Глава 58

Бетта, жуя жвачку, моргала снисходительными карими глазами.

– Хорошая девочка, Бетта, – сказала Изабель, хлопая корову по крупу.

Она села на низкий деревянный табурет, уткнулась щекой в мягкий коровий бок и принялась доить. Медленное дыхание Бетты, ритмичный звук струек, брызжущих в деревянный подойник, – от всего этого уставшая Изабель едва не заснула. Ночью она почти не сомкнула глаз. Ей все время виделся Феликс. Его сердитые слова звучали в ушах.

Как он мог обвинить ее в том, что это она разбила ему сердце, когда сам разбил сердце ей?

Воспоминания снова затянули Изабель туда, куда ей совсем не хотелось возвращаться. После того первого поцелуя в Диком Лесу, когда Изабель и Феликс поняли, что влюблены друг в друга, они решили бежать из дома. Оба знали, что Маман ни за что не позволит им быть вместе, и потому придумали план: они возьмут Нерона и Мартина и вместе поскачут в Италию. Там Феликс сделается подмастерьем какого-нибудь скульптора. Изабель днем станет давать уроки верховой езды, а вечерами они будут встречаться и вместе бродить по развалинам древнего города, по тем самым камням, которые еще помнят поступь цезарей, по дорогам, которыми шагали римские легионеры.

А когда Феликс сам станет скульптором, знаменитым и очень богатым, они поедут в Монголию и будут скакать на диких лошадях вместе с тамошними вождями. Они увидят соколиную охоту в степях России. Станут ездить на верблюдах с бедуинами. Одним словом, откроют для себя весь мир, огромный и такой чудесный.

Но Маман узнала об их планах, в ярости уволила отца Феликса и выгнала всю их семью за дверь. Прежде чем уехать, Феликс все же улучил минутку, забрался по старой лозе к окну спальни Изабель и пообещал, что непременно вернется за ней. Они встретятся в Диком Лесу. Понадобится всего несколько дней ему, чтобы помочь семье устроиться на новом месте. Потом он придет и опустит записку в дупло старой липы – в ней будет написано когда.

Изабель собрала дорожный мешок и спрятала его под кроватью. Каждую ночь, после того как мать уходила к себе, она соскальзывала по лозе и мчалась через двор к липе, в надежде отыскать записку от Феликса. Но так и не нашла.

Лето сменилось осенью, наступила зима. Ледяной ветер и глубокий снег не давали вылезать в окно ночью, но теперь это не имело значения. Феликс был для нее всем, а она для него, видимо, нет.

Сколько ночей она проплакала навзрыд, а Тави, утешая, укачивала ее как ребенка? Элла тоже узнала о том, что случилось, и стала еще добрее к Изабель, но та, несчастная, уязвленная в самое сердце, отвечала сводной сестре одной лишь грубостью.

И вот Феликс вернулся. Сшил для нее башмачок. Делает вид, будто она еще что-то для него значит. Обнимает и целует ее в Диком Лесу, а потом заявляет: это она виновата в том, что было. Точнее, не было.

А она опять расстраивается и не спит из-за человека, который, что бы он ни говорил и ни делал, так и не объяснил ей, почему тогда ушел. Глупо; она ведет себя глупо. Ей и без Феликса есть о чем подумать. Живет она на чердаке. На все про все – одно-единственное платье. А ее мать принимает кочан капусты за герцога Бургундского.

Бетта издала низкий нетерпеливый звук. Сама не заметив как, Изабель полностью опустошила коровье вымя. Усилием воли она прогнала все мысли о Феликсе, встала и взялась за подойник. Бетта была последней коровой, которую нужно было подоить сегодня вечером, и девушка была этому рада. День казался бесконечным, и ей хотелось поскорее избавиться от всех дел.

С подойником в руке она поспешила к сыродельне и в задумчивости не обращала внимания на гневные голоса, которые неслись из распахнутых дверей, пока не вошла внутрь.

– Идиотка!

– Сам ты идиот!

Гуго и Тави стояли в шаге друг от друга и гневно кричали. Изабель со стуком поставила ведро на пол и поспешила втиснуться между ними.

Сквозь канонаду бранных слов и грубых жестов ей удалось кое-что разобрать. Тави вчера добавила что-то в один из сыров, когда перекладывала его в форму. Точнее говоря, мед, который давали местные пчелы, немного осадка из опустевшей винной бочки и капельку уксуса.

– Так никто не делает! – продолжал яриться Гуго. – Ты его видела, этот сыр? Это ужас! Он и на сыр-то не похож. Весь в пятнах. И запах такой странный. Он не такой, каким положено быть сыру!

– Разве это плохо – попробовать иногда что-то новое? – орала в ответ Тави. – Я только хотела посмотреть, как эти субстанции повлияют на вкус. И повлияют ли вообще. Мед, винный осадок, уксус – в каждом из них живут свои микроорганизмы…

– Да о чем ты?

– О микроорганизмах, – повторила Тави. – Одноклеточная форма жизни, знаешь? Ну… Левенгук? Отец микробиологии?

Гуго смотрел на нее как баран на новые ворота.

– Микроорганизмы сквашивают молоко, – объясняла Тави. – Превращают его в творог. А потом, в процессе ферментации, из него получается сыр.

Гуго ударил себя кулаком в грудь.

– Сыр становится сыром в процессе сыровизации, – с непроходимым упрямством заявил он.

Пришла очередь Тави смотреть на него, выпучив глаза. Но она взяла себя в руки.

– Пусть так, Гуго, – сказала она. – Я только хочу сказать, что, изменив всего один параметр процесса… сыровизации, даже чуть-чуть, мы получим иной результат.

– И что?

– У нас может получиться что-то совсем новое, а не скучный белый сыр. Разве это не здорово?

– Господи, и зачем ты только здесь появилась?

– Вот и я себя о том же спрашиваю.

– Вечно ты все меняешь, везде лезешь. Ну зачем тебе это надо?

– Интересно, говорил кто-нибудь такое да Винчи, Ньютону или Копернику? – Тави встала в позу сахарницы и наигранным голосом заговорила: – «Ах, Николай! И как тебе только в голову пришло запустить Землю на орбиту Солнца? Как хорошо было раньше!»

– Это были мужчины. А ты – девушка, – сказал Гуго и нахмурился. – А девушки ничего не меняют. Они пекут. Шьют. И еще подтирают. Полы. И носы.

Тави схватила тряпку и мазнула ею по лицу Гуго.

– А еще задницы, – бросила она и пошла прочь.

Гуго выругался и с досады топнул о пол.

– Ей просто нравится экспериментировать, – попыталась успокоить его Изабель.

– Я видел этот сыр. Его остается только выбросить, – сказал Гуго. – Мать от ярости с ума сойдет.

– А вдруг Тави права? Вдруг из него может выйти что-нибудь очень вкусное? – предположила Изабель. Схватив подойник, она стала переливать молоко в чан. – Все будет хорошо. Вот увидишь.

Но Гуго уже не думал о сырах.

– Ее никогда не возьмут замуж, – сказал он. – Какому мужчине нужна жена, которая не делает то, что он ей скажет?

Изабель тут же ощетинилась.

– Тави не нужен муж. Ей нужна математика, – сказала она, защищая сестру.

– Математика вас отсюда не вытащит. А вот муж бы вытащил. Попрошу мать или Тетушку подыскать кому-нибудь из вас подходящего, – сказал Гуго, выходя из сыроварни. Изабель выкатила на него глаза.

– Удачи тебе. Если уж наша Маман не сумела никого найти, вряд ли у них получится.

Оставшись одна, Изабель решила взглянуть на сыр, который вызвал столько переполоха. Он стоял на полке у левой стены комнаты. Было сразу понятно, что это – тот самый.

Гуго назвал его «уродливым», но ей он показался любопытным. Да, головку покрывали непривычные зеленые пятна, она была кривовата и имела странный резкий запах – в отличие от прочих, которые показались Изабель скучными в своей одинаковости.

– Ничего, может, и ты на что-нибудь сгодишься, – сказала она сыру. Но без особой надежды. В конце концов, непохожесть на других – не то качество, которое приветствуется в сырах.

И в девушках.