Когда стало окончательно ясно, что поселок отрезан от внешнего мира и не работает ни один вид связи, в том числе и радио вместе с телевидением, Незванов созвал совещание. Чтобы избежать ненужных эмоций, оно было собрано чисто мужское, но кроме командного состава прииска Иван Петрович пригласил бригадиров и нескольких авторитетных рабочих из тех, на кого можно было положиться. Он понимал, что в создавшейся ситуации от них будет больше толку, чем от многих руководящих работников.

Вопросов встало множество, и главным из них был — продолжать ли промывку металла? Уже неделя, как остановилась техника на горных полигонах, а ведь все это случилось в разгар промывочного сезона. Электроэнергия из внешнего мира больше не поступала, но на прииске имелись свои мощные генераторы, работающие на дизельном топливе, и запаса солярки в огромных круглых емкостях должно было хватить на весь промывочный сезон, то есть до октября. Сейчас один генератор работал на минимальной мощности, снабжая электричеством поселок, а экскаваторы, буровые станки и промывочные приборы были остановлены Незвановым до особого распоряжения.

Если бы знать, как долго будут продолжаться эти чудеса, думал директор. Хорошо, если быстро прекратятся, тогда можно было бы и возобновить работу. А если нет? Сжечь весь запас топлива, намыть несколько сотен килограммов золота и остаться с ним замерзать зимой? Золотом людей не накормишь и не обогреешь. Для себя Иван Петрович решил, что работы возобновлять нельзя, а нужно уже сейчас готовиться к зиме.

Совещание проходило бурно, потому что нашлось немало сторонников продолжения промывки. В основном это были люди, недавно приехавшие на прииск. Они никак не хотели поверить в крушение всех своих планов и не теряли надежду на хороший заработок. Почему-то именно они были уверены, что в ближайшее время придет помощь, жизнь снова наладится, и поэтому нельзя упускать драгоценные дни промывочного сезона, которых и так уже потеряли немало. Другое мнение было у немногочисленных старожилов и, как отметил Незванов, у людей семейных, которые жили в поселке с детьми. Терпеливо выслушав и тех, и других, Иван Петрович хлопнул ладонью по столу, закончив тем самым дискуссию, и подвел итог:

— Значит, так. Если мы остановим промывку, то всего лишь потеряем заработок. Если же будем делать вид, что ничего страшного не случилось, продолжим работу и сожжем все топливо, а путь наружу так и не откроется, то всем нам придется очень плохо. Хочу напомнить, что в поселке живет больше пятисот человек, и я никому не позволю рисковать их жизнями. Будем исходить из того, что помощи из внешнего мира не будет. Связи нет, рейсовый самолет не прилетел, вертолетов нет уже целую неделю, хотя еще несколько дней назад должны были забрать металл из золотоприемной кассы. Вы все знаете, что когда нужно забрать золото, даже нелетная погода не помеха. Значит, не только мы не можем вырваться отсюда, но и к нам никто не может пробиться. Поэтому рассчитывать будем только на собственные силы.

Поняв, что директор принял окончательное решение и теперь с избранного пути его не сдвинешь и тяжелым бульдозером, притихли даже самые яростные оппоненты. А Незванов тем временем продолжал:

— Но прекращение работ вовсе не означает, что можно бить баклуши. Как директор прииска беру всю ответственность на себя и объявляю в поселке чрезвычайное положение, на время которого у нас будут действовать те законы, которые мы выработаем с вами здесь и сейчас. А они должны учитывать все мелочи, касающиеся сложившейся ситуации. Так что давайте не будем гадать, что случилось в мире. Придет время, и мы это узнаем. А может быть, не узнаем никогда. Поэтому примем все, что произошло, за данность и будем выживать.

Совещались до самого утра, угорая в табачном дыму, споря и матерясь, как сапожники. Но когда разошлись по домам, на столе у Незванова остался лежать утвержденный большинством голосов черновик документа, названного кем-то в шутку «Конституцией поселка Красноармеец». А потом название прижилось…

Новый закон отменял на время чрезвычайного положения товарно-денежные отношения. После тщательного учета продовольствия и других жизненно необходимых товаров они должны быть оприходованы и в дальнейшем будут распределяться по нормам, которые еще предстояло разработать. Доступ на продовольственные и другие склады разрешался только комиссии, состоящей не менее чем из пяти человек.

Все мужское население поселка, включая старших школьников, должно было разделиться на специализированные бригады с учетом опыта и умений каждого. Одни будут заниматься заготовкой дров, вторые — охотой, третьи — рыбалкой. Понятие браконьерства отменялось, дозволялись все способы добычи, лишь бы забить в ледник как можно больше мяса и рыбы. Женщинам тоже нашлось занятие. Они должны были до прихода зимы собрать и переработать как можно больше грибов и ягод. От этой повинности освобождались только те, от кого зависело жизнеобеспечение поселка — врач, медсестры, повара в поселковой столовой, работницы детского сада и некоторые другие. Ну и, конечно, женщины с маленькими детьми.

Власть в поселке сосредотачивалась в руках директора прииска, но по самым важным вопросам решения он принимал совместно с комитетом из пяти человек, выбранным тут же, на совещании. В пятерку вошли трое старожилов, в том числе Валера Седых, и двое из недавно приехавших. Против одного из них, спокойного и рассудительного начальника буровзрывных работ Рокотова, Иван Петрович ничего не имел, но второй, хитрожопый молодой якут-полукровка, инженер из производственного отдела с доставшейся от отца-хохла и очень для него подходящей фамилией Пройдисвит, ему активно не нравился. Его недавно прислали из Якутска с самыми лучшими рекомендациями, как отлично понимал Незванов, чтобы работа на прииске дала ему толчок для карьерного взлета. Пройдисвит громче всех ратовал за продолжение промывки и живописал кары, которые обрушатся на головы руководителей за срыв добычи драгоценного металла. Но за него проголосовали, пусть даже с минимальным перевесом, и Иван Петрович не мог ничего сделать.

Следующим этапом было общее собрание жителей поселка. Все уже знали в общих чертах, что случилось, но ждали объяснений от начальства. Когда Незванов подробно, ничего не скрывая, рассказал им все, официально объявил о введении чрезвычайного положения, изложил программу действий на ближайшее время и честно признался, что выход в большой мир вряд ли возможен, у некоторых из присутствующих началась истерика. У кого-то за пределами закрытого района оказались уехавшие на каникулы дети, кто-то собирался в отпуск, у кого-то заканчивался срок контракта, и он уже предвкушал возвращение в родные края. А один мужик стал громко возмущаться тем, что не будет выплачиваться заработная плата, и вместо нее начальство придумало какое-то распределение.

— Снова уравниловка! — кричал он на весь зал. — А если я больше соседа наработаю? Значит, и съесть должен больше! Хватит, коммуняки поганые, не позволим!

— Ты сначала наработай, а потом ори, — громко сказал ему с другого конца зала Колька Евтушенко. — Ты же все время только и смотришь, чтобы больше другого не сделать.

— А ты тоже коммуняка недобитый! — зло выкрикнул мужик. — Тебе бы все перед начальством выслуживаться!

Это уже было полной напраслиной. Евтушенко еще ходил в школу, когда кончилась власть коммунистической партии, а что до второго обвинения, то независимый и самолюбивый Колька никогда никому не кланялся. Поэтому, услышав в свой адрес такое, он рванулся через ряды, чтобы вцепиться в обидчика, и остановил его только гневный голос Незванова:

— Прекратить! А то быстро разберемся, кто тут больше других работает!

Весь поселок отлично знал, что директор никогда не разбрасывается словами напрасно, и окрик сразу остудил горячие головы. Многие помнили, как один мужик, отправив семью в отпуск, ушел в загул и после недели беспробудного пьянства, одурев от водки, выскочил из дома с ружьем и стал палить во все стороны. Соседи позвонили участковому, лейтенанту Винокурову, тот прибежал, размахивая пистолетом, но когда мимо его головы просвистел заряд дроби, залег за угол и стал благоразумно дожидаться, когда у мужика кончатся патроны.

Все это происходило недалеко от конторы, и Незванов услышал выстрелы. Вышел, узнал, в чем дело и, не прячась, пошел прямо на ствол. Никто даже не сообразил, как это произошло, но Иван Петрович подошел к мужику, взял у него из рук ружье и отдал его подбежавшему лейтенанту. А потом отвесил растерянному алкашу такую оплеуху, от которой тот отлетел метра на два и затих.

— А это, как с собаками, — объяснял потом Иван Петрович. — Главное, взгляд поймать. Если поймал, считай, он твой. Делай с ним, что хочешь.

Примечательно, что после той истории Незванов уговорил участкового не заводить на мужика дело, и лейтенант, хоть и со скрипом, ограничился конфискацией ружья и штрафом.

Теперь, успокоив забияк, Иван Петрович подумал — нужно будет обсудить с участковым, который в новых условиях продолжал исполнять прежние обязанности, что делать с нарушителями. Раньше арестованных отправляли в райцентр, а что делать теперь? Тюрьму, что ли, организовывать? Что же, может быть, и придется.

Народ между тем продолжал шуметь. Кричали все сразу, каждый хотел задать свой вопрос, поэтому никого не было слышно. Чтобы немного успокоить страсти, Незванов предложил устроить получасовой перерыв. Пусть мужики перекурят, успокоятся, и женщины обсудят между собой свои проблемы.

После перерыва Иван Петрович заметил, что народ в зале расселся по-другому. Присмотревшись, он без особого труда разобрался — начали обозначаться новые коалиции и группировки, сбиваясь вокруг лидеров. Если до перерыва мужики сидели в основном бригадами, а женщины больше придерживались принципа соседства, то теперь многое изменилось. Вот, например, в левой половине зала шепчутся о чем-то «крепкие хозяева», что держат большие теплицы и свинарники. И группировались они вокруг мастера стройцеха Ивана Глаголы, владельца самого большого в поселке свинарника на двадцать голов и огромной теплицы, в которой день и ночь корячилась его тощая жена Слава. До того тощая, что в поселке смеялись — Глагола продает все сало, а Славе ни кусочка не достается. А тот, плюя на насмешки, уже купил в Тернополе магазин и собирался покупать еще один.

Как и предполагал Незванов, перекурив и перетерев новости, народ слегка притих, и собрание дальше пошло спокойнее. Первым захотел высказаться Глагола.

— Вот вы скажите, Иван Петрович, что будет с нашими хозяйствами? — заискивающим тоном спросил он и тут же добавил: — Это не только я интересуюсь, люди просили узнать.

— А что ты собираешься делать? — грубовато ответил Незванов. — На сколько у вас комбикорма хватит?

— До зимы примерно…

— Ну, и на складе еще несколько тонн лежит. Потом все равно свиней резать придется.

— Да я не о том, — смешался Глагола. — Так что, наши поросята тоже пойдут на общество, а нам достанется столько, что и всем?

— А ты сможешь двадцать хрюшек сам слопать? — сделал удивленное лицо Незванов, и зал взорвался хохотом. Глаголу в поселке не любили. В нем удивительным образом сочетались, казалось бы, несовместимые черты. Отличный специалист и неутомимый трудяга, успевавший безупречно исполнять свои обязанности в стройцехе и одновременно держать в полном порядке свое огромное хозяйство, он был в то же время неисправимым подхалимом с начальством и законченным хамом и тираном с подчиненными, за что ему неоднократно били морду. В итоге двое его бывших подчиненных теперь мотали из-за него срок.

Когда у Глаголы проходил забой свиней, он лично одаривал лучшими кусками мяса главное приисковое начальство, не беря с них денег. Пытался он таким образом подкатиться и к Незванову. Однажды, придя вечером домой, Иван Петрович почувствовал сногсшибательный запах жареного мяса.

— Ух, ты! — потирая руки, вошел он на кухню. — Похоже, свежатинка. Откуда?

— Глагола принес прямо в контору, — ответила жена.

— И дорого берет, куркуль?

— Ну что ты так на человека! — насупилась Лена. — Он с меня вообще денег брать не стал.

— И ты согласилась? — взревел Иван Петрович. — Ты хоть спросила, почем он людям мясо продает?

— Нет, — испуганно ответила жена. Она знала, что, когда муж находится в таком состоянии, лучше с ним не спорить.

От жареной вырезки Иван Петрович, конечно, не отказался, но, придя утром на работу, сразу узнал у секретарши Людочки, по какой цене Глагола торгует свининой, и приказал срочно вызвать его. Когда улыбающийся во весь рот Иван появился в кабинете, Незванов протянул ему крупную купюру и сказал:

— Вот, держи за мясо, а то ты вчера с моей жены забыл деньги взять.

— Ну что вы, Иван Петрович! — улыбка на лице Глаголы стала еще шире. — Не надо ничего! Я ведь с уважением…

— Возьми! — тихо повторил Незванов и так посмотрел на Ивана, что у того сразу сползла с лица улыбка.

— У меня сдачи не будет, — пролепетал он испуганно.

— А ты сходи, разменяй, — спокойно сказал Иван Петрович. — И смотри, чтобы сдачу до копейки, я посчитаю…

После этого случая Глагола при виде директора впадал в тихую панику и старался забиться в любую щель или хотя бы стать незаметнее.

А еще Незванов имел основания подозревать, что Глагола состоит на оперативной связи у кого-то из милиции или ФСБ, присматривает за людьми, имеющими доступ к золоту, и потихонечку постукивает. Иван Петрович прекрасно знал, что каждый сезон на прииске работают три-четыре осведомителя, и обычно безошибочно вычислял их. Понимая, что без них не обойтись, Незванов, тем не менее, терпеть их не мог.

И вот теперь Глагола, то ли решив, что власть в поселке зашаталась, то ли испугавшись за свою собственность, распушил перья, чувствуя молчаливую поддержку остальных владельцев хозяйств.

— Нет, конечно! — ответил он директору, переждав смех в зале. — Я, конечно, до последнего поросеночка на общество сдам. Кушайте, дорогие товарищи! Только, извиняюсь, не так, а за деньги. Це ж мое, никто мне не помогал их растить, никто за так комбикорм не давал. Или я неправильно говорю?

Глагола обвел взглядом зал, ища у присутствующих поддержки.

— Согласен, — ответил Незванов. — Вот только денег сейчас в кассе прииска нет, поэтому вместо них получишь справку, что сдал такое-то количество мяса по такой-то цене.

— А какая будет цена? — тут же встрепенулся Иван.

— Не переживай, рыночная, — отмахнулся от него Иван Петрович.

— Так можно ж и по-другому! — хитро улыбнулся Иван. — Можно золотом заплатить, а когда деньги появятся, вы то золото обратно выкупите. Так оно надежней будет. И нам приятнее.

Но тут поднялся со своего места участковый Винокуров.

— А ты понимаешь, — спросил он Глаголу, — что твое предложение пахнет нарушением закона о валютном регулировании, и срок схлопотать за такое можно по самое не могу…

— Кто ж меня посадит? Где теперь та милиция та и тот суд? Но нехай будет так, раз нельзя, так нельзя, — пошел на попятную Иван, не очень-то и рассчитывающий, что его предложение пройдет. — Возьмем мы и справки, только пусть товарищ директор перед обществом пообещает, что по бумажкам тем потом настоящие деньги заплатит!

— Обещаю! — ответил Иван Петрович, которому надоел этот бессмысленный спор. — Торжественно! Надеюсь, на этом у тебя все?

Но Глагола не унимался.

— Ни, не усе! Вот вы ще скажите, а с теплицами нашими шо будет?

— То же самое, — ответил Незванов. — От урожая будете оставлять себе по норме, а остальное сдавать. И хватит об этом, детали обсудим в рабочем порядке.

— Дулю вам усим! — раздался вдруг срывающийся на визг женский голос с одного из задних рядов. Это кричала Слава Глагола, и в ее вопле слышалось отчаяние. — Никому не отдам! Я десять лет жилы рвала, кучу болячек заробыла! Разве мне кто помогал? А теперь голодранци бесштанные придут, а я им свое кровное отдай? За какие-то бумажки? Не будэ этого! Приходьте, я собак спущу, сама зубами грызти буду, нэхай попробуют забрать!

Замолчала Слава только после окрика мужа, но еще долго комментировала вполголоса ход собрания.

— Про деньги сейчас придется забыть, — повторил Незванов. — До тех пор, пока мы снова не объединимся с материком. Если объединимся…

Так впервые слово «материк» прозвучало как название того мира, от которого оказался отрезан кусок северной земли вместе с несколькими сотнями населяющих ее людей.