Глава восьмая
Сейчас, пока развиваются несколько сюжетных линий сразу в трёх параллельных реальностях, как бы одновременно, и в то же время с серьёзными отклонениями от общей, если так можно выразиться, хронологии, есть время обратить внимание на некоторые имевшие место в недавнем прошлом события. Впрочем, очень может быть, что не совсем в прошлом это было, а случилось где-то на пересечении пространственных и временных координат, сильно, как и предупреждала Сильвия Фёста с Секондом, деформированных происходящим. Настолько, что даже сверяя сделанные под протокол показания очевидцев, иногда невозможно разобраться, что же там было на самом деле, и в какой мере причины предшествовали следствиям, а в какой – совсем наоборот.
Перед тем как отправить Басманова с Ибрагимом и сопровождающими валькириями в Югороссию, Сильвия с Воронцовым о чём-то долго совещались, привлекая к своим симпосионам Арчибальда, то в качестве консультанта, то свидетеля или даже подследственного. Кроме того, Дмитрий несколько раз уединялся с Удолиным, тоже обсуждая что-то касающееся их двоих, и заодно – судеб окрестных миров. В целом получалось так, как Воронцову и хотелось – он сейчас играл как минимум на трёх шахматных досках, причём не совсем понимая, принадлежат его «противники» к одной команде, с общим тренером и консолидированным интересом, или же это просто несколько совершенно посторонних друг другу любителей, заплативших свои двадцать копеек за право сразиться с заезжим гроссмейстером.
Оставаясь ночью один в своём прежнем, самом первом здесь номере, скопированном с «королевских» апартаментов бомбейского отеля «Си рок», Дмитрий, уже засыпая, в расслабленной полудрёме обращался к Замку с вопросами, пытаясь вспомнить и сымитировать тот настрой, что был у него в дни, когда из его подсознания извлекались воспоминания, использованные для воспроизведения образа-мечты Натальи. Непонятно до сих пор, зачем это было сделано. Точнее – было известно, зачем потребовалась её голографическая копия во время нахождения Воронцова внутри системы, но вот для чего Замку потребовалось перенести новые личностные характеристики девушки-фантома на живущую в настоящей Москве, не слишком на неё похожую тридцатилетнюю женщину с нелёгкой, как говорится, судьбой? Дмитрию казалось, что с добрыми намерениями, в качестве этакой «награды за труды», и сейчас он надеялся, что каким-то образом Замок подскажет ему что-то весьма важное и полезное. Или в «вещем сне», или напрямую, в виде вербального совета-инструкции.
Что-то такое его посещало, но крайне расплывчатое, неоформленное и не структурированное, зато имевшее большой эмоциональный заряд, причём позитивный, так что просыпался он в прекрасном настроении, убеждённый, что жизнь прекрасна и удивительна и что горы для того и существуют, чтобы их походя сворачивать.
На третий день своего здесь пребывания утром за общим завтраком он сообщил Басманову и Катранджи, что никаких препятствий для исполнения их миссии больше не видит. Вернее, не он сам, а так расположились звёзды.
– Не правда ли, Константин Васильевич?
Удолин, только что опрокинувший рюмку «Зубровки» и закусывавший вкрутую сваренным и разрезанным вдоль яйцом, намазанным последовательно майонезом, горчицей и настоящей аджикой из Сухума, промычал утвердительно и вдобавок кивнул головой.
«Где ж это он таким кулинарным изыскам обучился?» – подумал Воронцов, а вслух сказал:
– В таком случае заканчивайте завтрак и отправимся…
– Вы что, тоже с нами? – осведомился Ибрагим. – И профессор?
– Мы – пока нет. Это просто в фигуральном смысле… Отправитесь, конечно, вы, а я помашу вам с берега платочком и буду обеспечивать вашу дальнейшую безопасность. Вы ведь всё-таки, Иван Романович, в никуда фактически отправляетесь. В царство мрачного Аида некоторым образом… Сами ведь понимаете, что никакого тысяча девятьсот двадцать пятого года в природе не существует, поскольку девяносто лет назад в положенный срок он сменился двадцать шестым и так далее, вплоть до сегодняшнего. И всё, бывшее ранее, превратилось в конфетти на полу вокруг ставшей никому после новогоднего бала не нужной ёлки.
Катранджи древнегреческую мифологию в своё время изучал, поэтому ссылку понял. Дальнейший заковыристый пассаж тоже… Если не понял по сути, то уловил смысл.
– А вот как же, Михаил Фёдорович? Вполне себе существует. Как и мы с вами здесь…
– Ну, это уже дебри начинаются. Когда вы смотрите на фотографию вашего почтенного прародителя, снятую в городе Смирне где-то на рубеже предыдущих веков, то ведь не сомневаетесь в подлинности предметов, которые его там окружают? Пролётка куда-то едет, лошади ногами перебирают, человек в котелке на заднем плане собирается шагнуть с тротуара на мостовую. Даже ветерок присутствует, шевелящий листья пальм. И что?
– Как что? Всё это на самом деле было. Но ведь прошло. Дед в могиле, тот человек – тоже. Разве что пальмы остались. И ветер с моря. Такова жизнь. Откуда мы пришли, туда уйдём навеки…
– Верно. Ну а если есть способы и из фотографии сюда к нам выйти, и туда вам войти? Вот, Михаил Фёдорович вышел и вполне выглядит живым нормальным человеком. А теперь вы с ним туда войдёте. Ничего сложного, если разобраться. Для вашего деда столь же невероятной казалась идея о том, что из его Смирны за час можно добраться до Мекки, Стамбула, а за десять всего – до той стороны Земли… А потом люди узнали способы. Мы – узнали ещё несколько. Но самолёты ведь не всегда долетают туда, куда направлялись. Совсем недавно вы в этом убедились. Но с вами, слава богу, произошла всего лишь вынужденная посадка на подготовленный аэродром. Вполне гостеприимный. Вот почему я и сказал, что озабочусь, чтобы подобного не повторилось…
– Вполне доступно вы всё объяснили. Хотя и чересчур затейливо. Умом я всё понимаю, но чувствами воспринять – пока не получается, – честно признался Катранджи.
– Ничего, привыкнете, – успокоил его Воронцов. – К моей затейливости – тоже. А то вам всё больше чересчур прямолинейные люди попадались… Короче, заканчивайте завтрак – и вперёд.
– «Иль погибнем мы со славой, иль покажем чудеса». Так, кажется в старой русской солдатской песне пелось?
– Совершенно верно. Доберётесь – сможете при желании дедушку повидать. Или по меньшей мере открыточку послать. Тогда вообще всё на своё место станет в моей аллегории.
Чуть позже, оставшись с Басмановым наедине, Дмитрий сообщил ему в виде «предполётного инструктажа» как человеку достаточно подготовленному и всё понимающему, что по уточнённым только что с Арчибальдом сведениям его Югороссия «двадцать пять» действительно находится полностью вне системы остальных ныне действующих реальностей. Как именно это получилось – он сам до конца не понимает, но, организуя переход «Братства» вместе с пароходом в «большой мир», Антон вместе с Замком сумели выделили этот сектор Гиперсети в некий инвариантный анклав.
Посещать его физически можно, и существует он как бы по общим для действующей модели мироздания законам, но в то же время путь в него именно через Замок, то есть минуя куда более опасные и ненадёжные методики Левашова или Сильвии, может открываться только в определённых обстоятельствах и с применением особых приёмов, суть которых способен осознавать только сам Замок. Арчибальд же всего лишь исполняет его волю, не вникая в физику процесса. Если это вообще физика, а не мистика, в человеческом понимании.
То есть риск действительно имеется и здесь, он Катранджи не запугивал, – в случае, если Замок изменит свои взгляды, обратного пути может и не быть. Это крайне маловероятно, но такую возможность следует учитывать.
Михаил изобразил на лице недоумение. Сам-то он неоднократно перемещался туда и обратно, и даже целую дивизию легко удалось переправить в Берендеевку, когда возникла необходимость. В Южную Африку девяносто девятого года оттуда ходили, и сейчас офицеры рейнджерского батальона действуют в определённом месте… То есть – в чём смысл этих слов? Может быть, Дмитрий Сергеевич что-то недоговаривает? Ему-то лично без особой разницы, если придётся там остаться – что ж, это его настоящий мир, может, и проще будет забыть о всяких переходах и доживать свой век, как тот же Сугорин, ведя беззаботную жизнь довольно высокопоставленного отставного офицера. Там это несложно.
– Жаль будет всех вас потерять, а всё остальное меня мало волнует.
– С тобой-то так. Тем более, как я понимаю, – невесту с собой везёшь. Из Марины очень хорошая жена получится, вдобавок владеющая непредставимыми у вас возможностями. Колдунья в исполнении Марины Влади. Фильм давным-давно такой популярный у нас был, – пояснил он в ответ на вопросительно приподнятую бровь полковника. – Они с той артисткой немного похожи. Не пропадёшь, кто бы сомневался. Вот для нас такой вариант будет натуральной катастрофой. И друзей лишимся, и очень важной для всех тыловой позиции… Недоступной для любых гипотетических катаклизмов. А если ты думаешь, что я понимаю намного больше твоего, Миша, так ты ошибаешься, – продолжил Воронцов, привычным для него образом неопределённо улыбаясь. – Я ведь тоже человек совсем другого образования, культуры и способа мышления, чем эти… форзейли. Мы с Антоном вроде и друзья закадычные, но гораздо дальше друг от друга психологически, чем ты – от какого-нибудь готтентотского вождя племени чумакве-шуакве, пусть он в отличие от прочих людей произносит слова на вдохе, а не на выдохе. То, что мы с инопланетянами по фенотипу и генотипу неотличимо совпадаем, – игра природы, не более.
А о том, что опасность существует, это я тебе только собственное мнение передаю. Замок как раз, через посредство Арчибальда, меня в противоположном заверил. Ваша реальность, грубо говоря, существует только в представлении Замка, потому для вмешательства чуждых сил так же недоступна, как наши с тобой интимные фантазии…
Он снова улыбнулся, но уже с другим выражением.
– А как же в этом случае кто-то сумел проникнуть к нам в Царьград, устроить провокацию с «Гебеном», угнать наш самолёт?
– Да сам Замок и сумел. Через того же Арчибальда. Это ведь его епархия. Хозяин – барин. В тот момент ему потребовалось собрать вас у себя. Возможно, чтобы совершилось то, что совершилось, чтобы какие-то совсем неожиданные узелки на «нити судеб» завязались. Сколько всего между вами произошло, сколько интересного каждый узнал и о себе и о другом…
– Постой. Ты сам откуда о… том, что здесь было, узнал? Ты ведь уже… после всего появился.
Басманову, непонятно почему, стало очень неприятно при мысли, что Дмитрий в курсе его внезапной, но, признаться, чертовский увлекательной интрижки с Сильвией. Возможно, оттого, что Воронцов только что упомянул Марину как его невесту. Самое же интересное, что, с точки зрения дворянина начала ХХ века, ничего здесь стыдного не было. Жёны, невесты, любовницы или обычные «публичные девки» существовали в абсолютно разных, непересекающихся плоскостях.
– И я не просто так появился, а «в нужный момент». О том, что он сам счёл важным, меня Замок проинформировал. То ли он новую партию против пресловутых Игроков затеял, то ли пытается доступными ему средствами «вывихнутый сустав» на место поставить. Но ведь не будешь же спорить, что эффект для всех сразу и для каждого в отдельности получился интересный? А уж как всё было срежиссировано! Сказано ведь – «неисповедимы пути Господни», и «не простому смертному судить о причине причин». Второе – это уже из буддизма, – счёл нужным пояснить Воронцов.
– И то, что Замок допустил, точнее – сделал возможным несколько эпизодов весьма странного характера, да заодно сумел значительно расширить возможности наших девушек в обращении с блок-универсалами, – конечно же не просто так. Надо думать, что для его дальнейших планов это имеет существенное значение.
– Значит, мы теперь можем надеяться только на то, что у Замка не возникнет новая «плодотворная дебютная идея»? И мы у него если не в рабстве, то «под колпаком» точно.
– Зато есть довольно серьёзная гарантия, что никто другой в наши дела не вмешается, – успокоил его Дмитрий. – Всегда лучше, если точно знаешь, что в лесу только один волк или тигр, а не чёртова уйма скорпионов и гремучих змей… Да и ещё проще – верующий человек ведь живёт, зная, что все ниточки его судьбы находятся в руках Единого Бога, или Рока, или Мойр каких-нибудь древнегреческих. Как их там?
– Клото, Лахесис, Атропос, – с ходу ответил Басманов. Греческую мифологию в корпусе по программе классической гимназии изучали очень даже основательно.
– Молодец. Двенадцать баллов. Так что лишний раз задумываться над тем, над чем не властен, – просто бесполезно.
– Ты же задумываешься…
– Я, по возложенным на себя обязанностям, всего лишь продумываю варианты. Чтобы не оказаться в растерянности перед очередной загадкой Сфинкса.
– Изящно излагаешь. Тут, конечно, не поспоришь. Итак, мы летим в Севастополь, там решаем все дела с Ибрагимом и возвращаемся? Ты нас вызовешь или мы тебя?
– Конечно, вы. Твои спутницы сейчас настолько овладели аппаратурой, что им не составит труда… Решайте свои дела, сколько потребуется, девчонкам позволь на другую жизнь посмотреть, на вкус попробовать. Только пусть не увлекаются. Завтра свяжешься со мной. Я уже сказал Верещагиной, она на своём блоке такую комбинацию выставила, что вызов уйдёт в никуда, для любого наблюдателя, а где-то в мировом эфире, на седьмом или бог знает каком уровне его перехватит Замок. Остальным об этом пока знать не нужно. Девушкам тоже. А если вдруг – я сам тебя вызову аналогичным образом. Поэтому по прибытии на место портсигар у Марины временно изымешь. Уяснил?
– Прикажешь повторить инструкцию или на слово поверишь, что правильно понял?
– Поверю, господин полковник, ты же по-настоящему меня старше чином.
Это Воронцов подразумевал, что Басманов на большой, шестилетней войне дослужился до капитана гвардии, то есть армейского подполковника, а сам Дмитрий всего лишь советский капитан-лейтенант запаса.
…«Буревестник» взлетел, и только после этого Басманов зашёл в пилотскую кабину.
– Поднимайтесь тысячи на три курсом прямо на восток, по солнцу, после этого все ваши приборы заработают. Надеюсь, – сказал он флотскому старшему лейтенанту, командиру экипажа. Вот ведь тоже интересно, вместе в такой переделке побывали, а кроме фамилии ничем этот пилот из множества других для него не выделился. Не возникло какой-то товарищеской близости. Видно, подсознательный почти антагонизм моряков и «крупы» и здесь проявился. Ну и разница в чинах и положении.
– Если меня не обманули, окажемся примерно над серединой Чёрного моря. И ложись курсом на Севастополь. Когда появится связь, доложишь, что борт такой-то с полковником Басмановым и иностранной делегацией на борту идёт из Царьграда, просит посадки, как положено. И встречи на пирсе, согласно протоколу.
– А как же, господин полковник, объясняться будем? – спросил пилот, у которого за истекшее время мозги то выходили из меридиана, то становились на место, словно гирокомпас разболтанный у него в голове находился. Но психическое здоровье офицер, к своей чести, сохранил в полном порядке. Что сделается с человеком, пережившим и полтора года Мировой войны, и революцию с Гражданской, и всё последующее? – Мы ж как бы пропавшими без вести должны числиться. Болтались двое с лишним суток неизвестно где, а запас горючки у нас – восемь часов…
– Это вы слегка заблуждаетесь, старшой. Если хотите дальше служить и орденок какой-никакой за этот рейс выслужить, запомните крепко и экипажу доходчиво объясните – ничего ни с кем не случалось. Вчера по приказу слетали в Царьград, гостей свозили отдохнуть, где и как – вам не докладывали. Утром согласно моему приказу подготовили самолёт к вылету на Севастополь. Всё, что нужно, с тамошними службами было оформлено. И ничего больше. Всё прочее – государственная тайна. Вы с экипажем в комендантской гостинице ночевали, что в Галате, недалеко от Дроздовского моста. Никто проверять не будет, но для себя именно так запомните. Сейчас часы где-то около десяти утра должны будут показать. Так что всё сойдётся. Для личного спокойствия предлагаю считать, что прочие ваши впечатления – от непривычной дозы испробованного в баре абсента. Всё ясно?
– Так точно, господин полковник. Можете не сомневаться.
– Не имею такой привычки. Своим людям мои слова передайте. Начнут по пьяному делу что-то болтать, им не поверят, а я так или иначе узнаю. И, сами понимаете, на дальнейшем прохождении службы очень даже такая невоздержанность отразится. И наоборот, естественно. Я своих обещаний зря не бросаю. За богом молитва, за царём служба не пропадают.
Полковник вернулся в салон. Катранджи о чём-то спорил с Кристиной. Уже не как работодатель с подчинённой, а по-человечески. Очень может быть, у них прошлой сумбурной ночью тоже что-то произошло, только это Басманова сейчас совсем не занимало. Со своими бы делами разобраться.
Увидев его, и они, и Марина заметно напряглись. Не скажет ли чего-то нового после общения с пилотами? Ведь за бортом снова началось прежнее непонятное. Будто резко в густую облачность вошли, разом исчезло и небо, и берег с Замком, и волнующийся океан. Только сплошная молочная муть за иллюминаторами. И лёгкое ощущение тошноты, будто гидроплан плавно проваливается в безбрежную «воздушную яму». Совсем не похоже на то, что бывало при внепространственных переходах известными им способами.
– Всё в порядке, – кивнул полковник. Хотел было сесть рядом с Верещагиной, но что-то помешало, он задержался у отдельного кресла перед откидным картографическим столиком в нескольких шагах от пассажирских мест.
Стюардесс на гидроплане не имелось, но буфет в кормовой части фюзеляжа был: не должна же дюжина старших штабных офицеров, не считая экипажа, почти сутки святым духом или сухпайками питаться в дальнем перелёте.
– Вы б, барышни, сообразили насчёт кофейку или хоть водички минеральной, – попросил Басманов, садясь лицом к своим спутникам. – Да и чего покрепче к кофе можно. Не знаю, как вы, а у меня мандраже не проходит, – это он специально сказал, чтобы народ не рефлектировал по поводу своего морально-психического состояния. – Курить на борту разрешается…
Марина с Кристиной дружно кинулись выполнять просьбу полковника, даже столкнулись бёдрами перед узкой дверцей в служебный отсек. А Ибрагим тут же начал раскуривать толстую сигару, которую извлёк из нагрудного кармана пиджака. Михаил удовлетворённо хмыкнул и тоже закурил. Шутки шутками, но действительно хотелось побыстрее долететь и почувствовать под ногами надёжную землю родного мира.
Девушки быстро нашли всё требуемое, в том числе и шустовский коньяк из лучших сортов армянского винограда, сноровисто, как заправские бортпроводницы, через десять минут сервировали стол у задней переборки салона: три сорта минеральной воды, лимон под сахарной пудрой, авиационный шоколад.
Марина, закончив работу, из-под ресниц коротко взглянула на Басманова, ожидая реакции, и несмело улыбнулась, увидев его одобрительный кивок, безусловно, адресованный лично ей. Всё складывается совершенно чудесно. Спасибо Насте, что сумела убедить Уварова в необходимости её включения в состав дипмиссии.
А несносная леди Спенсер специально ведь хотела заставить девушку вернуться в Москву. Это Верещагина верхним женским чутьём сразу поняла. Для чего, почему, каков её интерес – не совсем ясно. Не может же она сама иметь виды на Басманова? Ей он зачем, при живом муже-генерале, тоже красавце-мужчине? Не иначе из вредности: не может простить всем валькириям сразу и каждой в отдельности, что они её переиграли на её же поле. Ну, теперь-то всё будет хорошо, Михаил Фёдорович смотрит на неё так, как ей могло только примечтаться. Удивительно, что всего несколько дней назад они не были даже знакомы, а теперь вот так…
Она мельком перемигнулась с Кристиной, показывая подруге, что теперь только на той лежит обслуживание «важной особы» (термин VIP в эти времена если и знали, то лишь специалисты по англосаксонскому дипломатическому протоколу), Ибрагима то есть. А сама она постарается явочным порядком занять место кого-то вроде офицера для особых поручений при Басманове, раз он глава их делегации по дипломатической и военной линии. Мало ли, что никто ей таких обязанностей не поручал – младшие офицеры тоже имеют право на разумную инициативу.
Кристина ответила, тоже взглядом, что так всё и будет, не переживай, мол.
Ещё Марине очень странно было, что биологически (или физически) Михаил Фёдорович был не старше полковников Ляховых и чуть-чуть младше самого генерала Чекменёва, но при этом такая разница, не во внешности – психологическая. Человек родился в девятнадцатом веке, за тридцать с небольшим лет успел провоевать семь лет на двух войнах, встретился с пришельцами из далёкого будущего, сам побывал в нескольких реальностях… И – никаких следов психических деформаций. Наверное, прививки Мировой войной, полученной в двадцать лет, хватило и на всё остальное.
Марина в общем-то его понимала. У неё самой получилось что-то похожее. Готовилась жить и работать в социалистической стране, позднесталинской или раннехрущёвской, а внезапно очутилась в совсем другой, монархической реальности, и на полвека позже, где пришлось перенастраиваться и приспосабливаться, да так, чтобы никто из окружавших не заметил её (их, считая вместе с подругами) психологических трудностей. Так ведь успешно выдержали испытание, даже офицерские погоны получили, на что совсем не рассчитывали. Вообще много чего после этого повидали. Кто же и поймёт Михаила лучше, чем она? Не барышни же из его родной реальности, стослишнимлетние, по факту, старухи. Как «Пиковая дама». Куда им…
Уже через десять минут в салон выглянул штурман и с восторженно-обалдевшим лицом сообщил, что все приборы работают, радио тоже, и установлена связь с Севастополем.
– Ну и что за ажиотаж? Командир был предупреждён. Вы там что, забыли, как полагается действовать, приближаясь к собственному порту со старшим начальником на борту? Инструкции перечитайте… А вы, мичман, по возвращении на базу прежде увольнения сдайте своему командиру зачёт по уставным словам и выражениям. Свободны.
Как-то неожиданно резко, едва ли не грубо это прозвучало, в тот момент когда все действительно искренне радовались, что из непонятного провала во времени и пространстве вдруг вернулись в привычный мир. Но Марине показалось, что полковник совсем не играет в «начальника-самодура», без повеления которого подчинённому и с ноги на ногу переступить не дозволено, а на самом деле поступает в соответствии с требованиями службы и субординации. Ну да, выбрались неизвестно откуда, чуть не с того света – но какой тут повод военнослужащему, тем более флотскому офицеру, словами захлёбываться и козликом скакать по лужайке? Да ещё обращаясь к целому полковнику в присутствии членов дипломатической миссии. Несомненно, Михаил Фёдорович прав. Вот истинный пример военного человека и просто мужчины, вот так и следует себя вести!
И не сводила с него сияющего взгляда, раскрасневшись и сама того не замечая.
– Очень хорошо, что всё идёт штатно, – нормальным голосом сказал Басманов, в основном Ибрагиму (девушки по чинам и должности не нуждались в специальном пиетете). – Выходит, мы совершим посадку (он не сказал ни «приземлимся», ни «приводнимся») где-то через полчаса или несколько позже (это чтобы не сглазить), скорее всего – в Стрелецкой бухте, там нас встретят. Как вы желали бы, Иван Романович, – обратился он к Ибрагиму по его легендарному имени, – переговоры на сегодня назначить или на завтра с утра?
– Всё же на завтра, думаю, лучше, – ответил Катранджи. – Мы солидная делегация, нам не след торопиться, как в первый день распродажи у Вулворта…
– Делегация, – хмыкнул Басманов, отвлекаясь от своей официальной роли и чувствуя, как поднимается настроение. От ста грамм коньячку и от близости Марины тоже. Сам себе удивился – Сильвия действительно его больше не только не волновала, вообще удалилась на задворки сознания. Как ничего и не было, а если и было – так давным-давно. Ослепительная валькирия же, наоборот, занимала теперь всю его отведённую для личных эмоций часть сознания. Он посмотрел на неё, встретился глазами, на сердце по-особенному потеплело.
О том, что за это как раз аггрианку и нужно благодарить, внушившую ему нужный настрой и заставившую забыть о себе как о женщине, он даже не подумал. Точнее – он больше этого не знал. Вот только что ещё помнил запах её духов и страстное, сбивчивое дыхание, и – ничего. Скажи ему кто-нибудь, что он сегодня провёл с госпожой Берестиной бурную ночь – покрутил бы пальцем у виска. И для этого хватило всего лишь влюблённого взгляда юной девушки.
– Из одного человека? Несолидно как-то. Я считаю, в Москве всё же недодумали. Нужно было бы хоть профессора с нами направить… Он умеет впечатление производить.
По простоте душевной Басманов отнёс себя и поручиц к обслуживающему персоналу и «сопровождающим лицам».
– С чего вы взяли? – нимало не смутился турок. – Это на таких, как вы, умеет. Но на солидного человека никак не произведёт. И без него справимся. Главное – правильно наше явление обставить. Вы будете, одновременно с вашей здешней должностью, уполномоченным со стороны … ну, пусть императорской Ставки и одновременно моим миноритарным акционером. Я понимаю, в таком совмещении кто-то может усмотреть конфликт интересов, но так даже интереснее. Отвлечёт ненужные мысли, если они у кого появятся, в противоположную сторону. Мадемуазель Кристина очень подходит для должности эксперта по лёгкому стрелковому и иному оружию, а Марину я попрошу изобразить… – Он задумался, какая роль наиболее подойдёт Верещагиной.
– Кого же, как не главного юрисконсульта, – со смехом ответила Марина, которой игра сразу понравилась.
– Вот-вот, – согласился Ибрагим. – И повернём дело так, чтобы свита сама стала играть короля, – это я ваших здешних соотечественников подразумеваю, – пояснил он Басманову. – А вы, никому ничего не говоря, сумейте дать понять, как вас на самом деле воспринимать надо. Не как одного из «своих», а как полномочного представителя сил куда более высоких… – Катранджи почувствовал себя в своей тарелке и распоряжался, как авторитарный режиссёр на репетиции.
– Вы, Кристина и Марина, сообразите, как одеться и как себя вести, много говорить не придётся, достаточно слушать и время от времени шептать мне что-то на ухо или в блокноте показывать. Я дам понять, что когда от вас потребуется…
– Да мы, если что, и всерьёз можем, – вдруг заявила Верещагина. – Я, например, и Римское право знаю, действующие уголовные, гражданские и административные кодексы большинства европейских стран, политэкономию капитализма, а если чего забыла – через минуту-другую любую информацию найду. – Она легко прикоснулась к сумочке, где лежал блок-универсал. – Да и Кристина вам без запинки хоть цену на партию подержанных ППД на базаре в Урумчи назовёт, хоть на целевые патроны к «Ли Энфильду» в Антатанариве… Она же, когда в Одессу собирались, предполагала, что там и задержаться придётся. Не только девушку из заведения мадам Вульферсон изображать, могло потребоваться и на Привозе свежими бычками торговать, и бриллиантами у Семитати…
– Ну так тогда вообще о чём говорить, – удовлетворённо кивнул Ибрагим.
– Кроме всего прочего, мы вообще можем из себя реальных первых лиц изобразить, а вы при нас так… Ходячий кошелёк.
Марина, не сдержавшись, фыркнула. Кристину опять понесло, она хамила с голливудской улыбкой, чтобы со стороны выглядело милой шуткой, а те, к кому непосредственно адресовались слова, понимали, что не совсем эта девушка шутит. Или – совсем не…
Катранджи успел познакомиться с боевыми качествами девушек и их артистическими способностями. Безрассудную вроде бы, но тщательно просчитанную отвагу. Из двух последних дней общения вынес представление, что они и к магии способны, непонятно только, к какой именно, до чрезвычайности умны и сообразительны, но то, что сказала Марина, а потом и Волынская…
Если любая из них берётся изобразить квалифицированного юриста перед юристами же, с лёгкостью, подходящей для обещания станцевать на балу, – это весьма серьёзно. Тут опять надо думать и думать. О том, как вообще дальнейшую жизнь строить.
– Тогда, господин полковник, – деловым тоном сказала Кристина, входя в роль, – нам бы следовало предварительно обсудить, в каких пределах возможно и прилично торговаться, заранее выяснить, какой ассортимент товаров нас интересует. Мне нужно знать три показателя – реально располагаемая сумма, минимум, к которому нужно стремиться, ну и мой процент со сделки, – скромно добавила она.
Басманов снова засмеялся. Удивительно приятно ему было смотреть на эту девушку, так чётко настроившуюся на волну. Явно ведь развлекается, но до чего убедительно! Он не видел Волынскую в одесской операции, но сейчас в её лице опять отчётливо проступили семитские черты, хотя ни к каким «техническим» средствам она не прибегала, просто мимику изменила, совсем чуть-чуть тональность голоса и глаза… Вот глаза да, заметно потемнели, непонятно, каким образом.
– Я цены на мировом рынке тоже знаю, – с достоинством сказал Ибрагим, – но, наверное, так и вправду лучше будет – торговаться будешь ты, а я только сидеть и надувать щёки, как известный персонаж.
– Ха! Смотрите, потом от жадности не зачахните, когда расплачиваться придётся, – повела плечом и состроила совсем уже выразительную мину Кристина. – Я беру пять процентов от суммы скидки к известным вам ценам… Хотя вы упустили – в этой России и мире цены совсем другие. Но – слово сказано.
– Четыре, – тут же ответил Катранджи, вполне возможно – инстинктивно.
– Тогда в итоге шесть. Иду вам навстречу. По три процента мне и Марине, это будет справедливо. А сколько господину полковнику? – озаботилась она и благосостоянием Басманова.
– Меня в расчёт не берите, я на службе, причём на другой стороне, – с усмешкой отмахнулся Басманов, знающий вдобавок о решении снабдить Катранджи и его «Интернационал» оружием всей линейки по совершенно символическим ценам. Но если Волынская будет выбивать скидки со «среднемировых», подзаработают девочки, и прилично. Только надо будет завтра шепнуть Тер-Исакяну, чтоб подыграл…
Вообще фамилия начальника административного управления штаба Черносредиземноморского флота была давным-давно, как это принято в Русской армии, унифицирована в Исакова, но каперанг любил подчёркивать свою принадлежность к роду потомственных священнослужителей армяно-григорианской церкви, которая как раз и обозначалась приставкой «Тер». И был этот каперанг, что знали только эрудированные члены «Братства», своеобразной реинкарнацией всем известного адмирала Исакова с Главной исторической, по крайней мере, подробности биографии до семнадцатого года у них совпадали. А до погон каперанга и нынешней должности Иван Степанович дослужился сам, за восемь (теперь уже девять) лет. Из мичманов. А всего лишь человек пошёл по той линии, что была ему душевно ближе, а не той, что определилась после его перехода на сторону красных в предыдущей реальности.
Басманов вдруг пристально посмотрел на девушек, и они, почувствовав опять «командирский глаз», начали встревоженно оглядывать себя и друг друга в поисках «нарушений формы одежды» и прочих непорядков.
– Это вы так собрались явиться пред глаза встречающих вас представителей Верховного? Возможно, даже генералитета!
Действительно, подсознательно готовясь к первому неофициальному, наверняка тёплому крымскому дню, Марина с Кристиной оделись, нужно сказать, достаточно легкомысленно. И Сильвия им ничего не подсказала, змея подколодная, а Басманову, конечно, перед вылетом было не до того. А сейчас вдруг увидел их свежим взглядом.
Симпатичные платьица, кто спорит, по стилю, цвету, материалу очень даже ничего. По меркам двадцать шестого уже года, конечно, «вперёд моды на вершок», но в целом довольно прилично и может послужить для тамошних дам очередным стимулирующим вызовом, как выражался профессор Тойнби. Но вот то, что в туфлях-босоножках и вдобавок без чулок – это уже ни в какие ворота! Примерно то же, что в РФ в ресторан топлес. Не могла Сильвия такой важной детали упустить, значительную часть жизни прожив в эпоху пуританства. С голыми ногами женщины в СССР начали ходить только в тридцатые годы (и то не от хорошей жизни), а на Западе – в конце шестидесятых, и то не все и не везде.
– Так, барышни. Деловые костюмы с собой имеете? Тогда извольте, пятнадцать минут на всё. Чулки тёмных оттенков – обязательно. А вот так – вечером в город пойдёте. Там эпатируйте сколько угодно.
Валькирии скрылись в кормовом отсеке, а Катранджи налил себе и Басманову ещё по рюмке, выпил, поцокал языком:
– Нет, ну до чего красивы, чертовки! Я сколько смотрю, столько и млею. Вот прямо всех бы в гарем забрал… Невозможно выбирать, да?
Сейчас Катранджи, вполне успешно изображавший русского купца Катанова, от нечего делать приоткрыл Михаилу свою истинную сущность. Действительно, турку, потомку владетельных пашей, хоть и проведшему много лет в студенческой среде Петрограда, до сих пор трудно было отрешиться от генетически определённых свойств личности.
– Ты себе не льсти, Иван Романович. Тебе одной Кристины, если сумеешь её уговорить, до конца дней хватит. И нескучно будет. А про гаремы забудь, не потянешь. А по морде очень свободно схлопотать можешь, если сильно засматриваться на чужие ножки станешь. Хоть бы и на Маринины…
– От вас, что ли? – напрягся Ибрагим.
– При чём тут я? – искренне удивился Басманов. – Скажешь тоже! От Кристины, от кого ж ещё? Так что лови момент, пока обстановка складывается, и моли своего аллаха, чтобы девушка согласилась. Тогда и комиссионные к тебе вернутся, в виде приданого…
– Да ну вас, Михаил, сейчас о другом думать надо, – словно бы даже смутился Катранджи, что выглядело очень странно и неожиданно.
– Об этом всегда думать надо, а остальные дела и подождать могут…
– То-то по вам заметно, о чём вы сейчас думаете…
Начавшийся обмен любезностями прервали вернувшиеся в салон валькирии. Удивительно, сколько всего, кроме оружия и амуниции, они ухитрились уложить в свои станковые рюкзаки и «перемётные сумы». Кто бы подумал, что и полный «комплект для официального приёма на государственном уровне» там поместится, причём так, что и гладить не пришлось. Теперь девушки выглядели «совсем как надо». Высокий класс! От Волынской с Верещагиной было сейчас глаз не оторвать. Красота и элегантность в чистом виде, без примеси сексологии с физиологией. Кристина ещё чуть поработала над собой, почти неуловимо усилив нестандартный левантийский шарм, и не подумаешь, что на самом деле она типичная светловолосая и светлоглазая «паненка».
Марина осталась при своих, просто сделалась чуть постарше (для солидности) и надела очень подходящие к должности юристки очки в очень изящной и очень дорогой оправе. Для начала ХХ века непривычный, надолго цепляющий внимание аксессуар. Тогда дамы носили очки лишь по крайней необходимости и весьма уродливого вида. Чем и хозяек превращали в уродок, вроде Крупской на известной фотографии. А те, что на валькирии, – настолько шикарны и хороши, что непременно войдут в моду и, как всегда, с перебором против оригинала.
В остальном же на них были почти одинакового покроя, на первый взгляд весьма строгие английские костюмы, у Кристины фисташкового цвета, у Марины жемчужно-серого с перламутровым отливом. Чёрт, как известно, прячется в деталях, вот девушки этими деталями и позабавились. Не здесь, конечно, всё было подготовлено ещё в Москве и уточнено в Замке. Юбки чуть покороче, чем носили в двадцать шестом году, как раз настолько, чтобы привлечь внимание. Подобно тому, как в начале шестидесятых советские девушки произвели в стране настоящую революцию, дружно приподняв край юбок на три пальца выше колен. Всего лишь, а сколько шума тогда этот вызывающий демарш произвёл!
Рукава три четверти, немного более глубокий вырез жакетов, ткань блузок потоньше и на самую малость попрозрачнее, тёмно-золотистые чулки с лайкрой, превращающие ноги в отдельное произведение искусства, туфли с каблучками повыше и потоньше, чем носят там, носки заострённые, тонкие ремешки вокруг щиколоток. И, последний штрих – лайковые перчатки, которые можно надеть для полной тонности, а можно и так, в руке держать, по бедру или по другой ладони похлопывать…
– Ну, барышни, вы даёте, нет слов… – восхитился Басманов, а Ибрагим, довольно улыбаясь (на него, кажется, антиэротический предохранитель не подействовал), щёлкнул пальцами в воздухе и поднёс сжатую щепоть к губам.
– Боюсь, и вправду бо-ольшой процент вы, несравненные пери, завтра выторгуете…
– Кто о чём… – достаточно разборчиво, хотя и как бы в сторону, сказал Басманов.
«Буревестник», гудя моторами на реверсе, подрулил к отведённому месту пирса в гидропорту Стрелецкой бухты, как и предполагал Михаил. Там его встречали без помпы, но достаточно почётно – каперанг от флота, полковник от армии и отделение юнкеров Гвардейского флотского экипажа. Плюс надворный советник от гражданского губернатора. Командир гидроплана, получив опосредствованный фитиль от Басманова, тоже выстроил свой экипаж у трапа, сам приняв на себя роль фалрепного, то есть подавал руку или поддерживал под локоть членов делегации при сходе их с гуляющего вверх-вниз борта на бетон причала по короткому крутому трапу.
В двадцати метрах гостей ждали две зелёно-золотистых «Чайки» для почётных гостей, синий «Хорьх» сопровождающих офицеров, две машины дорожной полиции и три бронированных «Днепра» с морпехами в шоколадных беретах, наследниками по прямой тех самых рейнджеров первого призыва, у которых в полку Басманов был почётным шефом. Высшая мера уважения со стороны старморнача или кого повыше.
– Забавляетесь, господин капитан первого ранга? – как бы между прочим осведомился Басманов, приняв рапорт и все положенные почести. – Пыль в глаза пускаете? Кому? Мне или делегации? Стоит ли так светиться? Мы бы и двумя машинами доехали.
Спросил он это специально въедливым тоном, поскольку каперанг уж слишком вытаращился на валькирий. Хотя, казалось бы, чего он ещё в жизни не видел, судя по погонам и орденским планкам?
– Никак нет, у нас это не принято. – ответил офицер, вернув глаза на место и поворачиваясь к Басманову. – Мне приказано, я исполняю… – а в голосе послышалось, – «не приказали бы, в гробу я видел и тебя, и твою делегацию».
Как будто от действительно серьёзных дел человека оторвали и заставили свадебного генерала изображать, не озаботившись при этом вручить соответствующие погоны.
– Представьтесь, каперанг, – попросил Басманов сопровождающего, потому что тот, рапортуя, своей фамилии и должности не назвал, а сам он никогда раньше этого офицера не видел. Да и вообще с флотскими не так часто приходилось общаться.
– Капитан первого ранга Смоляков, Ардальон Игнатьевич. Врид командира броненосца «Три святителя». Приказано встретить, сопроводить и разместить согласно законов гостеприимства. Извините, если что не так.
– Да нет, что вы! Просто я подумал – реклама нам совсем ни к чему. А если кто-то решил, что такой помпой меня удивить можно…
– Прошу прощения, господин полковник, я и сам не сторонник. Но… – Он развёл руками.
Каперанг был лет на пятнадцать старше Басманова, да и по числу нашивок за ранения давно мог числиться в отставке.
– А почему я вас не знаю, Ардальон Игнатьевич? Где каперанг Штейнгауз?
Штейнгауз Отто Леопольдович, прихвативший юнгой ещё турецкую войну семьдесят седьмого года, командовал броненосцем с первых дней воссоздания Югоросского флота. И в отставку уходить не собирался.
– Господин капитан взял трёхмесячный отпуск для поправки здоровья и на той неделе отбыл на воды. Так что пока я за него…
Всё это показалось Басманову достаточно странным. Если командир уехал в отпуск, его обязанности исполняет старший офицер, а не посторонний «врид». Да и молод слишком этот Смоляков, чтобы на такую должность идти. Ему на боевых кораблях служить надо.
Тут следует сказать несколько слов о «Святителях».
До появления дредноутов этот броненосец был одним из сильнейших в мире кораблей, и совершенно непонятно, почему в тысяча восемьсот девяносто седьмом, году зачисления в строй, его оставили в Чёрном море, где для него не имелось достойных противников, а не перегнали на Тихий океан. Корабль неплохо отвоевал Первую мировую, но в девятнадцатом году всё те же англичане, покидая Севастополь под натиском Красной армии, но не желая помочь и белым (кто его знает, как дальше сложится), не позволили флоту уйти в Одессу или даже Батум, взорвали на большинстве броненосцев и крейсеров паровые машины. В Югороссии ветерана, не модернизируя, как «Иоанна» и «Евстафия», до полной боеспособности, более-менее привели в порядок и решили использовать достаточно необычно.
Тут инициативу проявили Новиков с Шульгиным, пользовавшиеся в двадцатом и двадцать первом годах у Врангеля непререкаемым авторитетом и в политических, и в военных вопросах. Не говоря уже о чудом спасённом и назначенным на должность командующего Морскими силами Югороссии Колчаке. Прежде всего, броненосец оказался хорош на роль ключевого узла обороны тогдашней столицы только что организующегося государства. Всё же вооружён «Три святителя» был посолиднее самого мощного берегового форта любого государства той эпохи: четырьмя 305-мм весьма дальнобойными орудиями с хорошей баллистикой и достаточным запасом снарядов, четырнадцатью шестидюймовками Канэ и двумя десятками скорострельных «противоминных» пушек. С учётом новых реалий ему добавили избыточное даже для конца Второй мировой количество универсальных ПВО-ПТО автоматов 37 и 85-мм калибра, плюс несколько десятков неведомых в этом мире счетверённых, спаренных и одиночных пулемётов КПВ и ДШК, способных сами по себе уничтожить в двухкилометровом радиусе на земле, в море и в воздухе практически любую цель, кроме броненосных кораблей, естественно.
Да и бронирован «Три святителя» был уникально для российской морской практики, в развитие своего прототипа «Наварина» – 457 мм главный пояс и 406 мм – башни и рубка. К примеру, русские «дредноуты» типа «Гангут» и «Императрица Мария» были защищены ровно вдвое слабее.
Броненосец посадили на банку напротив Николаевского мыса, и с этой позиции он мог перекрывать огнём входы в Севастопольскую и Южную бухты, весь город и подходы к нему с суши на десять с лишним морских миль.
Последние годы опасность внезапного нападения на Севастополь была сведена практически к отрицательной величине, и команда броненосца-форта, числящаяся за вторым гвардейским флотским экипажем, в большинстве своём несла службу на берегу, сохраняя при этом двухчасовую готовность к занятию мест по боевому расписанию. А постоянно на корабле находились только вахтенный офицер, караульный взвод, расчёты дежурных пулемётов и сигнальной трёхдюймовой пушки на крыше носовой башни. Чтобы в случае чего отразить внезапное нападение вражеских морских диверсантов (буде такие у кого-то из вероятных противников появятся) или воздушный налёт замаскированного под гражданский самолёт, дав время прибыть на боевые посты остальной команде.
Предосторожность, очень может быть, что и излишняя, всё-таки глубокий тыл, и международная обстановка не предвещает ничего внезапного и экстраординарного, но опыт у основателей Югороссии был обширный. И исторический, и личный. Начиная с Порт-Артура. Так что, как выражался один из батарейных фельдфебелей у Басманова, ещё в самом начале Мировой войны, Михаил и фамилию его успел забыть, что-то в гоголевском стиле, «Вискряк не Вискряк, Мотузочка не Мотузочка»: «Хай будэ!».
Универсальный подход к любой почти служебной ситуации – неважно, нужна сейчас та или иная вещь из снаряжения и амуниции или состояние повышенной боеготовности в тыловом вроде бы районе, когда так тянет расслабиться. А вот сказал фельдфебель – «хай будэ», и всё, винтовку в руки, бебут на пояс и – в боевое охранение. Басманов многократно убеждался, насколько правильной была такая жизненная позиция в самых разных обстоятельствах.
А потом, когда из Севастополя уходила в дальние моря, к будущему Форту Росс, «Валгалла», Воронцов посоветовал, «чтобы добро не пропадало», устроить на броненосце нечто вроде полевого штаба филиала «Андреевского братства» в этой реальности. Места на корабле, не предназначенного больше для свободного плавания, хватало – почти половина судовых помещений годилась для намеченного. Адмиральские помещения, салон командира, кают-компания на юте с выходом на кормовой балкон, двадцать шесть одноместных офицерских кают в надстройке, камбуз, буфетная, склады для «сухой и мокрой провизии», и множество других помещений, ненужных для обеспечения единственной оставленной броненосцу боевой функции – артиллерийской.
Должным образом настроенным биороботам парохода, использующим почти неограниченные материальные запасы «Валгаллы», хватило нескольких дней круглосуточной работы, чтобы превратить жилую часть броненосца в этакий плавучий отель, сочетающий береговые роскошь и комфорт с неистребимой морской экзотикой яхты какого-нибудь американского мультимиллионера (отечественные российские олигархи в то время ещё отсутствовали как класс). Яхты Николая Второго «Полярная звезда» и «Штандарт» были оформлены не в пример скромнее.
Причём спланировано всё на «Трёх святителях» было таким образом, чтобы боевой экипаж во время нахождения на корабле – регламентные работы, тренировки «по заведываниям», полномасштабные учения, приборки и т.п. делать приходилось, согласно уставам и инструкциям, – никак не пересекался с пассажирами и обслуживающим персоналом. Вот если настоящий бой, тогда действительно все заботы о покое и комфорте гостей полетят к чёрту и броненосец превратится в то, чем по своей сути и являлся – артиллерийскую платформу, предназначенную единственно для доставки снарядов из погребов к цели, посредством сложнейших механизмов, пушечных стволов, оптики прицелов и, конечно, специально на то обученных людей.
На «Трёх святителях» обычно поселяли высокопоставленных гостей «из центра», военных и гражданских, а в остальное время использовали по собственному усмотрению военного губернатора, коменданта гарнизона и командира над портом.
И ресторан там был хорош, укомплектованный лучшими из возможных поваров, и каюты, от обычных одноместных до громадных, по типу адмиральских апартаментов, не уступали номерам в лучшей севастопольской гостинице, без затей названной «Морская». Басманов, кстати, имел здесь собственные, на ключ запертые помещения, жилые и рабочие, но пользовался ими крайне редко, предпочитая виллу возле Гурзуфа или форт на Марморе.
Так что, пожалуй, решение разместить делегацию на броненосце было принято на самом верху, хотя совсем недавно, перед выездом Басманова в Москву, предполагалась Ливадия, для большей приватности мероприятия. Неизвестно, доложил ли генерал Шатилов о происшествии с «Гебеном» Верховному правителю, но сам необходимые выводы из происшествия сделал и к совету всего лишь полковника Басманова прислушался.
Вообще между «Братством», полномочным представителем которого Михаил Николаевич неофициально считался, и руководством им же («Братством», а не Басмановым, естественно) созданного государства существовали редкие в истории взаимоотношения.
Югороссию никак нельзя было назвать вассалом, протекторатом, лимитрофом или как-либо ещё на политическом сленге, поскольку она была абсолютно суверенна и не входила ни в какой союз, федерацию или конфедерацию, даже и с РСФСР. Хотя и претендовала на полное правопреемство от «Большой» Российской империи. Жила по собственному усмотрению, ни на кого не равняясь, свободно и управлялась властью, пребывающей в полной симфонии с населением. Получилось нечто вроде аналога современного нам Израиля с его специфическими взаимоотношениями между народом, правительством и армией.
Слишком много пришлось пережить этому населению за годы «настоящей» (в отличие от той, что случилась в мире Секонда и Тарханова) Гражданской войны, чудом выжить на последнем клочке русской земли и каким-то чудом вновь стать гражданами нормального, спокойного, более того – процветающего государства, снабжённого всеми атрибутами «цивилизованности и свободы». Поэтому тем семидесяти или восьмидесяти миллионам «югороссов» (переписи здесь до сих пор не проводилось), кто насмотрелся на прелести военного коммунизма, лишился друзей, родственников, брошенного, реквизированного или экспроприированного в РСФСР имущества, пожил в прифронтовой полосе или на территориях, подвластных всевозможным «правительствам», «радам», «меджлисам» или просто большим и малым «батькам» и «атаманам», нынешняя стабильность была дороже всего. Раскачивать только-только миновавший смертельные рифы государственный корабль желающих в массе населения не находилось. Тех, кто был на это способен, или перебили в ходе завершающих «окончательное оформление границ» боёв, или выслали (в добровольном порядке или насильственно) в РСФСР, в «царство рабочих и крестьян». Иногда к этому полуофициальному наименованию «советской России» добавляли – «плохих рабочих и крестьян-бездельников».
Так вот, для высших руководящих кругов Югороссии дипломатические отношения с «Братством» более всего напоминали таковые с духами предков в роду или племени первобытно-общинной эпохи. А полковник Михаил Фёдорович Басманов, таким образом, принял на себя роль шамана – посредника между «миром людей» и «страной удачной охоты». И аналогия эта было гораздо глубже и точнее, чем могло показаться на первый взгляд.
Прежде всего, в отсутствие на территории Югороссии Берестина, Новикова или Шульгина, по-прежнему сохранявших за собой достаточно значимые государственные должности, «шаман» был единственным в стране человеком, который знал, как общаться с «духами», и имел с ними постоянную, недоступную никому другому связь. Кроме того, что весьма немаловажно, общение это было гарантированно результативным. Служитель ни одной религии не мог похвастаться тем, что его обращение (молитва, камлание) в ста процентах случаев дойдёт до адресата и обязательно будет рассмотрено, с положительной в большинстве случаев резолюцией. Главное – не просить невозможного по технологическим или этическим меркам означенных «духов». А мерки (рамки, границы) Басманов знал.
Ну и как положено во всякой первобытной анимистической религии, культ немедленно оснастился огромным количеством как домыслов, так и всевозможных табу. Главнейшее из них, непременное и обязательное именно для высшего руководства – не обсуждать даже между собой и не рассуждать об истинной подоплёке событий, приведших к Победе Двадцатого года. Это может показаться странным человеку конца ХХ и начала ХХI века, но именно так и было. Девиз Ордена Святого Николая Чудотворца – «Верою спасётся Россия», вот и не следует выходить мыслью за пределы этого девиза. При этом считалось обязательным принимать все предлагаемые «Братством» блага и выполнять его рекомендации (крайне редкие) и просьбы (ещё более редкие – две или три за все прошедшие годы).
То, что «покровительствуемая» или «опекаемая» держава в лице своих руководителей в какой-то момент «возомнит о себе» и пожелает изменить свой статус, или что эти самые руководители поведут себя подобно пушкинской старухе – исключалось полностью. Без всяких высоких материй и тонких политических ходов до Врангеля и всего его окружения была доведена простая, тоже имеющая быть только в сказках мысль – каждый из них при правильном поведении может рассчитывать на неограниченно долгую жизнь без болезней и фактически без старости. В этом лично убедился ещё в двадцатом году сам Пётр Николаевич Врангель, после того как Сильвия в образе жрицы неведомого культа за один сеанс излечила его от тяжёлой сердечной болезни, через несколько лет долженствовавшей привести его в могилу.
Все же остальные, непричастные лица, до которых безусловно доходила информация обо всяких странностях, в том числе и межвременных переходах (от тех же офицеров, побывавших и в Москве, и в Берендеевке, и на англо-бурской войне), могли думать, говорить и писать абсолютно всё, что им приходило в голову. Государственная власть и средства массовой информации относились к теме точно так же, как в иных реальностях к трудам Фоменко, уфологии, целителям вроде Кашпировского или филиппинских хирургов и к ясновидцам всех мастей. В итоге и большинство образованных людей придерживались той же позиции, а прочих, «лиц податного сословия», это просто не интересовало.
– Хорошо, Ардальон Игнатьевич. Рад знакомству. Поехали, не будем тут отсвечивать, процедуру взаимных представлений и более близкого знакомства проведём на месте. Не возражаете?
– Не имею оснований, решения принимать мне не поручено, я инструкции и ваши пожелания исполняю…
Молодец каперанг, соображает, что полковник Басманов со своими погонами едва ли не то же, что Государь Николай Александрович. Тот тоже до конца носил «два просвета без звёздочек», однако едва ли какой угодно генерал на этом основании осмелился бы отнестись к его чину всерьёз. Так и с Михаилом Фёдоровичем – все, кому положено, знали, что он, с одной стороны, строевой гвардейский офицер, герой двух войн, многих орденов кавалер, командир и шеф всех спецподразделений Югороссии, а с другой – человек, которому что-либо приказать может только сам Верховный. С прочими старшими офицерами и сановниками державы он общался, как правило, на равных, а в сфере своих служебных прерогатив – вежливо, но непреклонно, невзирая на число звёзд и орлов на погонах собеседника.
Кому нужно, знали, в чём причина такого особого положения обычного, в общем-то, полковника, даже возрастом не выделявшегося на фоне многих других героев Гражданской войны, а все прочие могли строить любые предположения, это не возбранялось, главное – не переусердствовать.
На броненосце понравилось и Ибрагиму, и девушкам, особенно после заверений Сильвии и Арчибальда, что Югороссия недоступна вмешательству враждебных потусторонних сил. А все трое не понаслышке знали и о степени опасности окружающего мира, и о ценности надёжного убежища. «Три святителя» был таким убежищем уже внутри государства, самого по себе бывшего одним из самых безопасных мест на Земле. Вроде неприступной крепости на недосягаемом острове – в этом мире просто не существовало технических средств или спецподразделений, с помощью которых неприятель мог бы проникнуть на корабль и причинить вред его пассажирам, гостям, постояльцам…
В конце ХХ века на ГИП такие вещи имелись, здесь – нет. Триста метров морской воды от набережной до корабля, окружённого сплошной стеной, от поверхности до дна, противоторпедных сетей, сверху донизу обмотанных «Егозой» с бритвенно-острыми лепестками, несколькими слоями спиралей Бруно. В клубках колючей проволоки прятались многочисленные масс-детекторы и датчики тепловизоров, настроенные именно на подводных пловцов и не реагирующие на рыбу и дельфинов. В придонный ил были погружены мины типа сухопутных «МОН» и «лягушек», в случае инициации запалов способные поражать живую силу осколками и гидравлическим ударом, безвредным для самого проволочно-сетевого заграждения и корабля.
А дальше отвесный восьмиметровый надводный борт и бдительно несущая службу вахта. При поднятых трапах на броненосец не смогли бы проникнуть ни прославленные итальянские диверсанты из десятой флотилии МАС, ни герои нынешних сериалов про «Морских дьяволов». А дальнобойных ракет с термобарическими боеголовками, реактивных самолётов-носителей и даже обычных сверхмалых подводных аппаратов с дистанционным управлением манипуляторами здесь пока не придумали.
Катранджи как главу делегации разместили в бывшем адмиральском салоне, приведённом в соответствие с нормативами парижского отеля «Риц» или какой-нибудь «Рэдиссон Славянской». Напротив, по другую сторону коридора, ведущего в кают-компанию, в бывшей трёхсекционной (салон, спальня, кабинет) каюте командира поселились Кристина с Мариной. Басманов ограничился всего лишь двухкомнатным номером, бывшей каютой старшего офицера.
– Мы в город поедем? – спросила Марина у Басманова, когда размещение было закончено и девушки вышли на широкий кормовой балкон, откуда отлично была видна Нахимовская набережная, за последние пять лет превратившаяся в шикарный променад, ничуть не хуже, чем в Ницце, например. – Ужасно хочется посмотреть своими глазами, как вы тут живёте…
