Книга: Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы
Назад: Глава 11. Воробьиный лес
Дальше: Примечания

Глава 12. Кровавый Рубин

…Сначала вернулась боль – тягучая, растекшаяся по всему телу. Ника почувствовала, как ноет затылок, как давит в спину твердый камень. Она застонала, попыталась двинуться, но что-то мешало. Где-то совсем рядом говорили. Виктория Николаевна узнала голос Орфея и тут же успокоилась. Он рядом, значит все в порядке. Слов она не разобрала, лишь поняла, что Юра отчего-то встревожен. Ника вновь попыталась привстать и наконец сообразила, что с ног до головы укрыта чем-то, похожим на тонкое одеяло…
– Ну вот, Юрий Петрович, как видите, правила изменились. Теперь все зависит от вас…
Ника вспомнила, что говоривший как-то связан с нею и Орфеем, но это не успокоило, напротив, встревожило. Что-то не так. Почему волнуется Орфей? Где они? Она лежит на камне, ее накрыли покрывалом. Это больше похоже не на спальню, а на гробницу. На каменное надгробие, которое ставят в церквях или часовнях…
Часовня! Орфей! Она рванулась, дернулась, запутавшись в плотной ткани…
– Ника! Ника!
Наконец ей удалось отбросить с лица край покрывала. В глаза ударил неяркий огонь горящих свечей.
– Ника!
Орфей стоял в двух шагах, руки были скованы наручниками, двое охранников держали его за плечи, третий спешил стать между ними. Да, так и должно быть… Правая рука сжала Рубин, левой она отбросила страшное траурное покрывало и одним движением оказалась на земле.
– Все в порядке, Юра. Тебя обманули, я жива!
Какую-то долю секунды Орфей молчал, затем лицо его дернулось судорогой, и, наконец, на нем отразилось облегчение, невиданное, непередаваемое словами.
– Я жива, Юра! – Ника заставив себя улыбнуться. – Со мною все в порядке и с нашими друзьями тоже…
Юрий закусил губу и усмехнулся в ответ. Растерянность прошла, Орфей вновь стал прежним.
– В порядке? У всех?
Ника поняла. Надо отвечать быстро, пока не перебили.
– Roma locuta, causa finita…
«Рим высказался, дело сделано». Орфей поймет! Юрий на мгновение задумался, глаза блеснули:
– Cognosco stilum romanae!
«Узнаю римский стиль». Он понял…
– Хватит! – в голосе Иванова слышалось столь непривычное раздражение. – Юрий Петрович, убедительно советовал бы помолчать.
Охранники оттащили Орфея в сторону, черная тень дрогнула – товарищ Иванов сделал шаг вперед.
– Ну что ж, Виктория Николаевна, поздравляю с возвращением!
– Благодарю вас, господин Агасфер, – странное прозвище, упомянутое Владыкой, всплыло в памяти.
– И об этом узнали? – голос Иванова стал прежним, спокойным и уверенным. – Вам очень повезло, Виктория Николаевна. Вернулись сами и, как видите, сумели помочь Юрию Петровичу. Признаться, думал, вас придется выручать…
– И уже начали шантаж?
Она все-таки сдержалась. Криком не поможешь, сейчас будет самое трудное…
– Мы еще поговорим… Юрий Петрович, давайте закончим наше небольшое дело. Правила действительно изменились. По некоторым причинам у меня нет больше времени. Итак, сейчас вы напишете текст «мэви-идхэ», после чего возвратитесь в камеру, где спокойно отбудете остаток срока, который уменьшится, как я и обещал, до десяти лет. Надеюсь, мне не надо намекать, что будет в противном случае…
Ника оглянулась. Орфей стоял бледный, неподвижный, и в неровном свете стало заметно, как изменилось его лицо. Он не постарел, скорее высох, острые скулы, казалось, вот-вот разорвут кожу, глаза запали, втянулись щеки. Но он был жив, он снова стал прежним…
– Стойте! – она шагнула вперед, и тут же двое в черном преградили дорогу. – Господин Иванов, правила действительно изменились. Вам нужно дхарское заклинание?
Черная тень молчала. Ника вновь повернулась к Орфею.
– Юра! Последнее слово – «горг», мне его назвал гэгхэн Фроат. Отдай «ключ», это уже не опасно.
– Ника! – Орфей дернулся, но «черные» держали его, не отпуская. – Ты не понимаешь!..
– «Ключ» теперь неподвластен людям, а этого упыря там встретят…
– Ты уверена? – глаза Орловского недоверчиво сузились.
– Конечно! Все в порядке, Юра! Вот увидишь…
– Присоединяюсь к данной просьбе, – Агасфер стоял совсем рядом, неподвижный, в длинном темном плаще. – Закончим это дело, Юрий Петрович…
– Ладно! – голос Орфея прозвучал звонко, почти весело. – Снимите наручники!
Черная тень кивнула. Один из охранников достал ключ, другой положил на каменный постамент лист бумаги и ручку. Орловский размял затекшие кисти и быстро набросал несколько слов.
«Сейчас, – подумала Ника, – пока он будет читать…»
Нужно было несколько секунд, чтобы подойти к Юрию и передать Рубин. Однако Иванов оказался предусмотрителен. Охранник вновь надел Орфею наручники, другие стали между ними, не давая увидеть друг друга. Еще один «черный» подбежал к Агасферу, неся бумагу.
– Так… – слово прозвучало равнодушно, буднично. – Как просто!..
Агасфер поднес листок ближе к черному капюшону, Ника успела заметить длинные, почти по локоть, перчатки. Под сводами зазвучали незнакомые слова: «мвэри… эйсо… идхэ… хоги… ранэ… атурх… горг…»
Еще не зная, что будет дальше, Ника зажмурилась. Вовремя! Даже сквозь прикрытые веки свет показался невыносимо ярким. Подземелье дрогнуло. Послышался странный звук, похожий на смех и, одновременно, на гневный окрик, порыв горячего ветра толкнул, едва не сбил с ног…
…Виктория Николаевна открыла глаза. В часовне все осталось по-прежнему, но черные охранники не стояли, а лежали на полу, закрывая глаза ладонями. Это был ее шанс. Ника бросилась вперед, к Орфею. Оставалось добежать какой-то метр, но тут сильный удар сбил ее с ног. В дверь вбегали новые охранники, спеша заменить тех, кто временно ослеп.
– Удачно… – Иванов словно и не был обескуражен. – Ну, Виктория Николаевна, нам придется объясниться.
Ее подтащили ближе к алтарю. Агасфер стоял рядом – высокий, недвижный, укрытый тенью.
– Вы оказались опаснее, чем я думал. Ну, говорите!..
Сзади послышался крик, шум борьбы – Орфей пытался справиться с «черной» охраной. Ника на миг закрыла глаза. Она не успела. Что ж…
– «Видим дела твои. Остановись. Шлем второй Рубин, третьего – не будет…»
В протянутой ладони кровавым огнем засветился камень. Агасфер молчал. Секунды тянулись, прошла минута, две…
– И что вам обещали за это? – в голосе звучала злая насмешка. – Жизнь? Свободу? Неужели вы не знаете, Виктория Николаевна, что гонцов, несущих злые вести, ждет беда?
Отвечать она не стала. Теперь уже все сделано. Оставалось одно – пройти остаток пути достойно. Вспомнилась сгоревшая в лиловом пламени страница черной книги. Что было там написано? Наверное, именно это.
– Хорошо… – тень еле заметно двинулась. – Приведите его…
«Черные» подтащили Орфея к алтарю. Их глаза встретились, Ника улыбнулась…
– Юрий Петрович! – Агасфер не спеша сел в кресло, став почти невидимым в затопившем алтарь мраке. – Мою просьбу вы исполнили, так что у меня нет претензий. Предлагаю следующее. В Столице создается новый дхарский центр. Вы его возглавите. Хорошая работа всегда вознаграждается. Вы сможете продолжить свои исследования…
– Для окончательного решения дхарского вопроса? – Орфей рванулся, но «черные» держали крепко.
– Да. Для окончательного решения дхарского вопроса. Могу я намекнуть, что иного выхода у вас нет?
– Вы ошибаетесь. Есть!
– У вас его нет. И не будет. Я дам вам немного подумать. Вернем вас в больницу на пару дней. Правда, ключ, который вы спрятали по совету Пустельги, мы забрали. Впрочем, он бы вам не помог…
– Ника! – Юрий резко повернулся. – Они убили Сергея!
– Как?
Она ощутила боль и бессилие. Значит, Пустельга тоже…
– Молчите! – Агасфер резко встал. – Имейте в виду, терпение может кончиться. Я дам вам три дня, Юрий Петрович. Потом мы продолжим разговор в уже знакомом вам подземелье…
В голосе Агасфера впервые слышалась откровенная угроза. Внезапно Орфей рассмеялся. Это прозвучало так неожиданно, что черный силуэт отшатнулся.
– Ну что ж, Юрий Петрович. Посмотрим, насколько у вас хватит сил… Уведите!
– Постойте! – Ника попыталась освободиться, но «черные» держали крепко. – Дайте минуту… проститься…
– Хорошо, – Агасфер вновь отступил в тень. – Но – ни одного слова. Первое же слово – смерть!
Хватка немного ослабла. Она повернулась. Орфей был почти рядом, но охранники стояли, сомкнув плечи – ни протиснуться, ни достать рукой…
Он улыбнулся, Ника тоже – из последних сил, еле сдерживаясь. Она чувствовала, как по щекам текут слезы, но боялась вытереть их. Может, Орфей не заметит… Внезапно показалось, что откуда-то доносится тихий шепот.
– …Ника! Ника! Ты слышишь меня?
– Да! – беззвучно закричала она. – Орфей, слышу! Не бойся за меня. Они мне ничего не сделают! Ты молодец, все гордятся тобой. И я… Я тоже… Я люблю тебя…
– Я люблю тебя, Ника! Извини, не могу поступить иначе…
– Знаю… Но мы все равно встретимся! Все равно!..
Орфей поднял вверх скованные руки, но «черные» уже волокли его к темному провалу двери. У самого входа Юрий на секунду остановился. Их глаза встретились…

 

…Нике казалось, что она уже умерла. В ушах звучал странный шум, похожий на скрежет, в лицо плеснула вода… Наконец она очнулась и поняла – еще не конец. Самое страшное случилось, но ей еще предстоит допить то, что осталось в поднесенной чаше.
– Вам лучше? – Агасфер стоял буквально в одном шаге – неприступный, холодный. – Вы взялись за страшное дело, Виктория Николаевна. Я знал, что у вас не хватит сил…
– Хватит, господин Иванов! – кажется, голос звучал нормально, без дрожи. – Что вам еще надо?
Голова в черном капюшоне чуть наклонилась, и Ника увидела, что в лицо ей смотрит пустота.
– Зачем же так, Виктория Николаевна? Я мог бы сказать, что мне жаль вас, но это неверно. Я не жалею и не сочувствую, но испытываю к вам вполне естественное уважение. Я узнаю, кто именно вооружил вас против меня, это несложно. Но сначала решим вопрос лично с вами. Наверное, самым честным было бы просто отпустить вас, Виктория Николаевна. Этим я бы воздал добром за зло, и вы не ощутили бы радости победы…
Ника невольно поразилась. Радости? О чем он толкует? Или у Агасфера другие чувства – не такие, как у людей?
– Я выразился точно, – Иванов словно читал ее мысли. – Сейчас в вас говорят эмоции, вы боитесь за Юрия Петровича. Напрасно! Не за него следует опасаться. Он-то мне нужен, а вот вы…
– Дешевый прием, господин коммунист! – она заставила себя улыбнуться. –Угрожать женщине…
Ника перевела дыхание. Теперь уже не страшно. Она побывала там, где беззвучно кружат стаи воробьев и течет медленная тихая река.
– Вспомнили, что вы женщина? Я не забывал этого, Виктория Николаевна. Но вспомните и о другом: вы сумели сорвать важнейшую государственную программу, рассчитанную на укрепление обороны СССР. Сантименты здесь ни при чем. Вы – мой враг и не скрываете этого…
– А вы чего ожидали? – удивилась она. – Неужели благодарности?
– Вот видите!.. Я мог бы вспомнить, что вы – слабый человек, вам страшно и, кроме того, вами кто-то неплохо управлял. Увы, на свободе вы еще более опасны. Ваши новые знакомые попытаются вновь с вами встретиться. А вот этого я допустить не могу.
Выходит, Агасфер боится – ее и тех, с кем она сидела у холодного костра! Ника не ощутила радости, скорее почувствовала что-то, похожее на презрение. Хорош всесильный! Несколько безоружных людей вдребезги разбили его замыслы. А что будет, если объединятся остальные?
– Вы меня поняли… – черный капюшон кивнул. – Теперь о вашем Рубине. Не хочу разочаровывать, но он не поможет. Этот камень – память о далеких веках, когда еще соблюдались нелепые обычаи и условности. Но даже если играть по этим смешным правилам, он не спасет. Я не имею права вас убить, Виктория Николаевна, поскольку вы – посол, принесший весточку от моих добрых друзей. Но я не могу и не собираюсь запретить органам внутренних дел арестовать вас как опасную пособницу врага. Не я подписывал ордер на арест! А в НКВД Кровавый Рубин не поможет. Для тамбовских костоломов товарища Ежова он – обыкновенный «вещдок», который приобщат к вашему делу…
Вспомнились слова Фроата. Похоже, Агасфер говорил правду. Но почему он столь многоречив? Неужели она в самом деле сумела его так напугать?
– К сожалению, наряду с множеством достоинств у нашего первого в мире социалистического государства имеются и отдельные недостатки. Среди них, в частности, то, что приговоры порою выносят еще до ареста. Не пугаю, просто объясняю. Ордер подписал Ежов еще неделю назад. Вас ищут по всей стране…
– А вы умываете руки? – у нее еще нашлись силы, чтобы усмехнуться.
– Не без сожаления. Вас судили заочно, как пособницу опасного преступника Юрия Орловского, написавшего клеветническую книгу, порочащую общественный и политический строй СССР.
…Вот значит как! Теперь ясно, над чем работал Орфей долгими вечерами! Да, она не зря гордилась им… Но на мгновение стало жаль, что роман, о котором они столько говорили, так и остался не написан. Роман про Иешуа из Эн-Сарида и того, кто тоже умыл руки…
– Впрочем… – Агасфер помолчал, подчеркивая значимость того, что будет сказано. – Я согласен помиловать вас… если вы меня об этом попросите …
Вначале Ника не поняла, затем на ее охватила радость. Жить! Всего лишь несколько слов! Она никого не предаст, не подведет, просто попросит о жизни. Что может быть естественнее, понятнее? Никто не осудит – даже Флавий, даже Варфоломей Кириллович…
Агасфер ждал, не торопя. Внезапно Ника ощутила нечто странное. Ее враг волнуется, словно речь идет не о ее жизни, а о его собственной.
…И тут она поняла. Дело не в словах. Просто это будет первой просьбой, и ей не откажут. Она останется в живых и будет против собственной воли чувствовать себя обязанной. Ей не предложат сразу же выдать Терапевта или Флавия. Напротив, Агасфер предложит попросить о чем-то ином – о свободе или даже… о жизни Орфея. И вот тогда…
– Я не ищу смерти, – Ника посмотрела прямо в черную пустоту под капюшоном. – Но вас ни о чем… Слышите?.. Ни о чем просить не буду!..
– Как угодно, – рука в перчатке чуть заметно дернулась. – Уведите!
Ее схватили за плечи, потащили к выходу. Внезапно сзади донеслось:
– Стойте! Подведите ее к камню…
«Черные» поставили Нику у странного круглого возвышения, похожего на плаху. Рядом находилось что-то, покрытое темным покрывалом. Один из охранников отбросил ткань в сторону. Ника вскрикнула – на земле лежал Пустельга. Грудь, шея, руки – все было в засохшей крови, но лицо каким-то чудом осталось чистым. Смерть обошлась милостиво с Сергеем, он словно помолодел, исчезли морщины на лбу, разгладились глубокие складки у рта…
– Хвастаетесь… палаческой работенкой?..
Вспомнились слова Орфея. Выходит, он знал Пустельгу? Значит, этот парень пытался помочь и Юрию?
– Не спешите… – Агасфер подошел ближе. – Не судите поспешно, Виктория Николаевна.
Ника отвернулась. Интересно, о чем еще будет разглагольствовать этот краснобай? Убеждать в том, что Сергея следовало непременно «ликвидировать»?
– Именно так…
Она поняла – Агасфер действительно читает ее мысли. Но не испугалась. Пусть…
– Только не «ликвидировать». Я подарил ему смерть – настоящую, человеческую смерть. Порою, это очень ценный дар. Проще было оставить его нелюдем, он бы служил мне – даже против воли. Я поступил честно, но этот человек мне нужен. Я очень надеялся, что какой-то счастливый случай поможет вернуть его, как вы вернули Юрия Орловского. Шансы были один на миллион, но, представьте себе, я не ошибся. Итак, Виктория Николаевна, у вас есть выбор. Слушайте!..
Агасфер шагнул вперед, протянув над мертвым телом затянутую в черную кожу руку:
– Этот человек – ваш враг, Виктория Николаевна. Он сочувствовал вам, но служил мне. Сочувствие – дело легкое, к тому же в нем говорили обида и болезнь. Теперь он мертв, и никто на свете не вернет его. Никто – кроме вас…
Ника не отреагировала. Сказанное показалось грубой ложью, очередным издевательством.
– Не верите? Но вы же спасли Орловского! Одна, без моей помощи. А теперь у вас имеется то, что не защищает вас, но может выручить другого. Ваш Рубин…
Ника разжала ладонь. Камень засветился в полумраке, золотом вспыхнули буквицы-муравьи.
– Это вещь из другого мира, Виктория Николаевна. Я уже говорил, она не для вас. Но сила, заключенная в Рубине, поистине неимоверна. Она не сокрушит врагов, зато спасет тех, кто болен – даже смертельно. Еще не поздно – положите камень ему на грудь, туда, где сердце…
Камень горел на ладони. Она думала передать его Орфею. Те, кто дал ей Рубин, надеялись, что кристалл поможет ей.
– Но не спешите. Подумайте! Его отберут у вас, но кто знает, вдруг Рубин даст вам шанс даже в подвалах Ежова? Не уверен, конечно, но чудеса случаются. С другой стороны, вы можете спасти человека. Но не просто человека, с которым вы были знакомы. Сергей Пустельга – опытный чекист, в НКВД с семнадцати лет, у него две медали, масса благодарностей. За что – можете догадаться. Если спасете его, я получу ценного, незаменимого помощника, а ваши друзья – еще одного умного и очень опасного врага…
– Зачем вы это говорите?
Вспомнился разговор на скамейке в Александровском саду. И другая встреча – на холодной, залитой дождем набережной…
– Любопытно, как вы поступите. Дело в том, что хозяйка Рубина – только вы. Он слушается вас, чужая рука не принесет спасения. Мне интересно, что вы решите. Признаться, до сих пор с трудом понимаю человеческие поступки.
– У вас это никогда не получится, Агасфер!
Ника склонилась над неподвижным телом Пустельги, положила светящийся камень на окровавленную гимнастерку и поправила сбившиеся на лоб русые волосы.
– Но почему? – в голосе Иванова звучало искренне удивление. – Он ваш враг! Вы помогли мне, а не своим друзьям!..
Ника не стала отвечать. Все сделано, осталось немного, а силы нужны для каждого шага…
«Черные» вывели ее в полумрак подземной галереи. К ним подошли трое в обычной светлой форме с малиновыми петлицами. Старший, с двумя «кубарями», что-то спросил. Она не поняла, и тут же ее ударили по лицу. Ника пошатнулась, едва устояв на ногах. Странно, она еще чувствовала боль…
– Артамонова?
– Да… – губы с трудом двигались. – Я – Виктория Артамонова…
– Чего не отвечаешь? – лейтенант достал из нагрудного кармана какую-то бумажку. – Согласно постановлению Особого Совещания… А, все равно темно, поверишь на слово!
– Наручники? – поинтересовался кто-то особо старательный.
– На хрена? – удивился старший. – Куда ей бежать? Ну, двигай!…
Толчок в спину… Виктория Николаевна вновь чуть не упала, еле заставив себя выпрямиться. Вот, значит, как начинается дорога в ад… Вокруг стояла тьма, но внезапно Нике показалось, что она снова видит теплые сияющие звезды, такие чистые и близкие. И Ника рванулась к ним, не останавливаясь, становясь с каждой секундой все сильнее и сильнее, так, что даже Смерть, казалось, начала отставать…

 

Бен появился на Патриарших без пяти семь. Добирался он, как обычно, пешком. За эти месяцы молодой человек неплохо изучил Столицу и теперь старался прокладывать маршруты напрямик, через скопище кривых улочек и узких переулков, надеясь на чутье, не подводившее и раньше, в дальних походах на Тускуле. Вечер был теплый, и Бен снял плащ, неся его переброшенным через руку. В последнее время он научился одеваться вполне в местном духе, походя теперь не на иностранца из посольства, а скорее на преуспевающего журналиста или молодого художника.
В небольшом парке, несмотря на теплый вечер, народу оказалось неожиданно мало, почти никто не пришел посидеть на лавочке в этот предзакатный час. Не спеша подойдя к тихой глади пруда, Бен полюбовался оранжевыми отблесками уходящего солнца в окнах дома напротив и, словно ненароком, взглянул на скамейки, что стояли на ближайшей к Большой Бронной аллее. Лишь две из них были заняты. На одной сидели два гражданина, ведущие какой-то весьма оживленный спор, на второй же он заметил того, кто назначил встречу. Ошибки быть не могло: расстегнутый серый плащ с темно-красной подкладкой, короткая военная стрижка и, о чем он также был предупрежден, огромный черный пес, смирно сидевший у ног хозяина. Дождавшись, пока стрелки на часах, местных, купленных не так давно вместо привычных тускульских, показали без одной минуты семь, Бен медленно направился к нужной скамейке. При его приближении пес поднял большие острые уши, вопросительно взглянув сначала на Бена, затем на хозяина. Последовало негромкое: «Сидеть, Бара!». Остроухий, немедленно успокоившись, отвернулся в сторону. С уважением поглядев на пса, Бен осторожно присел, постаравшись оказаться подальше от умного зверя. Человек в сером плаще окинул соседа по скамейке спокойным взглядом:
– Добрый вечер. Насколько я понимаю – товарищ Бен?
– Так точно… – ответ показался почему-то глупым, и Александр поспешил исправиться. – То есть – да. Вы – господин Флавий?
– Совершенно верно. Заметил вас еще на Бронной. Впрочем, мы кажется виделись. На Новодевичьем…
Бен кивнул. Да, он уже видел того, кто назвался Флавием. Это было вчера, на Новодевичьем кладбище, где хоронили известного драматурга и бывшего военного врача Афанасия Михайловича Бертяева.
– Я тоже пришел туда, – вздохнул Флавий. – Пришлось нарушить все правила конспирации, но…
По жесткому холодному лицу скользнула судорога боли. Это продолжалось какую-то долю секунды, затем человек в сером плаще вновь стал прежним.
– Вы дали согласие на работу, товарищ Бен. Афанасий Михайлович поручился за вас, поэтому не могу вам не верить. Будете подчиняться непосредственно мне. Напоминаю: от выполнения или невыполнения приказов будут зависеть человеческие жизни, и прежде всего ваша.
– Да… – кивнул Бен.
– Здесь можно сказать: «Так точно», – Флавий улыбнулся. – Впрочем, вы, как бывший руководитель нелегальной группы, не нуждаетесь в инструкциях. Какую подготовку вы прошли на Тускуле?
– Четыре месяца специальных курсов, господин Флавий.
– И полгода подполья в Столице… – задумчиво проговорил человек в сером плаще. – Кое-что… Надеюсь, разговорную речь освоили?
– Уже легче, – вздохнул Бен. – Но все равно порою трудно. Иногда просто язык не поворачивается. Называть даму – «гражданкой»!.. Я и не думал, что за два десятка лет язык может так измениться.
– Не только язык, товарищ Бен. Обратите внимание на манеру держаться, на мимику… Ну, поскольку вам известен мой номер телефона, конспирировать бессмысленно. Я – Лунин Николай Андреевич, заместитель наркома тяжелой промышленности. С товарищем Терапевтом сотрудничал пять лет.
– Граф Бенкендорф Александр Леонтьевич, – Бен привстал. – С господином Бертяевым, то есть с Терапевтом, познакомился в ноябре прошлого года.
Он украдкой взглянул на своего собеседника, но замнаркома Лунин отреагировал на «графа» удивительно спокойно.
– Товарищ Терапевт отзывался о вас очень хорошо. Чем-то вы ему особо понравились.
– Я? – удивился Бен. – Мы виделись с Афанасием Михайловичем очень редко. И теперь, когда уже поздно…
Он не закончил фразы. Перед холодным невозмутимым большевиком не тянуло на подобную откровенность. Но Лунин, кажется, понял:
– Я очень ценил товарища Бертяева. Мы с ним не сходились ни в чем – ни в политике, ни в эстетике, но мне будет не хватать его не только как товарища по подполью…
Флавий тоже не стал продолжать. Похоже, эти слова – максимум того, что он мог позволить себе.
– А почему он называл себя Терапевтом, господин Флавий? Ведь Афанасий Михайлович – хирург по образованию.
Человек в сером плаще пожал плечами:
– Была такая раннехристианская секта. Впрочем, он как-то говорил, что сейчас в обществе невозможна хирургия, необходимо медленное, постоянное лечение. Может, поэтому… Товарищ Бен, обстоятельства вашего появления в Столице вынуждают меня задать вам несколько вопросов. Какой ваш нынешний статус?..
– Неопределенный, – улыбнулся Бен. – С точки зрения НКВД – я бродяга с поддельными документами. Для Тускулы же я злостный невозвращенец. Не исключено, что меня лишат гражданства.
– Почему вы решили остаться в СССР?
Голос Лунина оставался столь же бесстрастным и требовательным. Бен собрался с мыслями, ответить было не так-то легко…
– Во-первых, я не могу одобрить пакта со Сталиным. Этому бандиту не верил и не верю. Президент Богораз ошибся, более того, этим он обрек на гибель сотни тех, кого мы могли спасти. В организованную эмиграцию не верю, нам подкинут шпионов и вредителей. В общем, я решил, что здесь смогу быть полезным и для России, и для Тускулы…
– А товарищ Терапевт считал, что в вас проснулась русская кровь! – в голосе Флавия чувствовалась хорошо скрытая ирония.
– Я по происхождению немец. Считаю себя тускуланцем и русским уже никогда не стану. Но дело не в национальности. Совершена ошибка, более того – подлость. Богораз бросил людей без помощи – все равно, русских, китайцев или готтентотов. По-моему, ваш Маркс называет это чувство интернационализмом. Я бы рискнул назвать это совестью. Кроме того, – он попытался улыбкой смягчить слишком высокие слова, – защищать Тускулу можно и в России…
– Исчерпывающе… – Николай Андреевич задумался. – О Тускуле мы еще поговорим. Впрочем… Представителем Богораза назначен Иван Косухин. Это ваш друг?
– Мы с ним плохо поговорили напоследок, – Бен отвернулся. – Боюсь, он меня не понял.
– Мне он понравился… – Лунин вновь улыбнулся. – Он так похож на Степана! Когда я впервые увидел его, то подумал, что брежу. Я же не знал, что его отец жив… Итак, вы, бывший руководитель разведгруппы Богораза, готовы сотрудничать с антисталинским подпольем?
– Я не очень готов, господин Флавий, – честно ответил Бен. – Вы мне намекнули, что я даже не слишком похож на советских граждан. Мне легче представиться иностранцем, чем каким-нибудь свердловчанином.
– Из вас получится превосходный иностранец, – Лунин вновь улыбнулся. – Слыхал отзывы.
– И еще…. Я хочу вам передать одну… вещь. Вот…
Бен вынул из кармана нечто небольшое, но необыкновенно тяжелое. Закатное солнце блеснуло на гладкой желтой поверхности слитка.
– Спасибо! – Флавий одобрительно кивнул. – За это можно выкупить человеческую жизнь. Может быть, даже несколько…
– Вы не поняли, – заторопился Бен. – Несколько лет назад мой друг Иннокентий Богораз открыл на Тускуле новый полиметалл, так называемый «ауэрит». Его можно использовать для получения золота из свинца. Установка очень простая, я ее смонтировал в одном надежном месте. Вы не думайте, господин Флавий, я ее не похищал, Кент, то есть Иннокентий Богораз, дал согласие…
– За что ему и вам огромная благодарность, – подпольщик отдал Бену слиток. – Если уж пошла речь о ваших возможностях, то в дальнейшем могут понадобиться знакомства в Париже. У вас ведь там есть родственники?
– Сколько угодно. И не только среди эмигрантов.
– И это тоже ценно, особенно после потери контактов, которые поддерживал Афанасий Михайлович через своего брата. Но прежде всего, товарищ Бен, вы нужны здесь. У меня к вам поручение, причем срочное…
– Слушаю вас!
Молодой человек облегченно вздохнул. Ему поверили!
– Меня переводят на Дальний Восток. В Столицу буду теперь наведываться редко. Поручение, товарищ Бен, состоит в том, что именно вам придется возглавить группу.
– Что?!
Наверное, он ослышался. Возглавить группу? Ему, инопланетянину?!
– У нас нет другого выхода, – грустно улыбнулся Лунин. – Впрочем, «группа» – сильно сказано. Сейчас нас осталось трое – вы, я и товарищ Марк. Товарищ Марк не сможет руководить группой в силу специфики своей работы. Остаетесь вы. Я передам вам все связи, их немного. Есть несколько, так сказать, сочувствующих… Итак, возражений нет?
– Нет, господин Флавий, – Бен постарался, чтобы голос не отразил охватившей его растерянности. Николай Андреевич искоса взглянул на собеседника.
– В самом общем виде… Первое – переправка на Запад материалов о терроре в СССР. Вам придется наладить новые каналы взамен потерянных. Раньше этим занимался Терапевт.
Бен кивнул.
– Сталин боится гласности, наши публикации несколько сдерживают НКВД… Второе – операция «Убежище», о ней подробнее в следующий раз. Третье – работа Марка, о ней поговорите непосредственно с ним. Имейте в виду – товарищ Марк сотрудничает с нами скорее по необходимости, чем по убеждению. У него свои цели и планы…
– Он не большевик? – не удержался Бен.
– Марк – непримиримый и решительный враг советской власти. Мы сотрудничаем, его помощь порою незаменима, но методы борьбы не одобрял и не одобряю. Впрочем, у него свои счеты… Это основное. Теперь некоторые частности…
Пес Бара, удивленный длительным невниманием со стороны хозяина, встал, выразительно взглянув на Флавия. Тот усмехнулся и погладил остроухого по загривку, после чего успокоенный Бара вновь вернулся на место.
– Нарушаем режим, – Лунин кивнул на пса. – Он у меня – как часы, привык… Итак, о частностях. Прежде всего, операция прикрытия. Два года назад мы почувствовали опасность, НКВД стал подбираться очень близко. Тогда Марк предложил провести хорошо продуманную дезинформацию. Главная цель – заставить ведомство Ежова пойти по ложному следу и, как сверхзадача, принудить скорпиона укусить себя за хвост. Кое-что удалось, но об этом поговорите с товарищем Марком…
Флавий задумался.
– Еще к одной просьбе прошу отнестись с особым вниманием. Надо узнать, что случилось с нашими товарищами. Их псевдонимы – Орфей и Ника. Впрочем, с Никой вы, кажется, знакомы.
– Ника?
Вспомнился вечер у Бертяева, женщина с именем богини Победы…
– Виктория Николаевна?
– Да. Она вызвалась исполнить очень опасное поручение. Мы должны сделать все – абсолютно все, товарищ Бен, чтобы узнать о ней и о товарище Орфее! И, если живы – помочь.
Бен вновь вспомнил свою случайную спутницу. Неужели и она попала в подвалы Большого Дома?
– Не сомневайтесь, товарищ Флавий. Я все сделаю…
Непроизносимое слово «товарищ» на этот раз выговорилось легко, само собой. Трудно сказать, заметил ли эту несущественную деталь подпольщик. Впрочем, Николай Андреевич был не из тех, кто упускает мелочи.
– Далее. Вам придется встречаться с неким товарищем Чижиковым. Предупреждаю, это очень сложный человек…
– Оу, тот, что без усов!
Флавий невозмутимо кивнул:
– Тот, что без усов. На вашего друга он не произвел приятного впечатления, более того, кто-то из окружения этого безусого оказался излишне болтлив… Встречаться с ним будете только один на один. По-моему, вы договоритесь, товарищ Чижиков теряется при разговоре с аристократами.
Ирония могла относиться к кому угодно – к Бену, к товарищу Чижикову или к ним обоим.
– Господин Флавий, кто из них настоящий – с усами или без?
– Оба липовые! – Николай Андреевич недобро рассмеялся. – Тот, что с усами, опаснее, но, если их поменять местами, ничего не изменится. Больше, товарищ Бен, ничего не скажу. Партийная тайна, не обижайтесь.
Бен не обиделся, но любопытство только выросло. Все-таки он попытается раскусить этот ребус! Обязательно попытается…
– С этим осторожнее, – понял подпольщик. – Не спешите, сейчас не это главное. Итак, задача, думаю, ясна. Будет нелегко, товарищ Бен. Я знал, что рано или поздно меня отправят из Столицы подальше, но очень надеялся на Терапевта…
Бен молча кивнул. Да, без Афанасия Михайловича будет трудно. До сих пор не верилось, что этого человека нет в живых.
– Господин Флавий, вы говорили, что были с ним не согласны. Ну, политика – это понятно. Но вы упомянули эстетику…
Лунин развел руками:
– Увы, никогда не был поклонником его творчества. Пьесы товарища Терапевта могут нравиться «бывшим», но не такой серой кости, как я. Знаете, я пошел воевать в октябре 17-го и нагляделся на благородных полковников и сентиментальных поручиков. Тут товарищ Терапевт меня никогда не убедит… Вы знаете, незадолго до смерти он закончил роман.
– В самом деле? – удивился Бен. – Вы читали? О чем он?
– Читал, – Николай Андреевич задумался. – Афанасий Михайлович почему-то интересовался моим мнением… О чем – сказать нелегко. В общем, мрачная интеллигентская мистика. Христос, Пилат, фантазии в духе Гете, всяческие видения… Правда, кое-что он взял из нашего, так сказать, бытия. Даже нарушил конспирацию – рассказал об одном реальном случае из жизни группы. В общем, я не в восторге.
– Все равно! – Бен покачал головой, нимало не убежденный. – Я хотел бы прочесть! В любом случае это надо напечатать.
– Когда-нибудь, – кивнул подпольщик. – Когда всех нас уже не будет в живых. Может вы и правы, товарищ Бен, этот роман еще принесет сюрпризы… Впрочем, нам пора.
Бен удивленно оглянулся. Действительно, уже совсем стемнело. Патриаршие опустели, вокруг стояла тишина, только со стороны Бронной еле слышной доносился трамвайный звонок.
– Пойдем, Бара!
Пес радостно вскочил, даже подпрыгнув от нетерпения. Лунин потрепал его за уши, вызвав тем новый приступ радости, затем повернулся к своему спутнику.
– Вы уходите первым. Обо всем остальном – послезавтра, здесь же в это время. Удачи вам, Александр Леонтьевич.
– Спасибо, Николай Андреевич.
Возле турникета, отделявшего сквер от пыльного уличного асфальта, Бен оглянулся. Человек в сером плаще с красным подбоем и остроухий пес стояли неподвижно, глядя ему вслед…

 

…Пустельга очнулся, словно от толчка, сразу же почувствовав опасность. Тело напряглось, но Сергей заставил себя успокоиться. Торопиться нельзя. Не спешить, не выдавать себя, лежать неподвижно… Он глубоко вздохнул и понял, что не ранен, лишь очень слаб. Правда, на руках и груди чувствовалась какая-то неприятная корка. Кровь? Но на нем нет даже пореза! Он лежит где-то в сыром помещении на чем-то жестком, руки и ноги не связаны, левая рука прижимает к груди какой-то предмет, похожий на призму…
Оставалось вспомнить о том, что случилось. Итак, ночью он почему-то проснулся, затем в дверь позвонили, он открыл… Вера! Вера Лапина! Он впустил ее, она оглянулась, он еще успел удивиться – у девушки были такие странные глаза! И тут…
Все стало на свои места. Интересно, куда его спрятали? Сквозь прикрытые веки проникал неяркий свет, откуда-то доносился непонятный шум, похожий на стук костей. Итак, он здесь не один, кто-то рядом, и этот «кто-то» едва ли из числа друзей. Однако его не связали – и зря! Кое-что показать своим тюремщикам он еще сможет…
На миг Сергей ощутил злой азарт, но тут же вернулась тревога. Он упустил что-то очень важное, даже страшное… Да, конечно, ему снился странный сон! Он не Пустельга, а какой-то Павленко, смертельно больной, умирающий…
Пустельга глубоко вздохнул, по-прежнему не открывая глаз. Слава Богу, приснилось! Не иначе, накачали наркотиком… Ему еще привиделось, будто он разговаривает с самим товарищем Сталиным, затем какая-то часовня, черные тени в углах, его подводят к каменной плахе, кровь – его кровь…
…По телу прошла волна боли, в глазах вспыхнуло темное тяжелое пламя…
Он вспомнил .
Наверное, Сергей застонал, поскольку тот, кто находится рядом, замер. Пустельга понял, что притворяться дальше не имеет смысла.
– Очнулся, майор?
Голос показался незнакомым, со странным акцентом, Пустельга открыл глаза…
…Часовня, та же, что и несколько дней назад. Исчезли черные драпировки, звезда над алтарем, камень с резной черепахой. Даже пол стал прежним – неровным, в глубоких выбоинах. Сергей лежал на досках, рядом горела свеча, а в ногах у него сидел человек в черном балахоне и такой же шапочке. Они уже виделись – этот узкоглазый в шутовской одежде, стоял слева от Агасфера, именно он взмахнул рукой, разрубая ему грудь… Пустельга дернулся и медленно сел. Узкоглазый не отреагировал, лишь руки начали перебирать длинные четки. Вот, значит, откуда шел стук!
Сергей оглянулся, заметив у входа какую-то тень. Стерегут, не уйти…
– Успокоился? – человек в балахоне встал, держа в руках большую темную чашу. – Выпей!..
Сергей подчинился. По телу разлилась горячая горечь. Сразу же стало легче, слабость отступила.
– Спасибо…
Послышался негромкий смех:
– Спасибо скажешь не мне, майор! Я только сидел возле тебя и смотрел, как гаснет Кровавый Рубин. Мало кто видел такое. Сидеть пришлось долго…
Пустельга провел ладонью по лицу. Кажется, он не брился не меньше недели. Рубин? Ну конечно, призма! Он разжал левую руку. И это знакомо, точно такой лежал в разбитом гробу на Донском. Тогда Рубин напугал самого Волкова…
– Я что – умер?
Узкоглазый вновь засмеялся, и Сергей поспешил исправиться:
– Я… я хотел спросить… Я был мертвым?
– Нет, – смех оборвался. – Будь ты мертвым, даже ваш пророк Иса не воскресил бы тебя. Ты умирал, майор, ты прошел полпути до царства Ямы, но тебя вернули. Агасфер разрешил мне побыть с тобою. Не каждый день дух-цха вновь становится человеком!
Да, он уже не был болен. Наверное, Сергей стал первым, кто победил болезнь Воронина. Но как? Неужели кристалл?
Узкоглазый поднялся и протянул руку. Пустельга неохотно отдал камень.
– Кто вы такой?
– ЗК Гонжабов, – человек в балахоне хмыкнул. – Статья 58-я, гражданин майор, «четвертак». У тебя есть еще вопросы?
– Есть! – Пустельга тоже встал, слабость окончательно пропала. – Что это за Рубин?
Гонжабов покачал головой:
– Ты не поймешь… Могу сказать, что он – капля крови царя Ямы и его сила перешла в тебя, изгнав из тела демона. Я не умею говорить на языке, понятном тебе, майор. Спроси Агасфера…
Да, Филина стоило бы спросить – и о Рубине, и о Венцлаве, и об Орловском. А еще – о смерти Веры, о Микаэле Ахилло, о Виктории Николаевне…
– Ты увидишь его. Но не сейчас. Слушай, он приказал передать…
Узкоглазый помолчал и заговорил совсем по-другому – негромко, без всякого акцента. Сергею показалось, что он вновь слышит голос Иванова:
– …Я выполнил свое обещание, Сергей Павлович. Вы мне нужны, но я не могу вам верить. Поэтому я дам вам время подумать. Захотите мне служить – позовете…
Сергей усмехнулся. Где ему предстоит думать? В ежовских подвалах?
– Значит, я арестован?
Гонжабов пожал плечами:
– Чем ты лучше меня, майор? Агасфер обещал, что нас поселят рядом. Еще увидимся…
Это тоже было понятно. Даже если Сергей даст согласие, его будут держать на «тюрположении». Живой детектор нуждается в надежной охране.
– Иди, майор! – человек в балахоне кивнул в сторону выхода. – Ты не звал меня в советчики, но все же выслушай напоследок: соглашайся сразу, иначе позавидуешь своему дружку капитану Ахилло…
Пустельга промолчал. Не время! Но он запомнит… Уже у самого выхода Сергей оглянулся. Гонжабов стоял, скрестив руки на груди, недвижный, словно каменный идол. Майор вспомнил о Рубине, пожалев, что так легко отдал камень.
– Кто дал мне Рубин?
– Зачем тебе? Хочешь сказать спасибо? – узкоглазый покачал головой. – Ты опоздал. Его дала тебе женщина, которую ты знал. Рубин мог помочь ей самой, но она оказалась недальновидной…
На душе стало горько. Виктория Николаевна! Зачем она так поступила?
– Она… она жива?
В ответ послышался смех – злой, торжествующий. Пустельге захотелось тут же на месте убить этого негодяя, но он вновь приказал себе успокоиться. Не дадут, а силы надо беречь.
…В галерее его встретили двое – огромный верзила и невысокий парень. Темнота не позволяла разглядеть не только лица, но и форму, и Сергей так и не понял, кто пришел за ним. Впрочем, какая разница? ОСНАЗ, «малиновые», «лазоревые» – все едино…
– Гражданин Пустельга?
На запястьях защелкнулись наручники, Сергея легко подтолкнули в спину. Дорогу он помнил, хотя освещение уже не горело, подземные коридоры были черны и безмолвны. Пустельга шел почти не глядя, не открывая глаз. Пусть о дороге думают конвоиры! Справа повеяло холодом, и Сергей сообразил, что они прошли место, где из стены выступал край черного гроба. Проснулось любопытство: чего боялся Агасфер? Впрочем, этого уже никто не скажет.
Наконец пахнуло свежим воздухом. Они были в круглом зале, теперь путь вел направо – вверх по галерее, но конвоиры почему-то не спешили. Вспыхнул фонарь, луч упал на противоположную стену…
– Сюда? – неуверенно поинтересовался верзила. Тот, что был пониже, прошептал что-то ему на ухо. Парень хмыкнул и выключил фонарь. Пустельгу взяли за локти и быстро провели через зал к проходу, ведущему куда-то в противоположную сторону от набережной. Сергей не сопротивлялся. Может, его решили просто ликвидировать? Но Пустельга не чувствовал опасности, напротив, конвоиры сами волновались. В чем дело?
Они прошли с полкилометра, затем фонарик вновь вспыхнул. Невысокий, который был здесь явно старшим, кивнул на боковой коридор. Здесь своды были пониже, верзиле приходилось то и дело наклоняться. Наконец фонарь высветил небольшое помещение с тремя темными входами.
– Стой! – верзила облегченно вздохнул, и в ту же секунду Пустельга почувствовал, как с него снимают наручники. – Передохнем?
– Можно…
Голос невысокого прозвучал неожиданно. Сергей чуть не вскрикнул.
– Узнали? – Карабаев включил фонарь и кивнул на кучу камней в углу. – Так что присядем, товарищ майор. В ногах правды нет.
Пустельга, послушно сел. Прохор достал спички и пачку «Казбека».
– Курите, товарищ майор. У вас, наверно, забрали.
– Спасибо…
Пустельга взял папиросы, но тут же вспомнил, что не курит. Курил майор Павленко, смертельно больной человек, которому никотин помогал прогнать подступивший к сердцу холод… Сергей засмеялся:
– Я же не курю, Прохор! Я и дыма не выношу, забыли? Мы ведь пепельницу для Микаэля держали!
– Пепельницу? – Прохор замялся. – Так вы…
– Я вспомнил! Я здоров, Прохор Иванович! Понимаете? Хотите скажу, как я с вами познакомился? Я разговаривал с Айзенбергом, тут вошли вы и сказали, что звонят по поводу Корфа…
– Слава Богу! – Сергей с удивлением увидел, что Карабаев перекрестился. – Так вот чего за вас взялись, товарищ майор! Вовремя мы с земелей сообразили. Да, товарищ майор, познакомьтесь…
– Евлампий я, – верзила протянул огромную лапищу. – Ну, а чтобы проще – Женя… Прохор, я чего думаю, ко мне идти надо. Товарища майора переодеть следует.
– Нет, – Карабаев задумался, – ты, Евлампий, уходи сейчас. Я тебя сам найду. Дорогу помнишь?
Парень провел фонариком по стенам.
– Ага… А ты?
Прохор не ответил. Евлампий засуетился, выбросил наручники в темный угол, сорвал с петлиц эмблемы с щитом и мечом.
– Не спеши! – остановил его Карабаев. – Иди в форме, так безопаснее.
– Ага. Так точно…
Евлампий покорно кивнул, и Пустельге окончательно убедился, кто именно тут руководит. Он пожал руку «земеле», и тот, пожелав удачи, шагнул в темный коридор.
– Подождем, товарищ майор, – Карабаев расположился поудобнее, словно сидел не на камнях, а в кресле. – Сейчас еще светло, часок посидим.
Пустельга не ответил. Слишком многое свалилось на него за эти полчаса. Итак, Агасфер решил отправить его в подвалы Большого Дома, чтобы строптивый «детектор» осознал свое место, но Сергея встретили не конвойные волки, а старший лейтенант Прохор Карабаев вкупе с «земелей» по имени Евлампий…
– Прохор! Вы понимаете, что вы сделали? Я – враг народа! Вас же отдадут под трибунал!
– Да ну? – Карабаев усмехнулся. – Удивили вы меня, товарищ майор. Я-то думал, орден дадут, как товарищу Ахилло.
– Вы не понимаете! – Пустельга вскочил. – Вас могут расстрелять!
– Да расстреливали меня, – спокойно ответил старший лейтенант. – Этим-то уже не напугают.
– Как?!
От неожиданности Пустельга отшатнулся. Что с Карабаевым? О чем это он?
– Просто расстреливали. Меня, батю и брата старшего. Отвели за село, к лесу, поставили на опушке… Батю сразу убило, а братан еще стонал, его Прошка добил. Он и в меня стрелял, да промазал, пуля у виска в землю вошла. Пьяный был Прошка… Мне руку пробило, я, как стемнело, в лес уполз, отлежался, потом добрые люди выходили…
– Постойте… Ваш отец погиб на гражданской!..
Карабаев пожал плечами.
– Не-а, это у Прошки батя партизанил. Мой у Семенова служил. Да чего там, служил – мобилизовали, не спросили. Вот Прошка и не мог простить, ждал, чтобы достать батю-то. Дождался…
– Прошка?
У того, кто сводил счеты с семьей старшего лейтенанта, почему-то оказалось знакомое имя.
– Ну, Прошка. Прохор Карабаев, братан двоюродный. Участковым у нас был. В тридцатом, как колхоз стали организовывать, он семью нашу в первую категорию записал.
Первая категория? Сергей вспомнил: раскулачиваемые делились на три разряда. Первый – особо опасные, их судили на месте.
– Он не только нас сгубил, Прошка-то! Восемь семей разорил. Кого постреляли, кого отправили на куличики. Мамку и сестру сослали – так и не нашел… Лютовал, Прошка, выслуживался!..
– Выходит, этот Прохор – ваш двоюродный брат?
Пустельга никак не мог поверить. Он догадывался, что в тридцатом бывало всякое, но эта простая история все же поразила.
– Ну, я и говорю, – кивнул Карабаев. – Его батя и мой – родные братья, только его – Иван, а мой – Игнат.
– Так вы… не Карабаев?!
– Карабаев я, – сибиряк усмехнулся. – Только не Прохор – Марк Игнатович. Марк – это в честь евангелиста, я в его день родился. Батя хотел Иваном назвать, да поп уперся: раз в день Марка, значит, так и крестить надо.
Теперь все наконец становилось понятным. Здорово же его водили за нос!
– Айзенберга – вы?
– Я, конечно, – кивнул Марк. – Он, гад, умнющий был, сразу учуял, что в группе чужой. Стал копать, да не успел. Пришлось рискнуть…
Сергей почему-то не удивился. Ведь они так и думали, что в группе чужак. Об этом говорил ему сам Карабаев – прямо в лицо!
– А как вы, Прохор, то есть, простите, Марк, в НКВД попали?
– Да просто. Полгода в тайге отсиживался, а потом Прошку в Омск вызвали – в спецшколу. Выслужился!.. Ну, я его и встретил дорогой. Даже фотографию менять не пришлось. Батяни наши близнецами были, так что и нас с Прошкой спутать можно.
Пустельга молча кивнул. Ну и нервы же у этого парня!
– Меня зачем выручили?
Сибиряк не ответил, и Сергей заторопился:
– Марк, я вам, конечно… То есть без всякого «конечно», я вам на всю жизнь благодарен, но я не враг советской власти. Я не могу, не буду сотрудничать с «Вандеей»! Если вы действовали по приказу подполья, то лучше дайте револьвер. Застрелюсь – и точка…
– Чего с оружием баловать? – удивился Марк. – Товарищ майор, ну вы, извините, как интеллигент какой-то… Враг – не враг… Да и нет никакой «Вандеи»! Мы же вам с товарищем Ахилло прямо говорили, а вы не верили…
Господи! А ведь действительно. Ну и слепым же он был!
– Операция прикрытия? Дезинформация?
Пустельга вспомил толстую папку с «вандейскими» документами.
– Это что, вы придумали?
– Ну, не только я… – Марк хмыкнул. – Вы бы, товарищ майор, и сами до правды дошли, да не успели. А Ежов не сообразит. Дурной он, хотя и злобы неимоверной. Ну и пусть! Он как «Вандею» искал, половину Главного управления на распыл пустил да и областные поразгонял. Сами себя душить начали, сволочи! И Ежов, думаю, не усидит – схарчат! Ему, говорят, нового зама готовят – Берию с Кавказа. Он его и приголубит…
Пустельга кивнул. Да, сработано неплохо. Очень хорошо сработано! Но ведь они враги? Однако Сергей не ощущал ненависти, скорее чувствовал восхищение и профессиональную зависть.
– Прохор Иванович… Извините, Марк. Поделитесь опытом! Значит, ваши люди подбросили информацию агентуре НКВД в Париже и Харбине?
– Угу, – кивнул сибиряк, – сразу вцепились. Им только дай намек, а уж факты сами найдут! Чтоб достовернее было, я из сводок, что к нам поступают, выписывал все аварии, пожары…
– Для «группы Фротто», – понял Пустельга. – Да, все верно. Ежов – не Ягода, сразу же начал изменников в Главном управлении искать. Постойте… А Дом на Набережной? Беглецы? Ведь это правда?
– А вот это – правда, – кивнул Марк. – Для того все и затеяно, чтобы туда не совались.
– А Корф?
Карабаев пожал плечами:
– Ни разу не встречал. Не знаю даже, жив ли. Его уже без нас к делу приплели. Вот Лантенак, Фротто, Кадудаль – это уж точно. Придумали! Помните, вы мне роман приказали прочесть?
…А он еще посмеивался над малообразованным парнем, впервые открывшим книгу Виктора Гюго!
– Ну, спасибо, Марк, просветили! Только я не понял, зачем вы мне это рассказали? Хотите завербовать?
– А чего вас вербовать-то, товарищ майор? Вас уже без нас завербовали. Разве нет?
Сергей задумался. Да, все верно… Значит, работать на врага? Но ведь он и так «враг народа»? Нет, неправда! Пустельга не враг народа, он враг Агасфера, Ежова, «малиновых», «лазоревых», враг Волкова и его «саперов». Он враг желтоглазого…
– И какое у меня будет задание, товарищ Марк?
– А это начальство определит, – спокойно ответил Карабаев. – В подполье как в НКВД: дисциплина – первое дело. Только, может, у вас, товарищ майор, свои соображения имеются?
Да, у Сергея были соображения. То, о чем думал в последние недели, что казалось неосуществимым, – узнать, как погибла Вера Лапина, как исчез Микаэль Ахилло, что случилось с Юрием Орловским, с той, что отдала ему Рубин… Но Пустельга понял, что это не главное.
– Марк, вы должны рассказать своим товарищам. Это важно!.. В руководстве СССР имеется группа, которую возглавляет некий Иванов, он же Агасфер. Этот Иванов называет себя помощником товарища Сталина. То, что он делает, очень опасно.
– Помощник Сталина, – Марк недоверчиво покачал головой. – Что мы можем сделать?
– Я, кажется, кое-что придумал, – усмехнулся Пустельга. – Слушайте!..

 

Шторы в кабинете были опущены, горела лампа, и трудно было даже определить, день или ночь сейчас на дворе. Вероятно, для тех, кто работал здесь, этот вопрос не представлялся важным. В этот день – или в эту ночь – огромный кабинет, где мог разместиться целый взвод, пустовал. Никто не сидел за тяжелым, покрытым зеленым сукном столом, люстры были включены, по углам сгустились уродливые тени. Но один человек здесь все-таки присутствовал. Он удобно устроился в кресле, поставив лампу на небольшой столик. Там же находился сифон с газированной водой, несколько карандашей и незаконченный рисунок. Человек листал пухлую папку, с интересом перечитывая один лист за другим.
Открылась боковая дверь, и в кабинет вошел некто, совсем не походивший на сидевшего в кресле. Тому было едва за тридцать, он носил изящный штатский костюм и казался похожим на спортсмена. Вошедший же был немолодым, лысоватым и худосочным альбиносом, светло-зеленая форма с большими звездами в петлицах сидела на нем мешковато, словно с чужого плеча.
Альбинос подошел к креслу, осторожно взяв со столика незаконченный рисунок.
– Узнали? – читавший даже не поднял головы.
– Ну конечно, Арвид! Карадаг! Подарите?
– Эту мазню? Впрочем, ежели хотите…
Вошедший взял стул и присел рядом. Молодой человек дочитал лист, аккуратно вложил его в папку и принялся завязывать тесемки.
– Ну как? – поинтересовался альбинос. – Понравилось?
Арвид не спешил с ответом. Затем, прикрыв глаза, неторопливо проговорил:
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю.
И грозное «баюшки-баю»
Кулацкому баю пою…

– Так и знал, что понравится! – воскликнул альбинос. – Я приказал сделать копию – специально для вас.
– Я оценил, Василий Ксенофонтович, – кивнул молодой человек. – Сколько ему дали?
– Не помню. От него уже не осталось даже лагерной пыли.
– Загубили, – без всякого выражения проговорил тот, кто походил на спортсмена. – Идиоты. Лебедевы-Кумачи. Исаковские…
– А также Бедные, Голодные и прочие Бездомные, – подхватил альбинос. – А здорово он написал: «Хорошо умирает пехота…»
– «…И поет хорошо хор ночной…» Ну, отечество!
– Не критиканствуйте, товарищ майор! – Василий Ксенофонтович отложил папку в сторону, достал пачку «Герцеговины». – Избаловали мы вас… Кстати, Арвид, у вас как с памятью? Имя свое еще помните?
– Помню, – вопрос ничуть не удивил «спортсмена». – Прикажете забыть?
– Увы! Прикажу. Агента иностранного отдела майора Арвида больше не существует. Он осужден специальной коллегией военного трибунала и расстрелян аккурат две недели назад.
Тот, кого расстреляли, на этот раз замолчал надолго, наконец поинтересовался:
– И все-таки – за что?
– За многое, за многое! – альбинос всплеснул руками. – Майор Арвид был агентом-двойником, вредителем, а заодно покровительствовал некоторым крайне сомнительным личностям, даже просил за них у руководства. Например, он интересовался судьбой некоего Орловского…
– Вы что? Расстреляли Юрия?! – на загорелом лице разведчика впервые что-то дрогнуло.
– Забудьте, забудьте! – улыбнулся Василий Ксенофонтович. – Не было никакого Юрия и никакого Арвида. Есть вы – враг народа и беглый лагерник Владимир Михайлович Корф. И учтите, ни по каким бумагам, кроме как по розыскным, вы не проходите, о нашем сотрудничестве знают, кроме меня, еще двое, включая товарища Сталина. Теперь все ясно?
– Зачем меня приплели к «Вандее»? – поинтересовался бывший майор Арвид.
– Что вы, Володя, это не мы, – усмехнулся Василий Ксенофонтович. – Это идиоты из ежовских выдвиженцев. Но ведь это не помешало, правда?
– Да. Тургул поверил сразу. Было даже неинтересно…
– Ну, не скромничайте! – альбинос вновь улыбнулся. – Работа ваша признана отличной, жаль, орден вручать некому… Какие имеются рекомендации?
Владимир Корф задумался:
– Ищите возле Бертяева. Уверен – его идея. Жаль, ушел – как чувствовал! Ему помогал кто-то очень осведомленный. Может, даже двое: один – из партийных верхов, второй – из Большого Дома.
– Учтем, – кивнул Василий Ксенофонтович. – Ну что ж, еще раз поздравляю, ребус вы решили блестяще… Кстати, два дня назад видел наш новый СУ-2. Скоро пустят в серию.
– «Накадзима»? – Корф оживился. – Значит, все-таки решились! Удар на Западе?
– Да! Германия! Отныне наша основная работа – обеспечение операции «Гроза».
– Я готов, товарищ комиссар госбезопасности! – Корф подтянулся, глаза блеснули, как у охотника, при виде долгожданной дичи.
– Не спешите, не спешите, Володя! – альбинос покачал головой. – Экий вы нетерпеливый! Германией займутся другие, ваша цель прежняя – Тускула. И теперь вам уже не придется ехать в Абердин…
– Да, теперь проще, – согласился молодой человек. – Но, Василий Ксенофонтович, объясните! Ведь у нас пакт с Богоразом?
– Совершенно верно! – комиссар госбезопасности хмыкнул и даже подмигнул. – Пакт с Тускулой – блестящее достижение советской дипломатии. Теперь барьера нет. Наши люди смогут проникать туда без малейших помех. И тогда…
– И тогда… – без всякого энтузиазма согласился Корф. – Мне записаться в число эмигрантов?
– Нет, нет, ни в коем случае! – Василий Ксенофонтович перешел на шепот. – Там тоже есть умные головы, могут заподозрить. Вы должны попасть туда нелегально, как герой антисоветской борьбы! Надеюсь, Любовь Леонтьевна это сможет устроить?
– Без проблем. Она мне уже не раз предлагала.
– Вот и отлично. Кстати, вы не могли бы закрепить ваши отношения? Ее семья весьма уважаема в Свято-Александровске. Вы же, так сказать, ее спаситель!
– У Любы другие планы, – усмехнулся Корф. – Ей хочется стать мадам президентшей.
– Ай-яй-яй, – вздохнул альбинос. – Такое честолюбие в ее возрасте! Ну, это уже детали. Итак, ваша цель – Тускула. Попасть, закрепиться и действовать!
Корф задумался. Василий Ксенофонтович не торопил, продолжая жадно курить. Покончив с первой папиросой, он тут же полез в пачку за следующей.
– Ну что ж, – Корф кивнул. – Итак, агентурная разведка на Тускуле?
– Нет! – альбинос победно улыбнулся. – Ваша цель – в другом. В то время, как наши товарищи готовят операцию «Гроза», вы будете работать над тем, чтобы поднять красное знамя над Президентским дворцом Свято-Александровска!
– Ого! – молодой человек откинулся на спинку кресла. – Не слишком?
– Это задание товарища Сталина! – отчеканил Василий Ксенофонтович. – Мы взяли Тускулу за руку и уже не отпустим. Именно вам поручается основная работа. Методы, способы – это уже на месте. В общем, можем устроить соцсоревнование: кто раньше поднимет красный флаг – наша армия над Берлином или вы – над Тускулой.
Молодой человек, не приняв шутки, вновь замолчал, глядя куда-то в сторону.
– Ясно. Когда прикажете приступать?
– Вы уже приступили…
Альбинос прошелся по кабинету, затем вернулся и заговорил совсем другим тоном:
– Знаете, вспомнил… В двадцатом у нас по одному делу проходил какой-то учитель из Калуги. Я его напоил чаем, он, бедняга, расчувствовался и принялся изливать душу. Оказалось, он, ко всему, еще и философ. Так вот, он считал, что очень скоро человечество начнет заселять космос. Не планеты – нет, именно космос, возникнет гигантская сфера, населенная людьми…
– Его тоже расстреляли?
– Не помню, – покачал головой Василий Ксенофонтович. – Наверное. Но идея мне понравилась. То, что делают на Тускуле, по-моему, лишь первый шаг. Скоро мы увидим остальное. Так вот, Володя, очень важно, кто построит эту сферу. Понимаете?
– Вы предлагаете мне пост наркома межпланетного НКВД? – поинтересовался Корф, и оба, не выдержав, рассмеялись.

 

Конец второй трилогии
1994–1995 г.г.

notes

Назад: Глава 11. Воробьиный лес
Дальше: Примечания