У подножья лестницы слышу мысль: Он уже в пути, и по рукам бегут мурашки. Кто? Зимбра оглядывается, не понимает, что меня задерживает. Вслушиваюсь в звуки позднего вечера. Пощелкивает остывающая духовка. Грохочут волны, налегая плечом на утесы. Скрипит остов старого дома. Скрипит дряхлый остов Холли Сайкс, если уж на то пошло. Перевешиваюсь через перила, вглядываюсь за кухонное окно, на вершину холма, где стоит дом Мо. В спальне у нее горит свет. Все в порядке. На гравийной дорожке в саду не шуршат шаги. Зимбра не чует чужих. В курятнике тихо, как и полагается в этот час. Лорелея и Рафик хихикают в спальне, забавляются театром теней: «И ничуточки это на кенгуру не похоже, Лол!» – «А ты откуда знаешь?» – «А ты сама откуда знаешь?» Еще совсем недавно я и не надеялась услышать смех моих сироток.

Все нормально. Посторонних мыслей не слыхать. Кто-то всегда в пути. Но нет. Отчетливо прозвучало: Он уже в пути. Я уверена. Ну, почти уверена. А все потому, что если когда-то слышал голоса, то потом так всю жизнь и гадаешь, случайна ли случайная мысль, или же она – нечто большее. А тут еще эта дата: завтра пять лет с того рокового дня, когда Гигашторм 2038 года на высоте двадцать тысяч футов переломил как щепку «Боинг-797» с Ифой и Эрваром на борту и расшвырял по Тихому океану еще две сотни пассажирских самолетов, будто капризный мальчишка – пластмассовые модели самолетиков «Эрфикс», которые Брендан когда-то развешивал под потолком у себя в спальне…

– Ох, не обращай на меня внимания, – бормочу я Зимбре и бреду вверх по лестнице, по той самой лестнице, по которой когда-то взлетала пушинкой. – Ну-ка, шевели задницей! – Я глажу Зимбру по курчавой шерсти между ушами – одно торчком, одно вислое; Зимбра смотрит большими черными глазами, будто читает мысли. – Ты ж меня предупредишь, если вдруг будет о чем беспокоиться, верно?

Ну да, покамест беспокоиться не о чем, если не считать ни тянущей боли в правом боку, которая может оказаться симптомом вернувшегося рака; ни мыслей о том, что будет с Лорелеей и Рафиком, когда я умру; ни заявления ирландского премьер-министра о Хинкли-Пойнт вкупе с настойчивыми уверениями британского правительства, что «разрушения ядерного реактора пятой очереди Хинкли ни в коем случае не произойдет»; ни «запретной зоны», которая теперь всего в нескольких милях от дома Брендана; ни «лодочников» – несколько тысяч голодных бездомных мужчин, женщин и детей, – высадившихся близ Уэксфорда, которым надо как-то пережить зиму; ни слухов, что в Белфасте участились случаи крысиного гриппа; ни запасов инсулина, которые подходят к концу; ни вывихнутой лодыжки Мо; ни…

Да уж, беспокойные времена, Холли Сайкс.

– Я знал, что так оно и будет! – Рафик, укутанный в старое красное пальто Ифы, заменяющее ему халат, сидит в изножье кровати Лорелеи, обхватив руками колени. – Когда Марк обнаружил, что с его плаща пропала застежка, то… В общем, мне сразу все стало ясно. Нельзя украсть золотого орла у Тюленьего народа, и надеяться, что тебе ничего за это не будет. Марк и Эска украли их бога. И теперь за ними будут охотиться! – Зная, как мне самой нравится «Орел Девятого легиона», Рафик с надеждой просит: – Холли, можно, мы почитаем еще чуть-чуть из следующей главы?

– Уже почти десять, а нам завтра в школу, – напоминает рассудительная Лорелея.

Стоит закрыть глаза, и кажется, что рядом со мной пятнадцатилетняя Ифа.

– Ну, хорошо. А планшет заряжен?

– Да, только новостей нет. И интернета тоже.

Рафик не выказывает ни малейшего желания слезать с кровати Лорелеи.

– А правда, что, когда тебе было столько лет, сколько мне, можно было пользоваться электричеством все время?

– Молодой человек, по-моему, вы просто не желаете укладываться спать.

Рафик улыбается:

– Наверное, было магно, когда столько электричества!

– Было что?

– Магно. Так все говорят. Ну, вроде как круто, здоровско, классно, эпично и все такое.

– Понятно. Да, наверное, было магно, но тогда об этом не задумывались.

Вспоминаю, как Эд восхищался бесперебойным электричеством всякий раз, когда возвращался в наш домик в Стоук-Ньюингтоне из Багдада, где ему с коллегами приходилось заряжать лэптопы и спутниковые телефоны от автомобильных аккумуляторов, которые привозил местный барыга. На Шипсхеде сейчас очень даже не помешал бы такой барыга, но его грузовику понадобилось бы дизельное топливо, вот только дизельного топлива давным-давно нет, потому-то барыга нам и необходим.

– И самолеты все время летали, повсюду, да? – вздыхает Рафик. – Не только в Нефтяных Странах или в Оплоте.

– Да, но… – Я пытаюсь сменить тему разговора, да и Лорелее сегодня и без того хватает черных мыслей о самолетах.

– А куда ты летала, Холли? – Рафику эта тема не надоедает, сколько ни рассказывай.

– Куда угодно, – храбро, самоотверженно отвечает Лорелея. – И в Колумбию, и в Австралию, и в Китай, и в Исландию, и в Старый Нью-Йорк. Ведь правда, ба?

– Да, правда.

Интересно, каково сейчас в Картахене, в Перте, в Шанхае. Еще десять лет назад можно было просматривать изображения городов и улиц в Сети, но сейчас от интернета мало что осталось, и даже если удается к нему подсоединиться, информация скачивается медленно, на допотопной скорости. Планшет у меня совсем дряхлый, а в запасе остается только один. Если их и завозят по Рингаскиддийской концессии, то дальше Корка они не добираются. Вспоминаю репортажи о чудовищном наводнении, когда в 2033 году Фримантл скрылся под водой. Или это было в 2037-м? Или я путаю их с репортажами о наводнении в нью-йоркском метро, где океанские волны захлестнули пять тысяч человек? Или это было в Афинах? Или в Мумбаи… В 2030-е годы катастрофы случались так часто, что иной раз было трудно вспомнить, какой прибрежный район был опустошен на прошлой неделе, а какой – две недели назад; какой город обезлюдел из-за вспышки Эболы, а какой – из-за крысиного гриппа. Новостные программы превратились в бессвязный непрекращающийся фильм ужасов, и смотреть я их не могла. Но после Первого краха Сети практически неоткуда узнать, что происходит в мире, и это хуже всего.

Ветер трясет оконные рамы.

– Все, гасите свет. Побережем лампочку.

Лампочек осталось всего шесть; все они аккуратно упакованы и спрятаны под полом в моей спальне, вместе с последним планшетом, – с тех пор, как в Даррусе начались грабежи. Целую Рафика в курчавую макушку, он плетется в свою спальню, и я желаю ему спокойной ночи, надеясь, что она и впрямь будет спокойной: теперь кошмары мучают его гораздо реже, раз в десять дней, но своим отчаянным криком он и мертвого разбудит.

Рафик зевает:

– И тебе спокойной ночи, Холли!

Лорелея кутается в одеяло, накидывает поверх дубленку. Я тихонько прикрываю дверь.

– Сладких снов, ба, не корми во сне клопов.

Так всегда говорил мне отец, я всегда говорила так Ифе, потом Ифа говорила это Лорелее, а теперь Лорелея говорит это мне.

Да, можно продолжать жизнь в других, главное, чтобы они были.

Уже глубокая ночь, но мне, давно перевалившей семьдесят, хватает всего нескольких часов сна – одно из немногих преимуществ старости. Подбрасываю в печку полено, подкручиваю яркость светильника и вытаскиваю шкатулку со швейными принадлежностями: надо подлатать для Рафика старые джинсы Лол и заштопать носки. Хотелось бы, конечно, перестать предаваться тщетным мечтам о горячем душе перед сном. Иногда мы с Мо терзаем друг друга воспоминаниями о магазине «Боди-шоп» и о тамошних чудесных ароматах: мускус и зеленый чай, бергамот и ландыш, манго, бразильский орех, банан, кокос, масло жожоба, корица… Рафик и Лорелея не знают ничего подобного. Для них мыло – это лишенный запаха брусок из Пейла, как теперь называют промзону Дублина. До прошлого года еще можно было купить китайское мыло на пятничном базарчике, но теперь щупальца черного рынка обрубают прежде, чем они дотягиваются до Килкрэннога.

Дождавшись, когда дети уснут, включаю радио. Мне каждый раз страшно, что я не услышу ничего, кроме тишины, но сегодня работают все три радиостанции. Станция RTÉ, рупор Оплота, ежечасно сообщает официальные сводки новостей, а между ними – образовательные передачи о том, как выращивать овощи, как чинить разные вещи и как выживать в стране, все больше полагающейся на кустарное производство. Сегодня повторяли передачу об оказании первой помощи, в частности о накладывании лубка на сломанную руку, так что я переключаюсь на JKFM, последнюю неправительственную станцию в Ирландии, чтобы послушать музыку. Никогда не знаешь, что услышишь, хотя, разумеется, даже самые новые вещи были пятилетней давности. Узнаю припев «Exocets for Breakfast» от Деймона Макниша и его The Sinking Ship, вспоминаю вечеринку в Колумбии – а может, в Мехико? – где встретилась с этим музыкантом. И Криспин, по-моему, тоже там был. Мне знакома и следующая вещь – Talking Heads, «Memories Can’t Wait», но она напоминает о Винни Костелло, и я решаю попытать счастья на третьей станции, «Радио острова Перл». Она вещает из китайской концессии в Рингаскидди, близ Корка. Передачи в основном на мандаринском диалекте, но сводки международных новостей иногда звучат на английском, и в отсутствие интернета это единственная возможность получить хоть какую-то информацию, не прошедшую через фильтры Оплота. Разумеется, «перловые» передачи тоже имеют отчетливый «китайский привкус» – Эд назвал бы это «голимой пропагандой» – и не упоминают о пятой очереди АЭС Хинкли, принадлежавшей китайско-французскому концерну вплоть до случившейся пять лет назад аварии, после чего иностранцы самоустранились, предоставив британцам самим решать проблему ядерного реактора в аварийном состоянии. Сегодня новостей на английском нет, но звук китайской речи успокаивает, и я, естественно, вспоминаю Джеко, а затем дни и ночи, проведенные с хорологами в Нью-Йорке и не только, почти двадцать лет назад…

Часовня, битва, лабиринт – да, все это произошло на самом деле, хотя понятно, что если кому-то об этом рассказать, то мои откровения воспримут как желание покрасоваться, а меня объявят сумасшедшей или спишут все на наркотический бред. Но если бы я помнила только самое невероятное, если бы я просто очнулась в номере гостиницы «Эмпайр», то и сама объяснила бы свои приключения пищевым отравлением, провалом памяти или ложными воспоминаниями. Но то, что со мной произошло, объяснить было невозможно. Прикоснувшись к золотому яблоку в чертоге под куполом, где метались птичьи тени, я с головокружительной скоростью пришла в себя… только не в гостиничном номере, а в галерее дома 119А; мой средний палец был прижат к золотому яблоку на картине Бронзино, на подоконнике ворковала горлица, и никаких хорологов рядом не было. Не оказалось и мраморной скалки в ящике буфета на кухне. Мои колени покрывали синяки и ссадины, полученные в лабиринте при нападении Константен. Не знаю, почему Маринус не вернулась вместе со мной, – возможно, золотое яблоко срабатывало только для одного. И самое удивительное: тщетно прождав атемпоралов до позднего вечера, я все-таки села в такси и через Центральный парк вернулась в гостиницу, где выяснилось, что номер оплачен на неделю вперед, но не моей кредитной картой. А когда портье нью-йоркской гостиницы настаивает, что ваш номер оплачен, можете быть уверены, вам это не снится.

Да, все произошло на самом деле, однако обычная жизнь идет своим чередом, и новый день равнодушен к паранормальным приключениям дней прошедших. Для водителя такси я была очередным пассажиром, которого следовало доставить в аэропорт Ла-Гуардия и напомнить об очках, забытых на заднем сиденье. Для стюардессы компании «Эр-Лингус» я была очередной пожилой дамой в экономклассе, у которой не работают наушники. Для своих кур я – двуногий великан, который бросает им зерно и крадет у них яйца. В свой «потерянный уик-энд» на Манхэттене мне, возможно, открылась некая грань бытия, известная в лучшем случае нескольким сотням людей за всю историю человечества, но что с того? Рассказать об этом я не могла. Даже Ифа или Шерон только хмыкнули бы: «Да, я верю, что ты в это веришь, но, знаешь, хорошо бы проконсультироваться с врачом…»

Никакого продолжения не последовало. Маринус, если ей, конечно, удалось выбраться из чертога под куполом, больше не появлялась в моей жизни, а уж теперь-то этому и вовсе не бывать. В свое время я несколько раз разглядывала в сети улицу, где находится дом 119А, – за кирпичным особняком с разнообразными окнами явно присматривали, поскольку нью-йоркская недвижимость остается нью-йоркской недвижимостью, хотя в Америке сейчас дела плохи; но сама я больше туда не возвращалась и не пыталась выяснить, кто там живет. Однажды я все-таки позвонила в книжный магазин «Три жизни», но, как только мне ответили, струсила и отключилась, так и не спросив, как там их соседка, Инес. Последняя книга, которую Шерон прислала мне почтой, еще до того, как почтовые сообщения прекратились, была о двенадцати астронавтах космической программы «Аполлон», которые высаживались на Луну, и я подумала тогда, что мое посещение Часовни Мрака чем-то на это похоже. Теперь, когда я вернулась на Землю, можно либо медленно сходить с ума, пытаясь попасть в другое измерение, в дом 119А, к хорологам и психозотерике, либо сказать себе: «Все было, но прошло» – и жить обычными семейными делами и заботами. Поначалу я не знала, получится ли у меня, скажем, вести протоколы собраний килкрэнногского комитета «Чистые города», зная, что, пока мы дискутируем о фондах, выделенных на строительство новых детских площадок, души движутся через Мрак к черной пустоте Последнего Моря, однако же, как выяснилось, я прекрасно с этим справляюсь. Однажды, за пару недель до моего шестнадцатого дня рождения, в абортарии рядом со стадионом Уэмбли я познакомилась с женщиной, раза в два старше меня. Моя новая знакомая была ухожена и невозмутима. А я была заревана и напугана. Прикуривая новую сигарету от предыдущей, женщина сказала: «Милая девочка, как ни странно, можно жить и с этим, и со многим другим».

Оказывается, она была совершенно права.

…В мой сон врывается лай Зимбры. Я просыпаюсь в кресле у печи, а Зимбра заходится лаем у бокового крыльца. Сонно встаю, роняю недоштопанный носок, выхожу на крыльцо.

– Зимбра!

Он меня не слышит. И вообще, он уже не Зимбра, а первобытный пес, учуявший древнего врага. Кто там? Господи, как жаль, что наш старый прожектор больше не работает. Зимбра на миг умолкает, и я слышу, как испуганно квохчут куры. Ох, только бы не лиса! Хватаю фонарь, чуть приоткрываю дверь птичника, и пес тут же протискивается в щелку, роет землю там, где под проволочной оградой скрывается лисий лаз. В меня летят комья земли, перепуганные куры мечутся за сеткой. Направляю в вольер луч фонарика, но лисы не видать, хотя Зимбра настаивает на своем. Одна мертвая несушка, вторая, третья; здорово потрепанная курица слабо хлопает крыльями; а вот два сверкающих глаза и рыжее пятно на крыше куриного загончика. Зимбра – пятнадцать кило веса, помесь немецкой овчарки, черного лабрадора и еще бог знает кого – бросается в вольер и вспрыгивает на крышу загончика, который тут же переворачивается, а куры носятся по вольеру, истошно голосят и хлопают крыльями. Резко, как удар хлыста, лисица срывается к лазу, успевает просунуть в него морду, но Зимбра вонзает клыки ей в шею. Лисица мельком глядит на меня, а потом пес вытягивает ее из лаза, встряхивает, подбрасывает, придавливает к земле. И перегрызает горло. Все кончено. Куры долго не успокаиваются, пока одна не замечает, что опасность миновала, и все разом смолкают. Зимбра с окровавленной пастью стоит над добычей. Он медленно приходит в себя, и я тоже прихожу в себя. Дверь открывается, на крыльцо выглядывает Рафик в своем халате:

– Что случилось, Холли? Зим прямо как бешеный.

– Лиса в курятник забралась.

– Вот паршивка!

– Рафик, что за выражения?

– Извини. И скольких она прикончила?

– Двух или трех. Зим ее убил.

– Можно посмотреть?

– Нет. Это просто дохлая лиса.

– А кур можно есть?

– Нет, не стоит. Сейчас легко подцепить бешенство.

Рафик испуганно округляет глаза:

– А она тебя не покусала?

Благослови его Господь.

– Марш в постель, мистер. Со мной все в порядке.

Типа того. Рафик уходит к себе в спальню, я запираю Зимбру на веранде. В вольере не три, а четыре мертвые несушки, ущерб средней величины, учитывая, что яйца для нас – главный бартерный товар на пятничном базаре и основной источник белка для Лорелеи и Рафика. Зимбра вроде бы в порядке, надеюсь, ему не понадобится ветеринар. Синтетических лекарственных препаратов для людей почти не осталось, а о медикаментах для собак можно только мечтать. Приглушаю свет лампы на солнечных батареях, вытаскиваю бутылку картофельного самогона Деклана О’Дейли и наливаю себе «добрый глоток», как сказал бы отец. Пока алкоголь прижигает нервы, я разглядываю свои одряхлевшие руки. Набухшие жилы, змейки вен, вакуумная упаковка. Левая рука в последнее время дрожит. Не сильно. Мо знает, но делает вид, что не замечает. Лорелею и Рафика это не особо беспокоит; дети думают, что от старости все люди начинают трястись. Кутаюсь в плед, будто бабушка Красной Шапочки; впрочем, я и есть та самая бабушка в мире, где слишком много волков и катастрофически не хватает охотников. В доме холодно. Завтра надо спросить у Мартина в баре Фицджеральда, будут ли этой зимой поставки угля, хотя я и так знаю, что он скажет: «Если привезут, значит будут». Фатализм – слишком слабый антидепрессант, но у доктора Кумар других нет. За боковым окном сад припорошен меловым светом почти полной луны, встающей над мысом Мизенxед. Скоро пора убирать лук и высаживать кормовую капусту.

В темном окне отражается старуха в кресле ее двоюродной бабушки, и я говорю ей: «Шла бы ты спать». С усилием встаю, стараясь не обращать внимания на ноющий тазобедренный сустав, на миг останавливаюсь у комода, где на полочке стоит шкатулка из плáвника. Я смастерила ее пять лет назад, в горестные недели после Гигашторма. Лорелея украсила ее ракушками. В шкатулке лежит фотография Ифы и Эрвара, но сегодня я провожу по краю большим пальцем и пытаюсь вспомнить, какими были на ощупь волосы Ифы.

Спи, малышка, сладких снов, не корми во сне клопов.