Глава 66

– Насколько горячим должно быть пламя, чтобы расплавить золото? – спросила Изабель.

– Очень горячим, – ответил Гуго.

– Одна тысяча девятьсот сорок восемь градусов по Фаренгейту, – сказала Тави. – Или одна тысяча шестьдесят четыре по Цельсию.

– Что, так с языка и сорвалось, да? – съехидничал Гуго.

– А что, по-твоему, должно срываться у меня с языка? Слова какой-нибудь глупой песенки про любовь? Или рецепт фрикаделек?

– Вот именно, – ответил Гуго. – Знать и то и другое тебе бы не помешало.

Тави закатила глаза.

Все трое шагали в темноте по пустынной дороге, которая вела от фермы Ле Бене к Мезон-Дулёр. Изабель решила обыскать развалины своего сгоревшего дома: вдруг да найдется что-нибудь ценное. Но двигать одной тяжелые балки и камни ей было не под силу, и она попросила Тави и Гуго о помощи. Тави согласилась, потому что знала, как много значит для сестры ее жеребец. Гуго – потому, что Изабель пообещала: если на развалинах найдется не одна драгоценная вещь, а больше, она подыщет себе и своей семье другое жилье.

Когда-то у Изабель были свои украшения. И у Тави тоже. А у Маман их было много. Когда Мезон-Дулёр сгорел, они как-то сразу решили, что все погибло в огне, и даже не попробовали ничего отыскать. Теперь Изабель надеялась, что ей повезет найти ожерелье, или золотую монету, или хотя бы серебряную ложку – что угодно, лишь бы это можно было обменять на жизнь Нерона.

Мартин шагал за ними в поводу. На нем никто не ехал. Этой ночью коню предстояла тяжелая работа, и лучше было поберечь его силы. На плече у Гуго болтался большой моток веревки. А еще они с Тави несли по фонарю.

– Вы никогда не думали о том, чтобы заквасить вашу капусту? – спросила Тави. – Тогда вы могли бы и зимой продавать ее на рынке.

– А ты никогда не думала о том, что лучшее – враг хорошего?

– Нет. Никогда. Так никаких открытий не сделаешь.

Гуго даже хрюкнул от смеха:

– Каких еще открытий? Ты про потную псину, что ли?

Тави ответила ему быстрым взглядом.

– А что, кстати, с ней случилось? – спросила она.

– Лежит себе в повозке, в ящике под задним сиденьем. Я пока не нашел места, куда бы ее выбросить. Так, чтобы никто не пострадал. Надеюсь, в один прекрасный день мне подвернется поток раскаленной лавы. Или логово дракона. Или врата ада.

Тави посмотрела на его лицо, повернутое к ней в профиль:

– А ты бываешь забавным, Гуго. Кто бы мог подумать?

Гуго немного помолчал, потом сказал:

– Одетта. Она так думает.

– Одетта из деревни? – уточнила Тави.

Гуго кивнул.

– А она откуда знает? – спросила Изабель. И вспомнила, как видела их с Одеттой возле рынка: он переводил девушку через улицу.

– Оттуда, что мы с ней друг друга любим. И хотим пожениться.

Тави и Изабель споткнулись на полушаге. Мартин остановился. Только Гуго продолжал идти, сжав кулаки.

– А твоя мать знает? – спросила Тави, догоняя его. Изабель с Мартином трусили за ними.

– Про мое чувство юмора? – спросил Гуго.

– Нет, Гуго, – сказала Тави. – Про тебя и Одетту.

– Да. Я ей сказал. Год назад.

– Так почему же ты до сих пор не женился? – спросила Изабель, поравнявшись с ними.

– Мать не позволит, – уныло ответил Гуго.

Изабель с Тави переглянулись, не веря своим ушам. Не было случая, чтобы Гуго говорил с ними так много, да еще с таким чувством.

– Гуго…

– Вот только не надо переводить все в насмешку, Тави. Не смей, – предостерег он.

Тави даже отшатнулась:

– Я… я и не думала.

– Одетта чуть ли не одна управляет постоялым двором своего отца. Наизусть помнит все заказы. А какой она готовит луковый суп – объедение! А яблочный пирог… да я бы с самим чертом сразился за кусочек ее пирога. Но моя мать твердит, что от слепой девушки на ферме толку не будет. Работать она не может, а значит, лишний рот, еще одна обуза. Она видит в Одетте только то, чего у нее нет, и совсем не видит того, что есть.

Тави с нежностью положила ладонь ему на спину.

– Этот мир и люди в нем – такие, как Тетушка или моя мать, – они делят нас по сортам. Раскладывают по ящикам. Вот ты будешь яйцом. Ты – картошкой. Ну а ты – капустой. Они говорят нам, кто мы есть сейчас. Что нам таким делать. И какими становиться.

– Потому что они боятся. Боятся того, какими мы можем стать, – сказала Тави.

– А мы позволяем им командовать нами! – сердито выпалил Гуго. – Почему?

Тави ответила ему печальной улыбкой.

– Потому что мы тоже себя боимся, – сказала она.

Четверых путников накрыло молчание, такое же глубокое и мрачное, как ночь вокруг них.

Первым его нарушил Гуго.

– Что же мне делать? Может, посоветуете? – спросил он. – Она для меня – все.

– Поверить не могу, что ты нас об этом спрашиваешь, – сказала Изабель. – Я думала, ты нас терпеть не можешь.

– А я и не могу. Но я в отчаянии, а вы такие умные.

– Женись на ней, – сказала Тави.

– Жить будешь у нее, – добавила Изабель.

– Там для меня нет места. Вся семья ютится в домишке за постоялым двором. Братишек и сестренок у нее столько, что дом просто трещит по швам.

– Значит, должен быть другой способ. И мы его найдем. Обязательно, – сказала Тави.

Гуго кивнул. И даже улыбнулся. Но по его лицу Изабель видела, что он не поверил.

Дальше они шли молча, и каждый печалился о своем. Гуго – об Одетте. Тави – о формулах и теоремах. А Изабель – о том, что она уродина. Как ей казалось.

Но рядом с печалью, а может и из самой печали, прорастала решимость.

Ни Тави, ни Гуго, ни Изабель не знали, придет ли такое время, когда мир станет ценить их за то, что в них есть, а не за то, чего нет. Они не знали, удастся ли им сохранить свои сердца, или те разобьются в неравной схватке.

Но сегодня, если только им повезет, они спасут коня. Жеребца с трудным нравом, который не умеет идти против своей природы.

В глубине души каждый из них думал о нем. И каждый желал ему спасения.

Ведь о спасении для себя они уже и не думали.