28 октября
Старая занавеска пропускает розово-оранжевый утренний свет, но это какой-то холодный розово-оранжевый, а не теплый розово-оранжевый. Ветер и волны с утра звучат размеренно и деловито, а не беспокойно, как прошлой ночью. Зимбра цокает когтями по лестнице, носом приоткрывает дверь в мою спальню и, виляя хвостом, протискивается сам пожелать мне доброго утра. Интересно, как он догадывается, что я уже проснулась? Не могу отделаться от чувства, что я забыла какую-то неприятную новость. Что же это? Ах да, Брендан! Как он там? Надеюсь, за ним есть кому приглядеть. Еще пять лет назад я запросто могла заказать по интернету билет на самолет, поехать в аэропорт, долететь до Бристоля и через час быть у Брендана, в охраняемом коттеджном поселке Тинтагель. А теперь это как полет на Луну…
Ну тут уж ничего не поделаешь. Мне есть чем заняться. Я медленно, по-старушечьи встаю с постели, распахиваю занавески и открываю окно. В заливе Данманус по-прежнему волны, но я вижу лодку под парусом, – наверное, Айлин Джонс проверяет верши для омаров. Ветер треплет заросли синеголовника и мирта на дальнем краю сада, они клонятся к дому, распрямляются, снова клонятся к дому. Это что-то значит. Я что-то упускаю из виду, хотя оно вот тут, у меня перед носом…
Восточный ветер; он дует из Англии, из Хинкли-Пойнт.
Сегодня радио «Перл» не работает; все утро повторяется объявление, что по техническим причинам эфира не будет. Так что я переключаюсь на JKFM, где играет Modern Jazz Quartet. Под музыку нарезаю яблоко себе на завтрак, подогреваю парочку картофельных оладий для Рафика. Учуяв запах чеснока, Рафик в своем псевдохалате сбегает по лестнице и рассказывает, что мальчишки постарше хотят соорудить тарзанку в лесопосадке. После завтрака я кормлю кур, поливаю тыквы в парнике, готовлю запас собачьих галет из овсянки с шелухой, сдобренной бараньим жиром, и точу ножницы, а Рафик моет бак для питьевой воды, наполняет его из шланга, протянутого к ручью, и, прихватив удочку, спускается на причал. Зимбра увязывается следом. Вскоре они возвращаются с уловом – сайдой и макрелью. Рафик помнит, как совсем маленьким ловил рыбу в каком-то солнечном заливе с синей водой, еще до того, как попал в Ирландию, и Деклан О’Дейли всегда говорит, что мальчик – прирожденный рыболов, что очень кстати, потому что они с Лорелеей едят мясо в лучшем случае раз в месяц. Пойманную Рафиком рыбу я запеку и подам на ужин, с пюре из брюквы. Завариваю мятный чай и начинаю стричь Рафика. Давно пора, тем более что в школе очередная эпидемия педикулеза.
– А я с утра видел в подзорную трубу Айлин Джонс, – сообщает Рафик. – Она вышла в залив на своей лодке «Зоркая» и проверяла верши.
– Здорово, – говорю я. – Надеюсь, ты не…
– Не направлял трубу на солнце? – фыркает Рафик. – Нет, конечно! Я же не дурак.
– Никто и не говорит, что дурак, – мягко укоряю я. – Просто у родителей всегда срабатывает… ну, что-то вроде детектора возможных угроз. Ты сам поймешь, когда станешь отцом.
– Фу-у-у-у-у-у, – морщится Рафик, ясно выражая свое мнение о подобной перспективе.
– Не вертись. Лучше бы Лол тебя подстригла. У нее это ловчей получается.
– Ни за что! Лол меня стрижет, как солиста из «Пятизвездного Чунцина».
– Как кого?
– Ну, такая группа, китайская. Всем девчонкам очень нравится.
Не сомневаюсь. Все девчонки мечтают о богатой жизни в Шанхае. Говорят, в Китае на каждых трех мужчин, по статистике, приходится всего две женщины, из-за выборочных абортов по половому признаку. Сразу после образования Арендованных Территорий, когда еще существовало автобусное сообщение с Корком, родственники рассказывали, что местных девушек набирают в «китайские невесты» и увозят за моря, к сытости, круглосуточному электричеству и Долгой и счастливой жизни. Но я не вчера родилась и не верю заявлениям этих «брачных агентств». Переключаю радио с JKFM на RTÉ, надеясь услышать хоть что-то о Хинкли-Пойнт, потому что в утренних восьмичасовых новостях об этом не упоминают. Зимбра подходит к нам, кладет голову Рафику на колени, смотрит, как я стригу мальчика. Рафик треплет пса по голове. Диктор RTÉ оглашает список новорожденных – слушатели сообщают радиостанции имена младенцев, вес каждого, фамилию родителей, приход и графство. Мне нравится эта передача. Бог свидетель, малышей ждет нелегкая жизнь, особенно тех, что родились за пределами Пейла или Коркского Кордона, но все же эти имена – как крошечные огоньки во тьме Помрачения.
Выстригаю чуть-чуть над правым ухом Рафика, стараясь, чтобы было как слева.
Получается неровно, приходится подравнивать и над левым ухом.
– Мне очень хочется, чтобы ничего не менялось, – неожиданно говорит Рафик.
Мне приятно оттого, что он всем доволен, но как все-таки грустно, когда даже маленький мальчик понимает, что ничто не вечно.
– Перемены вшиты в наш мир на уровне железа.
– А что значит «вшиты на уровне железа»?
– Давным-давно так говорили компьютерщики. Понимаешь… реальность меняется. Если бы жизнь не менялась, она была бы не жизнью, а фотографией. – Я подстригаю волосы на затылке Рафика. – И даже фотографии меняются. Выцветают.
Мы умолкаем. Я случайно кольнула его в шею, он ойкает, я говорю: «Извини, пожалуйста», а он отвечает, как самый настоящий ирландец: «Ничего страшного». Полудикий кот Кранчи, названный мною в честь шоколадного батончика, шествует по кухонному подоконнику. Зимбра замечает кота, но не считает нужным протестовать. Рафик спрашивает:
– Холли, а как ты думаешь, к тому времени, как мне исполнится восемнадцать, Университет Корка снова откроется?
Любовь не позволяет мне разрушить его заветную мечту.
– Возможно. А что?
– Я хочу стать инженером.
– Это хорошо. Цивилизации нужно как можно больше инженеров.
– Мистер Мурнейн говорит, что нужно будет все чинить, все строить заново и менять, как в Нефтяных Странах, только без нефти.
«Да, и начинать надо было лет сорок назад», – думаю я.
– Он прав. – Ставлю стул перед Рафиком, усаживаюсь. – Опусти-ка голову. Подстрижем тебе челку.
Приподнимаю челку гребешком, аккуратно состригаю торчащие между зубьями волосы, оставляю примерно сантиметр надо лбом. Получается неплохо. Замечаю странно напряженное лицо Рафика, отвожу ножницы, приглушаю радиоприемник до минимума.
– В чем дело, Раф, солнышко?
Он замирает, как будто к чему-то прислушивается. Смотрит на подоконник. Кота уже нет.
– Я помню, как меня стригли… Какая-то женщина… Лица не помню, но она говорит по-арабски…
Я откидываюсь на спинку стула, опускаю ножницы:
– Твоя сестра? Тебя же кто-то стриг до пяти лет.
– А у меня были короткие волосы, когда я сюда попал?
– Кажется, не длинные. Ты едва не умер от голода и холода, воды наглотался, так что длину твоих волос я как-то не запомнила. Раф, а ты… помнишь лицо этой женщины?
Рафик морщит лоб:
– Ну, вот если не смотреть, то я вроде как ее вижу, а когда приглядываюсь, лицо сразу расплывается и исчезает. Иногда она мне снится, но, когда просыпаюсь, лица исчезают, остаются только имена. Одно имя я помню… Ассия. По-моему, это моя тетя… а может, сестра. Наверное, это она с ножницами. Хамза и Исмаил – мои братья, они были со мной в лодке… – Все это я слышу не в первый раз, но не прерываю Рафика, когда он пытается связать воедино обрывки воспоминаний о своей жизни до Ирландии. – Хамза был смешной, а Исмаил – нет. В лодке было много людей, не повернуться. А женщин не было, детей тоже, только еще один мальчик, бербер, я не очень хорошо понимал его арабский. И у всех была морская болезнь. А меня совсем не тошнило. В туалет все ходили прямо через борт. Исмаил сказал, что мы плывем в Норвегию. Я спросил: «Что такое Норвегия?» И он объяснил, что это такое безопасное место, где можно заработать денег, где нет Эболы, где никто ни в кого не стреляет… И мне это очень нравилось, а в лодке не нравилось… – Рафик морщится. – А потом мы увидели огни вдалеке, за полосой воды, на берегу длинного залива, была ночь, и все переругались. Хамза сказал нашему капитану по-арабски: «Это не Норвегия», а капитан ответил: «С какой стати мне вам врать?», а у Хамзы было что-то вроде компаса, поэтому он сказал: «Нам надо севернее», а капитан выбросил компас за борт. Тогда Хамза сказал остальным: «Он врет, бережет горючее. Огни на берегу – не Норвегия, а какая-то другая страна». И все закричали, а потом выстрелы и… – Глаза и голос Рафика тускнеют. – Вот что мне снится в кошмарах. В лодке было так тесно, что…
Я вспоминаю, что хорологи умели редактировать плохие воспоминания, и жалею, что не могу оказать Рафику такую же милосердную услугу. Или не милосердную… не знаю.
– …и помню еще, как Хамза швыряет в воду круг, говорит: «Поплывем к берегу» – и бросает меня в воду, но сам не прыгает… И больше я ничего не помню. – Рафик трет глаза тыльной стороной ладони. – Я все забыл. Свою семью. Их лица…
«…Оуэн и Иветта Ричи из Лиффорда, что в графстве Донегал, – доносится из радиоприемника, – сообщают о рождении дочери Кезайи – хрупкой, но очаровательной малышки весом шесть фунтов… Добро пожаловать, Кезайя!»
– Тебе было всего лет пять или шесть, Рафик! Когда тебя выбросило на камни, ты был в шоке, твой организм был истощен и переохлажден, ты пережил резню, неизвестно сколько продержался в холодных волнах Атлантического океана. Ты не тот, кто забыл, а тот, кто выжил. По-моему, просто чудо, что ты вообще хоть что-то помнишь.
Рафик подбирает со штанов отстриженную прядь, уныло теребит ее в пальцах. А я вспоминаю ту весеннюю ночь. Апрель выдался теплым и безветренным, что, скорее всего, и спасло Рафику жизнь. За полгода до того дня погибли Ифа и Эрвар, и Лорелея была вне себя от горя. Как и я, впрочем, но ради нее я старалась этого не показывать. Я сидела в любимом кресле, болтала по планшету со своей подругой Гвин и вдруг заметила в дверях призрачное личико, бледное, как у утопленника. Зимбры у нас тогда еще не было, так что мальчик не испугался. Опомнившись, я открыла дверь, завела его в комнату. Его сразу же стошнило морской водой. Он промок насквозь, дрожал и не понимал английского или вообще ничего не понимал. Тогда у нас еще было чем топить бойлер, но я знала, что такое переохлаждение: горячая ванна могла вызвать перебои сердечной деятельности и даже остановку сердца, – поэтому я просто сняла с малыша мокрую одежду, завернула в одеяло и усадила у огня. Мальчика била дрожь, но это был хороший симптом.
Лорелея проснулась и заварила морскому гостю имбирный чай. Я связалась с доктором Кумар, но она была в Бантри, где свирепствовал крысиный грипп, так что нам пришлось несколько дней полагаться только на себя. Ребенок, и без того крайне истощенный, страдал от лихорадки и кошмаров, но за неделю нам с Мо и Бранной О’Дейли удалось его выходить. К тому времени мы уже выяснили, что его зовут Рафик, но не могли понять, откуда он. От географических карт толку не было, поэтому Мо отыскала в Сети, как звучит слово «привет» на языках любых смуглолицых беженцев, и мальчик отреагировал на марокканский диалект арабского. Следуя совету Мо, Лорелея начала осваивать арабский по выложенным в интернете пособиям, а потом стала учить Рафика английскому, что помогло ей справиться с горем. Примерно через месяц, когда Мартин, наш мэр, привел к нам хмурого чиновника из Оплота для выяснения иммиграционного статуса нашего гостя, Рафик уже немного говорил по-английски.
– Закон настаивает на депортации, – заявил чиновник Оплота.
Заподозрив неладное, я спросила, куда и как намерены депортировать мальчика.
– Это не ваши проблемы, мисс Сайкс, – сказал чиновник.
Я без обиняков осведомилась, неужели ребенка вывезут за Кордон и бросят, как бездомного щенка, без присмотра, потому что у меня сложилось именно такое впечатление.
– Это не ваши проблемы, мисс Сайкс, – повторил чиновник.
А можно ли оставить Рафика на Шипсхеде на законных основаниях?
– Да, если его официально усыновит гражданин Ирландии, – ответил чиновник.
Поблагодарив себя за то, что еще в молодости приняла ирландское гражданство, я вполне внятно заявила, что я, ирландская гражданка, хочу усыновить Рафика.
– Это еще один паек для вашей деревни, – напомнил чиновник. – Вам нужно получить разрешение у мэра.
Мартин все понял по моему лицу и тут же заявил:
– Считайте, она его уже получила.
– А также разрешение служащего Оплота пятой категории или выше. Например, мое.
Не разжимая губ, чиновник провел языком по верхним зубам. Мы посмотрели на Рафика, который, похоже, чувствовал, что его жизнь и будущее висят на волоске.
– Умоляю вас, – пролепетала я.
Чиновник вытащил из-под пиджака папку, достал оттуда документы и сказал:
– У меня тоже есть дети, мисс Сайкс.
«И наконец, последний, но не менее важный, – бормочет радио. – У Джера и Мэггс Тубриди из Баллинтобера, что в Роскоммоне, родился мальчик, Гектор Райан, весом восемь фунтов и десять унций! Великолепно, Мэггс! Наши поздравления всем троим!»
Рафик виновато смотрит на меня, боясь, что испортил мне настроение, но я взглядом даю своему приемному внуку понять, что он ни в чем не виноват, и продолжаю выстригать густую шевелюру на макушке. Судя по всему, родители Рафика погибли, а если и живы, то вряд ли смогут узнать о судьбе сына – к тому времени, как Рафик попал в Дунен-коттедж, уже не существовало ни государства Марокко, ни вообще связи с Африкой. Теперь Рафик член моей семьи. И пока я жива, я буду о нем заботиться по мере своих сил.
Наконец-то по RTÉ начинаются новости, и я прибавляю громкость.
«Доброе утро, это Рут О’Малли с десятичасовым выпуском новостей. Сегодня суббота, двадцать восьмое октября две тысячи сорок третьего года. – Звучат и стихают знакомые звуки фанфар, возвещающие начало новостного блока. – В ходе пресс-конференции в Ленстер-хаусе премьер-министр Оплота Эймон Кингстон подтвердил, что корпорация „Перл оксидент“ в одностороннем порядке аннулировала Соглашение о земельной аренде от две тысячи двадцать восьмого года, предоставившее китайскому консорциуму права на торговлю с Корк-Сити и промышленной зоной Западного Корка, совместно именуемых Арендованными Территориями».
Я роняю ножницы и тупо смотрю на радиоприемник.
«Спикер Оплота в Корке подтверждает, что контроль над Концессией Рингаскидди возвращен ирландским властям сегодня, в четыре часа утра, когда контейнеровоз корпорации „Перл“ покинул гавань в сопровождении крейсерского эскорта Флота народного освобождения. Премьер-министр сообщил журналистам, что корпорация не объявляла заранее о своих намерениях расторгнуть соглашение, чтобы обеспечить беспрепятственную передачу власти, и что данное решение объясняется финансовыми соображениями. Премьер-министр Эймон Кингстон добавил, что решение о самоустранении „Перл“ ни в коем случае не связано с вопросами безопасности, поскольку во всех тридцати четырех графствах сохраняется стабильное положение. Это решение также не вызвано слухами об утечке радиации на атомной станции Хинкли-Пойнт в Северном Девоне…»
Новости продолжаются, но я больше не слушаю.
В птичнике квохчут, кудахчут и копошатся куры.
– Холли, – испуганно спрашивает Рафик, – что такое «в одностороннем порядке аннулировала»?
Главная из всех мыслей о возможных последствиях: «Инсулин для Рафика».
– Папа говорит, что все будет нормально, – заявляет Иззи О’Дейли, – и Оплот непременно сохранит Кордон в том же виде, что и сейчас.
Иззи и Лорелея, бегом примчавшиеся с фермы Нокруэ, находят нас с Рафиком и Зимброй на чисто прибранной кухне Мо. Мо тоже слышала новостную сводку RTÉ, и теперь мы вдвоем уверяем Рафика, что в общем ничего не изменится, только импортные китайские товары станут менее доступными. Оплот по-прежнему будет еженедельно раздавать пайки, и можно будет подавать специальные запросы на лекарства. Рафик успокаивается или делает вид, что успокоился. Деклан О’Дейли сказал Иззи и Лорелее практически то же самое.
– Папа говорит, – продолжает Иззи, – что Кордон как был пятнадцатифутовым забором из колючей проволоки, так и остался, поэтому у армии Оплота нет причин покидать свои посты.
– Твой папа – мудрый человек, – говорю я Иззи.
Она кивает:
– Папа с Максом поехали в город проведать тетю.
– И правильно сделали, – говорит Мо. – А если вы поиграете с Зимброй в саду, то я испеку оладьи. И может быть, даже найду щепотку какао. Ну, ступайте. Дайте нам с Холли посидеть в тишине.
Дети убегают в сад, а Мо, не скрывая тревоги, пытается связаться с друзьями в Бантри, где расквартирован самый западный гарнизон Кордона. Обычно связь с Бантри стабильная, но сегодня на экране нет даже сообщения о неисправностях.
– У меня есть подозрение, – говорит Мо, неотрывно глядя на экран, – что доступ к Сети нам обеспечивал центральный сервер в Рингаскидди, но теперь, когда китайцы ушли… все кончено.
Я выслушиваю это, как весть о смерти.
– Значит, интернета больше не будет? Никогда?
– Возможно, я ошибаюсь… – говорит Мо, но по выражению ее лица ясно: не будет. Никогда.
На протяжении почти всей моей жизни окружающий мир сужался, а технологии прогрессировали; считалось, что таков естественный порядок вещей. Мало кто из нас задумывался, что этот «естественный порядок вещей» – дело рук человеческих и что не за горами то время, когда мир начнет расширяться, а технологический прогресс пойдет на убыль. В саду дети играют с фрисби, которая гораздо старше любого из них, – если присмотреться, на ней еще можно разглядеть полустертый логотип лондонской Олимпиады 2012 года. Ифа купила фрисби на карманные деньги. Был жаркий день, и мы пошли на пляж в Бродстерсе… Иззи показывает Рафику, как метать фрисби одним плавным движением, с одновременным заступом вперед. Может быть, дети просто скрывают свою тревогу из-за исчезновения Арендованных Территорий, а на самом деле, так же как и мы, боятся всевозможных банд, местную милицию, сухопутных пиратов и бог знает кого еще из тех, кто наверняка ринется за Кордон. Зимбра приносит фрисби, и Рафик снова ее швыряет, на этот раз удачнее. Порыв ветра подхватывает диск, Лорелея за ним подпрыгивает, ненароком демонстрируя гладкую кожу живота.
– Да, лекарства для хронических больных необходимы, – размышляю я вслух, – но что ожидает женщин, если и дальше все пойдет, как сейчас? Если Донал Бойс – лучшее, на что смогут рассчитывать одноклассницы Лол? Ну да, мужчин не изменишь, но в наше время у женщин был целый арсенал законных прав. Разумеется, лишь потому, что общество постепенно, принимая новые законы и пересматривая свои взгляды, становилось более цивилизованным. А Помрачение все это уничтожит. Страшно представить, что Лол станет рабыней какого-нибудь болвана в холодной, голодной, унылой и бесправной гэльской версии Саудовской Аравии.
Лорелея бросает фрисби, и восточный ветер сносит диск в густые кусты камелий.
– Так, оладьи! – говорит Мо. – Я отмерю муку, а ты разбей яйца. Штук шесть для нас пятерых достаточно?
– Что это? – спрашивает Иззи О’Дейли полчаса спустя.
Посуда с кухонного стола еще не убрана. Разумеется, Мо раскопала в одном из своих бездонных тайников банку какао-порошка. Вот уже больше года в наших пайках не появлялись крохотные, какие-то восковые плитки русского шоколада. Мы с Мо не притрагиваемся к лакомству, но с удовольствием смотрим, как дети уплетают оладьи, присыпанные шоколадным порошком.
– Слышите? – встревоженно повторяет Иззи. – Какой-то трескучий звук…
– Это, наверно, у Рафа в животе, – говорит Лорелея.
– Я всего на одну больше съел, чем ты! – протестует Рафик. – И…
– Да-да, знаю: ты еще растешь, тебе нужно больше есть, – поддразнивает его сестра. – Вот и вырастешь оладьевым монстром!
– Ш-ш-ш, опять! – Исси машет рукой, чтоб все молчали. – Слышите?
Мы прислушиваемся.
– Ничего не слыхать… – по-старушечьи жалуюсь я.
Зимбра вскакивает и, поскуливая, вертится у двери.
– Ш-ш-ш, Зимбра! – велит Рафик.
Пес притих, и – вот! Резкий, прерывистый треск. Я смотрю на Мо, и Мо кивает:
– Стреляют.
Выбегаем на клочковатую лужайку, заросшую одуванчиками. Ветер по-прежнему дует с востока, свистит в ушах, но теперь автоматная очередь слышна отчетливо, где-то неподалеку. А через пару секунд от мыса Мизенхед на противоположной стороне залива отражается гулкое эхо.
– Это в Килкрэнноге? – спрашивает Лорелея.
– Папа как раз туда поехал… – дрожащим голосом произносит Иззи.
– Не может быть, чтобы Кордон так быстро прорвали! – вырывается у меня, и сразу же хочется забрать слова назад: произнесенные вслух, они делают все реальностью.
Зимбра скалится и рычит.
– Я пойду домой, – говорит Иззи.
Мы с Мо переглядываемся.
– Иззи, не спеши, – говорит Мо. – Лучше переждать, пока не выяснится, в чем дело.
С ближней окраины доносится рев джипов; судя по звуку, на главной дороге несколько машин.
– Это наверняка джипы Оплота, – говорит Рафик. – Только у них есть дизель.
– Я тебе как мать скажу, – говорю я Иззи, – давай-ка лучше…
– Я… я украдкой проберусь… Осторожненько. Честное слово, – обещает Иззи, нервно сглатывает и скрывается за кустами фуксии.
Я борюсь с гадкой мыслью, что вижу Иззи О’Дейли в последний раз, а натужный рев джипов стихает до напряженного ворчания.
– Похоже, один свернул на нашу тропу, – говорит Лорелея.
У меня мелькает смутное подозрение, что этот ветреный осенний день может стать для меня последним. Для меня, но не для детей. Не для детей. Мо думает о том же.
– Лорелея, Рафик, – говорит она. – Давайте-ка на всякий случай, если это не Оплот, а милиция… Уведите Зимбру в безопасное место.
– Но мы с Зимом – охранники, – возмущенно заявляет Рафик, у которого в уголке губ еще темнеет какао.
Я поясняю ход мысли Мо:
– Понимаешь, если это милиция, то они сначала пристрелят Зима, а уж потом начнут с нами разговаривать. Они всегда так делают.
Лорелея испуганно спрашивает:
– А как же вы, ба?
– А мы с Мо спокойно с ними побеседуем. Нам, старухам, не впервой. Так что давайте… – (мотор джипа ревет на низких оборотах где-то совсем рядом), – уходите! Родители вам велели бы то же самое. Ну, скорей!
Рафик встревоженно глядит на нас, но согласно кивает. Слышно, как по железным бортам скребут плети ежевики, как с хрустом ломаются ветки под колесами. Лорелея медлит, не хочет меня бросать. Я умоляюще смотрю на нее, шепчу одними губами: «Уходите!», и она тоже кивает.
– Идем, Раф, поможем бабушке. Уведем Зима на Уайт-Стрэнд, спрячем в старой овчарне. Идем, Зим! Зимбра! Кому я сказала, идем!
Наш сторожкий мудрый пес озадаченно смотрит на меня.
– Иди уже! – отмахиваюсь я. – Присмотри за Лол и Рафом!
Зимбра неохотно подчиняется, вместе с детьми убегает к садовой ограде за парниками, и вся троица покидает сад Мо. Спустя десять секунд на заросшей тропе появляется джип Оплота и сворачивает на подъездную дорожку к дому Мо. Чуть погодя туда же направляется и второй джип. На дверцах обоих написано «ОПЛОТ». Представители закона и порядка. А я почему-то чувствую себя раненой птицей, которую отыскала кошка.
Из каждого джипа высыпают по четверо парней. Даже мне понятно, что они не из Оплота: одеты в некое подобие мундиров, вооружены чем попало – пистолетами, автоматами, арбалетами, гранатами и ножами; ведут себя как бандиты, а не как вымуштрованные солдаты. Мы с Мо стоим бок о бок, а они проходят мимо нас прямо к дому, будто не замечая. Один, судя по всему главарь, останавливается поодаль, внимательно разглядывает бунгало, а остальные с оружием на изготовку окружают дом. Сухопарому татуированному главарю лет тридцать; на нем армейский зеленый берет, грудь прикрыта бронежилетом вроде того, который Эд носил в Ираке; на шее болтается крылатая фигурка с капота «роллс-ройса».
– Бабуся, дома есть кто еще?
– А в чем дело, молодой человек? – спрашивает Мо.
– Если кто в доме прячется, то живым не выйдет. Вот в чем дело.
– Там никого нет, – говорю я. – И уберите ваши ружья, пока друг друга не перестреляли.
Он оценивающе смотрит на меня, объявляет остальным:
– Бабка говорит, все чисто. Если соврала, стреляйте на поражение. Вся кровь будет на ее совести.
Пятеро бандитов входят в дом, двое остаются снаружи, обходят бунгало вокруг. Лорелея, Рафик и Зимбра уже наверняка перебрались через соседское поле. За ним разросся боярышник, их отсюда не заметят. Вожак отходит на несколько шагов от дома, внимательно разглядывает крышу. Вспрыгивает на низенький бортик у веранды, чтобы лучше видеть.
– Скажите, пожалуйста, что именно вам нужно? – спрашивает Мо.
В доме хлопает дверь. В нашем курятнике беспокойно кудахчут куры. Чуть дальше, на пастбище О’Дейли, мычит корова. С дороги к оконечности Шипсхеда доносится рокот джипов. Один из бандитов выходит из сарая:
– Я тут лестницу нашел, Гуд. Принести?
– Давай, – кивает главарь. – Не надо будет свою вытаскивать.
Пятеро бандитов выходят из дома.
– Внутри все чисто, – говорит бородатый великан. – Есть одеяла и еда, но на складе в деревне поболе будет.
Мы с Мо переглядываемся: неужели они перестреляли людей в Килкрэнноге?
Те, кто из милиции, убивают. Показывают свою силу.
– Ну, тогда забираем только панели, – говорит Гуд. – Что ж, бабульки, сегодня вам повезло. Уайетт, Муг, приступайте.
Панели? Два бандита – у одного лицо изъязвлено крысиным гриппом – приставляют к стене лестницу. Они взбираются на крышу, и нас осеняет, что им нужно.
– Как вы смеете отбирать у меня солнечные батареи?! – возмущается Мо.
– Легко, бабуся. – говорит бородатый великан, придерживая лестницу. – Болторезом чик-чик, и аккуратненько снимем их с крыши, делов-то. Нам не впервой.
– Но мне они нужны! Для освещения и для планшета! – настаивает Мо.
– Через неделю будете молить Бога о темноте, – предсказывает Гуд, – потому что только ночь защитит вас от Воронья. Считайте, мы делаем вам одолжение. А планшеты вам уже не понадобятся. Интернета на Арендованных Территориях больше нет. Добрые старые времена закончились, бабуся. Зима близко.
– Ишь, какой Робин Гуд выискался, – говорит Мо. – Со своими бабушками ты тоже так поступаешь?
– Сейчас главное – выжить, – отвечает Гуд, не спуская глаз с людей на крыше. – А мои бабки уже умерли. И родители тоже. Между прочим, им всем жилось куда лучше, чем мне. Да и вы пожили в свое удовольствие – с электростанциями, с автомобилями, со всеми удобствами. Зажрались. Пора платить по счетам. Так что ваши панели мы забираем в оплату долга, вроде как судебные приставы. Первый взнос.
– Но ведь лично мы мир не разрушали, – возражает Мо. – Во всем виновата система. Мы не могли ее изменить.
– Ну, в таком случае лично мы панели у вас не отбираем, – говорит Гуд. – Во всем виновата система. Мы не можем ее изменить.
За три поля от нас заходится лаем собака О’Дейли. Я боюсь, как бы чего не случилось с Иззи, молю Бога, чтобы эти вооруженные мерзавцы ее не снасильничали.
– А зачем вам солнечные батареи? – спрашиваю я.
– Мэр Кенмэра строит себе крепость, – объясняет Гуд, глядя, как его люди грузят в джип первую солнечную батарею. – За высокой стеной. Мини-Кордон, с камерами видеонаблюдения и прожекторами. За солнечные батареи он платит жратвой и соляркой. – (На крыше щелкает болторез, снимают вторую панель.) – Так что и эти, и те, с того дома, – Гуд кивает в сторону Дунен-коттеджа, – все ему достанутся.
Мо торопливо заявляет:
– У моей соседки нет солнечных батарей!
– А врать нехорошо, некрасиво, – нараспев произносит бородатый великан. – Мистер Дрон сказал, что батареи там есть, а мистер Дрон всегда говорит правду.
– Это вы вчера запускали беспилотник? – спрашиваю я, будто бесполезная информация нам чем-то поможет.
– Оплот разыскивает добро, – говорит великан, – а мы его собираем. А чего удивляться-то, бабуся? Оплот – тоже народное ополчение, вроде как наша милиция. Особенно сейчас, когда китаёзы слиняли.
Моя ма укоризненно поджала бы губы: «Не китаёзы, а китайцы!»
– По какому праву вы отбираете нашу собственность? – спрашивает Мо.
– По праву сильного, – говорит Гуд. – Ясно вам?
– Значит, вы возвращаетесь к законам джунглей? – уточняет Мо.
– Да вы же сами эти законы и вернули! Приближали их возвращение всякий раз, заливая в бак бензин!
Мо стучит палкой о землю:
– Вор, бандит и убийца!
Он задумчиво поглаживает кольцо, вколотое в бровь:
– Гм. Убийца… Ну, раз уж либо ты убьешь, либо тебя убьют, то да, я убийца. Бандит… Что ж, с кем не бывает, бабуся. Вор… Да какой же я вор? Я торговец. Меняла. Вы мне – солнечные батареи, а я вам – благую весть. – Он сует руку в карман и вытаскивает две маленькие белые ампулы.
Я с облегчением перевожу дух – слава богу, не пистолет – и невольно подставляю раскрытую ладонь. Разглядываю ампулы, маркировку на кириллице, череп со скрещенными костями. Из голоса Гуда исчезает насмешка:
– Между прочим, отличный выход. На случай, если налетит Воронье, или разразится эпидемия крысиного гриппа, или еще что, а врача рядом не будет. Смесь быстродействующего противорвотного средства и фенобарбитала, тридцать минут – и результат гарантирован. Мы их зовем «черничкой». Съешь – и вроде как засыпаешь, безболезненно и навечно. Кстати, детишкам их не вскрыть.
– Я свою отправлю в выгребную яму, – заявляет Мо.
– Лучше верните, – говорит Гуд. – В желающих недостатка нет.
Вторую солнечную батарею спускают с крыши и несут к джипу. Я прячу ампулы в карман; Гуд заговорщицки мне подмигивает, но я оставляю его без внимания. Он кивает на мой дом:
– Там кто-нибудь есть? Мне нужно предупредить парней.
Я с острой завистью вспоминаю, как Маринус ловко подвергала людей увещанию. А мое единственное средство убеждения – невнятные речи.
– Мистер Гуд, у моего внука диабет. Мальчик пользуется инсулиновым дозатором, который раз в пару дней требует подзарядки. Если вы заберете у нас солнечные батареи, вы убьете ребенка. Прошу вас, не делайте этого.
На холме блеют овцы, равнодушные к расцветам и падениям империй.
– Бабуся, вашему внуку не повезло, да и вообще, он родился в Эпоху Невезения. Его убил шанхайский начальник, который решил, что Арендованные Территории Западного Корка слишком накладно содержать. Если мы оставим вам батареи, через неделю их уволочет Воронье.
Цивилизация – как экономика или как фея Динь-Динь: если в нее перестают верить, она умирает.
– И как ты спишь? – спрашивает Мо. – Кошмары не мучают?
– Сейчас главное – выжить, – повторяет Гуд.
– Это не ответ, – фыркает она. – Похоже, «черничка» вытравила у тебя остатки совести.
Гуд, не обращая внимания на Мо, с неожиданной заботой вкладывает мне в ладонь третью ампулу с ядом. Надежда сочится в землю сквозь дырявые подметки моих башмаков.
– Там никого нет. Прошу вас, не трогайте кур.
– Не тронем ни перышка, бабуся, – обещает Гуд.
Бородатый великан волочет лестницу по тропе к Дунен-коттеджу, а тугую тишину полудня вдруг пробивает взрыв. Все невольно пригибаются, даже мы с Мо.
Это в Килкрэнноге? Эхо и эхо эха…
– Чё за хрень? – спрашивает кто-то.
Парень со шрамами от крысиного гриппа тычет пальцем:
– Да вон там…
Над кустами фуксий огромным джинном возносится столб дыма, густо-черного, с оранжевыми проблесками, и ветер сносит его к холму Каер.
– Склад горючки рванул! – хрипло восклицает кто-то.
Гуд щелкает гарнитурой, говорит в микрофон:
– База, это «Роллс-Ройс». Мы в Дунене, в миле к западу от Килкрэннога. Что там за взрыв? Прием.
Над полями разносится дробный перестук выстрелов.
– База, это «Роллс-Ройс»… Вам нужна помощь? Прием!
В наушниках Гуда слышится невнятное бормотание, невнятный белый шум – и тишина.
– База? Это «Роллс-Ройс». Жду ответа. Прием. – Гуд глядит на дым, ползущий над Килкрэнногом, снова щелкает гарнитурой: – «Ауди»? Это «Роллс-Ройс». Есть связь с Базой? Что в городе? Прием.
Он снова ждет. Все смотрят на него. Тишина.
– Значит, так, парни: либо пейзаны взбунтовались, либо незваные гости перебрались через Кордон раньше, чем предполагалось. Срочно возвращаемся в город. По машинам!
Восемь милицейских бойцов усаживаются в джипы, даже не взглянув на нас с Мо. Джипы задним ходом выбираются на тропу и несутся к дороге.
Перестрелка в Килкрэнноге усиливается.
Похоже, нам еще удастся перезарядить инсулиновый дозатор Рафика.
Так что покамест все будет как прежде; но Гуд сказал, что скоро налетит Воронье.
– Вот гады, даже лестницу обратно не принесли! – ворчит Мо.
Первым делом иду на Уайт-Стрэнд, забираю детей. Когда ветер с востока, волны в заливе Данманус не знают, куда бежать. Зимбра выскакивает из-за проржавевшей рифленой стены старой овчарни, бросается ко мне, следом выходят встревоженные Лорелея и Рафик, видят меня, успокаиваются. Рассказываю им о милицейских бойцах, о солнечных батареях, и мы идем в Дунен-коттедж. Точки и тире выстрелов то и дело прорезают полуденную тишину, над деревней взлетает беспилотник, закладывает вираж. Раздается автоматная очередь, и остроглазый Рафик замечает, что дрон сбит. Где-то у вершины холма надсадно ревет джип. На краю луга находим гигантский дождевик и, хотя о еде сейчас думать никому не хочется, мы срываем гриб, и Лорелея несет его, как футбольный мяч. Если нарезать его тонкими ломтиками и обжарить в масле, получится отличный ужин для нас четверых; неизвестно, будут ли теперь выдавать паек. Запасов в кладовой и овощей в парнике хватит недель на пять, если экономно расходовать продукты. И если бандиты их не отнимут.
Подходим к дому. Мо кормит наших кур. Она пыталась связаться со знакомыми в Килкрэнноге, Ахакисте, Даррусе и Бантри, но интернета нет. И радио молчит, даже станция RTÉ.
– На всех волнах полная тишина, как в гробу, – говорит Мо.
И что теперь? Я понятия не имею, то ли забаррикадироваться в доме, то ли отправить детей куда-нибудь подальше, скажем на маяк, то ли сходить на ферму О’Дейли, узнать, как там Иззи и остальные. Оружия у нас нет, а, судя по сегодняшним перестрелкам на полуострове Шипсхед, оно бы и не помогло; за него скорее прикончат. Так или иначе, теперь, когда джипы не грозят Дунен-коттеджу, мне спокойнее, что Лорелея и Рафик рядом. Впрочем, если мы все уже впитываем смертоносные радиоактивные изотопы, то исход предсказуем, однако разумнее всего разбираться с апокалипсисами по очереди.
Сейчас для нас самое главное – новости. Стрельба в деревне прекратилась, но пока мы не узнаем, что произошло, идти туда не стоит. Может быть, О’Дейли что-то известно, если Деклан вернулся домой. После сегодняшнего переполоха кажется, что до фермы Нокруэ очень далеко, но мы с Лорелеей все-таки намерены туда сходить. Рафика я прошу побыть дома и вместе с Зимброй охранять Мо, но главное – остаться в живых, ведь именно этого хотели его родители, отправляя его из Марокко в Норвегию. Ну, может, это и не самое лучшее напутствие, но мне, к сожалению, не довелось прочесть книгу под названием «Как себя вести, когда гибнет цивилизация».
На ферму Нокруэ мы идем кружным путем, по берегу моря, мимо скал, где я собираю морскую капусту и ирландский мох, через нижнее пастбище О’Дейли. Небольшое стадо коров джерсейской породы направляется к нам, в надежде, что их подоят: дурной знак. Во дворе стоит зловещая тишина, а Лорелея замечает, что с крыши старой конюшни исчезли солнечные батареи. Иззи говорила, что Деклан со старшим сыном Максом еще утром отправились в деревню, но на ферме не видно ни Тома, ни Иззи, ни Бранны, ни их овчарки Шуль, ни пастуха, Фила-англичанина. Ветер хлопает распахнутой кухонной дверью, и Лорелея сжимает мне ладонь. Дверной замок выломан. Мы проходим мимо навозной кучи, пересекаем двор, и я дрожащим голосом окликаю:
– Эй, дома есть кто?
Ответа нет. Ветер гонит по двору пустую жестянку.
В приоткрытом окне позвякивают китайские колокольчики.
– ИЗЗИ! ЭТО МЫ! – опасливо выкрикивает Лорелея.
Мне страшно заходить в дом.
Кухонная раковина полна немытых тарелок, оставшихся с завтрака.
– Ба? – испуганно говорит Лорелея. – Как ты думаешь…
– Не знаю, солнышко, – вздыхаю я. – Подожди снаружи, а я…
– Лол? Лол!
Иззи несется по двору, за ней идут Бранна и Том. Том с Иззи перепуганы, но целы и невредимы, а вот Бранна О’Дейли, строгая брюнетка лет пятидесяти, вся в крови.
– Бранна! Что с тобой? – вскрикиваю я.
Бранна не понимает причины моего испуга, потом ее осеняет.
– Ох ты, Матерь Божья! Нет, Холли, со мной все в порядке. У нас корова отелилась. Прошлой весной у Конноли бык сбежал, к нашим коровам забрался. Вот одна сегодня и разродилась. Нашла время! Но она же, бедная, не знала, что Кордон пал и что банды всяких отщепенцев бродят по деревням, грозят оружием, отнимают у людей солнечные батареи. А роды тяжелые были, тазовое предлежание. Но, слава богу, все обошлось, теперь у нас телочка, да такая хорошенькая!
– У вас солнечные батареи отобрали, – говорит Лорелея.
– Знаю, детка. Тут уж ничего не поделаешь. Небось, и к вам в Дунен заглянули?
– У Мо сняли панели с крыши, – вздыхаю я. – А у нас не успели. Как услыхали взрыв, так сразу и уехали.
– Да, и от нас тоже быстро смотались.
– А Деклан с Максом еще не вернулись? – спрашиваю я.
Бранна пожимает плечами и мотает головой.
– Их до сих пор нет! – говорит Том и возмущенно добавляет: – А ма не позволяет мне за ними сходить!
– Хватит и того, что двое из троих мужчин О’Дейли попали в зону военных действий. – Заметно, что Бранна волнуется. – Папа велел тебе охранять тылы.
– А ты меня заставила спрятаться, – голос шестнадцатилетнего Тома дает петуха, – на чертовом сеновале, вместе с Иззи! Какой же из меня защитник, если я прячусь!
– Где-где? – ледяным тоном уточняет Бранна.
Том недовольно морщится и таким же ледяным тоном отвечает:
– На сеновале. Вместе с Иззи. Но почему…
– Восемь бандитов с новейшими китайскими автоматами, – говорит ему Иззи, – против подростка со старым ружьем. Что тут непонятного? Ой, слышите? Велосипед. Помяни черта, а он тут как тут…
Том порывается что-то спросить, но Шуль бросается к воротам фермы, машет хвостом, звонко лает. Из-за поворота на горном велосипеде выезжает Макс, старший брат Тома, спешивается в нескольких шагах от нас. На скуле у него здоровенная ссадина, взгляд дикий. Похоже, в деревне произошло что-то ужасное.
– Макс! – Бранна испуганно смотрит на сына. – А где папа? Что с ним?
– Папа… папа жив. – Голос у Макса дрожит. – А вы как?
– Да слава богу… Тебе глаз-то не задело, сынок?
– Нет, все нормально, это меня осколком царапнуло, когда… топливный склад взорвался ко всем чертям и…
Мать так крепко стискивает его в объятьях, что ему трудно говорить.
– И с каких это пор у меня в доме ругань развели? – укоряет Бранна, уткнувшись сыну в плечо. – Мы с отцом не для того вас воспитывали, чтобы вы изъяснялись, как эти чертовы бандиты! Ну, ладно, рассказывай, что случилось.
На кухне, пока я промываю Максу рассеченную скулу, он сперва выпивает стопку мутного отцовского самогона, чтобы хоть немного успокоиться, а потом – кружку мятного чая, чтобы отбить мерзкий вкус. Он долго набирается смелости начать рассказ, а потом уже не может остановиться:
– Мы с папой только заходим к тете Сьюки, а тут прибегает Сэм, старший сын Мэри де Борга, и говорит, мол, всем нужно идти в мэрию на собрание. Ну, где-то в полдень это было. Почти все деревенские пришли. Мартин взял слово, объявил, что Кордона больше нет и все такое. И что на Шипсхеде нужно организовать добровольную дружину ополчения, вооружиться чем есть и выставить посты на дорогах в Даррус и в Раферигин, чтобы, если нагрянет Воронье, не сидеть, как индюки под Рождество. Ну, все вроде как сочли это разумным предложением. А потом отец Брейди заявил, что Всевышний уничтожил Кордон, потому что мы уверовали в поганых идолищ, колючую проволоку и китайцев, так что первым делом надо избрать такого мэра, которому благоволит Господь. Пэт Джо и еще пара человек заорали, что, мол, сейчас не время для выборов, а Мюриэл Бойс как завизжит, что все они богоотступники и язычники и гореть им в геенне огненной, потому что жалкой горстке овцеводов со ржавыми винтовками не остановить предсказанного Откровением святого Иоанна. А Мэри де Борга… Ой! – Макс морщится, когда я щипчиками вытаскиваю осколок из рассеченной скулы.
– Ну все, последний, – говорю я.
– Спасибо, Холли. Так вот, Мэри де Борга сказала, что нам лучше бы следовать принципу «Господь помогает тем, кто сам себе помогает», как вдруг раздался рев моторов, прямо как пятничный Конвой, только громче. Все повыскакивали из мэрии, а на площадь въехали двадцать джипов Оплота и с ними еще цистерна. Из машин начали вылезать люди, человек по пять-шесть из каждой. Такие сволочи, ма. Амбалистые сволочи. Кто из Оплота, а кто из милиции, ну, те, что с Кордона. Деревенских было не меньше, но с этими гадами фиг потягаешься: вооружены до зубов и обучены убивать. Какой-то тип из Дублина забрался на крышу джипа и стал орать в мегафон. Заявил, что его зовут генерал Дрохеда и что на бывших Арендованных Территориях Западного Корка вводится военное положение, потому что Кордона больше нет. А потом сказал, что Оплот в Корке приказал реквизировать у населения Шипсхеда все солнечные батареи на нужды правительства и вывезти доставленное вчера топливо. Ну, мы только переглянулись, мол, фиг тебе, а не топливо. Тогда Дрохеда заорал, что отказ равносилен предательству. А предательство, согласно какому-то там положению какого-то там закона Оплота, карается пулей в голову. Ну, Мартин Уолш подошел к джипу, сказал, что он мэр Килкрэннога, и спросил, нельзя ли ознакомиться с приказом о реквизиции. А Дрохеда выхватил револьвер и пальнул Мартину под ноги. Мартин аж подпрыгнул и сразу попятился, а этот гад, Дрохеда, или как там его, и спрашивает: «Ну что, ознакомились, мистер мэр?» И добавил, что, мол, если еще каким-нибудь героям захочется вмешаться, то продуктовый склад тоже опустошат, так что зимой в Килкрэнноге будут грызть камни.
– Представители Оплота так себя не ведут, – неуверенно говорит Бранна. – Правда же?
Макс отпивает глоток самогона, кривит рот и передергивается.
– А кто их теперь знает! После речи Дрохеды штук десять джипов отправились в сторону Дунена, а еще десять – на окраины города, и эти типы сразу взялись за дело. Достали из багажников лестницы и полезли на крыши тех домов, где стояли солнечные батареи. А у самих домов выставили охранников, и уж те пальцев со спускового крючка не спускали, чтобы никто не посмел возражать. Ну и начали закачивать солярку в свою цистерну. Все наши, конечно, сердито ворчали, глядя на грабеж, но этих гадов попробуй останови, сразу пристрелят, а солнечные батареи и топливо все равно отберут. В общем, цистерна наполнилась, панели с крыш сняли, джипы один за другим въезжали на площадь, дожидались тех, что поехали к ферме Нокруэ и в Дунен. А потом… Я сам не видел, с чего все началось, стоял с отцом и Шоном О’Дуайером, а у джипа генерала Дрохеды вдруг началась перебранка…
Я аккуратно смазываю антисептиком рассеченную скулу Макса; он морщится.
– Дрохеда начал орать на своих боевиков. Присобачил себе на лоб эмблему с капота «ауди», вопил, что он возглавляет операцию, а недовольные пусть убираются к… Ну, в общем, к такой-то матери… А тут ветер стих, крики разносились по всей деревне. И тут один амбал зашел Дрохеде за спину, спокойно так и, ну… – Макс сглатывает, кривится, пытается сдержать слезы и срывающимся голосом продолжает: – Выстрелил ему прямо в затылок. Не говоря ни слова. У всех на глазах…
– О господи! – шепчет Иззи.
– Бедный мой мальчик, – говорит Бранна. – И ты все это видел?
Макс закрывает лицо руками, всхлипывает, глубоко вздыхает:
– Ох, ма, а потом такое началось! Оплотовцы и милицейские бойцы перегрызлись, как стая бешеных собак. Только с оружием. Пули сыпались градом… – Макс пристыженно осекается. – Ну, все было как в старых фильмах про войну, когда с крыш сигают каскадеры, а повсюду раненые… – Он отворачивается, зажмуривает глаза, отгоняя кошмарные видения. – Деревенские все бросились врассыпную, но… ма… Шеймас Куган попал под пулю.
– Он ранен? – не выдерживаю я.
Макс дрожит и мотает головой.
Том испуганно смотрит на брата:
– Убит?
Макс кивает. Иззи, Бранна, Лорелея, Том и я переглядываемся, ежимся от студеного дуновения близкого будущего. А я только вчера разговаривала с Шеймасом Куганом. Макс одним глотком допивает самогон и торопливо продолжает, будто если не выговорится, то сойдет с ума; да, наверное, так оно и есть.
– Я… я хотел… но… все за миг случилось. – Он закрывает глаза, мотает головой и странно взмахивает рукой, будто стирает что-то в воздухе. – Папа меня оттащил с криком, что уже ничем не поможешь. Мы метнулись за бар Фицджеральда, спрятались там в гараже. Как раз вовремя, потому что в цистерну попала пуля и… Ну, взрыв вы слышали.
– Его и в Типперери слышали, – говорит Бранна.
– А потом, не знаю, сколько времени прошло… снова началась пальба, какого-то парня подстрелили на подъездной дорожке Фицджеральдов… может, час спустя, не знаю. И вдруг все джипы сорвались с места и поехали в горы, к престолу Фингала, и… И все стихло. Птички поют. Все повылезали из своих убежищ… ошалелые, как, как… И даже не верится, что это все произошло. У нас? В Килкрэнноге? – Глаза Макса наполняются слезами. – Только повсюду лежат убитые и раненые. Берни Эйткен схватился за ружье, чтобы солнечные батареи не отдавать, так его подстрелили. Ранили. Ма, он умрет, наверное… А на площади такое… В общем, вы туда не суйтесь, – говорит Макс Тому, Иззи и Лорелее. – Нечего вам там делать! Вот как все расчистят и дождем все смоет, тогда, может… Ох, глаза б мои не смотрели. Двадцать или тридцать могил придется копать. Там еще милицейские раненые остались. Наши говорят, мол, надо их в море скинуть, раз они такое учинили… – На лице Макса вспыхивает гнев, на миг вытесняя шок. – А доктор Кумар пытается как-то помочь, только они, наверное, тоже помрут. На месте топливного хранилища теперь здоровенная воронка, стекла повылетали во всех домах на площади. В доме Джози Малоун фасад сорвало. А паб так вообще…
С безотчетной тревогой вспоминаю Брендана. Такая же борьба за исчезающие ресурсы наверняка идет по всей Европе, отличаются только цвета мундиров и детали ландшафта. Интересно, где теперь Гуд и бородатый великан: убиты, спасаются бегством, умирают в клинике доктора Кумар? Глотают «черничку»?
– Макс, а где отец? – спрашивает Бранна.
– Помогает Мэри де Борга навести порядок в деревне. Мартин Уолш и еще двое поехали на велосипедах в Ахакисту договариваться о совместных постах на дорогах. Сейчас это очень важно. Может быть, удастся возвести свой Кордон, от Дарруса полями до Кумкина, а затем вдоль дороги к Бултинагу со стороны Бантри. Ну, пока не поставим ограждения и ров не выкопаем, там будут просто вооруженные посты и палатки, но автоматы есть где взять, двоюродный брат Мартина служит в гарнизоне Деррикауна. То есть еще недавно служил. В общем, у тех, кто в Оплоте, тоже есть семьи, им нужно безопасное место. Так что я сейчас возьму лопаты и пойду в деревню. Я обещал.
– Нет, Макс, – говорит Бранна. – Ты полежи, отдохни. Завтра сходишь, дела никуда не денутся.
– Ма, если дороги сегодня не перекрыть, – возражает Макс, – то завтра, может, и не наступит. Так что мне пора.
– И я с тобой, – заявляет Том.
– Нет, – дружно восклицают Бранна и Макс.
– А вот и да! Мне уже шестнадцать. Ма, ты ведь и без меня с дойкой управишься.
Бранна устало трет лицо. Все меняется на глазах.
Лорелея помогает Бранне подоить коров, а я кормлю кур. Потом мы идем домой по берегу, набираем мешок дикой свеклы. Песчаные блохи кусают мои голые лодыжки; среди водорослей между камнями бродят кулики, ловко выклевывают из ила морских червей. На скале футах в двадцати от берега ловит рыбу серая цапля; выглядывает солнце. Ветер дует с юга, треплет рваные облака, как клоки овечьей шерсти, застрявшие в колючей проволоке. Находим большую, выбеленную корягу; зимой пустим ее на растопку, на пару дней должно хватить. Рафик сидит с удочкой на причале, рыбалка всегда его успокаивает. Он помогает нам дотащить корягу до дома, а мы в общих чертах рассказываем ему о том, что узнали от Макса О’Дейли, – подробности он так или иначе выведает, но не сейчас. Зимбра лежит у ног Мо, которая дремлет над раскрытой биографией Витгенштейна в старом кресле Эйлиш. Наверное, Мо лучше перебраться к нам во флигель, ведь у нее в доме больше нет электричества. Я построила флигель, узнав о беременности Ифы, чтобы им с Эрваром и малышом никто не мешал, когда они приезжали в гости, а теперь там кладовая.
Зимбра вскакивает нам навстречу. Мо просыпается, Лорелея заваривает зеленый чай из парника Мо. Я рассказываю ей о смерти Шеймаса Кугана и обо всем остальном. Мо слушает не перебивая. Потом со вздохом утирает глаза:
– Как ни прискорбно, Мартин Уолш прав. Чтобы через десяток лет не скатиться в средневековье, надо действовать по-военному. Варвары друг на друга лишний раз нападать не станут.
Мои часы бьют пять. Рафик встает:
– Можно, я еще порыбачу, пока не стемнело? А Мо на ужин останется, Холли?
– Надеюсь, что да. Мы за обедом и так ее объели.
Мо вспоминает о своей нерастопленной плите и о бесполезных электрических лампочках.
– Почту за честь. Спасибо за приглашение.
Дождавшись, когда Рафик уйдет, я говорю:
– Завтра схожу в город.
– А надо ли? – вздыхает Мо.
– Поговорю с доктором Кумар об инсулине.
Мо отпивает чай:
– Сколько у тебя осталось?
– На шесть недель хватит, – негромко отвечает Лорелея. – Один запасной инсулиновый дозатор и три упаковки канюль.
– А сколько есть у доктора Кумар? – спрашивает Мо.
– Именно это я и хочу выяснить. – Я расчесываю зудящий укус на руке. – Вчера Конвой ничего не привез, а после того, что случилось сегодня… Конвоев больше не будет. Вода у нас есть; провиантом и охраной мы, может быть, себя обеспечим, если будем жить, как при утопическом социализме, а вот синтезировать инсулин без хорошо оборудованной лаборатории все-таки невозможно.
– А Рафик что говорит? – спрашивает Мо.
– Ничего. Он мальчик умный и без того все понимает.
Через боковое окно на стену падает прямоугольник вечернего света. По нему мелькают тени птиц.
Одни тени очень четкие, другие – смутные, смазанные.
Где-то, когда-то я такое уже видела.
– Ба? – Лорелея ждет ответа на какой-то вопрос.
– Прости, милая. Я… Что ты сказала?
Радио по-прежнему молчит. Мо просит Лорелею сыграть нам что-нибудь после трудного дня, и моя внучка берет скрипку и начинает «She Moved through the Fair». Я мою дикую свеклу, а Мо потрошит рыбу. Дождевик мы обжарим в масле перед самым ужином. Будь я помоложе, отправилась бы с Максом приводить город в порядок, но теперь от меня мало толку; уже нет сил копать могилы и сколачивать гробы. А вот для отца Брейди дело найдется. Спасение Килкрэннога священник наверняка припишет вмешательству Всевышнего. Лорелея чудесно исполняет призрачную мелодию припева. Она унаследовала от отца не только скрипку, но и музыкальный талант. Родись она в мое время или чуть позже, то могла бы серьезно подумать о музыкальной карьере; а сейчас музыка стала едва теплящимся огоньком, который вот-вот погасит Помрачение.
Рафик вбегает в дом, с грохотом хлопнув дверью, и все вздрагивают от неожиданности: что-то случилось.
– Ради бога, не томи, говори скорей, в чем дело? – просит Мо.
Он тяжело дышит. Первым делом я думаю, что у него приступ диабета, но Рафик тычет пальцем куда-то вниз, на берег залива:
– Там…
Лорелея опускает скрипку:
– Глубже дыши, Раф… Что там?
– Корабль! – выпаливает Рафик. – И лодка! И люди с оружием! Приплыли к нашему берегу и заговорили со мной через такую штуковину. А я не знал, что сказать. Ну, из-за сегодняшнего…
Мы с Мо и Лорелеей недоуменно переглядываемся.
– Ничего не понимаю, – говорю я. – Корабль?
– Ну да! – Он тычет пальцем на залив.
Мне ничего не видно, а Лорелея подходит к окну, глядит на залив и изумленно ахает. Я спешу к ней, Мо ковыляет следом. В серо-голубых водах залива, метрах в трехстах от берега, сверкают желтые точки.
– Сторожевой корабль, – говорит Мо. – Кто-нибудь из вас видит, какой на нем флаг?
– Нет, – говорит Рафик. – Но с корабля спустили лодку, и она быстро поплыла прямиком к причалу. И с этой лодки со мной говорили через такую большую штуковину. Очень громко! – Рафик руками изображает рупор мегафона.
– По-английски? – спрашивает Мо.
– И что сказали? – вторит Лорелея.
– Да, по-английски, – отвечает Рафик. – Спросили: Холли Сайкс здесь живет?
Мо и Лорелея смотрят на меня; я гляжу на Рафика:
– Точно?
Рафик кивает:
– Сначала я подумал, что ослышался, но он это снова повторил. Только я растерялся, а он… – Рафик смотрит на Лорелею, – он спросил про тебя. И назвал твое полное имя: Лорелея Эрварсдоттир.
Лорелея сжимается в комочек и глядит на меня.
– А с виду они иностранцы? – спрашивает Мо.
– Я не понял. Они все в таких боевых шлемах. Но выговор не очень-то ирландский.
Сторожевой корабль стоит на прежнем месте. Большое судно, с оружейной башней, прожекторами и спаренными орудиями на носу и на корме. Не помню, когда к нам в залив в последний раз заходило судно с металлическим корпусом.
– Может, это английский корабль? – спрашивает Мо.
Не знаю.
– По слухам, шесть судов, оставшиеся от Королевского военно-морского флота, ржавеют в Мидуэе – ждут горючего, которое никогда не будет доставлено, – говорю я. – Да и потом, британские суда всегда ходят под государственным флагом.
– Может, это китайцы или русские, – предполагает Лорелея. – У них вдоволь горючего.
– Но что китайцам или русским от нас понадобилось?
– Может, еще какие-то бандиты позарились на наши солнечные батареи? – говорит Лорелея.
– Это корабль водоизмещением три или четыре тысячи тонн, – говорит Мо. – Подумай, сколько он потребляет горючего. Пара старых солнечных батарей им ни к чему.
– А вы видите шлюпку? – спрашиваю я у детей. – Ну, моторную лодку?
Лорелея вглядывается, отвечает:
– Нет, не вижу.
– Она, наверное, за причалом, – нетерпеливо говорит Рафик.
Зимбра протискивается между моей ногой и дверной рамой, рычит на густые кусты боярышника у калитки. Ветер гладит высокую траву, чайки кричат, тени становятся резче, длиннее.
Они уже здесь. Я знаю.
– Раф, Лол, – шепчу я, – на чердак.
Оба упираются, но я не слушаю возражений:
– Быстро.
– Не бойтесь. – У калитки возникает человек в военной форме, и мы вчетвером вздрагиваем от неожиданности. Он в камуфляжной броне, лицо скрыто усовершенствованным смотровым щитком эргономичного шлема, что делает владельца похожим на гигантское насекомое; сердце у меня лихорадочно бьется. – Мы дружелюбнее ваших утренних гостей.
Мо первой приходит в себя:
– Кто вы такой?
– Коммандер Аронссон, морская пехота Исландии. Прибыл на «Сьяулфстейди», сторожевом корабле исландской береговой охраны. – Он говорит по-военному отрывисто и четко, а когда поворачивается влево, в пуленепробиваемом смотровом щитке отражается заходящее солнце. – А это лейтенант Эриксдоттир, – представляет он свою спутницу, стройную женщину, тоже в боевом шлеме; она приветственно кивает. – В этой миссии нас сопровождает мистер Гарри Веракрус, советник президента.
Вперед выступает третий, в рыбацком свитере и расстегнутой ветровке – до Помрачения так одевались натуралисты-любители. Ему едва за двадцать; очертания губ свидетельствуют об африканских предках, глаза – о восточно-азиатских, цвет кожи почти европейский, а волосы гладкие и черные, как у индейцев в старых фильмах.
– Добрый день, – говорит он негромко, с каким-то неопределенным акцентом. – Или уже полагается говорить «добрый вечер»?
Я в полной растерянности.
– Я… хм, не знаю. Это, хм…
– Меня зовут Мо Мантервари, некогда профессор Массачусетского технологического института, – сухо представляется моя соседка. – Что вам угодно, коммандер Аронссон?
Он поднимает смотровой щиток шлема, демонстрирует классические черты нордической расы и квадратную челюсть. Ему лет тридцать с небольшим, он щурится на свету. Зимбра хрипло гавкает.
– Прошу вас, успокойте вашего пса. Мне очень не хочется, чтобы он обломал зубы о наши бронекостюмы.
– Зимбра, домой! – велю я. – Зимбра!
Угрюмо, точно обиженный подросток, пес подчиняется, но следит за всеми из дома, выглядывая у меня из-за щиколоток.
Лейтенант Эриксдоттир поднимает щиток шлема. Ей лет двадцать пять, лицо веснушчатое, а по-английски она говорит с заметным скандинавским акцентом, упирая на «с».
– Вы, должно быть, и есть Холли Сайкс?
Мне бы сначала понять, что им нужно, а уж потом знакомиться, но мистер Гарри Веракрус со странной улыбкой заявляет:
– Да, это она.
– Значит, вы – официальный опекун Лорелеи Эрварсдоттир, гражданки Исландии, – продолжает лейтенант Эриксдоттир.
– То есть меня, – говорит Лорелея. – Мой папа был родом из Акюрейри.
– Акюрейри – мой родной город, – говорит Аронссон. – Он совсем небольшой, так что я знаком с семьей Эрвара Бенедиктссона. Ваш отец, Лорелея, был весьма известным ученым в своей области. – Он косится на Мо.
– Что вам нужно от Лорелеи? – настороженно спрашиваю я.
– Наш президент, – заявляет коммандер, – приказал нам разыскать мисс Эрварсдоттир и репатриировать ее. Поэтому мы здесь.
Летучая мышь зигзагами носится по саду, пересекая длинные полосы света и тени.
Моя первая мысль: «Слава богу, моя девочка спасена!»
Моя вторая мысль: «Я не могу ее потерять!»
Моя третья мысль: «Слава богу, она спасена!»
Куры клюют зерно, кудахчут и возятся в птичнике; беспокойный туманный сад шуршит на вечернем ветру.
– Магно! – восклицает Рафик. – Лол, этот огромный корабль приплыл сюда из Исландии специально за тобой!
– Но как же моя семья? – спрашивает Лорелея.
– Разрешение на иммиграцию выдано только мисс Эрварсдоттир. – Аронссон поворачивается ко мне. – Это не обсуждается. Жесткие квоты.
– Но я же не могу бросить родных! – говорит Лорелея.
– Это трудно, – вступает лейтенант Эриксдоттир, – но все же подумайте хорошенько, Лорелея. На Арендованных Территориях вы жили в относительной безопасности, но, как вы и сами сегодня поняли, эта жизнь в прошлом. Кроме того, в непосредственной близости отсюда расположен атомный реактор в аварийном состоянии, что очень опасно, особенно если ветер дует с той стороны. В Исландии опасности нет. Именно поэтому у нас такие жесткие иммиграционные квоты. Мы пользуемся геотермальной энергией, а вас возьмут на попечение ваш дядя Хальгрид и его семья.
Помнится, со старшим братом Эрвара я познакомилась, когда проводила лето в Рейкьявике.
– Хальгрид жив?
– Разумеется. Наше изолированное географическое положение спасает нас от самых… – коммандер Аронссон запинается, подыскивая нужное слово, – от трудностей, вызванных Помрачением.
– На свете наверняка есть немало исландцев по рождению, – говорит Мо, – которым сейчас очень бы хотелось, чтобы deus ex machina возник на окраине их сада. Зачем вам именно Лорелея? И чем объяснить ваше столь своевременное прибытие?
– Десять дней назад мы узнали, что корпорация «Перл» решила покинуть Ирландию, – отвечает капитан. – И один из уважаемых советников нашего президента, – Аронссон, чуть поморщившись, косится на Гарри Веракруса, – убедил наши власти, что репатриация вашей внучки – дело государственной важности.
Мы смотрим на мистера Гарри Веракруса, который, судя по всему, человек весьма влиятельный, хотя так сразу и не скажешь. Он опирается на калитку, как сосед, заглянувший поболтать, и делает вид, что несколько смущен.
– Обычно мне удается хоть как-то подготовить почву, Холли, – говорит он своим молодым голосом. – Увы, на этот раз я лишен такой возможности. Дело в том, что я – Маринус.
Меня качает, будто на волнах; хватаюсь за что попало – за дверную раму и за локоть Лорелеи. Слышу, как с шелестом переворачиваются страницы толстой книги, но это всего лишь ветер шуршит в кустах. Доктор из Грейвзенда; психиатр из Манхэттена; голос у меня в голове в невероятном, невозможном лабиринте; и этот молодой человек в десяти шагах от меня…
Погодите. С чего это я взяла? Да, Гарри Веракрус похож на честного человека, но записного лжеца по виду не отличишь. И тут в голове у меня звучит его голос: Лабиринт Джеко, чертог под куполом, тени птиц, золотое яблоко… Он спокойно и всезнающе глядит на меня. Смотрю на остальных, но очевидно, что никто этих слов не слышит. Это я, Холли. Честное слово. Извини за внезапное появление. Я знаю, что у тебя сегодня был трудный день.
– Ба? Что с тобой? – встревоженно спрашивает Лорелея. – Ты не хочешь присесть?
Звонко поет дрозд, сидя на черенке лопаты, воткнутой в грядку кормовой капусты.
А Маринус мысленно произносит: Долго объяснять. Золотое яблоко было спасательной шлюпкой для одной-единственной души, а мне пришлось искать иной выход и иное тело. Дорога назад оказалась окольной. Лишь через шесть лет мне удалось возродиться в восьмилетнем мальчике из сиротского приюта на Кубе, что совпало с началом карантина в две тысячи тридцать первом году. Остров я покинул только в две тысячи тридцать пятом, когда этому телу было всего двенадцать лет. Потом я добрался до Манхэттена, но там все одичало, а дом сто девятнадцать «А» был заброшен, так что с остальными хорологами я связался только через три года. Затем рухнул интернет, и выследить тебя стало почти невозможно.
– А как же Война? – спрашиваю я. – Вы – то есть мы – победили?
Молодой человек неопределенно улыбается. Да. Можно сказать, что победили. Анахоретов больше не существует. Хьюго Лэм помог мне выбраться из Мрака, но его дальнейшая судьба мне неизвестна. Без психодекантации его тело состарилось, и теперь он пожилой человек, если, конечно, дожил до нынешних времен.
– Холли? – спрашивает Мо, боясь, что у меня помутилось в голове. – Какая война? О чем ты?
– Это мой старый друг, – отвечаю я. – Ну, когда я еще публиковалась.
Мо встревоженно смотрит на меня.
– Точнее, сын старого друга, – добавляет Маринус. – Моя мать была коллегой психиатра, у которого в детстве наблюдалась Холли.
Коммандер Аронссон очень вовремя получает какое-то сообщение и отворачивается, что-то говорит по-исландски в микрофон шлема. Потом он смотрит на часы, отключает переговорное устройство и снова обращается к нам:
– Капитан «Сьяулфстейди» хочет выйти в море через сорок пять минут. Времени для принятия решения маловато, Лорелея, но нам не хочется привлекать к себе излишнее внимание. Прошу вас, обсудите все с родными, а мы… – он смотрит на лейтенанта Эриксдоттир, – постараемся, чтобы вам никто не мешал.
Полевые мыши, куры, воробьи, собака. Сад полон глаз.
– Пойдемте в дом, – говорю я Гарри Маринусу-Веракрусу.
Он отворяет скрипучую калитку. Он идет по двору. Как здороваться с возрожденным атемпоралом, которого не видела восемнадцать лет и считала погибшим? Обнять? Расцеловать в обе щеки? Гарри Веракрус улыбается, а Маринус во мне произносит: Да, странно. Добро пожаловать в мой мир. Точнее, с возвращением, пусть и ненадолго. Я отхожу в сторону, пропускаю его в дом, и вдруг меня осеняет.
– Коммандер Аронссон, позвольте спросить?
– Да, конечно.
– В Исландии есть инсулин?
Он недоуменно морщит лоб, и Маринус оборачивается:
– По-исландски это будет точно так же, коммандер Аронссон. Инсулин. Лекарство от диабета.
– А-а. – Аронссон кивает. – Этот препарат производится на новом заводе, неподалеку от авиабазы в Кеблавике. Лекарство необходимо нескольким тысячам исландцев, в том числе нашему министру обороны. А почему вы спрашиваете? У вашей внучки диабет?
– Нет, – говорю я. – Мне просто любопытно.
На кухне я включаю лампу на солнечных батареях. Она мерцает, как свеча. Ужин почти готов, но есть никому не хочется.
– Ба, я не могу поехать в Исландию, – говорит Лорелея.
Мне надо уговорить ее во что бы то ни стало.
– Поезжай, Лол! – говорит Рафик, и я мысленно его благодарю. – У тебя там будет хорошая жизнь. Ведь правда будет, мистер Вера… Верак…
Маринус изучает книги на полках шкафа.
– Те, кого я уважаю, могут называть меня просто Маринус. Да, Рафик, ты прав: в Исландии никто не голодает, все получают хорошее образование, и там безопаснее, чем на Шипсхеде. Как сегодня выяснилось.
– Лол, это же твоя спасательная шлюпка, – восклицает Рафик.
– Спасательная шлюпка с билетом в один конец? – спрашивает Лорелея.
Молодой человек чуть морщится:
– На спасательных шлюпках обратных билетов не выдают.
– В таком случае я никуда не поплыву. Я вас не брошу. – Сейчас Лорелея так похожа на Ифу, что сердце опять сжимается от горя. – Раф, будь ты на моем месте, ты бы тоже никуда не поехал, я знаю!
Рафик тяжело вздыхает:
– А будь ты на моем месте, ты была бы диабетиком в стране, где нет инсулина! Подумай об этом.
Лорелея с несчастным видом отводит глаза и молчит.
– У меня вопрос. – Мо усаживается на стул у кухонного стола и прислоняет трость к столешнице. – Точнее, три вопроса. Мистер Маринус, Холли была знакома с вашей матерью, это понятно, но с чего вдруг она доверит вам заботу о Лорелее?
Маринус засовывает руки в карманы, покачивается с пятки на носок, демонстрируя юношескую гибкость суставов.
– Профессор, за сорок минут я не смогу вас убедить, что я – человек порядочный и что мне можно доверять. Я могу лишь посоветовать вам обратиться за разъяснениями к Холли Сайкс.
– Долго рассказывать, Мо, – говорю я. – Маринус, точнее, его мать… в общем, там все очень запутано, но она спасла мне жизнь.
– В «Радиолюдях» упоминается Маринус, – вспоминает Мо, внимательный и вдумчивый читатель. – Весьма значительный персонаж. Врач из Грейвзенда. – Она смотрит на меня. – Это его родственник?
– Да, – признаюсь я, не желая рассказывать об атемпоралах.
– Доктор Маринус был моим дедом, по линии китайских родственников. – (Что, в общем-то, почти не ложь.) – А в двадцатые годы нынешнего века Холли оказала огромную услугу моей матери, Айрис, и ее друзьям. Что, возможно, предвосхищает ваши следующие вопросы, профессор. Я в долгу перед Холли Сайкс, и возможность обеспечить ее внучке ту жизнь, которая была до Помрачения, – в некотором роде частичная выплата этого долга.
Мо кивает, подтверждая верность догадки Маринуса.
– А откуда вам так хорошо известно, что происходит на Шипсхеде?
– У нас есть доступ к спутникам-шпионам.
Мо снова сдержанно кивает, но не в силах сдержать любопытство исследователя:
– К чьим?
– Ну, китайские ретрансляторы – самые лучшие, русские системы спутниковой связи прекрасно работают в ясную погоду, но нашу информацию мы получаем через последний работающий спутник американской системы «Ай-сат». Пентагон больше не защищает ее от несанкционированного доступа.
– А из космоса видно, что делается на Шипсхеде? – с изумлением спрашивает Рафик. – Это… ну, как Бог. Или это магия?
– Ни то ни другое. – Маринус улыбается мальчику. – Это технология. Я видел, как к вам в курятник вчера забралась лиса, и тебя, убийца, тоже видел. – Он ласково почесывает Зимбру за ухом, и пес не возражает; Маринус переводит взгляд на меня. – Несколько месяцев назад Л’Охкна, наш компьютерный специалист, засек трансляцию, совпадавшую с записью голоса Холли. Разумеется, я помнил, что вы сюда переехали, но не мог связаться с вами раньше, из-за ньюфаундлендского кризиса. А после аварии на Хинкли-Пойнт и ухода «Перл» с Арендованных Территорий стало ясно, что требуется срочно принимать меры. И вот мы здесь. – Он замечает скрипку Лорелеи. – Кто здесь играет?
– Я. Немножко, – говорит Лорелея. – Это папина скрипка.
Маринус берет скрипку, рассматривает ее, как заправский скрипичный мастер – кто знает, может он им когда-то и был.
– Великолепный инструмент!
– А чем вы занимаетесь в Исландии, Маринус? – Ноги ноют, и я сажусь рядом с Мо.
– У нас экспертно-аналитический центр. Еще до моего прибытия Л’Охкна без ложной скромности назвал его «Предвидение». С нами трудится Рохо, тот, кто присматривал за Ифой восемнадцать лет назад, когда ты была на Манхэттене, и еще несколько человек. В отличие от моей матери, нам приходится больше иметь дело с политикой. Президент ценит наши советы, хотя военные с ними не всегда согласны. – Маринус перебирает струны скрипки, оценивая звучание. – Осталось всего тридцать минут, Холли. Нужно принять решение о будущем Лорелеи.
– Я уже все решила, – заявляет моя внучка. – Я не могу оставить бабушку и Рафа. И Мо.
– Очень благородное решение, Лорелея. Можно, я сыграю?
Опешив, Лорелея отвечает:
– Да, конечно.
Маринус берет смычок, пристраивает скрипку к подбородку и наигрывает «Не плачь по мне, Аргентина».
– Теплый звук. Только первая струна чуть-чуть фальшивит. Холли, ты что-то придумала.
Ну конечно же, Маринус прекрасно читает – или угадывает – мысли.
– Если Лорелея уедет с тобой, ей будет гарантирована полная безопасность?
– Да, несомненно.
– Значит, корабль в заливе – спасательная шлюпка, возвращающая к цивилизации?
– В метафорическом смысле – да.
– Коммандер Аронссон говорит, что поехать может только Лорелея?
– Технически – да.
– А ты не можешь превратить одно место в два? Ну, с помощью твоей… – Я делаю пасс в воздухе.
Маринус напоминает адвоката, удовлетворенного ходом судебных слушаний.
– Что ж, коммандера и лейтенанта придется подвергнуть увещанию. А когда шлюпка приблизится к «Сьяулфстейди», я трансверсирую к капитану корабля и его первому помощнику и повторю увещание, чтобы бедного Рафика не отправили на берег. Ну а в плавании надо будет возобновлять и повторять эту процедуру, пока мы не пройдем рубеж невозврата, после чего все начнут задумываться о причинах своих действий. Честно говоря, это невероятно трудная задача. Такое подвластно лишь истинному адепту, владеющему всеми тайнами Глубинного Течения.
Во мне вспыхивают нетерпение, благодарность и надежда.
– Значит, можешь?
Маринус опускает скрипку:
– Да, но только для Лорелеи и Рафика. У наших моряков тоже есть дети, а увещание, основанное на неосознанном сочувствии, действует быстрее и надежнее. Си Ло или Эстер Литтл смогли бы, наверное, распространить его и на вас с профессором, но моих способностей для этого недостаточно. Боюсь, я только все испорчу. Прости меня, Холли.
– Ничего страшного. А в Рейкьявике Лол и Раф останутся вместе?
– Мы что-нибудь придумаем. – Взгляд больших серых глаз Маринуса так же искренен, как взгляд Айрис Фенби. – Я могу забрать их к себе. Мы живем в здании бывшего французского консульства. Там всем места хватит. – Он поворачивается к Лорелее и Рафику. – Не волнуйтесь. Невзирая на свой юный возраст, я опытный опекун.
Тикают часы. У нас остается всего двадцать пять минут.
– Я не понимаю, Холли… – начинает Раф.
– Погоди, солнышко. Лол, если ты поедешь, то и Раф поедет с тобой в Страну Инсулина. А если ты останешься, то рано или поздно мы ничем не сможем ему помочь. Прошу тебя. Поезжай.
Наверху хлопает дверь. Мандариново сияет вечернее солнце. Лорелея вот-вот заплачет, и тогда меня не остановишь.
– А кто же позаботится о тебе, ба?
– Я о ней позабочусь! – сердито ворчит Мо, чтобы не дать Лорелее раскиснуть.
– И О’Дейли, – подхватываю я, – и Уолши, и вся наша новая Республика Шипсхед. Меня изберут министром водорослей и приставят ко мне почетный караул. – Не в силах смотреть на Лорелею, я отворачиваюсь, гляжу на каминную полку, где полустертые улыбающиеся лица умерших взирают на меня из недосягаемых миров за деревянными, пластмассовыми и перламутровыми рамками. Встаю, прижимаю детские головы к своим старым ноющим бокам, целую макушки. – Я обещала твоим маме с папой, Лол, что буду о тебе заботиться. И о тебе обещала заботиться, Раф. И если я посажу вас на корабль, то сдержу слово. Я буду спокойна и… – я сглатываю, – и счастлива, зная, что вы оба в безопасности, что вам не грозит все то… все то… – я киваю на город, – ох, все то, что сегодня произошло. И все то, что еще может случиться. Прошу вас, родные мои, сделайте мне такой подарок! Если вы… – Нет. «Если вы меня любите» – это шантаж. – Прошу вас, уезжайте… – горло у меня перехватывает, и я с трудом выдавливаю слова, – потому что вы меня любите.
Последние минуты были наполнены невнятной суматохой и суетой. Лорелея и Рафик побежали к себе, собрать вещи для двухдневного путешествия. Маринус сказал, что в Рейкьявике они пройдутся по магазинам и купят одежду потеплее, словно магазины – самое обычное дело. Мне до сих пор снятся лондонский «Хэрродс», «Браун Томас» в Корке и даже супермаркет в Клонакилти. Пока детей не было, Маринус уселся в кресло Эйлиш, закрыл глаза, и тело и лицо Гарри Веракруса стали неподвижными и пустыми, а душа моего старого друга-психозотерика отправилась создавать у офицеров фальшивые, но убедительные воспоминания. Мо смотрела на все это как зачарованная и бормотала, что непременно потребует у меня объяснений. Немного погодя душа Маринуса вернулась в тело Гарри Веракруса; два исландских офицера вошли в дом и объявили, что, как сообщил капитан корабля, президент Исландии также приказывает взять на борт беженца Рафика Байяти, названого брата Лорелеи Эрварсдоттир. Оба офицера выглядели несколько одурманенными и изъяснялись чуть невнятно, будто слегка навеселе. Гарри Веракрус поблагодарил коммандера Аронссона, подтвердил, что дети принимают предложение президента, и попросил доставить на берег свой рундук. Офицеры ушли, а Мо заявила, что уже готова назвать по меньшей мере три закона физики, только что нарушенных Маринусом, но со временем к ним наверняка добавятся и другие.
Вскоре два морских пехотинца внесли кофр из углеволокна. Маринус раскрыл его на кухне и достал десять запечатанных коробок с тюбиками какого-то порошка.
– Сухой паек, – пояснил Маринус. – В каждом тюбике – полторы тысячи калорий, питательные вещества и витамины. Разбавлять водой до консистенции густой жижицы. К сожалению, на складе был только концентрат пиццы по-гавайски, но, если притерпеться к привкусу ананаса и сыра, вам обеим этого хватит года на три. Все-таки лучше, чем ничего… А кроме того… – Маринус вытащил четыре планшета в чехлах и вручил один мне, объяснив, что все четыре соединены эфирнетом. – Один тебе, один мне, и по одному для Лорелеи и Рафика. Не то же самое, что вживую на кухне, но они все-таки не исчезнут из твоей жизни, как только мы обогнем полуостров. Планшеты заряжаются биоэлектронно, достаточно просто подержать их в руках, никакие солнечные батареи не нужны.
Рафик крикнул с лестницы:
– Мистер Маринус, а в Исландии есть зубные щетки?
– На всю жизнь хватит. И стоматологи тоже имеются. И зови меня просто Маринус.
– Класс! Холли, а что такое стоматолог?
Туман развеивается. Сумерки затягивают залив Данманус, а мы – Лорелея, Рафик, Маринус, шесть исландцев, Зимбра и я – стоим на причале, и все происходит на самом деле. Мо остается у калитки, потому что с вывихнутой щиколоткой тяжело спускаться по крутой и каменистой тропе к причалу. Стоическое выражение ее лица и детские слезы дают понять, что́ вот-вот ожидает и меня.
– Закутайтесь хорошенько, – говорит детям Мо, – и помашите Дунен-коттеджу, когда корабль выйдет из залива. Я тоже вам помашу.
Сторожевой корабль полускрыт темнеющей громадой мыса Мизенхед. Присутствие судна выдают лишь пятна света. В любой другой вечер стального гостя окружили бы лодки и шлюпки, но сегодня все слишком потрясены трагедией в Килкрэнноге, поэтому исландский корабль пребывает в гордом одиночестве.
Рундук Маринуса грузят в моторную лодку, пришвартованную к бетонной опоре причала. Теперь в рундуке лежит одежда детей, их любимые книги, шкатулка Лорелеи, ее скрипка и коробка Рафика с крючками, поплавками и мормышками – Маринус утверждает, что в Исландии отлично ловятся лососи. Рафик не снимает с шеи ключ от Дунен-коттеджа – то ли случайно, то ли умышленно, не знаю, но это его ключ. Мальчик подбирает с берега два белых камешка и сует их в карман просторной куртки. Мы втроем обнимаемся, и если бы можно было выбрать мгновение, чтобы застыть в вечности, как когда-то Эстер Литтл, которая в оцепенении провела несколько десятилетий во мне, то я выбрала бы вот это. Ифа тоже здесь, в Лорелее, как и Эд, как и Зимбра, с его с холодным носом и нервным поскуливанием. Пес знает, что происходит что-то важное.
– Спасибо за все, ба, – говорит Лорелея.
– Да, – говорит Рафик. – Спасибо.
– Для меня это большая честь, – говорю я.
Мы размыкаем объятья.
– Береги их, Маринус, – прошу я.
Поэтому я и приехал, отвечает он мысленно, а вслух произносит:
– Конечно.
– Скажи от меня «до свидания» Иззи и всем О’Дейли и… вообще всем, – просит Лорелея; глаза у нее слезятся, но не от холода.
– И за меня тоже с ними попрощайся, – добавляет Рафик, – и пусть мистер Мурнейн меня простит, потому что я так и не выполнил домашнее задание на деление.
– Вы сами им все это скажете, – говорит Маринус, – по планшетам.
Я не могу вымолвить «Прощайте!», потому что это слово исполнено мучительной неотвратимости, но и сказать «До свидания» тоже не могу, потому что вряд ли когда-нибудь снова встречусь с этими самыми дорогими для меня людьми. Этого уже не случится. Я улыбаюсь, хотя у меня до боли сжимается ветхий лоскут сердца, и смотрю, как лейтенант Эриксдоттир помогает Лорелее и Рафику сесть в лодку, а за ними следует молодой и такой древний Маринус.
– Мы выйдем на связь, как только прибудем в Рейкьявик, – кричит он мне из лодки. – Скорее всего, послезавтра.
– Отлично! Буду ждать, – кричу я в ответ; мой голос тонок и напряжен, как туго натянутая скрипичная струна.
Рафик и Лорелея смотрят из лодки, не зная, что сказать. Маринус мысленно желает мне удачи, и я понимаю, что ему известно и о вернувшемся раке, и о надежно припрятанных ампулах «чернички» на крайний случай. Не доверяя своему голосу, я киваю Гарри Маринусу-Веракрусу. Высокий морпех отвязывает шлюпку и отталкивается от причала. В соснах Нокруэ ухают совы. Подвесной мотор с урчанием оживает. Лорелея застывает, как изваяние, а потом вздрагивает, и я вдруг ощущаю, как ей страшно, потому что страшно и мне. Вот он, рубеж невозврата. Моторка по крутой дуге отходит от пирса. Пряди волос хлещут Лорелею по лицу. Взяла ли она шерстяную шапку? А, уже все равно. Над горой Нокнамадри на мысе Мизенхед покачивается пара расплывчатых, перекрывающих друг друга лун. Утираю глаза обшлагом старой флиски, и два спутника Земли снова становятся одним. Бледно-золотым и исцарапанным. Я поеживаюсь. Нас ждет холодная ночь. Моторка несется прочь на полной скорости по темным волнам, и Рафик машет рукой, и Лорелея машет, и я машу в ответ, пока не перестаю различать их силуэты в шумной туманной синеве, а за подвесным моторчиком ширится белый бурун… Но недолго. Набегающие на берег волны стирают следы исчезающей лодки, и я тоже словно бы стираюсь, исчезаю, превращаюсь в невидимку. Прежде чем начнется новое путешествие, старое должно подойти к концу, ну, типа того.
