Встречался ли вам, любезный читатель, более одинокий дорожный знак, чем тот, который указывает, что Фестап на севере, шоссе Калдидалур ведет на восток, а до Тингведлира на западе – 23 километра? В Англии двадцать три километра, даже кружным путем, означали бы двадцать минут езды, но я выехал из туристического центра в Тингведлире полтора часа назад. Гудроновая трасса сменилась проселочной дорогой, вьющейся по взгорью к каменистому плато у чугунно-серых гор под бурлящими клубами облаков. По какой-то неведомой прихоти я останавливаю арендованный «мицубиси», выключаю двигатель, взбираюсь на каменистый пригорок и сажусь на валун. Ни телеграфного столба, ни линии электропередач, ни деревца, ни кустика, ни овец, ни ворон, ни мух; только пара пучков жесткой травы и одинокий писатель. Пейзаж из «Падения дома Ашеров». Или терраформированная колония на одной из малых лун Сатурна. Полная противоположность Мадриду в конце лета. Интересно, как там Кармен? Впрочем, я тут же напоминаю себе, что меня это больше не касается. А ведь это ее идея – перед началом фестиваля в Рейкьявике поездить на автомобиле по Исландии. «Царство саг, Криспин! Потрясающе!» Я, конечно же, старательно все разузнал, подготовился, заказал жилье и машину и даже взялся читать «Сагу о Ньяле», но восемь недель назад в Лондоне раздался телефонный звонок. Я сразу понял: дурные вести. Холли назвала бы это Знанием, с большой буквы. С Зои мы расходились предсказуемо и долго, а вот декларация независимости из уст Кармен прозвучала как гром среди ясного неба. Ошарашенный и уязвленный, трепеща от страха, я попытался возразить, что именно совместное преодоление препятствий и обустроенный быт укрепляют взаимоотношения, но мой страдальческий лепет становился все бессвязнее, ибо жизнь разваливалась на глазах, а небосвод рушился.

Ладно, хватит. Добрая женщина любила меня целых два года.

А Чизмен уже третий год считает дни в аду.

Немного погодя с шоссе Калдидалур сворачивает колонна полноприводных джипов. Я по-прежнему сижу на валуне. Вымораживаю задницу. Туристы глядят на меня сквозь заляпанные грязью окна; шины плюются гравием, вздымают клубы пыли. Ветер бьет по ушам, желудок благодарно принимает чай, а… А больше ничего. Жутковато. Сдабриваю местную микрофлору винтажной писательской мочой. У дорожного указателя высится горка камней, собранных за долгие века. Добавь туда еще камешек и загадай желание, наставлял меня Эрвар, но не вздумай взять из кучи даже крошку щебня – за это духи проклянут и тебя, и весь твой род. Здесь верится в это загадочное предостережение, не то что в Рейкьявике. На востоке, за ближней горной грядой, китовым ребром белеет кромка ледника Лаунгйёкюдль. Все известные мне глетчеры выглядят замызганными ледовыми наростами в сравнении с этим исполином… Будто некая ледяная планета размозжила свой череп о Землю. В Хэмпстеде, читая в сагах о героях, которых отправляют в изгнание, я представлял себе этаких развеселых Робин Гудов в мехах; однако in situ убеждаюсь, что изгоев в Исландии de facto обрекали на смерть. Ладно, пора двигаться. Кладу камешек в общую кучу, вижу, что там поблескивают и монетки. На побережье я бы так не поступил, но тут вытаскиваю бумажник, чтобы вытряхнуть из него мелочь…

…и замечаю, что из кармашка пропала моментальная фотография: я, Джуно и Анаис. Не может быть! Однако под прозрачным пластиком виднеется лишь пустой кусочек кожи.

Но как? Я носил ее с собой много лет, с тех пор как Зои подарила мне бумажник на Рождество, последнее, которое мы праздновали всей семьей. За несколько дней до того, дожидаясь Зои, чтобы пойти в итальянский ресторан на Москоу-роуд, мы с девочками сделали снимок в фотобудке на станции метро «Ноттинг-Хилл». Джуно тогда сказала, что дикари в джунглях Амазонки или еще какие-то племена верят, будто фотография крадет частицу души, а Анаис добавила: «Значит, эта фотография похитит души у нас троих». С тех пор я не расставался со снимком. Он никак не мог выскользнуть из кармашка. Я вытаскивал бумажник в туристическом центре в Тингведлире, когда покупал открытки и воду, и еще тогда заметил бы пропажу. Это не беда, конечно, но все-таки досадно. Фотографию ничем не заменить, ведь в ней наши души. Может, она в машине выпала, лежит на полу, у ручного тормоза…

Начинаю спускаться с пригорка. Звонит телефон. НОМЕР НЕ ОПРЕДЕЛЕН. Отвечаю на звонок.

– Да?

– Добрый день… Мистер Херши?

– Кто это?

– Это Никки Барроу из Министерства юстиции, секретарь Доминика Фицсиммонса. Мистер Херши, господин министр хочет известить вас о деле Ричарда Чизмена… Вам удобно сейчас говорить?

– Э-э… да-да, конечно.

Звонок подвешивают; слушаю дурацкие «Огненные колесницы» Вангелиса, и меня бросает то в жар, то в холод. «Союз друзей Ричарда Чизмена» давно решил, что поддержки Уайтхолла нам не дождаться. Сердце колотится: сейчас мне сообщат либо самые лучшие новости – о репатриации, либо самые худшие – «несчастный случай» в тюрьме. Черт, а телефон почти разряжен, осталось всего восемь процентов. Ну быстрее же! Уже семь процентов. Слышно, как Фицсиммонс хорошо поставленным голосом распоряжается: «Подтвердите, что я буду на голосовании в пять», а потом говорит в трубку:

– Привет, Криспин. Как дела?

– Не могу пожаловаться, Доминик. У тебя есть новости?

– Еще какие! В пятницу Ричард прилетит в Великобританию. Мне час назад звонил колумбийский посол, ему сообщили из Боготы. Поскольку, согласно нашему законодательству, Ричард имеет право на условно-досрочное освобождение, к Рождеству он выйдет из тюрьмы при условии, что у него все будет чисто и он не будет замышлять никаких неблаговидных поступков.

Я испытываю самые разнообразные чувства, но решаю сосредоточиться на позитиве:

– Слава богу! Огромное тебе спасибо! А это точно?

– Да, конечно, если до понедельника отношения между нашими правительствами не испортятся. Я постараюсь добиться, чтобы Ричарда отправили в исправительное учреждение категории «Д». Его мать с сестрой живут в Брэдфорде, так что самым подходящим местом будет Хатфилд, открытая тюрьма в Южном Йоркшире. По сравнению с нынешней дырой – рай. А через три месяца ему разрешат проводить выходные дома.

– Я так рад это слышать!

– Да, прекрасный результат. Поскольку мы с Ричардом дружны еще с Кембриджа, я пристально следил за развитием событий, но вступиться за него не мог, как ты понимаешь. Очень прошу, не предавай мое имя огласке. Просто скажи, что тебе позвонили из министерства. Пять минут назад я разговаривал с сестрой Ричарда и попросил ее о том же. Слушай, мне пора, меня ждут в доме десять на Даунинг-стрит. Мои наилучшие пожелания вашей группе. Вы просто молодцы. Ричарду очень повезло, что именно ты встал на его защиту, когда всем остальным было наплевать.

На последние два процента зарядки отправляю поздравления Мэгги, сестре Ричарда; она наверняка сообщит новости Бенедикту Финчу в «Пиккадилли ревью», он ведет кампанию в СМИ. Все это время мы добивались освобождения Ричарда, боролись за него всеми возможными способами, умоляли об этом, и вот он, результат, однако радость моя испаряется на глазах. Я повинен в непростительном злодеянии, но об этом никто не подозревает.

– Лжесвидетель, – объявляю я исландским просторам. – Подлый трус.

Холодный ветер вздымает черную пыль, и ныне, и присно, и во веки веков. Надо было загадать желание у груды камней, но теперь уже поздно. Что ж, если повезет, то повезет. Большего я, видно, не заслуживаю.

Что я делал, когда позвонил Фицсиммонс?

Ах да, фотография! Вот ее действительно жаль. И не просто жаль. Потеряв фотографию, я как будто снова теряю дочерей.

Спускаюсь с пригорка к «мицубиси».

Фотографии не будет – ни там, ни где-либо еще.