5 июля 1015 года

– Знание само по себе – только позитивно. Употребление же знания может быть позитивным или негативным. Мое дело, как и всякого ученого, добыть знание. Не я виноват, что «они» употребили ядерные знания во вред человечеству в две тысячи седьмом. Там у нас, в Лос-Аламос, мы пытаемся сделать войну менее привлекательным инструментом в политике. – Бородатый, очки с толстыми стеклами, доктор Розен невозмутимо глядел на Лукьянова.

– Вы, доктор, безумны, так же, как и ваши коллеги. Я бы не продал вашу опасную черепную коробку и ее содержимое опять государству, а казнил бы вас самой медленной и болезненной казнью, которая только существует.

– Вы бы этого не сделали, дорогой Ипполит. Ибо вы интеллигент и гуманист старой школы. Вы писатель. Даже самый смелый из вас – Сад, когда к нему – могущественному Секретарю Секции Пик – явился Президент де Монтрэй, враг, человек, по вине которого он просидел тринадцать лет в тюрьме, Сад не послал его на гильотину, а пожал ему руку. Идиот! И вы, Ипполит, никогда не соберете достаточно сил для простейшего действия. Вы боитесь действия… И автором дешевых романов, начиненных действиями, вы сделались, чтобы скомпенсировать себя за полное отсутствие воли…

– Вы представились как доктор физики, Розен. Выясняется, что вы доктор-психоаналитик.

– Выше. Я – священнослужитель, Лукьянов. Я – associate ректор церкви Святой Троицы на Холмах в Лос-Аламос, разумеется, после рабочего дня в лаборатории. Я поддерживаю мою жизнь, будучи ученым, и оправдываю ее, будучи священнослужителем…

– Отец Розен.

– Вильям… Отец Вильям, мистер Лукьянов.

– Итак, отец Вильям, вы добываете чистое знание, и только «они» употребляют его во зло. Неужели история человечества не научила вас, что «они» всегда употребляли ваше «чистое» знание во зло? А ваша религиозная совесть, отец, почему она не подскажет вам, что грязь и кровь на ваших руках? Всякий раз, когда вы берете свой pay-check, осмотрите его внимательно.

– Наивный автор дешевых романов, научные исследования вот уже без малого сотню лет так дорого стоят, что немыслимы без финансовой поддержки государства. Если же вы кооперируетесь с системой, а не с частными организациями (которых, как вы знаете, становится все меньше и каковые все равно кооперируются с государством), вы получаете все необходимое для ваших исследований…

Отец Вильям, доктор Розен, сидел в цементном углу на матрасе, подложив под спину одеяло. Задравшиеся кверху штанины обнажали толстые и крепкие белые икры доктора, покрытые грязновато-рыжим пушком. Доктор был босиком, белая рубашка расстегнута до пояса и обнажала такую же редкую грязно-рыжую растительность на груди доктора. В подземелье было жарко. Лукьянов полулежал на другом матрасе, не очень свежая, в пятнах, поверхность которого заставляла думать, что семья О’Руркэ использует это убежище не только в качестве временной тюрьмы.

Вот уже несколько часов они беседовали, все более и более не соглашаясь во мнениях. При других обстоятельствах они бы разошлись, поняв безнадежность дискуссии, но здесь у них не было выбора. Временами, задохнувшись возмущением, доктор Розен замолкал, но в конце концов опять обращался к Лукьянову. В бетонной норе больше нечего было делать.

– А почему бы вам, доктор, не уйти из этого бизнеса, стать full-time отцом Вильямом?

– Вам этого не понять, представитель умершего жанра дешевой литературы. Я люблю то, что я делаю, там, в Лос-Аламос. Плюс каждый ученый хочет оставить свой след, построить свой мост. Я горжусь своими работами.

– Но вы и еще девять тысяч безумцев в Лос-Аламос не строите мосты. Ваша деятельность страшнее. Это благодаря вам в истории человечества был две тысячи седьмой год. Благодаря вашей ненасытной профессиональной пытливости.

– Только две тысячи из этих девяти – активны, мой Сименон… Но то, что мы – эти две тысячи лучших из лучших мозгов Америки – делаем, должно быть сделано. Я сознаю, две тысячи седьмой год – это было ужасно. Но представьте худший вариант. Мы были в серьезном соревновании с Советами тогда – с их учеными, и благодаря нам их ученые не выиграли. Если бы не Лос-Аламос, мы с вами говорили бы по-русски сейчас…

– Я понял вас, доктор. Мир для вас – полигон для ваших исследований. Ради доказательства правильности ваших формул еще дюжине безумцев на другой стороне земного шара вы взорвете планету. Но скажите, над чем же вы сейчас работаете, доктор? Представьте себе, что я корреспондент давно исчезнувшей газеты «Нью-Йорк тайме».

– Могу вам только сказать, что все, что я делаю, – classified. Секретно. Довольно порицать меня, Сименон, лучше скажите, как долго нас будут содержать в этом подземелье, если вы это знаете или догадываетесь.

– Вас, доктор, очевидно, до тех пор, пока любимая вами «система» или кто там еще, может быть, мэр города Лос-Аламос не переправит сумму, в которую оценивается ваша светлая голова. Меня – пока…

– Пока вы не выудите у меня информацию. Видите, там, за вентиляционной решеткой, – наверняка мощные микрофоны, и все, что мы говорим, преспокойно записывается.

– Доктор, если эти молодые люди захотят что-либо узнать у вас, они не пришлют к вам для собеседования бывшего автора полицейских романов, но привяжут вас к сверлильному станку, который я видел, направляясь сюда, и для начала просверлят вам, скажем, руку. Кисть руки. Если вы выдержите сверление кисти, просверлят – что? Плечо… У меня свои дела с молодыми людьми, к вам же меня посадили, я предполагаю, главным образом для того, чтобы драгоценному товару – золотому тельцу – не было скучно.

– У бандитов прекрасная информация. – Розен снял очки и протер их краем рубахи. Без очков вид у него, как у многих близоруких, был растерянный. – Уверяю вас, Сименон, того, что я прибыл в Нью-Йорк этой ночью, не знали даже мои собственные «бульдоги». Я их обманул. Они доставили меня в горы на лыжную базу и оставили на попечение лыжных охранников. Я был в полном лыжном обмундировании – куртка, ботинки и т. д. Я спустился по склону и через несколько часов был в Албукерке, потом аэропорт… Как бандиты узнали, что я у Кэт?

– Ваша бывшая жена, разумеется, чрезвычайно занятая и собранная практичная дама?..

– Кэт? Она главный редактор научного журнала. Вы должны знать, Сименон. «Технологическая революция».

– Ваша бывшая, разумеется, пользуется «хоумтех», Розен? Удобно…

– Вы хотите сказать, Сименон, что вся информация, которую Кэт…

– Слушайте, доктор. Даже если находящиеся за стеной молодые люди получили доступ только к компьютеру категории «Ди», они преспокойно могли найти Кэт Розен и получить достаточное представление о семейной драме, случившейся шесть лет назад, и… Скажите, Розен, вы любите театр?

Доктор, запустив обе пятерни в волосы, взрыхлил их несколькими энергичными движениями.

– Да, я люблю театр, Сименон. Классический балет. Сейчас вы удивите меня каким-нибудь необычайным, а-ля Шерлок Холмс, умозаключением.

– Вовсе нет. Как часто вы делаете вид, что обманули ваших «бульдогов», и появляетесь инкогнито в Нью-Йорке, доктор?

– Три-четыре раза в год. Что значит – делаю вид, что обманул? Что вы имеете в виду, Сименон?

– Просто я уверен в том, что секьюрити вашего Лос-Аламос прекрасно знает, что под предлогом уикэнда на лыжной базе доктор Розен проводит уик-энд со своей бывшей женой.

– Предположим, они знают. А какая связь между «бульдогами» Лос-Аламоса, бандитами Нью-Йорка, балетом и «хоумтех», милейший отставной Сименон?

– Ваша жена наверняка заказала два билета в балет. Летом в Нью-Йорке гастролируют прекрасные балетные труппы. Зарезервировала билеты по телефону, информация одновременно поступила в ее банк, откуда должен быть отправлен чек на счет театра, и эта же финансовая информация автоматически поступила во все центральные компьютеры, куда каждый идиот, имеющий «хоумтех», добровольно и неустанно поставляет сам на себя информацию. Милые молодые люди, интересующиеся доктором Розеном, изучая информацию, имеющуюся на него и его бывшую жену в компьютере «Ди», могли законно заинтересоваться, почему в уик-энды, в которые доктор Розен совершает длительные лыжные прогулки в горах, его бывшая жена в Нью-Йорке аккуратно заказывает два билета в балет…

– Браво, Сименон… – Розен поморщился. – Нонсенс. Далеко не в каждый мой приезд мы отправляемся в балет.

– Хорошо, – согласился Лукьянов и встал с матраса. – Возможно, все было не так. Возможно, у злых молодых людей есть большой друг, имеющий доступ к центральному компьютеру категории «Си»… В таком компьютере может содержаться прямая информация о путешествиях доктора Розена в Нью-Йорк, может быть, даже с видеокадрами доктора Розена в токсидо, пьющего в буфете шампанское, обнимая за талию свою бывшую жену…

– По всей вероятности, вы правы, Сименон… В сущности, это не имеет значения. – Доктор задвигался, снял толстые очки, ладонью протер лицо и опять оглядел бетонную нору. – Насколько я могу догадаться, железное ведро с крышкой, стоящее под столом, предназначено служить вам, Сименон, и мне туалетом. С вашего разрешения, я буду мочеиспускаться. Я думаю, вам лучше отвернуться, дабы мы не смущали друг друга.

Розен кряхтя встал и, не надевая туфель, босиком отошел к противоположной ближней к двери стене помещения. Нагнувшись, стал выгребать из-под стола ведро. Лукьянов отвернулся. Некоторое время было слышно только учащенное дыхание Розена, потом струя ударила по днищу ведра. «Сколько же, интересно, прошло времени?» – задумался Лукьянов. Единственная длинная, во всю стену, лампа дневного света зудела высоко под потолком, источая серо-синий подземельный свет и гипнотизируя. Лукьянов лег, отвернулся лицом к стене, натянул на себя ядовито-синее одеяло с обтрепанными краями и затих. «Пожалуй, засну, – подумал он. – Вынули из постели в четыре утра. Засну». Сон показался ему желанным убежищем от всех нелепых и раздражающих событий, случившихся с ним в последние дни.

– Сименон, вы спите? – пробурчал ненастойчиво отправивший свои естественные надобности и вернувшийся от ведра Розен.

– Угу, брат Вильям, – согласился Лукьянов и уснул. Во сне, действительно, было очень удобно и спокойно.

Проснулся он от звуков. Прислушавшись, разобрал слова. Несгибаемый отец Вильям, принципиальный доктор, говорил во сне… Лукьянов осторожно подполз ближе к его матрасу. Доктор горячо и быстро произносил речь… обвинение против самого себя.

– Он спит, Кристофэр! Вот старое говно.

Виктор стоял над спящим, скрестив руки на груди, Лукьяновым.

– Эй ты! – Виктор ткнул спящего концом ботинка и вдруг повторил тычок в убыстренном темпе. Острая боль меж ребер вернула Лукьянова в мир.

– Почему ты бьешь меня, Виктор Калигула? – спросил он, открыв глаза.

– Кто? – Виктор подозрительно прищурился.

– Безумный римский император, прославившийся своей жестокостью. – Лукьянов сел на матрасе. Кристофэр и Виктор стояли над ним. Розена в бункере не было.

– Куда вы его утащили? – Приподнявшись на матрасе, Ипполит кивнул на пустой матрас доктора.

– Отец захотел поговорить с ним. После, по твоему совету, отправим его на сверление. – Виктор захохотал.

– В этом нет необходимости. – Лукьянов встал с матраса. – Доктор разговаривает во сне. Прослушайте вашу запись, из нее ясно, чем он занимается в Лос-Аламос.

– О shit! Я выключил recording, как только чудаки улеглись спать. Я подождал минут пять. А что, я неправ разве? А, Вик? Зачем записывать во сне… – Кристофэр виновато поглядел на Виктора.

– Я всегда говорил, что ты идиот, Кристофэр, не обижайся… – Виктор выглядел разгневанным.

– Ничего страшного. Успокойтесь. Я запомнил его речь. Все, что вменял себе в вину почтенный ученый, это работа для Департмента Демографии над выведением новой человеческой породы – человек неразмножающийся. Такой пустяк…

– Уточни, – бросил Виктор.

– В своих лабораториях в Лос-Аламос доктор Розен работает над созданием путем выращивания из клеток (то есть «clooning» – генетической манипуляции) «l’homme steril», как они его с шиком по-французски назвали. Закодировали как проект «LS». Деньги на проект дает Департмент Демографии, проект заказан самим Дженкинсом. Во сне Розен многократно называл Дженкинса дьяволом. Себя Розен представлял сообщником дьявола. Еще он много плел о своем долге ученого. То есть он не безнадежен. Остатки человеческой совести в нем сохранились.

– Что значит «steril»? – Черный наморщил лоб.

– Это когда у тебя не может быть бэбис. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Сколько ты ни натягивай свою девку и всех других девок, – пояснил Виктор. И в свою очередь спросил у Лукьянова: – Это что же, конец рода человеческого? Доживут последние поколения, и всё…

– Очевидно, привилегии размножаться обыкновенным способом совокупления будут даны правящей элите. А подавляющее большинство человечества будет заказываться правящей элитой в нужном количестве в специальных медицинских заведениях. Их будут возделывать из клеток. Они не будут оставлять потомства. Проблема перенаселенности будет раз и навсегда разрешена.

– Вот они – криминалы. Их надо на электрический стул послать. А мы не преступники. Мы – свободные люди, пытающиеся выжить в их все более организованном аду. Надо сообщить моему старику… Эй, Лук, а адресов он не наговорил во сне?

– Адресов не было. Его бормотание продолжалось несколько минут. По форме представляло собой как бы речь на суде. Или когда виновный приходит с повинной в полицию, тогда он говорит подобное.

– Жаль.

Лукьянов заметил, что преступный Виктор изменил свое отношение к нему. А когда тот пропустил его перед собой в двери, пробормотав: «Шагай, Лук!» – в жесте этом было даже некое уважение.

Только перешагнув за порог комнаты, послужившей ему камерой, Лукьянов убедился, как в камере воняло. Мочой доктора Розена. Потому что сам Лукьянов так и не воспользовался ведром.

– Черный шар взлетел, – доложил Спенсэр Кэмпбэлл Дженкинсу в Японию.

Сказано это было таким будничным тоном, что Дженкинс в Японии сказал себе, что отныне будет опасаться своего помощника. Речь шла о совершившемся убийстве Президента Соединенных Штатов. Пока Кэмпбэлл распространялся в целях секьюрити о каких-то слоях атмосферы, куда якобы достигнет несуществующий в природе шар, якобы запущенный Департментом Демографии, Дженкинс попытался порадоваться успеху предприятия. И обнаружил, что не может. Дичайшее убранство резиденции (японцы никогда не отличались вкусом, отметил Дженкинс): бледно-розовые стены, салатного цвета занавеси на окнах, черный макет на полу – все это мешало Дженкинсу радоваться. «Доберусь до “усадьбы”, очевидно, тогда смогу радоваться, в родных домашних стенах. Здесь, в этой клоунской обстановке среди плохо сочетаемых цветов… «Так ли уж плохо сочетаемых?» – остановился Дженкинс.

– Розовый и черный были любимыми цветами первой американской рок-звезды, дичайшего типа Элвиса Пресли. Юношей, вспомнил Дженкинс, он любил Пресли. Одну из его вещей… «Лав ми тендер…» «Неужели я это любил? Я? Был способен?»

Кэмпбэлл закончил сказку о шаре.

– Благодарю вас, Кэмпбэлл, – сухо поставил Дженкинс точку в разговоре. – Гуд бай. Завтра утром буду в «усадьбе». В семь тридцать. Тем временем действуйте согласно разработанным планам.

Оба повесили трубки.

«Интересно, почему Кэмпбэлл не воспользовался видеотелефоном? Не хотел демонстрировать свое лицо? Есть что скрывать?» Дженкинс встал. И, встав, заступился за своего помощника: «Не будь старым параноиком. Спенсэр отлично справился с задачей. Никакие сведения никуда не просочились. О том, что Том Бакли Джуниор, Президент Соединенных Штатов, мертв, не знает ни одна живая душа на всем земном шаре. За исключением Кэмпбэлла и Дженкинса и нескольких агентов Департмента Демографии, непосредственно занятых в операции. Конечно, агентов ожидает незавидная участь… Даже если бы я и не хотел этого…» Дженкинс опустил взгляд. Из-под трикотажной рубахи опускались на черный макет сухие ноги Секретаря Департмента Демографии. На щиколотках и пальцах были темно-красные пятна не то экземы, не то псориаза, он никогда так и не проконсультировался у докторов, что это. Старые, сухие, морщинистые ноги. Полумертвые ноги. Дженкинс нагнулся и почесал пятно на ноге. И прошелся по японскому макету.

Надо было осмыслить случившееся. Президент мертв. Завтра следует объявить, что он мертв. Убит. Убит террористами. И потому на территории Соединенных Штатов объявляется чрезвычайное положение… Далее… будут совершены аресты. Секта «Детей Солнца», банда О’Руркэ, занимавшаяся политическим терроризмом, еще кого-то добавить… Кого? Банду О’Руркэ или «Детей Солнца» обвинить в убийстве? Показательные процессы… Может быть, придумать связь между этими двумя группами? Тогда будет «wast conspiracy» – широкий заговор на жизнь президента и институции Соединенных Штатов. А далее? Подготовка к выборам. Следует организовать ряд нападений на избирательные участки и на officials, подготавливающих выборы. Затем объявить о невозможности проведения выборов…

Гудок интерфона отвлек Дженкинса от размышлений и лицезрения жалкого состояния своих ног.

– Да?

– Мистер Туношика Туронаэ ждет вас в министерстве через тридцать минут. Вы просили напомнить вам, сэр.

– Благодарю.

…И сделать так, чтобы народ Соединенных Штатов пожелал бы обойтись без выборов впервые в своей истории. И указал бы как на самого единственно достойного быть президентом в столь опасное для страны время, указал бы… Гудок интерфона. Опять.

– Я очень извиняюсь, сэр, но министр безопасности Японии просит срочно принять его. Он будет здесь через пятнадцать минут. По данным их безопасности, в Нью-Йорке убит Президент Соединенных Штатов.

– Проси тотчас, как только приедет. – Дженкинс вздохнул. Кэмпбэлл оказался не столь эффективен. О том, что в черном «крайслере», потерявшем управление на Парк-авеню, врезавшемся в стену и взорвавшемся, находился Президент Том Бакли Джуниор, узнали японцы.