стоило толковать увиденное.

Да он и не сомневался, что Малой откажется. Но предложить должен был. А вот что задумала Лиза, действительно не мог понять. Отходи от КПП не отходи, – мало что изменится. На открытой территории Базы не сыграть в ту игру, что удалась Лизе в подземелье. Прорыв периметра? Смешно… Они идут вдоль четырехрядного проволочного заграждения, но это лишь последняя, внутренняя линия обороны. Дальше пустая полоса запретки, потом на землю густо уложены спирали Бруно, а еще дальше минное поле. И проход в нем не расчистить, не разминировать, – если не имеешь аппаратуры, дистанционно отключающей датчики движения.

Хотя одно преимущество Елизавета Пахомовна своим маневром все же выиграла. Савин, лежавший рядом, негромко сказал:

– Далековато ушли. И держатся плотно. Как бы мне не зацепить кого не надо.

– При любой нештатке работай только наверняка и только в амбала, – сказал Ковач. – Не появится такая возможность, не стреляй.

Между сестрами тоже происходил диалог. Мысленный, разумеется.

«Да что там у вас случилось? Что ты волком на него глядишь?»

«Отстань».

«Не отстану… Слушай, он влюблен, как пятнадцатилетний… Может, ты действительно… Всей Базой ведь будешь вертеть. Через него».

«Отстань! Ничего у нас с ним не будет! Никогда!»

«М-да… Давно ли ради него сестру родную прикончить грозилась?»

«Я возвращаю тебе обещание! Делай с ним что хочешь, убей сама, скажи Бобе, чтоб порвал на куски!»

«Ох… Он все же человек, хоть и кровосос, нельзя…» – Лиза смолкла, поняла, что ее не слышат, Марьяша отключилась, плотно прикрыв мысли.

– Забыла, как тебя зовут… Вот такая вот память девичья, мне простительно. Напомни, а?

– Кирилл… – сказал он, ничего не понимая.

Что снилась ему другая сестра, Кирилл уже сообразил. Но почему та упорно молчит, почему глядит в сторону? Совсем не похоже, что добровольно собралась остаться на Базе. Хватит уж гулять вдоль периметра, пора поговорить и все выяснить.

– Ты извини меня, Кирилл.

– За что?

– За то, что будет… Иначе никак. Боба, давай!

Амбал, как обозвал его Ковач, был неимоверно велик. Но выглядел медлительным и неуклюжим увальнем, и никакого оружия на виду не нес. А Лиза свой знаменитый скальпель разыскивать и подбирать не стала, махнула рукой: обойдется, дескать, раз уж обо всем договорились.

Кирилл считал, что он контролирует ситуацию (даже если забыть о Савине, наблюдающем за ней сквозь прицел СВД). ПМ под рукой, а управлялся он с пистолетом если и хуже Ковача, то ненамного, покойный рядовой Евсеев не даст соврать.

Амбал бросился на него куда стремительнее, чем можно было ожидать. Кирилл выстрелил почти в упор, – и, кажется, промахнулся, хотя промахнуться на такой дистанции было невозможно… Но он как-то сумел.

Движение амбала не замедлилось, громадные лапищи метнулись вперед, стиснули Кирилла. Руки оказались прижаты к телу, и пистолет в правой тоже. Потом хватка ослабла, амбал разжал одну клешню, Кирилл понял, что сможет вывернуть руку с пистолетом, выстрелить амбалу в живот…

«Стреляй!» – хотел выкрикнуть Ковач, не очень понимая, кому будет адресован тот крик, Малому или Савину. Обоим, наверное.

Сдержался, не крикнул. Савин профи и приказ получил – выстрелит, как только появится возможность, и нечего вякать под руку. А Малой… у того все значительно хуже.

Но Елизавета Пахомовна разочаровывает… Неужели затеяла-таки Голливуд и собралась выводить свою тройку, прикрываясь заложником? Неужели не понимает, что такой шаблонный ход Ковачем просчитан во всех деталях?

Шлеп! – исполинский кулак Бобы приземлился на голову. Вроде не резко, но тело кровососа тут же обмякло.

– Ты убил его!!! – заорала Марьяша и словами, и мыслями.

Заорала так, что у Лизы мелькнуло: «Ну-ну, сестренка… Делай, значит, с ним что хочешь… Никогда у тебя, значит, с ним не будет, и ни за что, и ни в какой позе… оно и видно…»

Никого Боба не должен был убивать. Обезоружить, не дать ничего предпринять, когда раскроется Лизин блеф. Да он и не убил. Лиза чувствовала мозг крово… Кирилла: жив, без сознания. Марьяша тоже наверняка почувствовала – отпрянула от распростертого тела, вскочила с колен. Изобразила каменное лицо, поджала губы. Ничего, дескать, и не было. Показалось вам.

А Боба уже протягивал трофейный пистолет. И черную коробочку с антенной, извлеченную из кармана безразмерных штанов.

– Я молодец? – горделиво спросил Боба и добавил другим тоном, жалобным: – Мне больно…

На левом бицепсе детинушки расползалось по ткани, ширилось кровавое пятно. Кирилл не промахнулся, и у пули, выпущенной из ПМ, хорошее останавливающее действие – попав даже в руку, любого делает смирным и безопасным… Если этого любого зовут не Бобой, разумеется.

Решение пришло мгновенно.

– Ты молодец, молодец! Хватай его, неси с собой! Уходим!

…Боба несся впереди как ледокол, прокладывающий путь во льдах. Колючую проволоку игнорировал. Относительно новая, чуть тронутая поверху ржавчиной, она лопалась, словно насквозь проржавевшая. Хламида на груди была располосована в клочья, штаны тоже, обильно кровили глубокие царапины, но Боба не сбавлял темп. Протаранил один ряд заграждения, второй, третий… последний… Кирилл безвольно болтался у него на спине, словно громадный камуфляжный рюкзак, зачем-то сшитый в форме человека.

Лиза бежала следом. И тащила за руку Марьяшу, та тормозила – не ровён час, отстанет… Мысли сестрица снова плотно блокировала.

«Я не знаю, что у вас там стряслось, – думала Лиза, – и как это разруливать… Да только ничего вы не разрулите, если один будет сидеть на Базе, а другая в Затопье. А пока вы разруливаете, я потолкую с Ковачем… Обо всем с тобой потолкую, Ковач: о мире, о гранатах и автоматах, о том, насколько дорог тебе Кирилл… Дороже броневика с большим пулеметом, а?»

Она не знала, что находится под прицелом и все ее рождающиеся на бегу планы старший сержант Савин может перечеркнуть одним движением пальца.

Но тот пока не стрелял, хорошо помня приказ. Пуля могла найти дорожку к амбалу, но с той же или большей вероятностью могла зацепить Малого или одну из девушек.

Что удобный момент еще представится, Савин не сомневался. Спирали Бруно амбал так просто не протаранит, двинет вдоль, ища проход, – и, уже не прикрытый Малым, тут же подставит бок под выстрел.

– Боба, ложись! – крикнула Лиза, едва миновав колючую проволоку.

Рухнула сама и уронила Марьяшу.

Вдавила кнопку на черной коробочке – на пульте дистанционного подрыва, приобретенном за немалую сумму в бонах Базы.

Момент был критичный, переломный… Не сработает или сработает не так – все было зря. Должно сработать, консультантов по подземным взрывным работам хватало. Но мало ли…

Сработало как надо. В воздух взлетели комья земли, куски породы, покореженные спирали Бруно.

…В глубине воронки виднелась черная дыра, – лаз в штольню. Присыпало, но протиснется даже Боба.

Сестры первыми скатились по крутому рыхлому склону. Боба наклонился над дырой в земле, опустил к ним Кирилла, не приходившего в себя.

В этот момент Савин решил: пора! – и надавил спуск СВД.

Нормального человека пуля швырнула бы вниз, но масса у амбала была чудовищная, он лишь покачнулся – и Савин успел выстрелить еще. Не промахнулся, как и в первый раз. Лишь тогда громадная туша свалилась в воронку, исчезла из вида.

«Ладно хоть так», – подумал Ковач.

Без амбала сестрам не утащить Малого, не те у них физические кондиции. Даже если вдруг прикончат сейчас, что едва ли, – у Затопья не появится слишком ценный заложник, мощнейший рычаг воздействия на Полковника и мадам Званцеву (Ковач до сих пор не знал, где находится семерка, нарисованная кровью Лизы, тайное убежище было замаскировано надежно).

А вот сами сестры наверняка ушли и уходят все дальше, высланная к воронке группа их не догонит… Он уже сообразил, что Елизавета свет Пахомовна использовала одну из старых и наглухо перекрытых штолен. Но где из нее выход, не помнил, разумеется. И рыться в архиве нет смысла – раньше, чем отыщется нужная информация, группа пройдет весь путь до выхода.

Ладно, партия на этой доске отложена… Можно выдохнуть и спокойно, без помех, заняться Черной Мамбой и непонятками с Филином.

Эта партия была отложена, да. Но насчет «спокойно» и «без помех» Ковач ошибался. Потому что как раз в этот час в полутора сотнях километров на привал остановилась армейская колонна…

Колонна выдвигалась в сторону Затопья и Базы, но не напрямую, далеким объездом, и ждать ее следовало, исходя из расстояния и скорости движения, через сутки, не раньше… Да только с той стороны никто ничего похожего не ждал.

Колонна была внушительная, особенно для этих мест и времен: четыре БТР, «Уралы»-кунги и «Уралы»-бортовки, два «КамАЗа»-бензовоза и еще один нештатный кузов на камазовском шасси, сваренный из стальных листов, – возможно, штабная машина. Общим счетом двадцать две единицы техники.

Если бы за остановившейся на привал колонной наблюдали разведчики Филина (но они не наблюдали), то решили бы в первый момент: наши. Камуфляж, броники, шлемы, даже наколенники с налокотниками, – все такое свое, родное до боли…

А потом разведчики присмотрелись бы к опознавательным знакам на машинах, к другим не сразу бросающимся в глаза деталям, и сообразили бы: нет, чужаки.

В Затопье этих чужаков звали заболотниками. На Базе бытовало другое название: раскольники.

Остаток аммонала (вернее, большую часть – у Базы в ход пошло меньше четверти от запаса) подорвали по-простому, обычным детонатором и бикфордовым шнуром, – и перекрыли штольню обвалом в сотне метров от выхода.

Они устали, они промокли, пробираясь через затопленные участки, – но оторвались, погоня теперь не страшна…

Марьяша мало-помалу начала подавать признаки жизни: отвечала на обращенные к ней слова, все чаще поглядывала на Кирилла, так и не оклемавшегося. Но не подходила к нему, держала фасон.

Боба под конец подземного пути вздыхал, не переставая… Все чаще интересовался временем завтрака и просил почесать ему спину. Обе пули, угодившие в детинушку у воронки, недавно вышли, выпали, – но стремительно заживавшие раны неимоверно чесались, и сам он туда дотянуться не мог. Лиза просьбу выполняла, заслужил. А простреленный Кириллом бицепс даже чесаться перестал.

Едва оказались наверху и продрались сквозь густой кустарник, скрывавший вход в штольню, Лиза поднялась на невысокий холмик, поросший багульником, и громко произнесла, повернувшись в сторону Базы:

– Я не разочаровала тебя, Ковач? И это только начало! Не разочарую еще не раз!

– Кажется, он приходит в себя, – сказала Марьяша.

А Боба сказал:

– Когда мы будем кушать?