Как ни возмущались поставленными директором сроками Кудрин и особенно главбух Голикова, но к воскресенью, на которое было назначено общее собрание жителей поселка, у них были готовы все необходимые расчеты и выкладки. Уже за неделю до предстоящего события весь Красноармеец гудел, как растревоженный улей. Ходили самые невероятные слухи о предполагаемой повестке собрания, начиная с добровольной отставки директора и передачи власти Ивану Глаголе и заканчивая полными отчаянной надежды предположениями, что наконец найден выход на материк. К субботе пересуды достигли апогея, и даже удачные испытания летательного аппарата, сразу прозванного «красным самолетом», не заслонили ожидаемого события.

У Незванова хватало добровольных информаторов, и он имел полное представление о том, что происходит в поселке. Глагола ходил с таинственным видом и о чем-то шептался с «куркулями», а те, выслушав его, тут же делились услышанным с соседями, приукрашивая рассказ каждый на свой лад. А слухи о скором выходе в мир пошли после того, как кто-то случайно услышал обрывок разговора Мюллера с Сикорским…

В итоге в одиннадцать утра в воскресенье в поселковом клубе собралось практически все взрослое население Красноармейца. Не пришли только те, кто по долгу службы не мог оставить свои обязанности. Пришлось принести из конторы стулья и поставить их в проходах, но все равно сидячих мест на всех не хватило, и многие остались стоять.

Наверное, даже разоблачительная речь Никиты Сергеевича Хрущева на двадцатом съезде партии не была выслушана в атмосфере такого напряженного внимания, как сегодняшний получасовой доклад Ивана Петровича Незванова. А когда он закончил, зал взорвался. Каждый старался перекричать соседа, и в итоге никто никого не слышал. Директор терпеливо переждал, пока улягутся основные страсти, и только потом поднял руку, призывая зал к вниманию. Заметили это не все, и шум продолжался. Тогда Незванов заговорил, негромко, даже не пытаясь перекричать самых горластых крикунов. Увидев это, люди в зале зашикали на шумливых соседей, стали дергать их за одежду, и через короткое время в зале стало достаточно тихо, чтобы директорский голос услышали даже на задних рядах.

— Теперь я попрошу вас задавать свои вопросы, — сказал он. — Я хочу, чтобы к моменту, когда мы будем голосовать за новую экономическую программу, ни у кого не оставалось ни малейшей неясности. Согласны вы с нововведениями или не согласны, проголосуете за них или нет, но суть их должны понимать все.

— Дождались светлого дня! — раздался чей-то голос из задних рядов. — Военный коммунизм похерен, да здравствует нэп!

— Можете считать и так! — отрезал Незванов, не желая вступать в спор с грамотеем. — Пусть будет нэп, лишь бы жить стало легче. Или кто-то не согласен со мной?

В зале повисло тягостное молчание.

— Давайте, не надо молчать! — подбодрил собравшихся Незванов. — Чтобы потом не говорили, что директор навязал вам свое мнение.

В центре зала возникло шевеление, и Иван Петрович увидел, как «куркули» выталкивают вперед упирающегося Глаголу.

— Подходи, Иван, не стесняйся, — сказал директор. — У тебя наверняка есть что сказать.

— Да я лучше с места, — ответил Глагола. Похоже, ему совсем не хотелось выступать.

— Хорошо, давай с места, лишь бы по существу.

— Значит, кто не работает, тот не ест? — бухнул вдруг Иван, но Незванов по каким-то неуловимым признакам понял, что вовсе не это заботит его. При всем его сволочном характере в отлынивании от работы Глаголу обвинить было нельзя.

— Примерно так, — ответил он. — Разве это неправильно?

— Нет, все верно. Только надо сразу определиться, что называть работой.

— Как это что? — удивился Незванов. — Работа, она и есть работа.

— А вот и нет, — хитро улыбнулся Глагола. — Вот вы сказали, что вернете теплицы хозяевам, и мы сможем продавать огурчики-помидорчики по рыночным ценам. Так я и хочу узнать — если моя жинка будет работать сама по себе, как это будет считаться?

— То есть ты хочешь спросить, будет ли она получать довольствие по фиксированным ценам? — Незванов отлично понял, что имел в виду Глагола. — Отвечаю: только в том случае, если она отработает необходимый минимум на общественных работах, а овощи на продажу будет растить в свободное время. Это касается всех. Каждый может посчитать, что ему выгоднее.

— Посчитать-то мы посчитаем, — сказал Глагола. Видно было, что он не слишком огорчен ответом директора. — Только сомнение есть…

— Какое еще сомнение?

Глагола обвел глазами соседей, ища у них поддержки, глубоко вздохнул и выпалил:

— Да вот, боимся мы, что вы станете цены устанавливать на наши огурчики-помидорчики! Какой тогда смысл нам будет теплицами заниматься?

— Вот ты о чем! — улыбнулся Незванов. — Нет, в ценообразование вмешиваться мы не собираемся. Продавайте за сколько угодно, лишь бы покупали. Спрос, как известно, рождает предложение. Но хочу сразу предупредить — мы наметили построить нескольких общественных теплиц, так что вас ждет серьезная конкуренция. И строить их придется тебе, Иван. Надеюсь, тебе не придет в голову саботировать работу?

Вокруг Глаголы возник разочарованный шепоток, а сам он обреченно махнул рукой и уныло уселся на место.

…Результаты тайного голосования Незванов предугадал с точностью до нескольких процентов. Противники реформы молчали лишь потому, что никто не решился бы признаться, что он лодырь и его полностью устраивает система, при которой можно без особого труда отлынивать от работы, получая при этом гарантированный кусок хлеба. И не только хлеба, но и мяса. Но, промолчав на собрании, они выявили свое число, бросая в урну бумажки с подчеркнутым словом «против». Число пофигистов вплотную приблизилось к сорока процентам, но Незванов подозревал, что их могло быть еще больше, построй он свою речь по-другому. И все-таки сторонники реформы взяли верх, доказав в очередной раз, что на человеке как венце творения рано еще ставить крест…

После голосования Незванов ответил еще на несколько вопросов и хотел уже, пригласив к себе в кабинет начальников служб и бригадиров, закрыть собрание, когда со скрипом открылась входная дверь, и на пороге появился незнакомый мужчина, одетый в довольно потрепанную рабочую спецовку. После яркого солнечного дня его глаза не сразу привыкли к полумраку большого зала, и он беспрестанно моргал, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь. Все присутствующие обернулись, и в глазах у некоторых вспыхнуло ожидание чуда — неужели?.. Вдруг это человек, пробившийся с материка?

Но их надеждам не суждено было сбыться. Проморгавшись, мужчина увидел устремленные на него взгляды, смутился и виновато сказал:

— Извините, что я так ворвался… Я это, с заставы, Сырбу моя фамилия, старатель, в общем. Нам сказали, если какие неизвестные звери полезут, нужно на прииск сообщать. Так вот, полезли… Тигра громадная и еще какая-то зверюга, здоровая, как бульдозер, вот с таким рогом на носу. Надо что-то делать, пока эта тигра наших всех не передавила, а то зверюгу она уже уделала…

…Установленная Артемом Бестужевым система сигнализации была хороша против крадущихся под покровом ночи диверсантов, но не против диких зверей. По ночам они почему-то не ходили, но стоило наступить рассвету, как начинали с воем взлетать сигнальные ракеты. Тревога поднималось по нескольку раз в день. Обычно из-за стены шли олени, но попадались и бараны, кабарга, росомахи. Один раз в проволоке запуталась крупная рысь и злобно шипела, не давая никому подойти. Чтобы не рисковать, пришлось ее застрелить.

Через неделю постоянной беготни сигнализация надоела «пограничникам» до чертиков. Решив, что проще будет установить за стеной посменное визуальное наблюдение, они смотали проволоку, тем более что ракеты у них все равно закончились. Так и продолжалось несколько месяцев — из-за стены шло зверье, старатели наблюдали за ним и по мере необходимости отстреливали понравившиеся экземпляры со специально оборудованной позиции. Обычно это были олени и лоси, но однажды «пограничники» застрелили огромного зверя, очень похожего на зубра из Беловежской Пущи. Сначала застрелили, а потом вспомнили о запрете убивать незнакомых животных и, сняв с него шкуру, отвезли ее с повинной на прииск. Мясо же, заморозив, рачительно отправили в артель.

Ни люди, ни крупные хищники из-за стены больше не появлялись, старатели привыкли к легкой жизни, и им все больше нравилось такое времяпровождение. Но сегодня утром, едва рассвело, из тумана вылезло какое-то чудовище. Небольшого роста, чуть выше полутора метров, но длинное, метра четыре, массивное и страшное. На огромной вытянутой голове, вернее, прямо на носу, торчал огромный острый рог, а за ним — еще один, поменьше. Зверь был целиком покрыт грязно-желтой шерстью, лохматой, как у барана. Дежурный караульный, еще до рассвета занявший свой пост в будке, что сколотили недалеко от стены, как увидел такое чудовище, так сразу убежал в дом. Да и кто стал бы ему пенять? На такой рог троих караульных насадить можно. Вся застава проснулась и высыпала посмотреть на такое чудо, благо дом стоял на самом краю террасы, откуда вся туманная стена лежала, как на ладони.

Зверь, в котором старатели опознали носорога, отчего-то вел себя неспокойно. Сначала метался со стороны в сторону, потом отбежал к противоположному от террасы краю распадка, повернулся к стене, опустил голову, выставив вперед огромный рог, и замычал, совсем как бык, только намного громче. И тут стала ясна причина его беспокойства. Из тумана вынырнул еще один зверь и мягкими кошачьими движениями за считаные секунды преодолел расстояние, отделявшее его от носорога. Если носорог был страшен, то вид нового пришельца внушал непреодолимый ужас. Это было животное, похожее на тигра, только другой расцветки, светло-бурое, покрытое напоминающими камуфляж пятнами. Вот только современный тигр, которого некоторым из старателей приходилось видеть в зоопарке, выглядел бы рядом с этим чудовищем просто котенком. В длину он был лишь немногим меньше носорога, правда, не такой массивный. В бинокль были хорошо видны торчащие из его верхней челюсти загнутые клыки, похожие на два кривых кинжала. Они были так велики, что выступали далеко за нижнюю челюсть.

— Саблезубый! — прошептал кто-то, и по спинам у старателей побежали мурашки.

А на берегу начинающего оттаивать ручья, под террасой, на краю которой столпились десять испуганных «пограничников», разворачивалась заключительная сцена охоты, начатой по ту сторону стены много тысяч лет назад. Тигр, припав на передние лапы, грозно рыкнул и прыгнул влево, намереваясь зайти сбоку, но носорог с неожиданной для такой туши прытью повернулся навстречу хищнику, выставив вперед свое страшное оружие. Было понятно, что если хищник напорется на рог, то исход схватки будет предрешен.

Но тигр не уступал. Теперь он метнулся вправо, и снова его противник успел повернуться к нему лицом. Так продолжалось несколько раз, звери метались туда-сюда, и совершенно непонятно было, чем закончится схватка. И тут оказалось, что хищник просто усыплял внимание своей жертвы. После очередного прыжка влево, когда носорог приготовился к повороту в противоположную сторону, он не стал больше «качать маятник», а молниеносно метнулся в том же направлении. Жертва не успела отреагировать, и тигр со страшной силой обрушился на нее сбоку всей своей огромной массой. Удар был настолько силен, что носорог грузно повалился набок. Тигр широко открыл пасть, так, что нижняя челюсть оказалась чуть ли не на одной линии с верхней, похожие на два турецких ятагана клыки обнажились на всю свою длину и вонзились в шею поверженного противника. Резкое движение головой — и из вспоротого горла носорога фонтаном хлынула кровь, которую хищник стал жадно глотать.

— Сырбу! — шепнул помертвевший лицом начальник караульной смены. — Заводи «КрАЗ» и быстро дуй на прииск за подкреплением, пока эта тварь нас всех здесь не сожрала! А мы в доме спрячемся, может, туда она не полезет…

Машина стояла рядом с домом и завелась сразу, благо морозов уже не было. Сырбу съехал с террасы по проложенному бульдозером крутому спуску и, не снижая скорости на ухабах, помчался к реке. Всю дорогу ему казалось, что страшный зверь гонится за машиной, и его трясло, как в лихорадке, хотя печка в кабине была включена на полную мощность. Доехав до берега, он увидел, что на машине не проехать, потому что по льду уже пошли трещины, и до прииска пришлось добирался пешком, ежеминутно рискуя провалиться под лед.

Все это Сырбу рассказал, пока они, лавируя между огромными лужами, покрывшими лед реки, шли до устья Иньяри, где он оставил «КрАЗ». На помощь перепуганным «пограничникам», вооружившись карабинами, отправились Бестужев, Сикорский и Седых. В поход рвалось все «ополчение», но Артем рассудил, что слишком много чести для какой-то зверюги, пусть и доисторической, чтобы на войну с ней отправлялись все вооруженные силы поселка.

Добравшись до машины, забились в кабину вчетвером, она у «КрАЗа» вместительная. Путь до заставы занял больше часа.

— Вон, смотрите, носорог! — показал Сырбу.

Приложив к глазам бинокль, Артем увидел лежащую на окровавленном снегу огромную тушу. Брюхо лохматого носорога было вспорото, будто ножом, и оттуда торчали вывалившиеся кишки.

— Где же тигр? — озабоченно произнес он.

— А черт его знает! — ответил Сырбу, которого снова начал бить озноб. — Где-то здесь должен быть.

— Ладно, давай к заставе, — приказал Артем.

Натужно гудя, «КрАЗ» вполз на террасу и остановился недалеко от дома. Там услышали машину, и к окну кто-то приник, отчаянно маша руками и что-то крича, но из-за двойных стекол невозможно было разобрать слова.

— В чем дело? — удивился Сикорский. — Где зверюга-то?

И тут сверху раздался рык, от которого мелко завибрировали стекла машины. Звук был очень низкий, на нижнем пределе человеческого восприятия. От этого звука замерло сердце, и к нему подступила смертная тоска. Они подняли глаза и увидели стоящего на крыше огромного зверя…